ГЛАВА 22
На следующий же день английские флаги с башен были сняты, но власть Ричарда над Мессиной нисколько не уменьшилась. Сановники клялись возместить убытки; не доверяя словам (а король Английский обещаниям, не подкрепленным чем-нибудь весомым, не верил никогда), Плантагенет потребовал заложников. Сумма, насчитанная алчным англичанином, была весьма велика, и не все пребывали в уверенности, что смогут собрать ее в срок. Любезная улыбка государя Англии постепенно обернулась оскалом — рисковать близкими никому не хотелось, но и отказать было нельзя.
Ричард теперь требовал от Танкреда больше, чем раньше, — не только возмещение в сорок тысяч унций, но и изрядный индодариум, то есть вдовий надел для своей сестры. Теперь Плантагенету уже казалось недостаточным того, что новый король в уступку традициям и завещанию Вильгельма Гвискара уже выделил Иоанне, он требовал графство близ горы Святого Ангела — богатые, плодородные земли. Никто не сомневался, в чьих руках будет управление землями, кому достанутся доходы. Де Лечче счел требования чрезмерными.
В ту же ночь, как это стало известно, из города исчезли Иордан Пинский, Мергрит, эмир, с семьями и золотом и еще несколько мелких сошек. Ричард пришел в такую ярость, что все решили: быть еще одному погрому. И, пожалуй, не развевайся уже на всех городских шпилях флаги с башней или двумя наездниками на одном коне — символом тамплиеров, — английский государь так бы и поступил. Но дело было сделано, и, скрипнув зубами, он ограничился лишь тем, что конфисковал имущество беглецов — дома, галеры и поместья — все, что имело видимую ценность, а на остальное спустил своих солдат. Можно было не сомневаться, что, вернувшись, ни один из этих мессинцев не найдет ни единой крохи своего добра.
В то же время король Ричард приказал взять небольшой замок неподалеку от Мессины, и, поскольку в его стенах не имелось сколько-нибудь значимого гарнизона, захват прошел быстро и незаметно. На вроде бы выходящий за рамки договора поступок английского государя предпочли закрыть глаза, тем более что объяснения выглядели убедительно: замок мал, недостроен, почти не охранялся. То, что по распоряжению его величества укрепления тут же принялись достраивать, коннетабль короля истолковал тем, что зловредные мессинцы, однажды напав, могут повторить свою попытку. Горожане, совершенно запутавшись в том, кто на кого напал и кто что начал, уже и не спорили. Они без сопротивления принялись снабжать работающих на строительстве провизией и камнем — мол, только бы не трогали нас, и слава богу!
Плантагенет приказал расширить замок, нарастить стены, причем спешно, и дал ему имя Матегриффон. Эта маленькая крепость теперь царила над Мессинской долиной, сицилийцы задирали головы, рассматривая ее силуэт на ярком, как зарево, небе, и чувствовали страх. Работы шли и в монастыре Гриффен, там рыли канал, но зачем это делалось, Дик не понял. Смятение местных жителей он ощутил очень явственно, когда к нему подошел купец, долго дежуривший во дворе замка, чтоб только увидеть хоть кого-нибудь, приближенного к королю, и попытался всучить корнуоллцу подарки — несколько украшений и большое серебряное блюдо. Молодой рыцарь сперва отказался, но, выслушав вопросы купца, решил, что вполне может принять ценности, раз речь идет лишь о разговоре. Он небрежно забрал предметы и переспросил:
— Так чего ты хочешь?
— Доблестный воин, — тряся жирными поблекшими щеками, заговорил купец, давясь французскими словами. — Скажи мне, верно ли говорят, что король Ричард решил остаться здесь, на Сицилии?
— Кто тебе это сказал?
— Многие говорят. На рынках, и в магистрате твердят, что англичане собираются захватить Сицилию… Обе Сицилии. Что будет резня, и все, кто хоть чем-то служил де Лечче, будут казнены.
— Я ничего не знаю о планах его величества, — хмуро ответил Дик, пытаясь прикинуть, зачем Ричарду может понадобиться Сицилия. — А и знал бы, так не сказал.
— Но я не о тайнах спрашиваю, избави меня Боже! — Купец трясущейся рукой перекрестился на башенку замка, где располагалась кухня. — Только о том, что говорят меж вас, доблестных солдат. Только о слухах!
— Ничего такого меж солдат не говорят! — уверенно заявил корнуоллец. — Говорят только о том, что скоро армия отправляется дальше, в Азию. Все этого ждут.
