Весь следующий день после встречи с Яной Осетр изнывал от нетерпения. А потом явилось послезавтра.

Первая половина дня прошла как во сне.

Император встречался с государственными мужами, решал какие-то неотложные вопросы, отдавал некие важные распоряжения. Однако ему казалось, что время стоит на месте. Обед занял столько же времени, сколько праздничный государственный прием с танцами и пятью переменами блюд, хотя продолжался обед обычные сорок минут — во всяком случае, старинные часы, висящие на стене императорской столовой, утверждали именно это. Найден делал все крайне медлительно. Дорога от дворца до стоянки глайдеров сделалась втрое длиннее. А перелет к Веселому Поселку растянулся на межпланетное путешествие.

Наконец Найден высадил бородатого парня в квартале от гостиницы «Скрынников», получив приказ перелететь на параллельную улицу и ждать вызова не меньше часа. И даже не волноваться еще минут пятнадцать сверх того часа…

Сетевой агент утверждал, что в гостинице, за соответствующую мзду, совершенно не интересовались именами постояльцев. В том числе, разумеется, и тех, кто снимал номер на час-два.

Осетр добрался до гостиницы пешком, сунул портье нужную сумму, добавил пару бумажек сверху, застолбил за собой номер на двоих и снова выскочил на улицу.

Теперь он был абсолютно уверен, что Яна сказала позавчера правду.

Не придет она. Зачем молодой маме эти приключения? При муже, ребенке и любезных сердцу каждой хозяйки домашних хлопотах…

Конечно, всякая росская женщина была бы рада такому свиданию. Затащить в постель самого императора — это вам не легкая любовная интрижка, это судьбоносное происшествие. Подобная любовь может кормить тебя долгие годы…

Но ведь это же Яна! Она не такая! Семейная жизнь, конечно, наложила на нее отпечаток, но в душе она осталась той же девчонкой в голубом платье, которую он обнимал в теплой ночи Дивноморья, ощущая вздрагивающее тело… Если она и придет, то не ради выгоды — ради той давней любви.

Но она не придет…

Она пришла.

На ней было простенькое платье, которое никому бы и в голову не пришло принять за княжескую одежду, а замысловатую прическу она спрятала под такой же простой шляпкой.

Эдакая гувернантка, обслуживающая малолетнего дитятю из богатой семьи. Только без дитяти…

Получивший мзду портье и головы не повернул в ее сторону, радушно кивнув Осетру:

— Проходите, господин хороший!

Наверное, рассчитывал на постоянные контакты с нежадным клиентом.

И парочка бок о бок прошла в лифт.

Они начали целоваться прямо там. Осетр прижал Яну спиной к стенке, разом ощутив упругость ее пополневших грудей. Руки его стиснули ее плечи, спустились на талию, переползли на бедра.

Она вздрогнула — как тогда, на Дивноморье…

Лифт не был скоростным. Но и здание гостиницы оказалось всего лишь пятиэтажным, так что времени хватило всего на один поцелуй. А потом звякнул звоночек, извещающий о прибытии на нужный этаж, и они с сожалением оторвались друг от друга. В коридор вышли гуськом, хотя Осетру хотелось протиснуться сквозь дематериализовавшуюся дверцу в обнимку. Потом он взял Яну под руку, и они двинулись по коридору чинно, как будто встречные люди не должны были понимать, зачем эти двое здесь оказались.

И только войдя в номер, они снова вцепились друг в друга.

Однако теперь все было не так, как на Дивноморье. Ими овладела лихорадочная спешка. Они без слов срывали друг с друга одежду и не глядя бросали на пол. Потом так же, без слов, содрали с постели одеяло и ринулись на хрустящее ложе. И стали одним целым, не слыша, как поскрипывает кровать…

А потом, когда все закончилось, она погладила его по груди и прошептала:

— Остромирушка мой любимый! Я так по тебе скучала! Так скучала…

И он ей сразу поверил. Потому что и сам почувствовал, как ему было плохо все это время, с того самого приема, когда церемониймейстер провозгласил хорошо поставленным голосом: «Князь и княгиня Стародубские, ваше императорское величество!»

— Знаешь, Яночка… — сказал он, сглотнув ком в горле. — А ведь я пропал! Я просто не могу без тебя жить!

Она потерлась носом об его щеку, и он только сейчас понял, что так и не снял с физиономии маскировку.

— У тебя такая колючая борода! — восхитилась Яна.

Он рассмеялся:

— Она не настоящая.

