Глава 12
Война
Кому война, а кому — мать родна.
Русская народная пословица
Как развивались в этот день военные события? Почему удача была на стороне Крыма, а не СССР? Каким образом форсиз удалось так быстро восстановить контроль над Островом и подготовить контрудар? Обо всем этом написаны сотни монографий и книг, самая знаменитая из которых — «The Trigger: a Battle for Island of Crimea».
Дело в том, объясняет ее автор, что десятилетиями крымцы готовились именно к этому. Военный сценарий «Все плохо» обыгрывался так и сяк, и форсиз хоть и ругали кретинов, которые сидят в штабах и выдумывают такие ужасы, а все ж таки исправно эти сценарии отрабатывали — штурмовали собственные военные укрепления, обороняли собственные города и освобождали пленных.
Советская же военная доктрина носила исключительно наступательный характер и мало изменилась со времен Второй мировой — малой кровью на чужой территории. Большинство солдат, выброшенных на Остров, было мальчишками-срочниками от 18 до 20 лет, профессиональных унтер-офицеров практически не было, так что сержанты (а любой военный вам скажет, что сержант есть столп армии) — это были те же мальчишки, с тем же близким к нулю не то что боевым — учебным опытом.
Конечно, десантников готовили лучше, и из советских войск на Острове только десантников можно было считать полноценными солдатами (имелась там еще морская пехота и спецназ, но это, согласитесь, капля в море), так ведь и десант не тренировали на подобные ситуации.
Но более всего подгадила советским войскам подготовка офицерского состава. Армия мирного времени — это вообще ужас. Армия мирного времени в тоталитарной империи на стадии загнивания — это тихий кошмар.
Когда решающим фактором офицерской карьеры становится умение выпивать с нужными людьми…
Когда оная карьера оказывается единственной мотивацией офицера, и продвигаются только те, кто умеет хорошо угостить и правильно дать в лапу…
Когда, наконец, вся война, замаскированная красивыми словами, представляет собой хорошо организованную аппаратную интригу, что понятно и ежу — тогда не ждите победы с такой армией в такой войне!
«Как же так, — спрашивали у него советские офицеры, когда десять лет спустя он читал лекцию в Академии Генштаба, — по всему ж выходит, что мы вам тогда должны были навтыкать. Не могли не навтыкать!»
«Конечно, — отвечал он, — должны были. И навтыкали бы, если б не одна стратегическая ошибка: когда готовишь вторжение, нужно готовить именно вторжение. Нужно было выбрать что-то одно. Избери вы путь мягкого, законного, постепенного присоединения, или же следуй вы первоначальному плану — с превентивными бомбежками и жесткой оккупацией — у форсиз не было бы шансов. Нельзя в этом деле быть немножко беременным. Сейчас мы шаг за шагом разберем каждую военную операцию советских войск против форсиз, раз уж вы меня об этом просите, но прежде постарайтесь усвоить: война была проиграна Советским Союзом в тот день, когда главком подписал план военно-спортивного праздника „Весна“».
«Итак, что мне бросилось в глаза сразу же, буквально при первых же разговорах с ветеранами кампании — и с пленными советскими офицерами, и с теми из ваших, кто стал частью программы „Дон“, и с крымцами? Во многих случаях единственное, чего вам не хватало, — это инициативы. И в первую очередь, ее не хватало командирам на уровне батальона, роты и взвода. Многие склонны переоценивать роль радиодиверсии с разрушением связи. Но замечу, что в первые часы войны связи не было и у крымцев. Тем не менее, младшие командиры, собрав свои подразделения, успешно сами себе ставили боевые задачи и решали их. Или хотя бы пытались решить. Обучение и воспитание младшего офицера форсиз имело целью создать бойца, описанного у Стругацких: „Бойцовый Кот есть тактическая единица сам по себе“. Даже резервист, а как же».
…Он вышел из-за кафедры, одетый подчеркнуто не по-военному: в потертые джинсы и раздолбайский черный свитер на голое тело — только дорогие и ухоженные замшевые туфли отличали его от рядового московского итээра. Щелкнул включатель проектора, высветилась карта. Крымский комдив достал из кармана световую указку и с красным лучом в руке стал похож на рыцаря джедай — как раз сейчас идут по столице на большом экране «Звездные войны», и генералы, посещая с внуками сеансы, диву даются: эту сказочку у нас столько лет запрещали? Да тьфу ты!
— У нас шутят, что Сила похожа на губку для мела. — Лектор поднял с полочки названный предмет. — Имеет темную сторону, светлую сторону и находится неизвестно где…
Легкий хохоток — словно сквознячок из открытой форточки. Чувствовалось, что господину полковнику не впервой овладевать вниманием аудитории, удерживать его, то предельно концентрируя информацию, то разбавляя ее шуткой. Наверное, точно так же он читал эту лекцию где-нибудь в Лэнгли или в Сандхерсте. Пес войны. Злой дух. Враг номер один — здесь, в сердце Москвы, в Академии Генштаба, читает лекцию по поводу своей клеветнической книжки, а советские генералы — каждый годится ему не в отцы, так в дядья — старательно конспектируют или, напротив, готовят каверзные вопросы.
— Таким образом, большинство ночных боев, имеющих целью освобождение своих же военных объектов, крымцами было выиграно…
***
Спектакль разыграли на славу. Баррикаду белых ополченцев смели, ворота части открылись перед БМД капитана Вакуленко. Если бы Суровцев знал, что капитан — единственный представитель ВДВ СССР в этой колонне, он бы стоял насмерть.
Капитан Вакуленко не собирался героически погибать. Он вообще не собирался погибать за два года до пенсии, имея жену и троих детей. Узнав про «подвиги» Суровцева, он здорово испугался, как бы белые не решили взять око за око и зуб за зуб. Вакуленке совсем не хотелось, чтобы кто-то замордовал его до смерти и перебросил к Суровцеву через забор, нацарапав на груди ультиматум. Тем более что гибель эта будет совсем зряшной, так как Вадим на такой ультиматум просто положит.
Когда Суровцев понял, что его обманули, было уже поздно. БМД въехали во двор, навели пушки и спаренные с ними пулеметы на советских десантников, после чего из-за ограды кто-то через «матюкальник» предложил сдаться.
Суровцев хотел застрелить предателя Вакуленко, но тот нырнул в люк БМД, словно его за ноги сдернули. В ответ на выстрел капитана застрочил пулемет на головной машине, и Вадим Суровцев упал с перебитыми ногами. Остальные солдаты и офицеры не стали искушать судьбу и сдались.
— Сколько человек он убил? — спросил Белоярцев.
— Четырнадцать, сэр. Комбата, всех ротных командиров и несколько командиров взводов, — ответил Климов.
— Расстрелять, — предложил ротмистр Черкесов.
Предложение было одобрено.
Капитана Суровцева усадили под стеной. Солдаты подвесили бы его за ноги, но офицеры приказали обойтись без лишних зверств. Такой формальностью, как пять холостых патронов для половины расстрельной команды, пренебрегли. Грех убийства капитана Суровцева взял бы на свою душу каждый.
Ранним утром в Белогвардейск вступили остатки 217-го парашютно-десантного полка. Город не предвещал ничего дурного. Хотя кругом виднелись следы боя, возле казарм стояли целехонькие советские БМД, на одной из которых сидел живой и здоровый Вакуленко.
«Отбились, слава тебе, Господи!» — подумал с облегчением Грибаков. Наконец-то измученные беспрерывным боем солдаты получат хоть какой-то отдых, раненых можно будет напоить и сменить им повязки, а сам Грибаков хотя бы по-человечески, без суеты сходит «побеседовать с белым братом».
Он подъехал поближе, открыл люк и выбрался на броню.
— А где Суровцев? — спросил он у Вакуленко.
