Передача «Формула победы» вышла в эфир в воскресенье, первого октября, в одиннадцать утра.

…Доктор философских наук, профессор Полонский в шелковом халате на голое тело тупо щелкал «дистанционкой» кухонного телевизора. Перед ним на столе дымилась чашка свежесваренного кофе.

Из спальни не доносилось ни звука. Его очередная пассия, девятнадцатилетняя Галка, дрыхла, утомленная ночными играми. Она спала так тихо, безмятежно и глубоко, как можно спать только в детстве. Профессору никто не мешал, и это радовало его. Одинокий кофе и поглощение свежей порции телевизионной информации – вот те занятия, которые он более всего любил по утрам.

Полонский листал утренние программы: надеялся наткнуться на что-нибудь значительное или хотя бы познавательное. Однако «ящик для идиотов», не блещущий интеллектом во все дни недели, к воскресному утру тупел катастрофически. По всем программам транслировали разухабистые песенки, дурацкие юмористические программы, бессмысленные ток-шоу. «В мое время, – поймал себя на мысли профессор, – с подобным уровнем не взяли бы даже в студенческую самодеятельность…» Каналы мелькали все быстрее. Логотипы в углу экрана сменяли один другой: ОРТ, НТВ, РТР, ТВ-6… «Надо, в конце концов завести себе тарелку. Буду смотреть Си-эн-эн и «Нэшнл джиогрэфик»…» Профессор совсем уж собрался нажать кнопку OFF на пульте, как вдруг в мельтешении каналов его взгляд задержался на молодом красивом женском лице.

– …Иметь друзей могут позволить себе только бедные… – заканчивала свою мысль молодая дама на экране.

Полонский на минуту прекратил щелкать переключателем. Лицо женщины показалось ему смутно знакомым. Где же он ее видел?..

Прекрасно одета. Великолепно выглядит. Раскованно себя держит…

В жизни Владислава Владимировича было немало женщин. Весьма немало. Со слишком многими его связывала любовь. Или дружба. Или романы. Разной силы и протяженности: на месяц, на год или на ночь. Однако… Он помнил всех. Или почти всех. И если он когда-то встречал эту экранную незнакомку – он бы ее запомнил. Более того: она выглядела столь прекрасно надменно, что он подумал: «Когда б я ее хоть раз увидел – попробовал бы добиться… А раз попытался – ну, значит, добился бы…»

В свои сорок семь лет Полонский – не бедный, высокий, стройный, голубоглазый и бархатноголосый – по-прежнему не знал у слабого пола отказа.

«…Но я с ней не спал. И вообще никогда воочию не видел… Почему же она мне кажется знакомой? Откуда я знаю тембр ее голоса? И овал ее лица?.. Может, это актриса? Нет, она не похожа на актрису…»

Лицо притягивало, манило. «Где же я, черт возьми, ее встречал?.. Надо дождаться конца передачи. Должны в конце сказать ее имя…»

Камера на экране перекинулась на мощноликого, зубастого ведущего.

– А есть ли у вас муж? – спросил он гостью своего ток-шоу. – Или друг? Как сейчас говорят: бойфренд? – Ведущий по-голливудски, всеми зубами, улыбнулся.

– Есть, – мгновенно ответила незнакомка. – Только правильней его называть не «бойфренд», а «мэнфренд». Он – очень серьезный человек.

И леди на экране телевизора снисходительно улыбнулась.

Улыбка тоже показалась профессору знакомой.

Вдруг воспоминания тринадцатилетней давности пронзили его.

«Неужели, – вспыхнула мысль, – это она? Та восемнадцатилетняя девчонка? Та, в которой уже тогда чувствовались и интеллект, и шарм, и твердость? Все те качества, что столь заметны теперь на экране?.. Та студенточка, из-за которой я (как тогда мне казалось) все потерял? А на деле выяснилось: все приобрел… Все, а главное – свободу… Понял сам себя… Открыл себя для новой жизни… Так неужто это она?»

Полонский сделал громче звук и подался вперед, к экрану. Кофе остывал, забытый.

«Но как это может быть она? Эта телегероиня похожа на нее лишь тембром голоса. И – какой-то неуловимой повадкой. И, пожалуй, такие же кисти рук. И – все… Та была коротко стриженной сероглазой брюнеткой. Эта – голубоглазая блондинка… Но волосы и глаза – бог с ними… Их переменить нетрудно… Но у женщины на экране – все другое. И губы… И нос… Нет! Не может человек, пусть даже за тринадцать лет, так перемениться!..»

