ГЛАВА ВТОРАЯ
Вдруг птица перестала скандировать и издала пронзительный визг.
– Минах! – прозвучал звонкий человеческий голос, добавив еще несколько слов на незнакомом Уиллу языке.
Послышался шорох шагов. Кто-то предупреждающе вскрикнул, и наступила тишина. Уилл открыл глаза и увидел двоих детей, изысканно-красивых, которые смотрели на него как зачарованные широко открытыми от изумления и ужаса глазами. Младший был крошечный мальчик лет пяти-шести, в зеленой набедренной повязке. Рядом с ним, держа на голове корзину с фруктами, стояла девочка лет десяти. На ней была длинная, едва ли не до лодыжек, красная юбка, но выше талии ничего не было надето. Кожа ее, озаренная солнцем, блестела будто медь, отливая розовым. Уилл смотрел на детей. Красота их была совершенна, изящество безупречно! Они походили на двух чистокровок. Крепыш с лицом херувима – таким был мальчик. Девочка была иного рода – с точеной фигуркой, узким, строгим личиком, обрамленным черными косами.
Вновь раздался визг. Птица, сидя на высохшем дереве, будто на насесте, вертелась и так и сяк и потом ринулась вниз. Девочка, не сводя глаз с Уилла, протянула к ней руку. Птица забила крыльями, уселась, затрепыхалась, удерживая равновесие, и наконец, сложив крылья, принялась икать. Уилл смотрел не удивляясь. Теперь все возможно. Даже говорящие птицы, сидящие на пальце у ребенка. Уилл попытался улыбнуться, но губы все еще дрожали, и вместо дружеской улыбки получилась страшная гримаса. Мальчик спрятался за сестру.
Птица прекратила икать и повторила слово, непонятное Уиллу: «Руна» – так, кажется? Нет, «Каруна». Да, точно: «Каруна».
Подняв дрожащую руку, Уилл указал на круглую корзину с фруктами. Там были манго, бананы… Его пересохший рот увлажнился слюной.
– Я голоден, – сказал он. Подумав, что в этих странных обстоятельствах его поймут лучше, если он будет изъясняться, как китайцы в мюзиклах, Уилл выдавил из себя:
– Я осень голодзен.
– Ты хочешь есть? – спросила девочка на безупречном английском.
– Да, есть, – повторил он. – Есть.
– Лети прочь, минах! – девочка тряхнула рукой. Птица, недовольно заверещав, вернулась на прежний насест.
Подняв руки плавным, будто в танце, жестом, девочка сняла с головы корзину и поставила ее на землю. Выбрав банан, она с сочувствием, хотя и не без страха, предложила незнакомцу. Мальчик остерегающе вскрикнул и схватил сестру за юбку. Девочка, успокоив малыша, встала и, с безопасного расстояния, показала Уиллу банан.
– Хочешь? – спросила она.
Продолжая трястись, Уилл протянул руку. Девочка осторожно шагнула вперед – но вдруг замерла и, прищурившись, испытующе глянула на Уилла.
– Скорее, – мучимый нетерпением, сказал он. Но девочка не торопилась. С опаской глядя на его ладонь, она наклонилась вперед и осторожно протянула руку.
– Ради бога! – заклинал Уилл.
– Ради бога? – с неожиданным интересом переспросила девочка. – Которого из них? Ведь богов так много.
– Ради любого, кто тебе по нраву.
– Мне ни один из них не нравится, – ответила девочка. – Я люблю только Сочувствующего.
– Так прояви же сочувствие, – взмолился Уилл. – Дай мне этот банан. Настроение девочки переменилось.
– Прости, – сказала она. Выпрямившись во весь рост, она стремительно шагнула вперед и вложила банан в его дрожащую руку.
– Вот, – сказала она и отпрыгнула, словно крохотный зверек, избежавший ловушки.
Мальчик громко засмеялся и захлопал в ладоши. Девочка обернулась к брату и сказала несколько слов на непонятном языке. Мальчик кивнул круглой головкой: «О'кей, босс», – и затрусил прочь, сквозь занавесь из голубых и зеленовато-желтых бабочек в лесную тень на противоположной стороне поляны.
– Я велела Тому Кришне пойти и привести кого-нибудь, – пояснила девочка.
Уилл доел банан и попросил еще один, а потом третий. Голод был утолен, проснулось любопытство.
– Кто научил тебя так хорошо говорить по-английски? – спросил он.
– Все говорят по-английски, – ответила девочка.
– Все?
– Да, если не по-паланезийски.
Судя по всему, беседа не слишком ее занимала. Девочка отвернулась, взмахнула тонкой коричневой рукой и свистнула,
– Здесь и теперь, друзья, – повторила птица, вспорхнула с ветки высохшего дерева и села ей на плечо. Девочка очистила банан, две трети дала Уиллу. А остальное – минаху.
– Это твоя птица? – поинтересовался Уилл. Девочка покачала головой.
– Минахи, как электричество, не принадлежат никому в отдельности.
– Почему они говорят все это?
– Потому что их научили, – терпеливо ответила она. «Вот так тупица!» – подразумевал ее тон.
– Но почему именно это – «Внимание», «Здесь и теперь»?
– Ну…– Девочка подыскивала ответ, чтобы объяснить очевидное этому взрослому недоумку. – Ведь мы постоянно забываем о таких вещах. Забываем внимательно относиться к тому, что вокруг. А это и значит пребывать здесь и теперь.
– А минахи летают повсюду, напоминая нам эту истину, верно? Девочка кивнула. Да, разумеется. Они помолчали.
