ГЛАВА 24

От городских врат сперва направились в храм Святой Агафии — поклониться святым мощам и помолиться, а потом прямо во дворец, где жил еще отец Вильгельма Гвискара, отдохнуть с дороги и полакомиться рыбными блюдами, искусно приготовленными поваром Танкреда. Приступать к переговорам в первый же день или даже во второй считалось неприличным — сперва надо было продемонстрировать гостю степень своего уважения. В ход обычно шли пиры, развлечения, турниры, выступления жонглеров, акробатов и менестрелей, балы и все такое прочее. Именно поэтому на то, чтобы принимать какую-либо высокопоставленную особу, требовалось немало денег, и к третьему дню Танкред осознал, что потраченных десяти тысяч недостаточно и надо поторопить события.

На следующий же день во дворец, где устроили Ричарда, привезли подарки, и по выражению лица государя Дик понял: выбор сделан. Глаза английского короля вспыхнули, и в них появилось: "Черт с ним, с этим скрягой Генрихом!" Видимо, почитая свои права несомненными, сын Барбароссы поскупился. И напрасно. Дик полагал, что здесь все правильно. В конце концов, если ты считаешь, что на что-то имеешь право, — собирай силы и отправляйся отвоевывать. Почему кто-то другой должен делать это за тебя? Упустил возможность — сам виноват.

Дары развернули перед Ричардом, и он, хоть и делал каменное лицо, поглядывал оценивающе. Золото, серебро, шелк, кони, украшения… Без сомнений, пошлина и налоги, которые взимались с купцов. Выгодное помещение капитала — отдать ценности сейчас. Тогда, заручившись поддержкой одного из могущественных властителей Европы, будешь и дальше собирать налоги и пошлины. Корнуоллец начинал сомневаться, что заключение под стражу Иоанны Английской было ошибкой Танкреда, тем более что с королевой обращались как подобает, и здесь Ричарду не к чему было придраться. Правитель Англии заявился на Сицилию со своей армией? Да, это так, но зато он заявился, дав де Лечче возможность предложить ему те самые золотые горы, что зачастую защищают лучше каменной стены.

Подарки разворачивали, но Ричард не собирался давать Танкреду карты в руки, мол, пусть не думает, что угадал. Пусть поволнуется и поразмыслит: а достаточно ли предложил? Из поднесенных на золотом блюде украшений английский государь выбрал только один перстенек и надел его на мизинец. Как положено, гостеприимный хозяин принялся уговаривать, Плантагенет отнекивался, и в конце концов сицилиец отступил. Это не означало, что подарки не доберутся до адресата. Корнуоллец, со скуки лениво наблюдавший за королями, не сомневался, что скоро все ценности окажутся в хранилище дворца и затем отправятся в Мессину. Как всегда, одно дело — видимость, другое — реальность. Рассматривая дары, молодой рыцарь все более убеждался, что Танкред взялся за ум и теперь переговоры пойдут как по маслу.

Да и о чем там договариваться? Признать право де Лечче на корону? Да, Ричард готов признать права королевского племянника при условии, что он поведет себя в отношении Иоанны Английской как добрый и почтительный сын. Дальше, конечно, пошел разговор по существу: сколько и чего сицилиец должен передать Иоанне — фактически же ее брату. Молодой правитель не отказывался, и речь шла лишь о количестве, причем каждая фраза была окутана густым туманом недомолвок. Заговорив о закреплении союза, оба государя пришли к выводу, что заключение брака между их ближайшими родственниками — это наилучший способ.

Танкред предложил свою малолетнюю дочь, единственное дитя, рожденное в законном браке. Но за кого ее выдать? Поколебавшись, бездетный Ричард предложил Артура, сына своего покойного старшего брата Готфрида. Его величество король Английский все еще не решил, кого именно назначить своим наследником (коль скоро не имел собственных детей) — малолетнего племянника или брата. Настало время с выгодой для себя сделать выбор — конечно, Артур. Что толку в Иоанне, уже взрослом и довольно склочном человеке? С сыном Готфрида еще долго можно быть спокойным, не ожидая попыток поскорее свести наследодателя в могилу.

По случаю заключения союза выпили отличного марсальского вина, закусили мелкими кусочками паштета из дичины и ломтиками маринованной баранины.