Из спальни выползла юная Галка в профессорской рубашке на голое тело. Сонная, по-кошачьи потягивалась. Подошла к Полонскому, на секунду заслонила экран. Он раздраженно отодвинул ее. Галка надула губки. Капризно промурлыкала:

– В этом доме мне нальют кофе?

Профессор не отвечал. Он не отрывался от экрана.

Передача, кажется, подходила к концу. Камера взяла крупный план ведущего. Тот заученно произнес:

– Мы благодарим наших спонсоров, компанию «Зеленый континент», и нашу сегодняшнюю гостью… – Снова, теперь уже, видимо, последний раз, показали молодую женщину: та обворожительно улыбнулась. – … очаровательную хозяйку самого модного в столице косметического салона «Красотка» Нину Александровну Колесову…

«Не она, – с горечью подумал профессор. – Все-таки не она».

– …С вами была передача «Формула победы», – продолжал вещать теперь уже ненужный телевизор, – и я, ее ведущий, Петр Оленев. Смотрите нас каждое воскресенье! До встречи через неделю!

«Память уже подводит, – разочарованно подумал профессор. – Играет странные шутки… А жаль!.. Как бы я снова хотел, оказывается, повстречаться с той девчоночкой из радиотехнического!.. Посмотреть: что же с ней стало… Тогда у меня было ощущение, что она в этой жизни способна на многое… Жаль, если я ошибался…»

Галка обняла Полонского, прижалась к нему своим молодым упругим телом.

– Может, ты мне все-таки сделаешь кофе? – прошептала она.

По телевизору пошла реклама.

Профессор раздраженно погасил экран.

Пермякова тошнило.

Вчера, в субботу, он, кажется переборщил. Три бутылки водки на трех крепких мужиков после бани – нормальная, правильная доза. Но зачем они потом взяли еще два пузыря? Зачем поили девок шампанским? Почему он, дурак, не удержался и пил с этими проститутками из горла на брудершафт? Что за дешевое гусарство? Трахались? Ну да, трахались – но это еще, как говорится, не повод для знакомства…

Вот и получай теперь… Сегодня голова раскалывалась с самого утра. Пермяков понимал, что воскресенье безнадежно испорчено. Во всем теле ощущалась противная, тоскливая бесприютность. Было так одиноко, словно он остался один на всей планете. Один, уцелевший после серии нейтронных взрывов.

Пермяков выглянул в окно. Яркий, прозрачный, солнечный осенний день. Во дворе, окруженном многоэтажками, – никого.

«Может, люди за ночь все повымерли? А я ничего не знаю?»

Он нервно усмехнулся похмельно-бредовой мысли и щелчком включил телевизор. Нет, все в порядке. Цветные тени. Кто-то что-то говорит.

Пермяков постарался сосредоточиться на том, что происходило на экране. Там была молодая эффектная женщина. Она сидела в расслабленной позе на дорогом кожаном кресле и о чем-то, улыбаясь, говорила. Пермяков вслушался в голос.

– …Никто вам никогда не скажет всей правды. Одна случайная оговорочка в эфире – и вот к вам в офис уже приезжают ребята в черных масках.

– Хорошо, – по-лошадиному улыбнулся мужчина-собеседник. – Тогда расскажите, Ника, не всю правду. Откуда у вас взялись деньги на то, чтобы начать дело?

– Я заложила дом. Продала обе машины, мебель, все шубы и вещи… Я подумывала даже продать себя – но такую цену за свое дело я платить оказалась все-таки не готова…

Пермяков всматривался в экран телевизора. Женщина на нем показалась ему смутно знакомой. Скорее для того, чтобы преодолеть мучительную головную боль, нежели из подозрения или любопытства, он машинально описал ее в уме. Разложил лицо на составляющие. Пермяков не раз замечал, что профессиональная работа плюс напряжение мысли помогали ему от похмелья.

Итак, сосредоточились… «Тип лица русский, скорее южный… Лицо овальное… Волосы светлые, средней длины… Брови широкие, треугольные, вразлет… Веко с отсутствием нависания… Глаза овальные… Нос средний, основание слегка приподнятое, спинка носа прямая… Губы полные, одинаковой толщины, контур губ – дугообразный, ротовая щель – большая… Морщины и складки кожи отсутствуют… Особых примет нет…»

Профессиональная мобилизация мозга заставила головную боль слегка отступить. Приметы не совпадали ни с одним из знакомых лиц. Она не была похожа ни на одну из тех, кого Пермяков когда бы то ни было разрабатывал.