Услышав имя капитана Суровцева, ополченцы и танкисты напрочь забыли о приказе взять батальон в плен. Ураганный огонь, открытый из всего, что способно стрелять, превратил машины Грибакова в решето, а людей — в изуродованные пулями тела. В живых осталось только 43 человека, и все они были ранены. Уничтожение остатков батальона получило в крымских масс-медиа название «Курман-Кемельчийской бойни».
Через час в город вошел бронетанковый полк Огилви. Позади у подполковника была бессонная ночь, а впереди — бой за Сары-Булат. Фляжка «Лэфройг» сиротливо забилась в самый глубокий карман его комбинезона и валялась там невостребованной.
Подполковник собрал всех бывших пленных и на скорую руку назначил командиров. Убитых ротных он заменил взводными, взводных — прапорщиками и унтерами, унтеров — ефрейторами, и в целом получилось как бы нормально. Город он решил оставить на ополченцев.
Выстроив бронемобильный батальон и противотанковый дивизион на плацу, он оглядел это «боевое формирование» и сказал краткую речь:
— Я тридцать лет думал, что служу в армии. Оказалось — нет. Оказалось, у нас тут отделение Союза Общей-fuckinʼ-Судьбы. Девятьсот здоровых мужиков позволяют сотне ублюдков держать себя в подвале, а их командиру — убивать своих офицеров по одному. Я бы за таких солдат не дал и рубля, но полковник Кутасов рассудил иначе. И ради того, чтобы спасти ваши головы, погибло полсотни казаков. По-моему, каждый из погибших парней стоил девятерых таких, как вы. На штурм Сары-Булата я бы лучше пошел с ними, чем с вами. Но вы еще можете меня убедить в том, что вы — солдаты, крымцы и алексеевцы. По машинам!
Огилви вернулся в свою машину и пригубил, наконец, «Лэфройг».
С того момента, как он увидел лужи крови на площади, ему хотелось набраться до свинячьего визга. Но было нельзя.
***
— Нам долго вспоминали «Курман-Кемельчийскую бойню»: четырнадцать человек с нашей стороны, около полутора сотен — с вашей. И мы не снимаем с себя этого греха: батальон майора Грибакова был расстрелян жестоко, даже не получив предложения о сдаче. Но если бы не те четырнадцать трупов, ополченцы и танкисты не открыли бы огонь, услышав «А где Суровцев?». Так что в конечном счете, чем меньше в армии серийных убийц и социопатов, тем лучше для нее же самой…
Но мы отвлеклись. К семи часам утра форсиз сформулировали для себя основную стратегическую цель: аэродромы. На тот момент уже были освобождены Кача и Багерово. Целями первоочередной важности стали Сары-Булат, Бельбек, Саки, Сарабуз и Аэро-Симфи… Я дорого бы дал, чтобы точно узнать содержание телеконференции командиров дивизий и начальников штабов, но думаю, что речь там шла именно об аэродромах и укрытиях «Ковчег»…
***
— Итак, господа, кто же из нас все-таки приказал передать в эфир «Красный пароль»?
— Не я, — сказал Шевардин.
— И не я, — решительно отрекся Кутасов. — Мы полагали, что это ваш приказ, Василий Ксенофонтович…
— Нет, я здесь ни при чем. — Волынскому-Басманову стало жарко, и он расстегнул воротник. — Адамc?
— Нет, сэр. Мне жаль, но это не я.
— Странно, я грешил на вас…
— Почему?
— Потому что у вас в оперативном подчинении находится батальон радиоэлектронной борьбы. И у вас самый простой доступ к ретрансляционному центру на Роман-Кош.
— Nevertheless, я здесь ни при чем. Да так ли уж это важно?
— Однако, полковник! Мы ведем необъявленную войну вот уже восемь часов — и, оказывается, неважно, кто ее начал!
— Перейдем к более насущным вопросам, господа, — оборвал их Кутасов. — Мы должны наконец принять решение по «Ковчегам». Давно рассвело, красные могут поддерживать свои войска авиацией. Важно им помешать. Небо должно быть чистым.
— Конечно, полковник. — Василий Ксенофонтович постарался придать голосу металлическое звучание. — Но здесь очень важна своевременность. Если «Ковчеги» начнут действовать слишком рано, их собьют по одному. Я бы не рискнул выпускать их, не имея возможности поддержать истребительной авиацией…
— …Которая не взлетит, если небо будет «красным»! — перебил его Адамc. — Hellʼs teeth, мы бы и сейчас могли ввести в дело вертолеты, чтобы поддержать атаку на советский танковый полк!
— Что-то вы слишком вольно распоряжаетесь вертолетами!
— Капитан Голдберг выходила с нами на связь и сказала, что готова уже сейчас выслать эскадрилью.
«Чертова баба», — подумал Басманов.
— Мисс Голдберг не подчиняется вам, полковник! — громыхнул он. — И мы не можем сейчас вводить в бой вертолеты. Не раньше, чем освободим Бельбек!
— А Бельбек мы не освободим, если танковый полк дойдет до него и ударит нам в тыл! Достаточно ввести в бой «Ковчеги»! — настаивал Адамc.
— Дайте мне подумать пять минут! — взмолился князь.
— У нас нет пяти минут! — отрезал Кутасов. — Господин главнокомандующий, возьмите себя в руки! «Ковчеги» нужны не больше, чем на полчаса и только в Южном районе — связать боем патрульные самолеты на то время, пока вертолетчики и корниловцы не разделаются с танковым полком, который прет на Бельбек.
— Разве нам не хватит «Кудесников», чтобы очистить небо?
— Не хватит, — уверил его Клембовский. — Большая часть комплексов ПВО привязана к аэродромам и контролируется красными. Полковник Адамc прав: нет смысла беречь резервы. Они неминуемо атакуют нас с воздуха, если мы не атакуем в воздухе их.
— Хорошо, — вздохнул Басманов. — Мое «добро» и код. Пусть «Ковчеги» поднимаются.
***
— Проект «Ковчег» — двенадцать скальных укрытий для самолетов вертикального взлета и посадки «Си-Харриер», последней на тот момент английской разработки. Вам о них ничего не было известно, а это значит, что кто-то в Главштабе еще понимал, что такое «секретность». В общем, когда патрульные самолеты обнаружили, что не все в Крыму слава Богу, им не удалось вернуться и доложить об этом…
Лектор ошибся.
Один самолет все-таки вернулся.
***
Гадская работа — патрулирование. В неудобном кресле ломит спину, после раннего подъема все еще клонит в сон, гипнотизирует однообразная синева над тобой и под тобой, а носом клевать нельзя, скучно — хоть вой! И прихотливая береговая линия Крыма за вчерашний день приелась до тошноты. И все равно есть риск: вчера, например, какой-то долбень ухитрился врезаться в вертолет. А другой долбень, уже из местных, решил на своем «дрозде» полетать по побережью. Ему живо показали, почем фунт гороху, и больше уже никто не высовывался…
А это что? Ё-п-р-с-т! Три чужих объекта на радаре… Нет, четыре!
Не веря своим глазам, капитан направил самолет ниже. Уже можно установить визуальный контакт… Где они, черти?
— Третий, я первый, — сказал он. — Видишь что-то на радаре?
— Так точно, первый.
— Снижаемся.
«Объект» оказался на дистанции визуального контакта, вихрем пронесся мимо «МиГ-25», капитан не сразу рассмотрел, что же это такое…
— Саша, «харриеры»! — выкрикнул потрясенный ведомый.
Головин и сам уже узнал силуэт, похожий на кита-нарвала. Он заложил вираж — самый крутой, на какой только был способен «МиГ». «Харриеры» — значит, «харриеры». Кто взлетит, того и будем бить.
Он был наслышан про этот новый английский истребитель. Говорили о нем совершенно фантастические вещи — чуть ли не задом летать может. Херня это все, усмехнулся в усы бравый капитан. Главное — чтобы горел он, как и все остальные.
— Днепр-два, видим чужих, летим, — доложил далекий голос командира патруля из соседнего сектора.