Толстяк-мессинец выпучил на Дика счастливые глаза и стал благодарить. Перехватив неудобное блюдо, молодой рыцарь, не слушая излияний счастливого торговца, поспешил уйти.
В тот же день он продал блюдо одному из английских купцов, следовавших за армией, и показал Серпиане деньги. Вместе с деньгами, выплаченными камерарием, сумма получилась приличная. Хватило бы на домик и кусок земли.
— Может, передумаешь? Обвенчаемся?
— Нет.
— Смотри, пропью.
Девушка только фыркнула в ответ. Следующие несколько дней были посвящены традиционным встречам королей и принесению положенных клятв. Не бывало так, чтоб союзники, соединив силы, отправлялись в бой, не принеся обязательное количество клятв над мощами святых или другими святынями, не заставив своих графов и баронов присягнуть в том, что они будут верно служить своим сюзеренам и государям. Подобные обеты соблюдались, впрочем, лишь тогда, когда это было выгодно всем, и о том, насколько на них полагались, свидетельствовала частота их принесения. При любом удобном случае государи заставляли своих людей клясться, что они и только они являются их законными королями. Графы и бароны подтверждали, служили же только потому, что в случае измены рисковали как головами, так и владениями.
Пользуясь возможностью, Ричард велел своему писцу огласить перечень тех правил, имеющих силу закона, которые будут действовать в походе, и рыцари поняли, что отбытие с острова не заставит себя ждать. Иначе зачем было тратить столько времени? Слушали внимательно, чтоб точно знать, какие свои дела улаживать открыто, а какие — тайно.
Правил оказалось много — целых пять. Самым главным было правило, по которому погибший в походе, вне всякого сомнения, мог распорядиться своим имуществом, но половина все равно доставалась либо королю, либо магистрам двух орденов. Еще более важным показался закон об игре, по которому играть имели право только рыцари и священники, и то лишь на определенные суммы. Впрочем, наказание за игру назначалось не слишком-то большое — подумаешь, кнутом по спине и три дня просидеть голым! Один из солдат резонно заметил, что в бой голым не погонят, значит, достаточно раз в три дня поиграть на что-нибудь и таким образом сохранить жизнь. А спина… Ну так и что? Спина заживет.
— Да кто с тобой будет играть? — ответили ему. — Тебе же и поставить нечего!
— Ага, то-то ты все косишься на мои новые портянки!
Остальные законы слушали невнимательно. В конце концов, разбираться в законах — дело законников, а не солдат.
Ожидая прибытия из Палермо кораблей, нагруженных золотом Танкреда, Ричард скучал. Мессинцы, чтоб королю Английскому от скуки не пришло в голову повоевать, изобретали для него развлечения и привозили в Матегриффон самое лучшее продовольствие. Присланные из домов богачей повара готовили блюда, способные не только потешить вкус и насытить, но и развлечь. Это могли быть огромные пироги с заключенной внутри живой начинкой — с голубями, выпархивавшими наружу, как только ножом расширяли первый надрез, с зайцами или лисами, однажды умудрились запихнуть даже живого волчонка. Это могли быть замки и фигуры, возведенные из дорогого сахарного, медового или миндального теста, или фигурное печенье. На пирах танцевали девушки, акробаты поражали зрителей своим искусством, затевали театр…
Но Плантагенет все равно скучал. Подобных развлечений у него и на родине хватало, а вот война… Пребывание на Сицилии затягивалось, наступила настоящая осень с осыпающейся листвой, пожухлой травой, холодом по ночам. Потом наступила зима, а Танкред все кормил Ричарда обещаниями, и от тоски английский король стал пить и писать письма всем государям Европы, до которых у него прежде не доходили руки. Написал он, конечно, и императору Священной Римской империи, призывая его отправиться в крестовый поход, на что император твердо ответил, что у него и на родине много дел, если не считать того, что его Сицилия, конечно же, нуждается в присмотре.
Ричард, получив ответ, не на шутку разозлился. Разве этот бестолковый император не знает, что Королевство Двух Сицилии ему не принадлежит? Разве он не слыхал, что на солнечном острове распоряжается король Англии? Последней каплей стало послание Генриха VI, отправленное также всем известным ему христианским государям, с требованием признать его, императора, права на Сицилию, как супруга единственного дитяти Вильгельма Гвискара. Но как раз накануне из Палермо прибыла первая галера, привезшая двадцать тысяч унций золота и подарки от Танкреда. И это на какое-то время решило сомнения английского сюзерена. От Генриха ему, конечно, не получить и половины, да и с чего? Конечно, неплохо было бы подождать, пока де Лечче выплатит всю сумму, а потом еще получить денег от императора и поддержать его… Но с чего бы? Генрих не желает поддерживать Ричарда, значит, он ему не союзник. Пусть кусает локти.