И все же в женщине было что-то неуловимо знакомое. Или похмелье играет с ним злую шутку? И это – псевдоузнавание, характерное для алкоголиков? Но он – не алкоголик…

Передача закончилась. Голова заболела с новой силой, и Пермяков решил начать процесс опохмелки прямо сейчас.

К завтрашнему утру он должен быть как огурчик. Ему придется снова влезать в белоснежную рубашку, подставлять шею под хомут галстука и к восьми ноль-ноль ехать на своем скромном «Форде Эскорт» на службу. Начальник департамента охраны. Должность нешуточная.

Пермяков налил себе ровно пятьдесят граммов водки. Руки слегка дрожали. Махнул, преодолевая ненависть к напитку. Его всего передернуло. Выступили слезы. Он прислушался к себе: не вывернет ли?.. Слава богу, нет: кажись, прижилось.

Пермяков налил еще рюмочку – она пролетела соколом. Побродил в одних трусах по кухне. Посмотрел в окно. Жизнь продолжалась. Из соседнего подъезда женщина выкатила коляску с ребенком. Такая молодая, хорошенькая, а уже мама. Солнце светило вовсю, с последней осенней лаской. Тело вдруг перестало ломить. Головная боль исчезла. Сознание прояснилось. Лекарство подействовало.

И тут Пермяков вдруг с удивительной ясностью понял, кого напомнила ему женщина из телевизора. Она напомнила ему мадемуазель Веселову, ту самую кристально честную бизнесвумен, которая убедила кредитный комитет «Империя-банка» в том, что обязательно вернет пять миллионов долларов. Вернет с процентами и точно в срок.

У него вспотели ладони. Веселова провернула гениальную комбинацию, которая чуть не закончилась кровью – для него, Пермякова…

Но она ли это? Или это таки шутит похмелье?

Лицо – совсем не похоже. «Если б я не видел ее вживую, тогда, на заседании кредитного комитета, – ни за что бы не узнал. Похожи-то, пожалуй, только руки: сильные, неаристократические, почти мужские. И слегка – манера держаться. И еще голос…»

Ощущая после удачной опохмелки приступ деятельности (доза-то получилась – точь-в-точь!), Пермяков прошел в комнату. Встал на диван, снял со стены дрянную картину с изображением зимнего леса. За картиной находился встроенный в стену сейф.

Начальник охраны открыл его. Пистолет. Пачка стодолларовых бумажек. Под ними – несколько папок. Пермяков достал самую нижнюю.

Не закрывая сейфа, стоя в трусах на диване, открыл ее. «Веселова Вероника Николаевна. 1968 г. р.». Вот цветная фотография в полный рост, сделанная скрытой камерой.

Пермяков вгляделся в фото. Кажется, ничего общего с телевизионной незнакомкой. Та – пышноволосая блондинка, эта – коротко стриженная брюнетка. Телезвезда – голубоглаза, у Веселовой были серые глаза… Но тетка может переменить цвет глаз и волос как нечего делать. Главное – у женщины на фото другие брови… И непохожий разрез глаз… Плюс иной нос. Да и губы совсем не такие – гораздо тоньше и меньше. «Нет, это не она, – подумал он. – Мне почудилось».

Пермяков перелистал досье. Установочные данные на Веселову. Ее связи. Тайком снятые отпечатки пальцев.

«Или это все-таки она? Пластическая хирургия… С пятью «лимонами» баксов можно сделать себе совсем другое личико! Почему бы не проверить? Не убедиться?»

Пермяков засунул досье обратно в сейф. Замкнул его. Повесил на место картину.

А вдруг окажется, что это – она? Она – та самая девка, скоммуниздившая пять «зеленых лимонов»? Пять миллионов – не хо-хо себе ха-ха… Почему бы девке – если это, конечно, она! – не поделиться? С ним, Пермяковым?..

«Я ведь много не попрошу, – продолжал думать он, расхаживая по своей холостяцкой квартире. Остановился у зеркала. Оно отразило загорелое, большое, мощное, мускулистое тело. – Каких-нибудь сорок процентов. А сорок процентов – это два миллиона гринов. Мне хватит. Хватит до пенсии. И на пенсию – тоже».

Пермяков вернулся на кухню, налил себе еще стопарик, сделал бутербродик с ветчиной, достал из холодильника баночку маслин. Махнул водки, заел ветчиной, выловил маслинку… «Ах, хор-рошо!» Третья похмельная рюмка принесла долгожданное благодушие.