Головин оценил обстановку: четыре «харриера» против двух «МиГов» — надо скорее идти на сближение с другой парой.
— Днепр-один, атакуем и отходим в квадрат пятнадцать… — сказал он.
— Есть, — слаженно отозвались ведомые.
Они круто забрали вверх, и вовремя: в наушниках Головина прозвучал сигнал «Березки»: пошла ракета. Советский летчик отстрелил ловушки мимоходом, и лишь краем сознания отметил другой сигнал — вражеская ракета ушла за обманкой. Он завершил «мертвую петлю» — слабо вам так, шакалы? — и оказался в хвосте у противника. А вот теперь ты, дружок, готовь попку…
«Харриер» на стал демонстрировать никаких фигур высшего пилотажа. Он просто резко затормозил на месте, как будто это был не реальный воздушный бой, а мультяшка. Мимо проскочила ракета, выпущенная «МиГом» Головина, а за ней — и сам советский самолет. Капитан был так потрясен увиденным, что поначалу даже не испугался, когда его машина дернулась и пошла вниз.
— Твою мать! — услышал он в шлемофоне. И увидел, как один из ведомых — «МиГ» лейтенанта Зорина — распадается на две части. За мгновение до того, как вспыхнули топливные баки, отлетел «фонарь» и пилот вместе с катапультным креслом вылетел из зоны взрыва.
— Днепр-один, первый, я подбит, теряю высоту, ухожу домой, — сказал он. — Третий сбит, это «харриеры», ребята!
— Поняли тебя, уходи. Сейчас мы им вставим, — донеслось из эфира.
«Вставьте им, ребята, — подумал он, направляя полет искалеченной машины к „дому“. — Вставьте и за меня, и за Юрку. А я, даст Бог, вернусь и еще добавлю».
Он начал сливать керосин, облегчая самолет. Никак не мог понять, в чем дело: двигатель просто не работал, как будто на него порчу навели. Тянул кое-как, «на честном слове и на одном крыле». В принципе, можно было бы и катапультироваться, но сработало воспитание советского пилота: сам погибай, а машину спасай. Да и не так вроде все паршиво, нигде не горит, и, кажется, удастся дотянуть до Скадовска…
— Дайте полосу! — зарычал он, когда его запросили с аэродрома. — Полосу, растак вас перетак! Капитан Головин, тридцать третья истребительная!
— А почему сюда?
— Подбили меня!
— Кто?
— Конь в пальто! Или ты даешь мне полосу, блядь, или я так долбану ракетами!..
— Вас понял. — Ошалевший диспетчер постарался расчистить место для посадки как можно скорее.
Самолет приземлился неуклюже, дав «козла», но из многих вариантов приземления подбитого самолета этот был лучшим. Головин откинулся в кресле, перевел дыхание, вытер лоб и открыл «фонарь».
Он уже не спешил. Спустился по трапу, прошелся взад-вперед по полосе, снял шлем и подставил лицо майскому ветру с родными аэродромными примесями, с достоинством извинился перед работниками аэродрома — нервы. Те покивали: понимаем, бывает.
Закурить есть?
Он попыхивал сигареткой, поддавал ногой придорожные одуванчики и радовался жизни. Просто ловил кайф от того, что может вот так идти на своих двоих, пинать одуванчики ботинком и смотреть, как разлетаются парашютики семян, дышать воздухом… Чтобы понять, какой это кайф, надо очень близко познакомиться с курносой.
Правда, капитан даже не подозревал, насколько близко он был с ней знаком.
Он обогнул свой самолет и увидел торчащий из сопла хвост «сайдвиндера».
Что он почувствовал? Ну, как вам это понятно объяснить…
Ноги подкосились, он сел на свежую аэродромную травку и прикурил одну сигарету от другой…
***
— Около десяти утра у Сак сложилась угрожающая ситуация. Если бы в свое время командир 161-го полка не принял роковое решение идти в Кымыл-Мурун, ситуация была бы просто катастрофической. Выбитый из Севастополя танковый батальон, два мотострелковых батальона, неполная рота спецназа — все это присоединилось к 40-й десантно-штурмовой бригаде, осадившей авиабазу… За советскими был перевес сил, даже если считать идущую егерям на помощь бронемобильную бригаду. 161-й полк мог остановить ее по дороге и связать боем. Но он выбрал другую дорогу, повернул в Кымыл-Мурун… Я понимаю, что это решение казалось на тот момент единственно верным… Но именно поэтому его нельзя было выбирать! Единственно верное решение на 100 % просчитывается и твоим противником тоже. А если просчитывается — то именно от него противник и подстраховывается в первую очередь. Идти в Саки в обход озера Сасык — я поступил бы именно так, и так поступил Булатов. Избирать предсказуемый ход — означает уступать инициативу. Уступил инициативу — наполовину проиграл. Да, обход вокруг озера был решением рискованным. Но правильное решение оказалось гибельным.
***
— Товарищ майор, а если в Кымыл-Муруне то же самое, что в Евпатории? — спросил Оганесов.
— Леня, ты можешь что-то с этим сделать?
— Нет.
— Ну и заткнись.
Оганесов высказал то, что давно мучило майора Беляева. Но он предпочитал не забивать себе голову бесполезными колебаниями и опасениями. Чей Кымыл-Мурун, выяснит разведка. Наш — хорошо. Не наш — отобьем. Других вариантов нет.
— Смотрите, товарищ майор!
С легким стрекотанием небо пересекал маленький, почти игрушечный самолетик с радужными знаками на крыльях.
«Белый самолет-разведчик», — Беляев вскинул бинокль, сожалея о потерянных в Евпатории зенитных установках.
— Неделю увольнения тому, кто его собьет! — заорал он.
Солдаты и офицеры открыли по самолетику пальбу. Но запас летучести у таких крошек, как правило, велик. Этот самолетик не был исключением. В мотор или в блок управления никто не попал, «Стрела» не пошла, тепловая сигнатура крохотного моторчика не ловилась… Самолетик растворился в тумане, вставшем к утру над озером Донузлав. Стрельба стихла. Беляев помянул мать.
Колонна продолжила свое движение по трассе. На окраине поселка Мирный они увидели контрольно-пропускной пункт: несколько БТР и караул. Колонна встала.
— Морпехи, черные береты, — сказал Оганесов.
— Сам вижу. Пойдем, поговорим.
Командира морских пехотинцев звали Александром Коцубой, он был в звании капитана и через каждые два слова говорил «нах», не развивая тему дальше. Видимо, нередко попадал в дамское общество и рефлекторно отсекал нецензурный хвост паразитного выражения:
— Со вчерашнего полдня тут, нах, сидим. Скучища смертная. Послали, нах, захватить базу гидросамолетов. Ну, захватили, нах…
— Так это не ваш самолетик тут летал? — невинно спросил Беляев.
— Нет, наши, нах, все здесь. Двенадцать штук, как один.
— А летчики?
— Тоже, нах. Нормальные ребята. Сидим, нах, водку пьем.
— Водку, нах, пьете? — Беляев пришел в бешенство. — Нас только что из Евпатории вышибли! Раненых полроты, а вы тут с ними водку пьете?
— Так кто ж знал? — оскорбился капитан. — С кем тут воевать? Одна рота охраны, рота обслуги, нах, и экипажи — вы что, нах, смеетесь?
— Слушай, капитан, мне не до смеха, — сказал Беляев. — Нам нужно, раз — людей, два — взрывчатку, если она у вас есть, три — за нами погоня. Здесь мы их не задержим, хотим взорвать мост.
Пока шли саперные работы на мосту между дамбой и берегом, Беляев вызвал к себе сержанта Ахмерова, командира отделения разведчиков. Убедившись, что поблизости нет Лени Оганесова, майор начал разговор.
— Ахмеров, ты помнишь, как Овсепяна инвалидом сделал?
— Помню, товарищ майор.
— Кто тебя тогда отмазал?
— Вы, товарищ майор.