– Как тебя зовут? – спросила девочка. Уилл представился.
– А меня зовут Мэри Сароджини Макфэйл.
– Макфэйл? – Это было просто невероятно.
– Макфэйл, – подтвердила она.
– А братца твоего зовут Том Кришна? Девочка кивнула.
– Ну и ну, черт побери!
– Ты добрался до Палы на самолете?
– Нет, морем.
– У тебя есть лодка?
– Была.
Уилл в воображении увидел волны, разбивающиеся о врезавшийся в отмель корпус, и услышал треск от удара.
Девочка принялась расспрашивать, и Уилл рассказал ей все, что случилось, о том, как вдруг начался шторм и как удалось пристать к отлогому берегу, и об ужасах подъема на скалы – о змеях, о падении с обрыва… Вновь его стала бить дрожь – еще сильнее, чем прежде.
Мэри Сароджини слушала внимательно, не вставляя замечаний. Когда его сбивчивый рассказ наконец завершился, девочка приблизилась, с птицей на плече, и опустилась подле него на колени.
– Послушай, Уилл, – сказала она. – Давай-ка избавимся от этого. Говорила она со знанием дела, спокойно и властно.
– Хотелось бы, но я не знаю как, – ответил Уилл, стуча зубами.
– Как? – переспросила девочка, – Так, как это всегда делается. Расскажи мне еще раз о змеях и о том, как ты упал с обрыва. Уилл покачал головой.
– Не хочу.
– Конечно, не хочешь, – заметила она. – Но тебе обязательно надо это сделать. Послушай, что говорит минах.
– Здесь и теперь, друзья, – продолжала увещевать птица. – Здесь и теперь, друзья.
– А ты не сможешь быть здесь и теперь, пока не избавишься от змей. Говори.
– Нет, не хочу, не хочу. – Он готов был разрыдаться.
– Так ты никогда не освободишься от них. Они будут ползать у тебя в голове. И поделом тебе, – строго добавила Мэри Сароджини.
Уилл попытался унять дрожь, но тело отказывалось повиноваться, Властвовал кто-то другой – злобный и жестокий, – подвергая Уилла унизительным мучениям.
– Вспомни, как бывало, когда ты приходил к маме с ушибом или царапиной, – убеждала девочка. – Что говорила тебе мать? Мать брала его на руки, приговаривая:
– Бедный малыш; бедный, бедный мой малыш.
– И она так поступала? – Девочка была потрясена. – Но ведь это ужасно! Переживание загоняется вовнутрь! «Бедный малыш», – насмешливо повторила девочка. – Эти слова останутся с тобой. Вместе с несчастьем, о котором они будут напоминать.
Уиллу Фарнеби нечего было ответить. Он лежал молча, сотрясаемый неукротимой дрожью.
– Что ж, если не хочешь сам, я сделаю это за тебя. Слушай, Уилл: там была змея, большая, огромная змея, и ты едва не наступил на нее. Едва не наступил, и так испугался, что потерял равновесие и упал. Скажи теперь это сам – говори!
– Я едва не наступил на нее, – послушно прошептал Уилл, – и потом я…– Он не мог продолжать. – Упал, – выдавил он наконец почти беззвучно.
Все пережитое вернулось: тошнотворный страх, судорожное движение, падение с обрыва и жуткая мысль о том, что это конец.
– Скажи снова.
– Я едва не наступил на нее. И потом…– Уилл услышал собственный всхлип.
– Хорошо, Уилл. Плачь – плачь!
Всхлипы перешли в рыдания. Устыдившись, Уилл стиснул зубы, и рыдания прекратились.
– Не сдерживайся! – воскликнула девочка. – Пусть это из тебя выйдет, если уж так получается. Вспомни змею, Уилл. Вспомни, как ты упал. Вновь раздались рыдания, и Уилл затрясся еще сильней, чем прежде.
– А теперь опять повтори, что случилось.
– Я видел ее глаза, видел, как она высовывает и снова втягивает язык.
– Да, ты видел ее язык. А что случилось потом?
– Потом я потерял равновесие и упал.
– Повтори это снова, Уилл. Но он только всхлипывал.
– Повтори, – настаивала девочка.
– Я упал.
– Снова. Слова эти раздирали ему душу, но он повторил:
– Я упал.
– Снова, Уилл. – Она была неумолима. – Снова.
– Я упал, упал, упал.
Всхлипы постепенно затихали. Говорить стало значительно легче, и воспоминания были уже не столь мучительны.
– Я упал, – повторил он в сотый раз.
– Но не расшибся.
– Да, не расшибся, – согласился он.
– Тогда к чему весь этот переполох?
В голосе ее не было ни злорадства, ни насмешки, ни тени презрения. Она просто, без обиняков, спросила его, надеясь услышать такой же простой незамысловатый ответ.
Верно, к чему этот переполох? Змея его не ужалила, он не сломал себе шею. К тому же, все это случилось вчера. А сегодня вокруг огромные бабочки, птица, призывающая к вниманию, и это странное дитя, которое рассуждает, как голландский дядюшка, хотя похоже на духа-вестника из неведомой мифологии, и, живя в пяти милях от экватора, носит фамилию Макфэйл. Уилл Фарнеби громко рассмеялся.
Девочка захлопала в ладоши и тоже засмеялась. К ним присоединилась птица, которая разразилась демоническим хохотом, наполнившим поляну и эхом отражавшимся от деревьев; казалось, сама вселенная покатывалась со смеху, потешаясь над нелепой шуткой бытия.