Незаконнорожденный сын покойного Гвискара мог быть уверен, что его золото употреблено с пользой.
То ли от радости, то ли от скуки король Англии устроил большой пир, ели там немного, но зато вино лилось рекой. Его величество пробовал то южное, то северное — мускат, сицилийскую мальвазию, этну и красное марсальское, базиликату, монтепульччано и фраскати. Итальянским не ограничилось, слуги понесли на столы кувшины с самыми лучшими луарскими и бордоскими винами. Вино было всякое — и крепкое, и не очень, но Ричард пил его как воду и, конечно, изрядно захмелел. Дик, как всегда сидевший поблизости, замечал, как стекленеют королевские глаза, багровеет лицо, медленными становятся движения рук. Он обводил присутствующих тяжелым взглядом, который под действием вина стал еще более страшным. Кравчий жестом велел откупорить еще один бочонок, на этот раз с испанской красной риойей, наполнил кубок и протянул королю. Но его величество с размаху ударил по кубку, и вино, широко плеснув, окатило темно-багряным белоснежную одежду слуги. Тот едва не выронил блюдо начиненных виноградом перепелов. Ричард вскочил с места и от души грохнул кулаком по столу.
— Грех! Все это грех, господа! — рявкнул он. На удар августейшего кулака отозвалась вся посуда — подпрыгнули тяжелые кувшины, а блюдо с поросенком передвинулось ближе к архиепископу Лангрскому, который уставился на него осоловелыми мутными глазами.
— Да-да, все мы греховны! — продолжил английский государь. — Даже вы, святые отцы.
Он хорошенько пнул по короткой скамье, на которой сидело трое служителей церкви в длинных белых одеяниях, и все трое, поскольку тоже изрядно набрались, полетели на пол. Встать им помогли подбежавшие слуги, к прискорбию своему вынужденные оставаться трезвыми.
К тому моменту, когда все три священника утвердились вертикально, король Ричард начал длинную тираду на великолепной латыни, суть которой сводилась к тому, что необходимо срочно покаяться в грехах. Хотя служители Церкви подчинялись лишь служителям Церкви и вроде бы не зависели от светских владык, это было лишь иллюзией, и злить правителя не следовало. Так что большинство епископов всецело поддержали начинание английского государя.
Дику пришло в голову, что устраивать всеобщее покаяние в подобном состоянии несколько странно.
Но он, как всегда, промолчал, предпочитая оставлять свое мнение при себе. Кроме того, его все равно никто не стал бы слушать.
Судя по всему, королю пришло в голову покаяться немедленно, и, отшвырнув кресло, он направился к выходу. За ним, как положено, потянулись свита и все гости, даже те, кто не слушал никаких излияний Ричарда и не понимал, куда именно все направились. Окруженный стайкой архиепископов, как утка — утятами, король зашагал в Реджинальдову капеллу, как в ближайшую, которую он смог вспомнить. Капелла была маленькая, укрытая от ветра фруктовыми деревьями, с массивными колоннами и низким сводом. Тяжелые двери распахнули настежь. Английский государь растолкал служек и ввалился внутрь, распространяя вокруг себя пряный запах пота и вина.
Слуги и те из гостей, что пили умеренно, были ошеломлены, когда правитель, остановившись в дверях капеллы, принялся срывать с себя одежду. В сторону полетели тяжелый плащ, подбитый мехом и густо расшитый затейливыми узорами, короткая парчовая котта и длинная широкая камиза, упал пояс, король взялся за завязки штанов. От его заросшего волосом белого тела в холодном воздухе шел пар. Даже самым пьяным священникам стало не по себе.
— Грешен! — кричал Ричард. — О, как я грешен! Корнуоллец отвернулся. Он не разделял оживления служителей Церкви, присутствовавших при пьяном покаянии, видимо, считавших, что состояние раскаивающегося грешника не важно, тем более если этот грешник — король. Дик не считал себя очень религиозным человеком, и о собственном мнении по самым разным поводам, предпочитал молчать. Решив, что государю в капелле ничего не угрожает, он развернулся и пошел прочь — развеяться.