— Так вот, Рашид, пришло время долг отдавать. Возьмешь машину, поедешь по дамбе, узнаешь, все ли там чисто. Если чисто — даешь три ракеты и едешь дальше — до Громова. Если кто-то есть — одну и деру. Задание ясно?
— Так точно, товарищ майор!
БМД Ахмерова укатила по дамбе на самой большой скорости. На противоположный берег озера они выехали с ветерком, проехали немного по дороге, осмотрелись… Кругом было чисто, вражеских машин не наблюдалось. Засаду Ахмеров исключил, поскольку спрятаться здесь было негде, голая степь. Он достал ракетницу и сделал три выстрела. Потом снова забрался в люк и хлопнул водителя по спине:
— Вперед.
Они почти доехали до Громова, когда увидели впереди на дороге беляков, вернее, два десятка вражеских боевых машин.
— Назад! — заорал Ахмеров. Машина начала разворачиваться и получила в борт ПТУР «Милан». Сдетонировал боезапас, и душа сержанта Ахмерова отправилась к Аллаху, в которого сержант не верил…
Сотник Башенков выругался со всей изобретательностью, которой славились казаки. Он не собирался отправлять экипаж БМД к праотцам, ему нужен был «язык». Но кто ж знал, что «милашка» угодит в «карусель». Это рулетка…
— Давайте-ка прибавим ходу, — сказал он, закончив тираду. — Сдается мне, они в Мирном не засидятся…
***
Князь Волынский-Басманов задумался. Не о проблеме «Ковчегов» — для него этой проблемы не существовало. Он задумался об истории с «Красным паролем». Мерзкая получается история. Похоже, комдивы убеждены, что приказ все-таки отдал он, Главнокомандующий. Хороши дела… Ему против его воли упорно навязывают роль главаря мятежников. Но кто? Черт возьми, и до полного ареста Генштаба, и до гибели Чернока он был не последней скотинкой в крымской армии! И приказывать ему могли считанные единицы людей! И вдруг бац — появляется Мистер Икс, который перепахивает всю историю на свой манер. Очень мило!
Князь Волынский-Басманов возненавидел Мистера Икс заочно, но сильно. Почти так же сильно, как любил себя — а себя он любил! И сейчас надо было вытаскивать свою любимую задницу из этой мясорубки.
Что ж, у него давно было слабое сердце. Даже особенно притворяться было не надо: пот на лбу уже выступил, вполне натуральный пот, сердечко от горестных раздумий застучало сильнее, и даже зеленый интерн услышит в его ритме всхлипы и хрипы. Осталось только обратить внимание на свое состояние.
От стола, за которым проходила телефонная конференция, он повернулся к креслу Шеина.
— Так что там… у нас… в Саках?
— Булатов не успевает, — коротко ответил Шеин.
***
Если что-то должно случиться, оно случится обязательно…
Могло прибыть подкрепление к красным. Могли у Дэвидсона кончиться боеприпасы. Произошло и то, и другое сразу.
Остатки десантного батальона и полроты спецназа, отступив из Качи, добрались до Сак. К ним прибавились два мотострелковых и танковый батальон, выброшенные из Севастополя. Атака, предпринятая ими совместно, была отбита крымцами с большим трудом. Красные наступали так ретиво, что местами бой перешел в рукопашную.
Отбив красных, командир егерского полка подполковник Дэвидсон выслушал неутешительные новости от начальника склада боеприпасов прапорщика Игонина: следующую атаку, по всей видимости, придется отбивать штыками.
Три часа назад на помощь из Евпатории была послана бронемобильная бригада подполковника Булатова. Опасаясь засады, Булатов пошел в обход озера Сасык. Дэвидсон и сам поступил бы так же. Но осторожность Булатова теперь могла обойтись Дэвидсону дорого…
— Готовьтесь, господа, — сказал он офицерам. — Anyway нам осталось полчаса. Молитесь и раздавайте гранаты.
***
— Бригада только что вышла на связь! — доложил Лобанов. — В Саках будут через десять минут!
— Слава… Богу… — выдохнул Волынский-Басманов.
Окинув критическим взором его бледное лицо и влажный лоб, Шеин встревожился:
— Вам плохо, ваше высокоблагородие?
— Пустое… — Князь задохнулся и рванул ворот…
Начштаба высунулся по пояс в коридор и заорал:
— Медик!
В его голосе гремели властные модуляции, выработанные за годы службы младшим офицером. Медик не мог не появиться на такой зов. Медик не мог не сказать, что состояние князя крайне серьезно и его следовало бы госпитализировать.
Князь держался мужественно, отдавал сквозь таблетку последние распоряжения:
— Передайте командование Адамсу. И обязательно доложите мне о ситуации в Саках. Окажите Булатову любую помощь, любую… Нам нужен аэродром…
***
Саперные работы еще не подошли к концу, когда на майора Беляева свалились две новости: одна хорошая, другая — плохая.
Плохая заключалась в том, что на дороге показались преследователи.
Хорошая — в том, что плохую новость сообщили по радио, а значит, восстановилась связь.
— Черт, самолеты взорвать не успеваем, на х… склад боеприпасов — не успеваем… — То ли потому, что капитан Коцуба нервничал, то ли потому, что дам здесь не было, паразитное выражение он начал приводить без купюр.
— Ну, и пес с ними! Отход! Ничего, капитан, доберемся до места, свяжемся со штабом дивизии — и кончатся все наши мучения…
Коцуба и Беляев были все-таки хорошими командирами. Отход не превратился в паническое бегство, все вовремя оказались на дамбе, и даже успели снять экипаж БМП, прикрывавшей отход и подбитой.
Правда, перенервничал и напартачил взрывник: крутанул машинку слишком рано, пока головные танки и БМП белячков еще не доехали до моста. Взметнулся кверху столб воды и грязи, камни застучали по броне… Но они приносили куда меньше вреда, чем белогвардейские пули и снаряды. Сработай взрывник как полагается — и беляки еще долго вылавливали бы из воды раненых и убитых, и было бы им не до драки. А так они с дороги принялись молотить из своих пушек и пулеметов.
Десантники и морпехи отступили по дамбе — но едва они добрались до противоположного конца, как пушки и пулеметы ударили уже с другого берега: Афанасьев таки не удержал Кымыл-Мурун. Две головные машины загорелись, экипаж одной их них выскочил и попрыгал в озеро, водитель второй решил проблему радикальнее: направил БМД в озеро целиком.
В третьей ехал Беляев, командная машина которого была подбита еще в Евпатории.
— Стреляй! — заорал майор в шлемофон. — Стреляй, козел!
Стрелок не отзывался. Майор добрался до него и увидел, что парень убит.
— Ну, бляди! — зарычал он, выбросил труп с места наводчика, сел за пушку сам и открыл огонь.
А стрелял майор неплохо…
Когда с обеих сторон было подбито по 7–8 машин (за Беляевым числилось две), неприятель дрогнул. Подобрав уцелевших, беляки ретировались.
Майор сильно сомневался, что это полная и окончательная виктория. И, чтобы подтвердить либо развеять сомнения, выслал очередной разведдозор. На сей раз, учтя отрицательный опыт покойного Ахмерова — две машины, одна из которых должна держать вторую в поле зрения и, в случае чего, успеть смыться.
От колонны отделились две БМП, покатили вперед. Остальные занялись ранеными.
***
— Они две машины в разведку послали, — доложил урядник Федотов.
— Первую пропустить, — распорядился Башенков. — Атаковать тогда, когда покажется вторая.
— Есть!
Ловушка была расставлена: на улицах спрятались танки, на окраине у дороги укрылись две «милашки».
Машина десантников въехала в Караджу и добралась до центральной площади, где ее окружили танки. Морпехи попробовали было повернуть назад, но две ракеты пресекли на корню их намерение предупредить товарищей. Причем одна из ракет попала как раз в головную часть, разворотив рацию…
***
— «Оказалось в этой банке не мясо. Оказалась в этой банке салака…» — процедил сквозь зубы Оганесов.