«Надо проверить эту телезвезду. Почему бы и не заняться этим – в нерабочее время? Должно же у меня быть хобби, – окончательно решил Пермяков. – Похмелье обостряет интуицию… Вдруг я не ошибся и девушка с экрана – исчезнувшая семь лет назад Вероника Веселова?»

За окном шумели сосны. Деревья шептались о чем-то своем, напевали, потрескивали ветвями, желали Нике доброго утра.

«Они разговаривают!» – уверял ее Васечка. Ника смеялась: «Глупости! Что ты там слышишь сквозь стеклопакеты?!»

Но на самом деле – она тоже слышала. И радовалась своим соснам, и своему дому, и своей спальне с эркером, и своей горничной, и…

Сегодня Нику опять разбудил шум сосен. Сквозь шелковые портьеры пробивался неяркий осенний день. Она лежала одна, вытянувшись наискосок на огромной итальянской кровати. Иван, несмотря на выходной, уже убрался по своим делам.

Ника потянулась, зевнула, немного покачалась на мягких волнах водяного матраса. До чего ж хорошо! Она легко спрыгнула с кровати, утонула босыми ногами в персидском ковре. С антикварного комода ей подмигнул Васечка. (Его лучшую фотографию Ника оправила в серебряную рамку – XVIII век, работа итальянского мастера.)

Она распахнула окно, улыбнулась осеннему утру, вдохнула прохладный сосновый воздух. Нажала кнопочку интеркома. Горничная откликнулась мгновенно.

– Кофе, сок, круассаны! – весело скомандовала Ника.

Подумать только, недавно она стеснялась приказывать. Голос давал предательского петуха. Но ничего, к хорошему быстро привыкаешь. Сейчас даже не верилось, что когда-то она жила в самарской малогабаритке. Ютилась в колготной общаге. Мыкалась по съемным квартирам. Дрожала от страха в гулком баргузиновском особняке. Кочевала из отеля в мотель, из пансиона – в гостиницу…

Теперь у Ники был свой дом. Построенный по проекту, который выбирала она. Отделанный полностью в соответствии с ее вкусом. Обставленный изящной мебелью. Украшенный антикварными безделушками. Оснащенный дорогой сигнализацией и спутниковой телеантенной.

Однажды она попросила своего юриста посчитать, во сколько ей обошлось все это великолепие. Сообщая конечную сумму, верный очкарик недовольно шлепал губами:

– Если бы не видеокамеры… И не эти ваши световые сенсоры…

– Ну что, что? – поторопила она брюзгу.

– Могли бы и в миллион уложиться.

У Ники радостно ухнуло сердце. Это она, она! Она сама построила себе дом, который стоит больше миллиона долларов!

…Горничная вкатила сервировочный столик. На кофейной чашке серебрилась пылинка. Ника взялась было хмуриться, но передумала, просто смахнула пылинку рукой. Горничная поняла, покраснела. Молча налила ей кофе, сняла крышку с тарелки, где лежали горячие круассаны.

– Ника Александровна, вы про передачу помните? – робко спросила она.

Ника помнила. Потому и проснулась – хотя привыкла по воскресеньям спать до полудня. Ника и хотела посмотреть «Формулу победы», и боялась. Зачем только она согласилась? Вдруг… вдруг… А, ладно, ее теперь все равно не узнать. Не узнать никому – ни Зойке, ни однокурсницам, ни бывшим коллегам по «Почтарю»… Только бабушка бы догадалась. Но в Самаре этот канал не ловится, передачу старушка не увидит.

Она, Ника, стала другой. С другим лицом, с другим голосом, с другой походкой и другими манерами. Даже Иван называет ее «второй женой».

Когда он первый раз сказал так, она даже не поняла: кто это, мол, у тебя первая? Тот, довольный, заржал:

– Фу, бестолочь! Первая жена – Верка, а вторая – Ника. Одна в двух лицах!

Теперь на Земле жила Ника. А Веры Веселовой больше не было. Она умерла, погибла. Вместо нее родилась Ника Колесова. И у Ники – совсем другая жизнь. И, что уж скрывать, новая жизнь ей нравится гораздо больше.