Ему не нравилась Сицилия, хотя корнуоллец не мог отрицать, что ее пейзажи пронизаны какой-то особенной прелестью. Кроме того, этот итальянский остров напоминал молодому рыцарю Шотландию — те же горы, когда поросшие лесом, когда голо-каменистые, те же пашни в долинах, те же холодные дожди. Конечно, для Шотландии подобная погода нормальна весной или осенью, а здесь — зимой, и ароматы царят иные, и люди другие. Но насколько? Одни косились и, когда он отворачивался, плевали на землю, должно быть, мечтая вонзить нож в спину. Для них все англичане были на одно лицо, неважно, кому из них мстить за обиды. Другие же говорили мягко, пытались произносить слова яснее, чтоб их легче было понять, и свежевыпеченный хлеб протягивали со словами:
— Prenderlo… Di tutto cuore… Gratis.
Были и такие, как ни странно…
Подходя к Матегриффону, Дик сперва лишь скользнул взглядом по незнакомой фигуре и отвернулся. Но потом задержал шаг, присмотрелся. Чужак, вид которого неприятно зацепил чутье и память молодого рыцаря, был облачен во все черное. Стоял он боком и на Дика не обращал никакого внимания, но от него пахнуло магией. Какой-то неприятной, душной и подозрительно знакомой магией.
Корнуоллец не прибавил шага, но, завернув за угол, сосредоточился. Да, никаких сомнений, магия, причем та, что встретила его в Уэльсе, в загадочной пещере, нашпигованной странными нетающими сосульками. Дик встряхнул обеими кистями и, ощутив в пальцах знакомое покалывание, попытался набросить на невидимого черного созданную им сеть. Незримую, конечно, но зато призванную лишить черного возможности сопротивляться. Приготовив следующую атаку, молодой рыцарь выглянул из-за угла.
Сеть окутала незнакомца, но подействовала не совсем так, как хотелось Дику. Черный обернулся к нему, двигаясь, похоже, с большим трудом — ноги заплетались, не подчинялись руки. На лице чужака появилось изумление, потом — понимание. Но от второй атаки корнуоллца он сумел защититься, подставив незримый магический щит. Энергия вокруг него заворачивалась кольцами и отливала серым. Выдернув меч, молодой рыцарь побежал к облаченному в черное незнакомцу, уже зная, что любое потерянное мгновение может стоить жизни. Удар рукоятью по зубам опрокинул врага на землю. Следом Дик бросил затейливое заклинание, опутавшее его противника, как колбасу опутывают тонкой веревкой, — молодой рыцарь и сам подивился, как ловко это у него получилось. Черный дернулся и затих.
Корнуоллец огляделся: никого поблизости, лишь в отдалении трое солдат о чем-то разговаривали, не обращая внимание на двоих, странным образом выясняющих отношения. Взяв противника за ногу, телохранитель короля с уверенным видом поволок незнакомца в закуток у стены.
— Поговорим? — спросил он, укладывая черного поудобнее. — Или сразу тебя убивать?
Чужак попытался что-то сказать, но та же сила, которая не позволяла ему двигаться, сковывала и язык. Чертыхнувшись, Дик снял часть заклинания — так, чтоб незнакомец смог говорить.
— Учти, заорешь — скажу, что ты колдун, — предупредил корнуоллец. — Тебя сожгут на костре. Понял?
Черный закашлялся и стал давиться. Отдышавшись, он посмотрел на противника сердито:
— Понял.
Он пытался пошевелиться, но это ему не удавалось — все-таки заклинание оказалось крепко сцепленным и напоенным энергией на славу. Взгляд у чужака блуждал по сторонам, обращаясь то к камням, из которых были сложены стены, то к валунам, которые и образовывали укромный закуток.
— Что оглядываешься? — грубо спросил Дик. — Никто тебе не поможет. — Сам же — мало ли что — протянул спереди и сзади чуткую невидимую нить, которая должна была дрожанием отозваться на попытку кого бы то ни было пройти сквозь нее.
— Отпусти, — попросил незнакомец. — Отпусти.
— Как тебя зовут?
Черный насторожился:
— Зачем тебе?
— Как хочешь, могу обращаться к тебе "Эй ты". У меня есть несколько вопросов, советую на них ответить.
— Хочешь сказать, что, если я отвечу, ты меня отпустишь? — чужак очень правильно и четко выговаривал английские слова, потому большая часть иронии потерялась по дороге.
Молодой рыцарь ненадолго задумался.
— Что ж, если расскажешь все честно, и точно, и с избытком, я тебя действительно отпущу. Так как тебя зовут?