Если он имел в виду, что они ожидали встретить в Карадже БМП, а встретили танки, то попал в самую точку. Форменная салака.
Какой-то морпех выпустил очередь из пулемета в ближайший танк. Геройский поступок, но глупый. Кроме нескольких царапин на броне, танк никаких повреждений не получил и ответного огня не открыл, а просто тронулся с места и наехал на БМП. Пнул ее носом и вмял в строй «соседок», сделав вдвое уже, чем планировали конструкторы. Экипаж еле успел выскочить.
Беляев выругался в последний раз и открыл люк БМД. Выразительным жестом бросил на землю автомат, вытащил пистолет и швырнул туда же.
— Сдаемся! — крикнул он.
Откуда-то сзади на броню головного танка влез усатый мужик с подбитым глазом.
— Кто такие?
— Командир 161-го гвардейского парашютно-десантного полка 102-й гвардейской Свирь-Петрозаводской воздушно-десантной дивизии майор Беляев.
— А, так это твой старший лейтенант у меня на гауптвахте загорает, — весело сказал мужик. — Командир казачьего полка Марковской дивизии есаул Денисов. Извиняй, что не так длинно.
***
Бронемобильная бригада Алексеевской дивизии оставила Курман-Кемельчи около половины восьмого утра и была в районе Сары-Булата через час с небольшим…
— Что это такое? — спросил подполковник Огилви у штабс-капитана Дановича.
Штабс-капитан переадресовал вопрос унтеру Зарайскому.
— «Язык», ваше благородие! — пожал плечами Зарайский.
— А по-моему, задница, — прокомментировал подполковник. — Где вы его откопали?
— В кустах, ваше благородие. Справлял нужду. Малую. — Унтер улыбнулся, — Увидел нас — справил заодно и большую.
— Шутки в сторону, унтер, — одернул подчиненного Данович. — Продолжим допрос. Сколько «Градов» и сколько минометов? Каков боезапас? Он это может нам сказать?
— Сколько «Градов»? — унтер подкрепил вопрос подзатыльником. — Отвечать!
— Товарищи! То есть господа! — Низенький толстый прапорщик переводил мокрые глаза с одного офицера на другого. — Я не знаю ничего! У меня жена, дети… — Он зачем-то полез в карман. — Панченко моя фамилия, из снабжения, а больше — ничего… Господа офицеры… Ваше благородие!!!
— Прапорщик. — Данович скривился. — Ты можешь отвечать по существу, дубина? Сколько «Градов»?
— Н-никак нет, ваше благородие! — Панченко наконец-то нашел в кармане искомое и теперь тыкал его штабс-капитану. Это оказалась фотография полненькой миловидной женщины с двумя детьми по бокам. На фоне моря.
— Он еще и пьян? — Огилви повел носом. — Унтер, это что за дерьмо вы сюда притащили? Больше прапорщиков «языками» не брать. И других засранцев — тоже не брать. Найдите нормального офицера.
— Я к таким и в перчатках больше не притронусь, — пообещал унтер Зарайский. — Давайте, я лучше сам доложу. «Градов» там я насчитал пять, минометов — одна батарея, гаубиц — две. Лупят по Сары-Булату так, что только пыль летит. Наши, понятно, тоже в долгу не остаются. Но надо бы побыстрее, потому что боезапас там уже на исходе. Вот я на карте отметил, что и как. В соприкосновение мы не вступали. Хотя очень хотелось. Потому что, может, это они — по радио?
— Вряд ли, — возразил Данович. — Им развлекаться некогда. Хотя, может быть, и они. Учитывая, что мы видели в Курмане…
— Взять бы вот этого, — процедил Зарайский, слегка встряхивая пленника за шиворот, — посадить перед микрофоном и пощекотать ножичком…
— Отставить, унтер! — рявкнул Огилви, видя, что прапорщик закатывается в обморок. — Ведите его к Галяутдинову, оформляйте и занимайте свое место в строю!
При слове «оформляйте», ошибочно принятом за «расстреляйте», прапорщик спекся окончательно. В полное сознание он пришел только день спустя, в лагере для военнопленных.
Незадачливый «язык» перестал интересовать офицеров раньше, чем отзвучало «Да, сэр!» унтера Зарайского. Они склонились над картой, обсуждая план взятия Сары-Булата.
План был прост, как постные блины, — на что-то посложнее не было времени: штурм авиабазы, на которой закрепились белые, уже начался. Обе стороны дошли до той стадии ожесточения, когда человек не задумывается ни о чем, а просто палит по всему, что движется. И белые, и красные знали, что это последний штурм: на то, чтобы провести или выдержать следующую атаку, сил не хватит. Минометный обстрел занял пятнадцать минут, потом в пролом фронтом около 150 метров устремились БМД, а навстречу им дымными султанами рванули ПТУРы. Две машины загорелись, остальные преодолели полосу препятствий. Десантники, выскочив из машин возле вражеских окопов, бросились в жестокую рукопашную. Отряд штурмового резерва развернул вторую волну атаки, и белые неизбежно должны были быть сметены этой волной…
Рядовой Андрей Матюшенко из минометного расчета, оглохший от почти непрерывной стрельбы, измученный запахом пороховой гари и предельно уставший, все же сумел различить в орудийном громе какой-то посторонний лязг и скрежет… Он оглянулся и прямо над собой увидел громаду многотонной махины, пушечное жерло и тяжелые резные траки…
В одуряющем ритме своей смертельной работы солдаты расчета не обратили внимания на его вопли — они их не слышали, — дергания за рукава и толчки. Они заметили танк только тогда, когда он шандарахнул из своей пушки по БМД. Расчет бросился врассыпную, и вовремя: танк тронулся с места и покатил вперед, утопив миномет в каменистой крымской земле.
Рядовой Андрей Матюшенко в панике не сориентировался и попал под следующий танк. Поначалу он не мог сообразить, что такое опрокинуло его на землю и держит за правую ногу. Он рванулся, попробовал освободиться, но тут стало темно, и, увидев над собой заляпанное грязью железное брюхо, Матюшенко все понял и закричал, прижимаясь к земле и весь скукоживаясь, чтобы не отдать железной твари больше ничего, кроме зацапанной ею ноги. Боль пришла не сразу — поначалу мозг отказывался воспринимать такое количество боли, врачи называют это шоком, но танк переползал через ногу солдата целую вечность, а потом наконец-то съехал с него и пришла боль — такая, которая не оставляет места ничему, кроме себя, и рядовой Андрей Матюшенко потерял сознание.
Младший унтер Ставро, водитель танка, увидев в смотровую щель, что сбил человека, выдал через левое плечо все консервированные спагетти в томатном соусе, что он съел в Курмане. Это был первый человек, которого — как он думал — он убил. И никакого боевого воодушевления при этом не почувствовал. О Господи, где же взять силы убить еще нескольких, едва ли не глядя им в лицо?
Силы он нашел. Они все нашли — и вторая цепь атакующих десантников полегла почти полностью. Большинство тех, кто был в первой, погибло, когда в рукопашную вмешались курманские пехотинцы броне-мобильного батальона.
…Подполковник Огилви обнаружил, что впадает на короткое время в какую-то прострацию, как бы выключается на секунду-другую, и, когда возвращается, ему требуется время, чтобы снова включиться…
— Что вы сказали, Белоярцев?
— Вас вызывает штаб, сэр.
Огилви взял наушник из рук поручика.
— Что теперь, Олег? — спросил он. — Прикажете штурмовать Симферополь?
— Не сейчас. В каком состоянии аэродром?
— Awful. Здесь все разворочено.
— Пусть начинают ремонтировать прямо сейчас. Приказ Главкома. Выходили на связь корниловцы. Скоро Адамc подтянет к Симферополю полк. Я дам вам их частоты, скоординируете действия.
— А как он там… вообще?…
— Постучите по дереву, Брайан: мы их гоним!