…Ника залпом выпила грейпфрутовый сок и нырнула обратно в кровать. Позавтракает она лежа. «Крошками постель засыплю!» – мелькнула крамольная мысль, явно забредшая откуда-то из прошлой жизни. Но Ника тут же вспомнила: постельное белье в ее спальне меняют ежедневно. Хоть кофе переворачивай – горничная все уберет. Хорошо! Она щелкнула пультом, телевизор включился мгновенно и бесшумно. Вовремя – на экране под бравурную мелодию как раз высветилось: «Формула победы».

– Сегодня у нас в гостях владелица и директор одного из лучших московских салонов красоты очаровательная Ника Колесова!

Тренькнул телефон, она досадливо схватила трубку. Наверняка Иван, кому же еще!

Приветствиями гражданский муж себя не утруждал.

– Эй, ты помнишь – мы вечером в казино идем.

Ника жадно впилась глазами в свое изображение на экране. Какая она… странная. Совсем не похожа на привычное отражение в зеркале. Щеки почему-то пухлее, чем обычно. И стрижка, пожалуй, ей не очень идет. А вот ведущий – такой же, как в жизни. Что поделаешь, у него это профессиональное. Он всегда обязан выглядеть.

– Чего молчишь? – буркнул Баргузинов.

Ника холодно ответила:

– Я телевизор смотрю.

– Ты? Телевизор? – Иван прекрасно знал Никино пренебрежение к бестолковому «ящику».

Вот гад! Значит, он даже не помнит, что сегодня показывают передачу с ее участием. А скорей всего делает вид, что не помнит. Ника нетерпеливо сказала:

– Сегодня «Формула победы».

– А… – лениво протянул он. – Я и забыл… На себя любуешься?

– Любуюсь, – дерзко ответила она. – И тебе советую.

– А то у меня других дел нет! – привычно опустил ее Баргузинов. – Значит, к девяти подскакивай в «Византию».

– Не получится, – спокойно ответила она, продолжая пытливо разглядывать свое лицо на экране. И снизошла до объяснений: – Я сегодня иду на Спивакова.

– Что за хрен?

– Скрипач, – терпеливо пояснила она. – Знаменитый.

– Ясно… – зловеще протянул он. – Скрипочку слушать… С хахалем…

– Как ты достал! – выдохнула Ника. Нажала на «отбой». Не поленилась и выдернула телефон из розетки.

Она пока не решила, что ей делать с Иваном.

Когда-то, еще совсем недавно, ответ имелся один: быть с ним. Всегда… Но сейчас… Надо думать, и думать очень серьезно.

С экрана прозвучал вопрос ведущего:

– Ника, мы знаем, как много у вас работы… Не мешает ли она вашей личной жизни?

И – ее бодрый ответ:

– Конечно, немного мешает. Однако мой друг понимает, какая это ответственность – руководить салоном. Он и сам деловой человек… Поэтому мы всегда стараемся находить разумные компромиссы.

Ника залпом допила кофе. Шестое чувство подсказывало: время компромиссов подходит к концу. Их с Иваном любовь себя изживала. Она отходила. Умирала.

Передача закончилась. Ника опять вызвала горничную. Небрежным жестом отмела ее восхищения-поздравления – обслуга тоже смотрела «Формулу победы» у себя на кухне.

– Буду в кабинете, – проинформировала Ника. – К телефону не подзывайте.

Неохота и некогда выслушивать фальшивые комплименты друзей и коллег.

– А если позвонит Вася?

(Сынуля на выходные отпросился съездить в Самару, к любимой бабушке.)

Ника с едва скрываемым раздражением ответила:

– Вася сейчас – в поезде. Надеюсь, вы помните, во сколько его нужно встретить.

Ника натянула домашний трикотажный костюмчик от Гленфилд и спустилась на первый этаж, в кабинет. Зажгла для уюта свечи. Ей нравилось, как их огоньки отражались в мерцающем экране компьютера. Включила музыкальный центр – сегодня настроение для концептуальных «Blade Runner». Взяла со стола ноутбук и устроилась с ним на диване – за столом сидеть не хотелось. А диван, зараза, был таким мягким… Впрочем, каким же еще ему быть – за двадцать-то тысяч долларов?

…Ника уже разменяла тридцатник, хотя никому об этом не говорила. Но она до сих пор не привыкла к тому, что у нее нет родителей, а у ее сына – ни бабушки, ни дедушки. Прошли годы, но Нику до сих пор преследовал тонкий мамин запах «Шанели» номер пять. Сердце до сих пор щемило, когда в толпе она случайно замечала фигуру, хотя бы смутно напоминающую папину.