На следующий день был назначен пир, на котором разодетую Серпиану король Ричард посадил за почетный стол — для красоты, и за ней напропалую принялись ухаживать говорливые сицилийцы. Дик с каменным лицом делал вид, будто не замечает, и утешался лишь тем, что все эти галантные кавалеры болтают на итальянском, которого она не понимает…

Да, не понимает, но как улыбается!…

Корнуоллец стоял за спиной веселящегося государя, подливал вина в его бокал и терпел. Собираясь в Катанию, его величество забыл прихватить кравчего — тот как раз валялся пьяным на задворках Матегриффона. Так что пришлось в спешке подбирать нового, и палец Ричарда привычно ткнул в сторону Дика. И прекрасно. Кравчий при короле — это все-таки положение.

Потом были танцы, но английскому государю танцевать не хотелось. Он пил и разговаривал с Танкредом, который, как любой образованный человек, прекрасно владел французским. Молодой рыцарь не прислушивался к их беседе, он поглядывал то на Серпиану, изящно выгрызающую начинку из куска пирога, то на проплывающие мимо подносы с едой. Брюхо ныло, и положение кравчего при короле стало казаться уже далеко не таким завидным. На гостей и придворных Танкреда де Лечче он не обращал внимания. Да и что на них смотреть? Пестрое зрелище-в глазах рябит, цветные пышные одежды и огромные, как тележное колесо, береты, украшенные целыми пучками перьев. Перья были страусовые, раскрашенные и такие длинные, что доставали до полы коротких — выше колена — плащей, не так давно вошедших в моду… Дик скучал на пиру и скучал в Катании.

Зато Ричарду скучать не пришлось. На следующий же день, когда сборы в дорогу шли полным ходом, к королю Английскому явился посланник от, как он выразился, короля Сицилийского и передал просьбу о встрече.

Плантагенет удивился. Какая еще встреча? Все уже обговорили, официальное прощание только завтра. О чем же говорить? Заинтригованный, он выразил согласие на встречу и принял Танкреда наедине — то есть в присутствии своего пажа, телохранителя, то есть Дика, слуги и секретаря-священника, умевшего хорошо читать.

Сперва несколько фраз ни о чем, вежливая болтовня, как это водится, а потом, пожелав собеседнику благополучного возвращения в Мессину и удачного похода на Восток, сицилиец, таинственно улыбаясь, с деланно равнодушным лицом извлек из стопки деревянных, покрытых воском табличек, которую держал Танкредов секретарь, пергамент и со словами: "Взгляните на это", — подал его королю Английскому. Ричард, когда-то в детстве читавший по слогам, и то знакомые тексты, а с тех пор позабывший почти все, на исписанный лист посмотрел с недоумением и передал его своему секретарю. Тот, шевеля губами, принялся что-то бормотать себе под нос.

— Ну, громче!

— Это написано рукой писца его величества короля Франции, — сказал грамотный священник. — Это… Я не смею читать.

— О чем там? — нетерпеливо потребовал английский государь.

Секретарь старательно водил пальцем по пергаменту.

— Здесь сказано, что вы, ваше величество, не соблюдаете условий заключенного мира и что если правитель Королевства Двух Сицилии захочет вступить с вами в войну, подданные французского короля помогут ему истребить ваших людей и вас, ваше величество. И еще… — Священник поднял на Ричарда испуганные глаза. — Король Французский называет вас изменником.

С грохотом отлетело кресло, на котором сидел английский король. Дик, вовремя отступив в сторонку, с уважением подумал, что он, пожалуй, не смог бы одной ногой сшибить такой увесистый предмет мебели. Вскочивший Плантагенет медленно наливался нездоровой кровью, в один миг он стал таким багровым, что впору было звать лекаря — отворять его величеству кровь. И секретарь-англичанин, и слуга сицилийского правителя отскочили почти одновременно, потому что гнев венценосных особ, которым они читали чужие письма, очень часто обращался на них же. Несчастные грамотеи уже привыкли к несправедливостям этого мира. Танкред, который писцом не был никогда, остался неподвижен, и за это его тоже следовало уважать.

— Что это значит? — рявкнул Ричард.

Бастард Вильгельма Гвискара слегка пожал плечами:

— Тем, что я принес вам эту записку, думаю, я доказал, что собираюсь соблюдать договор.

— Откуда это у вас?

— Записку короля Филиппа-Августа мне передал герцог Бургундский.