— Отчего коммандер такой озадаченный? — спросил Кретов у Черкесова.
— Дал зарок не пить, пока не раздолбаем всех красно-пузых. — Черкесов употребил это антикварное словечко с некоторым смаком. — Видно, Кутасов сказал ему, что это будет еще не скоро.
***
…Новое сообщение из Одессы, из штаба фронта, Драчев выслушал, постепенно меняясь в лице. Из истребителей, патрулирующих небо Крыма, вернулся на базу один? Повторите еще раз — один? Да быть того не может! Драчев был полностью, абсолютно уверен, что аэродромы находятся под его контролем. То, что сообщали из Одессы, было… просто невозможно!
— Рябов! — скомандовал он майору из штаба. — Обзвони мне сейчас все аэродромы. Быстро. Пусть доложат обстановку — как там, что там…
Аэро-Симфи, 9-я десантно-штурмовая — все на месте, все в порядке. Бельбек, батальон майора Исламова — в-вашу мать, мы тут еле держимся! Помощь! Помощи нам! Саки, сороковая штурмовая бригада — на авиабазе беляки, но мы их сейчас оттуда выбьем, они уже при последнем вздохе. Сары-Булат? Молчание… Кача? Кача не отзывается, но там ведь и нет самолетов, кроме учебных. Но не могли же учебные самолеты и разведывательные вертолеты начисто вымести из крымского неба все грозные «МиГи»! Качу тоже занесем в черный список.
— Ты за кого меня держишь? — орал на Рябова Драчев. — По-твоему, откуда эти «харриеры» взялись? Их вообще, по данным разведки, в Крыму нет! А вот такая у нас разведка! Их нет, а они, понимаешь… Короче, так! Захват тактического центра из задачи номер один превращается в задачу номер ноль. Обезвредить, на хрен, все крымское ПВО, все радарные станции. И сразу — на Бельбек. Отстоять аэродром любой ценой. О чем вы говорите, ребята, это делается даже не одним парашютно-десантным полком: одним батальоном!
И начинается дичайшая карусель в штабе сто второй ВДВ, полковники орут на майоров, майоры — на капитанов, капитаны — на лейтенантов, те — на сержантов, сержанты — на рядовых: почему машины к выходу не готовы? Где горючее? Что за бардак? Уже час, как надо быть готовым, а полк не кует и не мелет!
И потный полковник Ефремов в третий раз выходит из кабинета Драчева и берет за грудки полковника Сухарева, и тот корежится от разных неприятных слов, но ни черта не может сделать, поскольку снабженцы всегда воровали, воруют и будут воровать. И если бы в русском языке было не три времени глагола, а, как в английском, штук девять, да еще какой-нибудь плюсквамперфектум, то и тогда глагол «воровать» в сочетании с существительным «снабженец» звучал бы и грамматически, и фактически правильно.
К восьми часам полк более-менее готов на выход. Более-менее — потому что приблизительно сорока человек солдатиков недосчитались, горючки в каждую машину залито на треть, БМД забиты награбленным добром, и если пошуровать, то можно найти что угодно — начиная с картофельных чипсов и заканчивая золотыми украшениями от Картье. Но — приказ есть приказ, его не обсуждают, а — что? Правильно, выполняют. И полк, хоть какой, но готов к выходу.
— Вот это я понимаю, — говорит Драчев и жмет руку Ефремову. — Это по-нашему. Ну, вперед, ребята!
И механизированная колонна выползает из города и тянется по шоссе на Бахчисарай.
***
— Так, я переключаю их на вас.
— Переключайте, Ян.
Полковник Адамc надел наушники.
— Яшма-центр слушает, — сказал он.
— Говорит… э-э, неважно, кто. Симферополь. Сейчас в городе готовится к выходу на Бахчисарай парашютно-десантный полк. Командует полковник Ефремов. У них легкая заминка с топливом и личным составом, но минут через сорок они все-таки смогут выйти. В районе Лакки они разделятся, один батальон повернет на юг, к Скалистому, чтобы въехать в Бахчи по семьдесят девятой вспомогательной.
— А кто вы, собственно, такой?
— Ах, господин полковник, ну зачем вам это знать? Достаточно того, что я говорю правду. Так вот, по моим сведениям, после того, как этот полк выйдет, в городе останется всего два мотострелковых батальона, один батальон советских десантников, одна рота спецназа КГБ «Альфа» и часть бригады спецназа ГРУ. ГРУшники большей частью в Аэро-Симфи.
— Откуда вам все это известно? Вы сами, простите, не из ГРУ?
Вкрадчивый рассмеялся.
— Ой, нет! Но я отвечу на ваш вопрос честно: наши коллеги из ОСВАГ, зная о сроках вторжения, начинили «жучками» здания Главштаба, центральный офис ОСВАГ и Министерство обороны. А каналы связи любезно вывели на нас. При условии, что мы будем передавать вам услышанную информацию. Код восемьсот одиннадцать. Ну, теперь вы мне верите?
Адамc поморщился.
— Пока вы нигде не соврали, — сказал он.
— Мы постараемся откопать еще кое-какие сведения, которые вас заинтересуют, полковник, — пообещал вкрадчивый голос. — Шалом.
— Только МОССАДа нам и не хватало, — пробормотал Адамc, отключая связь. — Как будто мало того, что мы впутались в грязные игры ОСВАГ.
— Все-таки целый полк, Дуг, — с сомнением сказал Кронин. — Удастся ли нам его остановить, пусть даже этот тип сказал правду?
— Не остановить, Леон, — поправил Адамc. — Уничтожить.
***
Полковник Борисов, командир 40-й десантно-штурмовой бригады, дал сигнал «К атаке!». Он был уверен, что на этот раз все выгорит. Последний штурм беляки отбили чуть ли не святым духом, но на этот раз им и святой дух не поможет. Никакой святой дух не может помочь, если нет патронов и гранат, мин и противотанковых ракет. А у беляков все это вышло. Во время последней атаки они не стреляли очередями, и одиночные выстрелы становились все реже…
Но даже если бы у десантников тоже закончились боеприпасы, если бы мертвым грузом валялись у пулеметов вылущенные ленты, если бы автоматы годились только в качестве дубинок или больших рукояток для штык-ножей, то и тогда Борисов гнал бы десантников все в новые и новые атаки. Речь шла не о любви к Родине и не о воинском долге. Речь шла о представлении к званию генерал-майора, которое уже ушло в Москву, в Минобороны на подпись, и которое погорит синим пламенем, если он не отобьет у белых Саки.
На последнее предложение о сдаче беляки ответили отказом.
И десантники бросились в очередной штурм, и встретили очередную стену отчаянного сопротивления, но уже была она хрупка, эта стена, и они проломили ее. Крымцы делали последние выстрелы и падали, бросали последние гранаты и падали, наносили удары штыками и падали, падали, падали…
Но в какой-то момент, неразличимый в угаре сражения, десантники увидели, что падают уже они, что невидимая смерть хлещет по их спинам, и жалкие девять грамм свинца уже для них оборачиваются невыносимым грузом…
Булатов атаковал сороковую бригаду классически, как в учебнике. Три механизированных клина врезались в кольцо окружения на авиабазе и рассекли его, «Витязи» расстреливали советские танки из пушек с большого расстояния, «Воеводы» поливали все вокруг свинцом, сминая и расшвыривая БМД и БМП как спичечные коробки.
Полковник Борисов увидел, что генералом ему стать разве что посмертно. Он предпочел остаться живым полковником и сдал «сводную» бригаду Булатову.
Подполковник Дэвидсон был ранен в бою, но нашел в себе силы встать навстречу своему спасителю, и даже осторожно обнять его (хотя эту русскую фамильярность вообще не одобрял).
— Спасибо, Павел Сергеевич, — сказал он.
— Donʼt mention, — отозвался Булатов.