Умом она понимала: родителей не вернешь. И мстить за них – до сих пор некому. Да и имеет ли смысл мстить, если жизнь вспять уже никогда не повернется? Но Никино сердце требовало мести. Алкало ее. И уже не могло вести себя иначе.

Поэтому Ника по-прежнему продолжала вести свое «нахимовское» расследование. В ее компьютере имелась специальная директория – обеспеченная тремя ступенями защиты. Здесь находилось досье практически на всех пассажиров судна. На каждого человека был заведен собственный файл. Файлы делились на четыре группы. Одну, самую большую, Ника назвала «чистые». В нее входили 690 человек – спасенные пассажиры и члены экипажа. Ника видела их всех – кого на фотографии, а кого и лично. В принципе эти файлы теперь можно было за ненадобностью уничтожить, но Ника зачем-то хранила их. Вторая группа состояла из списка опознанных погибших и насчитывала 358 человек.

Непроверенными оставалось 186 человек, из них примерно половина – женщины и дети. С файлами «подозрительных» Ника продолжала работать до сих пор. Не то что она тратила на это все свободное время и силы. Нет. Ника никогда не заставляла себя работать «через не могу». Спешить ей некуда. Да и, что говорить, боль притупилась… Но Ника любила слова Будды: «Сорок лет – отомстить не поздно». А с момента гибели «Нахимова» прошло только четырнадцать лет…

Недавно Ника завела еще одну группу файлов – под названием «непонятные». По крохам, по газетным публикациям, по свидетельствам очевидцев она узнала, что на теплоходе действительно плыло еще несколько человек – сверх официально объявленного списка из 1234 пассажиров и членов экипажа. К примеру, говорили, что один из помощников капитана без всяких документов провел на «Нахимов» любовницу. Труп девушки в итоге подняли из бара «Варна», где любовник велел ей сидеть, когда произошло столкновение. Сидеть и ждать. Ждать, пока он за ней вернется. Несчастная оставалась там до самого конца, пока в бар, сметая мебель, стойку, бутылки, не хлынул поток воды…

В списке пассажиров не значился и некий генерал КГБ – однако многие пассажиры знали, что важный офицер вместе с женой, взрослой дочкой и внуком путешествует в люксе на верхней палубе. Ника (тогда она еще была Верой) сама видела, как в тот роковой вечер на выходе из порта Новороссийск «Нахимов» нагнал катер, с которого на теплоход перешел седовласый импозантный мужчина. Она еще тогда понадеялась, что на катере мчится Васечка-старший…

Генерал очень спешил на теплоход. Спешил, как оказалось, навстречу гибели. Ради этого он, именем КГБ, даже остановил теплоход посреди бухты…

Были и другие подозрительные люди. Ника собрала несколько свидетельств очевидцев. Их показания на первый взгляд звучали неправдоподобно, но в итоге совпали до мелочей.

Ранним утром первого сентября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, через шесть часов после гибели теплохода, двое мокрых и перепачканных мазутом мужчин садились в машину без номерных знаков на шоссе Новороссийск – Анапа. Кто были эти двое? Почему они так спешно, даже не вымывшись, уезжали из города? На этот вопрос не мог ответить никто – даже высокопоставленный Никин знакомец из Министерства морского флота…

…Сегодня Ника прошлась беглым взглядом по списку «подозрительных». Наугад выбрала десять мужских фамилий. Против каждой стояла пометка – «адресат выбыл». Ника вывела на печать полную информацию о каждом. Сегодня вечером она покажет этот список своей новой подруге Кате Калашниковой, которая и пригласила ее на концерт Спивакова.

У Катюши имелся очень ценный бойфренд – Паша Синичкин, частный детектив. После концерта Ника узнает, сможет ли Паша найти этих людей. Сколько это будет стоить – для нее не так уж важно.

Ника взглянула на часы: боже мой, почти три! А она ни ванну не приняла, ни маску не сделала! Опять подруга будет ворчать, что Ника опоздала! Она вихрем помчалась в спальню, на ходу крича горничной:

– Нинок! Ванну набери быстренько! И платье бархатное проверь!

…На Большой Никитской с ее жалкими двумя рядами – вечные пробки. По будним дням здесь нервничают бизнесмены, опаздывающие на деловые встречи. По вечерам и в выходные, когда в обоих залах консерватории идут концерты, а в близлежащем Театре Маяковского – спектакль, здесь тоже не протолкнуться. И тем более не припарковаться.