— Я не изменник! — Глаза Плантагенета полыхали так жарко, что странно, как еще не занялись гобелены, которыми была увешана зала. Ярость переполняла его. — Не был и никогда им не буду. Мира, который я заключил с вами или там с Филиппом, не нарушил и не нарушу. И что-то меня берут сомнения, что король Франции мог таким образом писать обо мне. Он — клялся мне быть союзником во время этого странствия!

Танкред был невозмутим.

— Я вручил вам подлинное письмо, которое французский суверен переслал через герцога Бургундского. Если его светлость герцог откажется от того, что доставил его мне, то я могу представить другие доказательства. — Он развел руками с видом человека, сделавшего выбор в пользу сильнейшего. — Я хочу быть другом такому могущественному и мудрому государю, как Ричард, сын Генриха. И не хочу, чтоб нашему союзу хоть что-то угрожало.

"А погрома в Мессине будто и не было, — подумал Дик. — Вот что значит — государи. Венценосцы витают в таких эмпиреях, им, наверное, и не видно, кто у кого что погромил…"

Взгляды правителей скрестились. В чем-то оба были очень похожи, только сицилийцу не повезло родиться законным наследником короля и на войну его совсем не тянуло. Чувствовалось сходство природы, и им не надо было непременно говорить на одном языке, чтоб понять друг друга.

Дик видел, что английский государь просто вне себя от ярости, но и удивление испытывает немалое.

Похоже, более всего ему хотелось вытрясти из Филиппа ответ на вопрос "почему?". Корнуоллец, понявший это по отрывистым репликам на вульгарном французском, только головой покачал. Можно было не сомневаться, что ответ на свой вопрос Ричард получит немедленно по возвращении в Мессину. Похоже, Капетинг — неплохой политик, раз сумел так хорошо держать при себе свои мысли и англичанин ни о чем не догадался. Вызываела восхищение ловкость, с которой Филипп попытался заодно приноровить претендента на сицилийский престол таскать себе каштаны из огня! Не будь француз в столь стесненных обстоятельствах, пожалуй, Танкред мог бы и в самом деле избрать его в качестве своего покровителя. Почему нет? Ведь Филипп в отличие от Ричарда не требовал сорока тысяч унций золота и обширных владений.

Только де Лечче тоже не дурак. Войск у Плантагенета больше, потому что владений больше, влияние немалое, а золото все равно придется платить, раз не удалось удержать при себе Иоанну, раз появились на сцене ее алчные "законные представители". Понятное дело, если б вдовая королева продолжала жить у Танкреда, какие основания имел бы Ричард требовать ее имущество?

Сопровождая своего суверена на корабль, Дик с сочувствием думал об Иоанне, которая сама по себе совершенно не интересовала брата. Может, при Танкреде ей было бы даже лучше? Ведь сказочка про содержание под стражей была придумана по ходу дела, чтоб сподручнее "освобождать". Что за плен, из которого по первому же требованию молодую женщину с почетом отправляют навстречу родственнику?

— Ты умеешь читать? — вдруг спросил Ричард. Корнуоллец встрепенулся — король смотрел на него.

— Да,государь.

— Да? — изумился его величество. — И хорошо?

— Довольно хорошо.

— А ну прочти. — И протянул ему старый пергамент, покрытый разводами, истончившийся от выскабливания.

— "Его величеству, верховному суверену…" — начал Дик, с трудом разбирая завитушки каллиграфически выписанных латинских букв.

Ричард вырвал у него лист.

— Хорошо. Какой ты ценный слуга, надо отметить, — сказал он, неодобрительно косясь па молодого рыцаря: в высших кругах в то время грамотность считалась лишним и, пожалуй, даже не слишком приличным умением. — Откуда бы такая грамотность?

— Отец рассчитывал, что я захочу стать священником. Меня потому и обучали.

— Хорошо. В таком случае к Филиппу-Августу пойдешь со мной вместо этого худосочного монаха — он того и гляди грохнется в обморок, как баба. Забери у него пергаменты и чернильницу.

— Я не бойко пишу, государь, — обеспокоился корнуоллец, который терпеть не мог пачкать пальцы в чернилах.

— Ну, это правильно. Нечего рыцарю перышком скрипеть, на то есть монахи. Тогда не бери чернильницу. Будешь только читать, если понадобится. Вот, потренируйся. — И отдал ему записку короля Франции.