— Боглач.
— В самом деле? На друида ты не очень похож.
— Разве только друиды могут носить кельтские имена?
— Ты и на кельта не очень похож. — Незнакомец был смугл и черноволос. — Ладно. Тебя за мной отправил Далхан?
— Да. Велел договориться с тобой.
— Не бреши. Сначала нападал, теперь предлагает торг?
— А зачем было предлагать торг, если имелась возможность захватить в плен даром?
— Тоже верно. — Дик задумался.
Задрожала и натянулась сторожевая нить, но, обернувшись, корнуоллец не увидел ничего устрашающего, только Трагерна, который остановился на границе защищенного пространства и задумчиво рассматривал свою ладонь. Судя по всему, заклинание он почувствовал и теперь пытался понять, что оно должно делать. Молодой рыцарь досадливо топнул ногой и снял нить.
— Иди сюда. Чего тебе понадобилось?
— Почему обязательно понадобилось? — раздраженно ответил друид. — Что ты тут делаешь?
— Так, беседую.
Когда Трагерн увидел черного, на лице его появилось хищное выражение, оживленное долей злорадства.
— Стой-стой! По правде сказать, я тоже хочу!
— Утихомирься, — прикрикнул Дик. — Итак, Боглач, излагай. Что Далхан велел мне пообещать?
— Зависит от того, что тебе может быть нужно. Я знаю границы возможностей властителя Рэил и могу говорить от его имени. Поверь, Далхан может исполнить многие твои сокровенные мечты.
— Да? — Корнуоллец рассматривал мелкие камешки у себя под ногами. — А власть над миром он может мне дать?
— Над миром? — Боглач по-деловому нахмурил лоб. — Над миром нет, а вот над королевством… Какое ты предпочитаешь? Англию? Или, может быть, Священную Римскую империю?
У Трагерна вытянулось лицо. Он переводил взгляд с друга на чужака и обратно.
— Ты что, собрался договариваться? — не выдержал он.
Молодой рыцарь раздраженно махнул на него рукой:
— Погоди… Итак, Далхан готов подарить мне хомут на шею, называемый королевской властью. В обмен на что? На мой дар? Ну-ну…
— Какой хомут? — растерянно переспросил Боглач.
— А теперь расскажи-ка мне, кто такой Далхан, чем он занимается, и — самое главное — зачем ему мой дар. И как он собирается его из меня вытаскивать. Давай рассказывай.
Недоумение черного стало еще глубже. Несколько мгновений он молчал, видимо, пытаясь понять, что происходит, после чего уточнил:
— Так что же ты решил?… — но, заметив натянутое выражение лица англичанина, взявшего его в плен, поспешил начать свой рассказ:
— Мы служим той силе, что куда выше Бога и куда более могущественна, — Князю ночи.
— Ты имеешь в виду Князя тьмы? — брезгливо кривясь, уточнил корнуоллец. — Ну, продолжай.
— Да, тому, кого называют Светоносным, Люцифером…
— Не светоносным, а светозарным. Плохо знаешь латынь.
— Его власть велика, и Далхан, которому сам Князь дарует большую долю своей силы, может совершить любое чудо. Бог слаб и лицемерен, он…
— Так, подобные рассуждения оставь при себе. И можешь особенно не стараться — я кое-что слышал и о черных мессах, и о шабашах, и о жертвоприношениях. Дальше. Твоего Далхана беспокоит то, что магия, вернувшаяся в мир, наделит силой не его, не так ли? Насколько я понимаю, что священники, что служители этого… воплощения зла черпают власть из одного источника.
— Не из одного! — оскорбился Боглач.
— Ладно, не собираюсь вдаваться в клерикальные споры. Разве в целом я не прав?
— Ну… в целом… Прав.
— Хорошо. Так зачем Далхану мой дар?
— Ему, похоже, проще отвечать "да" и "нет", — сказал Трагерн. — Позволь, чтоб побыстрей, я сам выскажу предположение?
— Высказывай, — разрешил Дик.
— Далхан ведь хочет получить ту власть, которая ему пока недоступна. Получить в свое распоряжение и магическую силу? Верно?
Черный слегка изменился в лице, и корнуоллец понял, что его друг попал в самую точку. Молодой рыцарь развел руками:
— Что-то ты не очень охотно отвечаешь. Жаль, а я хотел тебя отпустить.
Боглач сжался, но Дик не спешил вынимать меч. Убийство беспомощного ему претило, освобождать же противника и потом пытаться убить его, как положено, выглядело верхом нелепости.