Свернув с Моховой налево, Ника с самого начала улицы начала искать место, где оставить машину. Забито, все забито. А переулки, куда можно свернуть, защищены знаками «Только прямо» и уставшими от обилия иномарок гаишниками. «Надо было у Ивана пропуск «Проезд всюду» выпросить, – переживала Ника, – помнится, когда-то он заикался».

Вот и консерватория. К ней тоже не подберешься, с обеих сторон шлагбаумы. Куда ж ей деваться? Время близится к семи… У памятника Чайковскому Ника заприметила свободное место. На него претендовал чудовищных размеров джип. Наездник джипа уже включил «аварийку» и заднюю передачу, но назад не сдавал – на парковке стояла женщина в элегантном белом плаще. Она отчаянно жестикулировала и что-то горячо говорила водителю, высунувшему из джипа бычье рыло. Мой бог, это же Катя! Ника одновременно нажала на тормоз, на гудок и на кнопку стеклоподъемника. Подруга тут же замахала ей и громко крикнула джиповцам:

– Я говорю вам, место закуплено!

Джип неохотно проехал дальше. Ника тут же припарковалась, выбралась из машины и кинулась к подруге обниматься.

– Ну ты даешь, Катрин!

Катюша, веселая и раскрасневшаяся после выигранной битвы за парковочное место, похвасталась:

– Я ж тебя, Ник, знаю. Вечно опаздываешь. Припарковалась бы где-нибудь на Тверской, потом пешком бы топала – все первое отделение. Так что я уже минут десять тебе место держу. Всем говорю, что депутат приедет.

Ника осмотрела подругу. Катя расцвела, определенно похорошела. Видать, жизнь с этим частным детективом идет ей на пользу. Сыщики существа брутальные. Наверное, в постели – ого-го-го. Не хуже ее Ивана. Интересно, а поговорить с Синичкиным Кате есть о чем? Или он тоже то молчит, то грубит – как ее Баргузинов?

– Пошли? – Ника нетерпеливо взглянула на часы.

– Сейчас идем, идем, – Катя смотрела куда-то за ее спину.

Ника обернулась. Ничего интересного. Обычная вечерняя праздничная толпа. Большая Никитская в огнях фонарей и машинных тормозных огоньков.

– Ты еще кого-то ждешь? – удивилась Ника.

– Нет, что ты! – горячо сказала подруга. Подозрительно горячо. И предложила: – Может, покурим? Они все равно вовремя не начнут.

Нике курить совсем не хотелось – и так обкурилась, пока доехала. Лучше уж в зал побыстрей пройти, пока шустрые безбилетники места не заняли. Она выразительно взглянула на часы:

– Да ладно тебе, Кать… В антракте подымим.

– Ладно, пошли, – согласилась Катюша. Она взяла Нику под руку и потащила к подъезду, ловко лавируя в толпе. Им со всех сторон предлагали билеты. Ника успела удивиться:

– Я думала, наоборот, будут лишний спрашивать…

– Ага, жди, – фыркнула Катя. – Билеты по две штуки.

– Семьдесят баксов? – не поверила Ника.

– А что ты хочешь – Спиваков он и есть Спиваков!

Обычно Ника и Катя, женщины обеспеченные, никогда не рассчитывались друг с другом за такие мелочи, как театральные билеты. Но, услышав цену, Ника решила обязательно деньги подруге всучить. Или пригласить ее на престижный балет в Большой.

Пока они шли ко входу, Катя два или три раза оборачивалась. Один раз так выгнула шею, что чуть не упала.

– Да что такое с тобой сегодня? – удивилась Ника.

– Вроде однокурсника увидела, – неуверенно ответила Катя.

«Врет! – сразу поняла Ника. – Зачем-то она меня сразу с улицы утащила… Ладно, сама расскажет».

Она сказала Кате:

– Ну и черт с ним, с однокурсником, пошли быстрей, опоздаем!

Они быстро разделись и прошли в зал.

Места были, как всегда, когда билеты доставала Катя, очень хорошие – четвертый ряд партера, прямо по центру. Рядом с ними сидел телеведущий Дибров с очередной пассией. Через ряд – сердитый режиссер, депутат Говорухин. Мимо, пробираясь к своему месту, прошел продюсер Айзеншпис. Наступил Нике на ногу и, конечно, не извинился.

– Говорят, классическую музыку лучше с балкона слушать, а все знаменитости – в партере торчат! – прошептала Ника Кате на ушко.

Катюша живо откликнулась:

– На балконе – духотень и кресла жесткие! Да и билеты туда слишком дешевые. А наш бомонд скорей застрелится, чем что-то дешевое купит!