Ричарда настолько задел внезапно открывшийся факт, что он поспешил во дворец, который занимал Филипп-Август, даже не дослушав до конца прочувствованных речей мессинских сановников. Те, ожидавшие короля на пристани несколько часов, — слишком сильный ветер все никак не давал кораблю безопасно войти в порт, — наверное, почувствовали себя изрядно уязвленными. Но Плантагенету было наплевать на чувства мессинцев — он весь кипел, и Дик, все время ехавший по левую руку государя, беспокоился, как бы поход не завершился преждевременно и неожиданно.

Но, к счастью, его величество вспомнил о приличиях и почти от самого парадного подъезда повернул обратно. По традиции начинать конфликт полагалось не лично, а через придворных. Мудрая традиция — она давала сильным мира сего время остыть и лишний раз подумать, а стоит ли затевать свару, и не одной стране дарила передышку между разорительными войнами. Ведь обидеться так легко, а вот остыть… Король Английский отправился к себе и заперся в Матегриффоне, демонстративно не послав приветствие французскому государю и не пригласив его к себе.

На пиру, устроенном на следующий день по случаю возвращения Ричарда, король Франции был, но присутствие огромного количества придворных, гостей и слуг удержало венценосного вассала от того, чтоб схватить за грудки своего сюзерена. Плантагенет всего лишь надулся и весьма сумрачно поглядывал на Филиппа, отвечал едва-едва и скоро дал понять, что общение с гостем ему в тягость. Все-таки кровь взыграла в нем, вспыльчивом, как южанин,

Обоим пир был не в радость, французский король скоро уехал, а Ричард остался и напился так, что в Матегриффон его пришлось везти.

Наутро от государя Франции пришло длинное письмо, суть которого можно было бы изложить в одном-единственном вопросе: "Что случилось?" Дик подивился наглости Филиппа, который, конечно, не мог не знать, что именно случилось. Ричард, нахмурившись, выслушал великолепную латынь француза-секретаря и отмахнулся одним пальцем.

— Уэбо, отправляйся и объясни ему.

Дик по незнатности своего рода, разумеется, не мог играть роль посланника и потому отправился во дворец, занимаемый Филиппом, лишь как один из свитских графа Фландрского. Но говорил именно он, и читал именно он — его светлость не потрудился бы даже глаза опустить в записку. Разговора не получилось: король Французский надулся не хуже своего английского собрата, жестом отпустил посланника и его людей. И только потом стало известно, как именно он решил защищаться, коль скоро отрицать подлинность записки и — как следствие — предложения, сделанного Танкреду, все равно бы не удалось.

— Теперь все увидят, — изрек он. — И я сам отныне вполне убежден, что король Англии ищет предлога делать мне зло. Все это выдумка и ложь! Ясно, зачем он решился на такую выдумку. Все для того, чтоб отказаться от моей сестры Алисы, с которой он клятвенно обручился! Но пусть будет известно всем — если это случится и он женится на другой, то я буду врагом его и всех его людей до конца жизни!

— Самое время, — заметил Джордж Элдли, с которым Дик оказался рядом за столом. В огромной кухне замка рыцарям подали кашу и мясо, коль скоро его величество не пожелал обедать в большой трапезной со всеми своими людьми. — Самое время поднять этот вопрос, когда помолвка Ричарда и Беренгеры уже стала фактом.

— Но надо же как-то объяснить свой поступок. Выглядит все довольно убедительно: узнал о помолвке и оскорбился, решил отомстить за честь сестры, — заметил Дик.

— Да, только чести сестры урон был нанесен больше года назад. Помнишь ту грандиозную ссору нынешнего короля с его батюшкой?

— Хороший правитель пускает обиду в ход, как оружие, — вовремя.

— Слишком это мудрено. — Джордж оторвал у каплуна истекающую жиром ногу. — По мне, так просто надо дать в морду и не ломать голову, когда это выгодней сделать.

— Потому-то ты и не король.

Посмеялись.

Замечание Филиппа, разумеется, дошло до ушей английского правителя, и его немедленно обуяла холодная ярость. Еще тогда, полтора года назад, он всполошил своей ссорой весь английский лагерь, чуть не подрался с собственным отцом, так что ж ему было стесняться француза? Правда, Филиппа не случилось поблизости, и пришлось удовольствоваться резким ответом. Все тот же граф Фландрский передал французскому королю, что английский государь никогда не женится на Алисе, потому что его отец, Генрих II, знал ее слишком близко и даже имел от нее сына, что готовы подтвердить множество свидетелей. Фраза, что свидетели готовы подтвердить свои слова "всяческим образом", явились последней каплей, переполнившей чашу терпения Филиппа.