***
— Нужно отметить, что большая часть вины за поражение 30-го апреля лежит на ваших интендантах. Даже самый лучший солдат не может воевать без боеприпасов. Даже самый авантажный танк никуда не уедет без горючего. Из чего исходили те, кто рассчитывал количество боеприпасов и топлива для четырех брошенных в Крым дивизий? Опять-таки из предположения, что Крым сопротивляться не будет.
— Но… разведданные… — прорезался голос с места.
— Значит, мы и здесь вас переиграли.
— Вы что, считаете себя таким хорошим полководцем? — возник второй голос.
— Сыграем в war game? На самом деле в большинстве случаев не нужно быть великим полководцем. Нужно просто знать дело. Военное правило гласит: следует полагаться не на то, что враг не пришел, а на то, что ты ждешь его; следует полагаться не на то, что враг не атакует, а на то, что ты неуязвим. Откуда?
— Мао? — предположил кто-то.
— Почти. Плус-минус две с половиной тысячи лет. Сунь Цзы. Продолжим. Разгильдяйство отдела разведки на тот момент не поддается никакому описанию. Начнем с того, что аэродром в Багерово, где базировались учебно-боевые самолеты «Стриж», не был захвачен 29-го апреля по одной причине: его не внесли в список военных объектов. Цена такой забывчивости — потеря 222-го танкового полка и в конечном счете — Керченского полуострова в сражении у Семи Колодезей…
***
— Здесь погреба есть? — спросил Агафонов у мэра Семи Колодезей.
— Какие погреба? — не понял тот.
— Обыкновенные! Под землей которые! Где картошку зимой держат!
— Я полагаю, что есть, — кивнул ошарашенный мэр. — Но зачем это вам?
— Чтобы никого случайно не поубивало! Залезьте в эти погреба и сидите, пока здесь не закончится, понятно? Передайте быстро по всему поселку, чтобы никто не показывал на улице носа!
Не дожидаясь ответа, он повернулся на каблуках и зашагал на позицию.
Три подбитых танка, притащенных на буксире, затянули в отрытые танковые окопы. Он вспомнил, как были подбиты эти машины: невесть откуда взявшиеся белогвардейские самолеты ударили по их колонне на дороге.
— Суки. — Полковник сплюнул в аккуратно подстриженный газон.
Он шел вдоль канала, по берегу которого и проходила одна из укрепленных линий.
Тот бой был кошмаром. Еть-копать, все это утро было кошмаром и вся вчерашняя ночь. Но тот, закончившийся три часа назад, бой — особенно.
…Человеку молодому, здоровому физически бывает особенно болезненно и несносно сознание своей беспомощности, когда его свалит внезапная хворь или рана. Тело, совсем недавно повиновавшееся тебе беспрекословно, выходит из подчинения, резко ограничивая меру твоей свободы пределами пространства, которое оно занимает лежа. Старик или человек, привыкший к болячкам, способен в этой ситуации на большую твердость духа — такое ему привычно, и он знает, что можно этому противопоставить. А вот здоровяк, внезапно свалившись, нередко ломается психически.
Нечто подобное произошло и с Агафоновым — его полк, совсем недавно бывший единым организмом, слаженным оркестром, разваливался на куски, и полковник не знал, что этому противопоставить. Он не остановился бы ни перед какими мерами, вплоть до публичных расстрелов, но видел, что и это не поможет, и знал, почему — он и сам утратил кураж, он больше не был ни в чем уверен. Даже злости не было — одна усталость и обреченность.
С того момента, когда он увидел самолеты…
Конечно, не в них дело, точнее — не только в них… Но и в них — тоже.
Он увидел самолеты и понял, что небо потеряно.
Этого не могло быть. Такая огромная страна, такая огромная армия, такая мощь, как же так, почему в небе спокойно чувствуют себя белые?
Он решил, что сходит с ума. Но в своем уме или нет — он должен был что-то сделать, впрочем, ребята и сами знали, что делать. «Шилки» сбили один самолет, но радоваться было нечему: не успели они дойти до Новониколаевки, как появилась дюжина белогвардейских учебно-боевых «Стрижей», и у каждого под крыльями было два блока НУР, а в каждом блоке — по две кассетные бомбы. От «Шилок» просто ничего не осталось, а остальные могли только грызть локти. Зенитные пулеметы подбили двоих, но те удержались на лету и, видимо, допиликали как-то до близкого аэродрома. Ребята с «Шилки», перед тем как погибнуть, сбили еще одного, но здесь не футбол, и не будешь утешаться тем, что размочил счет: за белыми, кроме «Шилок», остались три танка, семь БТР и четыре самоходных гаубицы.
Не успели они вытащить раненых и обожженных, взять поврежденные, но хоть на что-то годные машины на буксир и тронуться, как их догнали передовые отряды белогвардейской бронемобильной бригады. О дальнейшем Агафонов вспоминать не хотел. Они отбились, и хоть отступили — но все же не бежали.
…В том-то и весь ужас, что до бегства оставалось совсем немного. Хватало всего, чтобы продолжать драться — боеприпасов, горючего, оружия… Не хватало духу. Агафонов смотрел в глаза солдат на позиции — и не видел в них решимости умереть здесь, но позиции не оставить.
Он запретил болтать о том, что сообщили вернувшиеся с Парпачского перешейка и Арабатской Стрелки разведгруппы: везде был противник, везде он открывал огонь на поражение. Белые отбили Феодосию и Стрелку, единственное, что Агафонов мог попытаться сделать — это удержать Керченский полуостров до подхода своих с Тамани. Они ведь подойдут! Не могут не подойти!!!
Теоретически… Да, теоретически он мог разбить этого Ордынцева… Соединиться с остатками тех, кто ушел из Феодосии… Вернуть Керчь, окопаться на перешейке…
Теоретически он мог и в космос полететь вместо Гагарина…
Этот поселок назывался Семь Колодезей, и здесь они устроили рубеж обороны. С двух сторон их прикрывал канал, с третьей — Апашское соленое озеро, с четвертой наступал подполковник Ордынцев.
Агафонов вышел на связь с 229-м полком, чтобы услышать мрачные новости: от полка остался, от силы, батальон и этот батальон загнан в порт Феодосии, где и будет отстреливаться до последнего патрона. 224-й мотострелковый полк обнадежил: они собирались пробиваться с Арабатской Стрелки, — но Агафонов не рассчитывал и на них. Он почти осязаемо чувствовал, что сегодня ранним утром что-то переломилось, и переломилось в пользу белых. Командующие дивизиями «Несокрушимой и Легендарной» упустили какой-то момент, когда не поздно было собраться и ударить, и дело даже не в помехах, которые утром забивали весь диапазон, а в том, что… Агафонов не мог это определить, но линия разлома проходила и через него, она проходила через каждого, вплоть до последнего первогодка. «Дух относится к телу как три к одному», — чеканно сформулировал Наполеон. Этой ночью был сломан дух советских войск.
Атака началась в три пополудни. Агафонов отметил качество работы артиллеристов: лупили точно по позициям, пристрелка заняла считанные секунды. Надо думать, ребятам на учения отпускают не по три снаряда в год. Полчаса, прикинул Агафонов, а потом они пойдут в атаку.
Через полчаса Агафонов увидел, что оказался прав. Он думал об Ордынцеве лучше.
Все должно было решиться именно сейчас. Нужно только втянуть в бой как можно больше белых, заставить их наступать по всей позиции.
А тем временем танковая рота капитана Сторожихина тихо-онечко обойдет озеро и ударит белым в тыл…
***
— Полковника Агафонова многие ругали за то, что он оставил Семь Колодезей без резерва. Действительно, поселок мог стать ключом к Керченскому полуострову, и тогда весь ход войны сложился бы иначе… На первый взгляд, именно так и кажется. Но после более пристального рассмотрения видно, что вины Агафонова в потере поселка и полуострова нет. Он делал все возможное. Почти наверняка он предполагал нечто подобное со стороны Ордынцева. Все решилось банальным численным превосходством: бронемобильный батальон, усиленный двумя танковыми эскадронами смял роту у Щелкино и на плечах у нее въехал в тыл.