— То-то я думаю… Император у нас вроде бы без бороды был. Но мне нравится! Очень нравится! Мне все в тебе нравится. И всегда нравилось.

А потом они лежали, прижавшись друг к другу, и он гладил ее бархатистое бедро, а она целовала его ключицу. И не осталось больше никаких слов, потому что каждым прикосновением двое влюбленных снова распаляли друг друга.

И все повторилось…

А потом между ними стало мокро.

Он оторвался от нее и испытал настоящий ужас: из ее грудей потекло молоко

— Ой, прости! — воскликнула она, и в голосе ее тоже прозвучал ужас. — Совсем забыла. Всегда помнила, а сегодня запамятовала.

В нем родилась ревность и злоба, но Яна сказала: «Ты заставил меня забыть обо всем. Даже о том, что женщина никогда не забывает!» — и ревность рассосалась, превратилась в понимание.

В конце концов, что он хотел? Чтобы, оказавшись с ним в постели, она перестала быть кормящей мамой? Так не бывает. В конце концов, она ли в том виновата?

Если бы он поменьше думал об империи, а побольше — о влюбленной в него женщине, все оказалось бы по-другому. Нет, она бы все равно стала кормящей мамой, но прижимала бы к груди его ребенка. И хрен бы с ней, с этой империей, ржавый болт ей в котловину! Империи приходят и уходят, а любимая женщина остается…

Впрочем, что случилось — то случилось. Ничего теперь не изменишь! Кому-то любимая женщина, а кому-то — империя! И нечего тут злобствовать, дружок! Сам во всем виноват!

Яна попыталась встать — видимо, хотела сделать то, что предпринимают женщины в таких случаях, но он не отпустил ее.

— Лежи, пожалуйста, — прошептал он. — Мне даже приятно.

Наверное, она поняла, что он лжет, но послушалась.

Он чувствовал, как струится по его боку теплая жидкость, которой кормятся дети, и ему снова было противно, но он сдерживал себя.

В конце концов, это не болотная жижа, в которой иногда доводится валяться «росомахам».

А потом Яна задремала у него на груди, и он был готов лежать вот так веками, понемногу привыкая к новым ощущениям и борясь с то и дело рождающейся гадливостью, но тут пробудился валяющийся на полу браслет, подав сигнал о том, что императору пришло сообщение.

Яна тут же проснулась, отодвинулась. Потом села на кровати и принялась приводить в порядок прическу.

Жизнь рушила очарование любви, безжалостно напоминая о себе.

Осетр протянул руку, поднял браслет и глянул на видеопласт.

«Час прошел, твое величество!» — сообщение было от Найдена.

Осетр нацепил браслет на запястье и подумал: «Убью гада!»

— И мне пора, — сказала Яна, натягивая трусики, схватила бюстгальтер, платье и убежала в ванную.

Словно отнимала у Осетра все то, что еще несколько мгновений назад находилось в полном его распоряжении, но больше ему не принадлежало. И никогда не будет принадлежать до конца, пока жив ее муженек.

Это была реальность, с которой требовалось смириться.

Если твоя женщина не свободна, всегда приходится смиряться с тем, что ее тело принадлежит не только тебе. Либо расставаться с нею…

И Осетр решил, что самое правильное будет — расстаться.

Это было странное ощущение. Только что он думал только о ней и не представлял себе дальнейшей жизни без нее… Но минуло мгновение, и разрыв стал неизбежным, как наступление ночи.

— Мы встретимся еще, ваше императорское величество? — спросила Яна.

— Конечно, — соврал Осетр. — Я пришлю тебе сообщение накануне.

Он с трудом скрыл гримасу недовольства: это ее «ваше императорское величество» окончательно разрушило всю прелесть встречи. Ей надо было снова сказать «Остромирушка»…

Они вышли из номера, как малознакомые люди после деловых переговоров, спустились в холл, кивнули портье и разошлись перед входом в гостиницу, отправившись каждый в свою сторону. Навсегда.

Когда Осетр уселся в кресло глайдера, Найден сказал:

— По-моему, твое величество, ты ошибся со временем. Надо было приказать мне ждать два часа.

Лицо бывшего эвакуатора украшала понимающая улыбка.

«Убью гада!» — подумал Осетр. И сказал:

— Да нет, мой друг. Ты прислал мне сообщение очень вовремя.

Улыбка мгновенно стерлась с физиономии Найдена.

Он явно что-то хотел сказать, но так и не решился, безмолвно подняв глайдер в небо над Петроградом.