Но когда король Французский решительно объявил, что собирается домой, Ричард опомнился. Он тут же сообразил, что отправляться в поход с теми силами, что есть у него, безрассудно. Какие ни есть силы в распоряжении государя Франции — это хорошая подмога. Было и еще одно соображение, поколебавшее решимость английского правителя ссориться с Филиппом. То, что Капетинг предпочел бы поскорей вернуть под свою руку и Аквитанию, и Пуату, и Лангедок, и, наверное, даже Нормандию, англичанин не сомневался. И теперь, когда армия Англии будет далеко, кто помешает Филиппу сделать это? Государи могут играть в дружбу, но забывать о том, что их интересы всегда сами по себе, — глупо и опасно.

Ричард сообразил, что, наверное, был слишком недальновиден и пошел на попятный. Разумеется, сделать это следовало аккуратно, потому что признавать свою неправоту даже для вида Плантагенет не собирался — лицо следовало сохранить. Так что на беседу пришлось отправить все того же графа Фландрского, большого доку по части переговоров. Сын Генриха II, если б пошел мириться сам, рассорился бы с Филиппом окончательно. Дик порадовался, что он по крайней мере осознает это.

Беседа между королем Франции и графом Фландрии затянулась. К счастью для Ричарда, большая часть вассалов Филиппа изрядно потратилась на подготовку к походу и слишком на многое рассчитывала, чтоб теперь так вот просто взять — и вернуться домой. В то время мало кто из королей мог позволить себе распоряжаться своими вассалами, слишком часто получалось наоборот. Король Франции был едва ли не самым бедным сеньором среди своих графов и герцогов, он зависел от их желаний и побуждений и не мог просто приказать. Так уж получилось, что с Ричардом мало кто решился бы спорить, он еще в двенадцать лет, не колеблясь, развешивал бунтующих баронов на деревьях, и за ним была сила. О Филиппе этого никто бы не сказал, ему еще предстояло наводить порядок в своих землях. И, объявив о возвращении во Францию, он обнаружил, что ему не хотят подчиняться.

Наследник Гуго Капета, основателя династии, не меньше своего великого предка стремился к власти, к абсолютной власти в своей стране, но он умел держать себя в руках. Настаивая, он осознал, что обречен потерпеть поражение. Его вассалы не желали бесславно возвращаться в свою страну, они хотели повоевать, пограбить и позахватывать земель. А значит, отдавать повторный приказ бессмысленно — ему все равно никто не подчинится. Филипп знал, что, если власти не повинуются, она перестает быть властью, Конечно, ему не подчинились, но теперь следовало сделать хорошую мину при плохой игре. И посланник короля Английского дал ему такую возможность.

Поддаваться на уговоры не хотелось, но пришлось. Француз поломался и пообещал покончить дело миром. На встрече с Ричардом он, приклеив к лицу любезную улыбку, согласился освободить его от всех клятв и договоров, заключенных по поводу обручения с Алисой. В ответ, уверенный, что все дела решаются посредством выплат достойных сумм, король Английский пообещал ежегодно выплачивать французскому государю по две тысячи марок в течение пяти лет и тут же, подозвав камерария, приказал выдать первую сумму. Разумеется, Жизор и все окрестные владения, переданные Плантагенету в качестве приданого Алисы Французской, должны были быть возвращены Филиппу. Ричард выразил согласие вернуть эти владения, и его собеседнику не оставалось ничего другого, кроме как подтвердить освобождение своего несостоявшегося зятя от обязательств и согласие не оспаривать право английского короля жениться на ком угодно.

По случаю утверждения договоров были приложены печати (писцы, старательно скрипя перьями, быстро изготовили два больших документа, которые были подписаны королями не глядя) и объявлен пир. Хорошенько выпив, Плантагенет развеселился и принялся шутить. Филипп, не чувствовавший себя столь же лучезарно, настолько привык притворяться, что вроде и сам развлекался от души. Его лицемерия никто не смог бы обнаружить, и, может быть, он сам не знал, искренне радуется жизни или нет. Если вначале французскому государю приходилось заставлять себя быть дружелюбным, то к концу вечера он уже, кажется привык к этому состоянию и все получалось естественно.