Инстинктивно или сознательно — полковник Агафонов принял мудрое решение. Зачастую резервы, оставленные для затыкания бреши в обороне, только продлевают агонию. В большинстве случаев — лучше быстро проиграть, чем медленно выиграть. Оперативный риск хорош именно тем, что в случае провала сопротивляться становится решительно невозможно… В результате — меньше жертв и разрушений.
— Ишь, какой хитрый! — бросил один из генералов.
— Когда мы начнем говорить о плане «Морская звезда», вы увидите, что мы поступили именно так.
— Ну так если бы мы знали, что Крым остался без резервов…
— Правильно. Поэтому мы приложили все усилия, чтобы вы об этом не узнали. Но давайте поговорим об операции «Морская звезда» потом… Сейчас закончим «разбор полетов» за 30 апреля.
Говоря о войне, Сунь Цзы упоминает о пяти вещах: Небо, Земля, Путь, Полководец и Закон. Земля и Небо — условия местности и метеоусловия — в данном случае не давали ни одной из сторон значимого преимущества. За исключением, пожалуй, того, что крымцы превосходно знали местность, а многие советские командиры не получили сносных карт. Самое лучшее, что было у них в планшетах, — это карта с двухкилометровым разрешением, в принципе неплохая, если бы не ряд вопиющих ошибок. Впрочем, это относится, скорее, к Закону.
Закон — это командные цепочки, управление, снабжение, связь. О снабжении я уже сказал, связь на какое-то время удалось разрушить, после чего управление превратилось в фикцию. Нам удалось поставить советские дивизии именно в те условия, в которых они не привыкли драться: в условия избыточной свободы.
Парадоксальным образом нам сыграло на руку то, что ваши спецслужбы арестовали и вывезли всю верхушку: правительство, Главштаб, некоторых высших командиров. Иными словами, избавили от балласта, который мог бы сковать инициативу армии.
Что же касается советского руководства… Его поведение было… скажем так: предсказуемым.
***
…И вновь собрался весь иконостас. Прошлое заседание было, так сказать, камерным, а сегодняшнее выглядело намного значительнее — уже хотя бы потому, что во главе стола сидел сам Генеральный.
Именно ему предстояло открыть заседание. Тихий и собранный референт распахнул синюю папку, положил ее на лакированную столешницу и отошел на полшага назад, серой тенью нависая над своим подопечным, готовый перевернуть прочитанную страницу или вовремя подсказать непонятное слово. Генеральный водрузил на нос мощные очки, черепаховая оправа которых по тяжести и по внушительности соперничала со знаменитыми бровями, и, прочистив горло иерихонским звуком, начал читать, тщательно пережевывая каждое слово:
— Дорогие товарищи! На повестке дня внеочередного заседания Политбюро ЦК КПСС стоит вопрос о присоединении братского народа Восточного Средиземноморья к дружной семье народов Советского Союза. Отдельные враждебно настроенные элементы хотят сорвать мирное присоединение нового региона к СССР. Экстремистская вылазка так называемых форсиз ставит под удар процесс мирного соглашения. В связи с этим необходимо обсудить ряд вопросов, касающихся как военного, так и внутриполитического аспектов. Слово предоставляется Маршалу Советского Союза…
К Маршалу референта не прилагалось, он сам раскрыл свою папку — не синюю, а защитного цвета. Блеснул тисненый золотом герб Советского Союза, Маршал тоже прочистил горло — но уже отрывисто, по-военному четко, и отбарабанил:
— По данным нашей разведки, военная группировка экстремистов, называющих себя егерями-корниловцами, насчитывает около трех тысяч человек. Их центр располагается в городе Бахчисарай, а командный пункт — в скальной крепости Чуфут-Кале. Около половины — кадровые военные, другая половина — резервисты, поднятые по тревоге. Сепаратистам удалось привести в действие зенитные установки и поднять в воздух самолеты. Имеются потери в летных частях СССР. Сбито около восьми самолетов…
Идиотская формулировка — «около восьми самолетов» — вызвала у Видного лица оскомину. Хотя бы здесь, хотя бы при своих можно точно сказать — сколько самолетов сбили крымские сепаратисты?
— Что значит, поднятые по тревоге? Кто эту тревогу передал? — спросил Пренеприятнейший. — Чем там занимается наша военная разведка?
— Главное Разведуправление Генштаба не обнаружило источник этой информации, — заявил Маршал, как-то очень пристально глядя на Пренеприятнейшего. — Но нам удалось установить, что нас направили на ложный след. Резидентура врага скрывается на нашем телевидении, и не исключено, что сепаратистами Восточного Средиземноморья завербован кое-кто из сотрудников Комитета государственной безопасности.
Когда взорвалась эта бомба, все обернулись к Пренеприятнейшему, который слегка изменился в лице.
— Такими заявлениями не бросаются, товарищ маршал Советского Союза, — сказал он. — За такое можно и партбилет положить.
— Мы осуществляем самую тщательную проверку, — заверил его Маршал. — И ее результаты станут известны Политбюро незамедлительно, как только мы их получим.
— Дальше, — попросил Окающий.
— Самое плохое в этой ситуации, — сказал маршал, — это захват сепаратистами Симферополя. Города и аэродромы юго-западного района теперь находятся полностью под их контролем. Тем не менее, в ближайшее время очаг сопротивления будет подавлен. Сейчас готовятся к выходу еще два десантных корабля, которые под прикрытием эсминцев и торпедных катеров подойдут к Севастополю и высадят морской десант. В настоящее время идет подготовка к переброске двух дивизий ВДВ в заданный район. Но все это будет проделано лишь после того, как аэродромы и расположения воинских частей подвергнутся бомбардировке. Рисковать не будем, сделаем все наверняка. Полностью подготовка к массированному авианалету завершится завтра в 8 утра.
— В 6 утра, — негромко, но весомо сказал Замкнутый. Маршал сделал пометку в папке.
— Хорошо, — сказал Скрытный, — Очень хорошо. Но не может ли так случиться, что наши самолеты встретят в воздухе… э-м-м… превосходящими силами?
— Формирования сепаратистов обладают довольно мощным зенитным вооружением, — признал Маршал. — Но расположения своих частей сепаратисты никак не смогут прикрыть с воздуха. При достаточно массированной атаке… У них просто не хватит самолетов. А зенитный огонь нам удастся подавить противозенитными ракетами.
— Но ведь такая бомбардировка не исключает… случайных жертв среди мирного населения… — вставил Молодой. — Не хотелось бы, знаете ли… Все-таки, воссоединение есть воссоединение. Крайние методы… крайне нежелательны.
Видное лицо владело собой так, как полагалось владеть собой члену Политбюро. И все же холодные мурашки бегали у него между лопатками, а под ложечкой отчаянно сосало. Получилось, думал он, ети его мать, получилось! Война таки началась, и Маршал с Пренеприятнейшим огребли первую порцию недовольства — надо сказать, довольно щедрую. Более того, ГРУшники уже напали на след, и надо его запутать. Обрубить концы. Вывести из игры тех, кто слишком много знает — Востокова и Сергеева.
— Главное, чего паниковать-то? — спросил Пренеприятнейший. — Четыре тыщи бандитов — или мы их по стенке не размажем?
— Только имейте в виду, — сказал Замкнутый, — что у нас тут, оказывается, есть и внутренний противник. Расселся прямо под носом, на ЦТ. А кое-кто (многозначительный взгляд на Пренеприятнейшего) его прозевал. Ну да ладно. Решаем с этой бомбардировкой — кто «за»?
Руки одна за другой поднимались над столом. Рубленая ладонь Пренеприятнейшего, пухлая ладошка Молодого, морщинистая длань Скрытного, теперь очередь его, Видного лица, затем — костлявая лапа Замкнутого и дальше, дальше…
Единогласно!
Днепропетровск, 2000
notes