— Так каким именно образом Рэил собирался лишать меня моего дара? Не знаешь? Точно не знаешь?
— Во время обряда, — бледнея, ответил чужак. Испуг вывел его из равновесия, и кастильский акцент стал заметнее. — В ходе сложного обряда, который… В ходе которого используется чаша, кинжал и костяное перевернутое распятие…
— В ходе которого ты, конечно же, погибнешь, — сказал Дику Трагерн.
— Нет-нет!…
— Да такие, как они, попросту не знают обрядов без жертвоприношения! — возмутился молодой друид. — Он тебе врет.
— Не сомневаюсь.
Корнуоллец извлек меч лорда Мейдаля, и, прежде чем Боглач успел по-настоящему испугаться, кончиком клинка начертил в воздухе неторопливо исчезающую полоску. Напитал ее силой и, нагнувшись, толкнул черного навстречу ей. Края полоски разошлись, втянули в себя неподвижное, спеленутое магией тело и вновь сошлись. В воздухе запахло болотом.
— Куда ты его? — удивился Трагерн.
— В другой мир. В какое-то болото. — Молодой рыцарь убрал клинок в ножны и встряхнул зудящей кистью руки. — Ничего, заклинание он рано или поздно распутает. И не надо читать мне наставления. Я сам знаю, что поступил опрометчиво, использовав такую сильную магию, и теперь меня найдут.
— Не обязательно. — Трагерн рассматривал кинжал, выпавший из ножен у пояса черного, когда его Сталкивали в болото иного мира. — Вблизи церкви-то… Близость церкви может погасить и большее магическое действие. Наверное, потому-то ты нашел его, а не он тебя.
— Откуда ты знаешь, что это я увидел его первым?
— Потому что иначе ты не смог бы взять его в плен. Разве что убить, и то при очень большой удаче, — тонко улыбнулся друид. — Я его знаю. Боглач — сильный противник. Очень сильный.
— Хорошо. Значит, мне повезло. Видимо, Далхан перестал посылать за мной простых исполнителей. Мне лестно.
— На твоем месте я не стал бы гордиться.
Дик мимолетно усмехнулся и пошел к воротам замка, уверенный, что его отсутствие еще не замечено. Король устроил у капеллы слишком увлекательное зрелище, чтоб солдаты могли заинтересоваться чем-то иным. Наверное, у врагов Ричарда не было и не могло быть лучшего времени для нападения, чем этот самый момент, англичане и не заметили бы, что на башнях Матегриффона развеваются чужие знамена. Размышляя об этом, молодой рыцарь улыбался и прикидывал, как именно стал бы атаковать войска своего короля. Правда, он-то знал их куда лучше, чем Танкред или Генрих VI, сын Барбароссы.
Наутро у его величества зверски болела голова, и от него прятались все его свитские. Исключение, пожалуй, составлял только Дик — с любезным выражением, будто прилипшим к лицу, он обслуживал короля и сносил его упреки, которые государь даже ленился ясно выражать в словах. Корнуоллец будто не слышал, при взрывах августейшего гнева не напрягался испуганно, поскольку в глубине души попросту не верил, что ему может что-то грозить. В сердце молодого рыцаря полных двадцати лет (недалеки были его двадцать первые именины), еще легкомысленного и в меру романтичного, дремала уверенность, что, стоит ему сказать королю, кем на самом деле он является, помилование обеспечено.
А Ричарду в моменты раздражения не было нужно ничего, кроме такого отношения. Он бросал упрек и тут же забывал о нем, потому что злился в действительности вовсе не на оруженосца, слугу, кравчего или рыцаря, а на Филиппа-Августа, Танкреда, императора и прочих власть имущих, которым нельзя попросту дать пощечину или тычок в зубы. Английский государь косился на Дика злобно, но к вечеру совершенно оттаял, подарил ему свой кубок и отправил отдыхать. Невозмутимое лицо этого молодого рыцаря его успокаивало, приводило в приятное и не слишком привычное состояние внутреннего равновесия.
Ричарду надоела Сицилия, но он понимал: чтобы набрать такую большую сумму выкупа, Танкреду требовалось время. Что ж, даже если бы он привез золото на следующий день, английские корабли принуждены будут ждать весны, хотя бы апреля, чтоб выступить, никто не пускается в поход в феврале, зимой, как известно, не воюют — не принято. Король старался набраться терпения и, хоть руки так и чесались взяться за меч, пообещал себе не поднимать войска до самого выступления.