Приказ на возвращение во Францию был отменен, и тридцатого числа, в четверг, Филипп со всем своим войском отплыл из Мессины в Птолемаиду, куда и собирался. Ричард задержался в Сицилии еще на какое-то время — лишь для того, чтобы получить от Танкреда все обещанные корабли, ценности и золото. Король Английский наконец-то встретился со своей невестой Беренгерой — по совету графа Фландрского, лишь после того, как Капетинг отбыл с острова, чтоб не дразнить его лишний раз.

Беренгера была высокой, немного полноватой двадцатисемилетней женщиной, не слишком красивой, но зато держащейся очень величественно. В таком, как у нее, возрасте женщины в королевских семьях не вступали в брак, и лишь богатое приданое могло убедить какого-либо короля взять ее. Санчо, понимая, что его дочь слишком стара для брака с таким могущественным государем, как Ричард, не поскупился — и земельные владения, и золото, и корабли, и даже небольшая армия, предоставляемая зятю для войны в Палестине. В этой ситуации ни возраст невесты, ни ее красота не имели значения. Альенор Аквитанская, не желавшая союза сына с французским королем, убеждала его, что избранная девица происходит из семьи, славящейся своей плодовитостью, что она умеет держаться и не уронит чести королевского дома, как Алиса, строившая глазки кому ни попадя, но Ричард слушал ее равнодушно.

В апреле английский государь приказал срыть укрепления Матегриффона, не желая дарить Танкреду готовую крепость, и мессинцы, которые всего полгода назад таскали камни на эти стены, покорно принялись их разбирать. Что они думали на этот счет, осталось при них. Городские сановники скрипели зубами, но поставляли достаточно съестных припасов, чтоб прокормить рабочих и прожорливых рыцарей неуемного короля. Лишь неуклонное приближение лета — самого подходящего для войны времени года — давало сицилийцам силы терпеть. Англичане готовили корабли — проверяли такелаж, растягивали паруса, чтоб лишний раз убедиться что нигде нет дыр или обтрепавшихся швов. На пристань свозили сено и овес, солонину, крупы, муку, соль и уйму других припасов; рыцари приводили в порядок вооружение, оруженосцы обихаживали коней, заранее жалея их, обреченных, как и люди, путешествовать морем.

В первый же четверг после Пасхи, двадцатого апреля англичане под ликующие, исполненные облегчения крики сицилийцев сели, наконец, на корабли и распустили паруса. Теперь у Ричарда было сто пятьдесят больших боевых кораблей и пятьдесят три отлично вооруженные галеры. Серпиана, стоявшая на корме большой королевской пурпурной барки, куталась в тонкий плащ, расшитый цветами и розетками, любовалась тающим в туманной дымке островом. Небо было таким ясным, словно умытым, — ни единого белого росчерка. Свет, жаркий и ласковый, изливался на морскую гладь, кажущуюся чуть более темной, чем обычно, и Дика удивляло, что его невеста кутается в плащ. Подойдя, он положил ей руку на плечо, изящное и хрупкое.

— Тебя знобит? Чувствуешь себя плохо?

— Почему ты спрашиваешь?

— Тепло, но ты кутаешься. Ты не беременна, Анна?

Она повернула голову и улыбнулась ему:

— А если да, то что?

Сердце корнуоллца сладко сжалось.

— Тогда мы немедленно идем к священнику и венчаемся, — спокойно ответил он. — Идем?

— Нет. Я не беременна. Не волнуйся, ребенок будет только тогда, когда я этого захочу. И кутаюсь я просто так. — Она подняла ладонь. — Смотри, как красиво. Небо чистое, ясное, и море тоже… Они сливаются, как будто и там, и там — вода. Какая хорошая погода.

Молодой рыцарь, немного знавший толк в погоде, напряженно втягивал солоноватый пряный воздух. Он чувствовал одновременно и облегчение, и легкое разочарование.

— Ненадолго, — отметил он. — Через пару дней будет буря.

Серпиана тревожно взглянула на него.

— Не волнуйся, — успокаивающе улыбнулся Дик. — Все будет хорошо. С нами все будет хорошо. — И обнял ее за плечи.

Сицилия растворялась в голубизне. Попутный ветер подгонял корабли, и волна, бившая в борт, иногда осыпала людей мелкой водяной пылью. Это служило поводом для веселого переполоха на борту большого корабля, везшего вдовую королеву Иоанну, принцессу Беренгеру и их придворных дам. Серпиана не пищала, как они. Девушка-змея с удовольствием подставляла лицо под брызги и задумчиво щурилась. Может, она видела что-то впереди, что-то такое, чего не видели остальные? Никто не знал…