Ника и Катя с любопытством рассматривали публику и друг друга. Катя совсем не смотрелась преподавательницей университета и тем более – кандидатом филологических наук. Если не вглядываться и не замечать острых проницательных глаз – типичная бандитская женушка. Таких в Никином салоне – сотни. Короткое, от Кардена, платье, запястье перехвачено платиновым браслетом, волосы собраны в элегантный пучок, на лице – явно диоровский, дорогой макияж. Ника тоже постаралась – одно ее платье от Ива Сен-Лорана стоило четыре тысячи долларов. А новое лицо выглядело моложе ее бывшего. Моложе Вериного лица. Вместе с пластическими операциями Ника заодно сделала и подтяжку. Рановато, конечно, но… Почему бы не воспользоваться оптовой скидкой, которую ей предложили в клинике пластической хирургии?

Никин сосед по креслу, Дмитрий Дибров, то и дело отрывался от своей пухленькой подружки и бросал на девушек заинтересованные взгляды.

– Может, в «Счастливчика» попросимся? – подмигнула Катя Нике.

…В зале наконец-то приглушили свет, и на сцене появились «Виртуозы» – одухотворенные и красивые в своих черных смокингах. Зал яростно зааплодировал.

Ника только сейчас обратила внимание, что сцена тоже занята зрителями. Для оркестра оставили лишь центральное пространство. А по бокам в три ряда стояли стулья, на которых, смущаясь под взглядами из зала, размещались обычные с виду люди.

– А кто это на сцене? – прошептала Ника Катюше.

– Друзья Спивакова, – ответила та. – Это он так протест свой выражает против дорогих билетов. Как будто не сам цены на них устанавливал… Сказал в интервью: я, мол, хочу позвать на концерт тех, у кого денег на билеты нет.

Ника успела заметить в первом ряду сидящих на сцене зрителей депутатшу Эллу Панфилову. Неужели и у нее на партер «капусты» не хватило?.. Но ее внимание тут же переключилось на наконец появившегося Спивакова – поседевшего (или перекрашенного?). Дирижер-скрипач, как всегда, был стремителен и легок в движениях. Вместе с мэтром на сцену вышел смущенный темноволосый юноша.

– Это еще кто? – удивилась Ника. – Ноты переворачивать?

– Это Серджио Тьемпо, аргентинский пианист, – тут же пояснила всезнайка Катя. – Говорят, бешеный талант. Будет на фортепьяно солировать.

…И началась музыка. Двадцать первый концерт Моцарта – на первый взгляд пустоват, салонен, слишком прост. Словно соревнование между скрипками – чья звучит слаще. Под такую музыку следует обсуждать великосветские сплетни и лорнировать знаменитостей. Но в консерваторском зале стояла полная, без одиноких кашлей, тишина. «Виртуозы», казалось, вдыхают новую жизнь в простенькую мелодию Моцарта. А юный пианист творит с инструментом абсолютные чудеса. Ника внимательно следила за его руками – и была почти уверена, что пальцы исполнителя не касаются клавиш. Парят в воздухе, в сферах – и из этих сфер выдают команды бездушному роялю.

Катю, казалось, полностью поглотила музыка. Она еле заметно дирижировала в такт Спивакову пальчиком правой руки. «Явно в детстве в музыкальной школе училась, – подумала Ника. – Надо будет спросить». А у нее самой раствориться в музыке не получалось – хотя она и прикрывала глаза, и пыталась представить себе что-то неземное… Но мысли упорно возвращались в реальную жизнь, в обычный мир. И под сладкозвучного Моцарта Ника опять думала об Иване, о своем салоне, о том, что Васечку пора бы опять определять учиться за границу…

В перерыве между частями, когда публика, пользуясь минутной паузой, интенсивно прокашливалась, Катя шепнула Нике:

– Меня в детстве в Большой зал насильно водили. По абонементу от музыкальной школы. И я в течение всего концерта трубы у органа считала. Кажется, их там больше ста…

Ника улыбнулась в ответ и в следующей же части взялась за пересчет труб. Кажется, сотни не наберется. Скользя глазами по панораме органа, Ника случайно бросила взгляд на одного из зрителей – из тех, что сидели на сцене.

Сердце ее упало.

На нее смотрел ОН.

Тот самый человек. Тот, кто погубил ее родителей. Не может быть, ей снится! Просто похож… Это обычный «новый русский» – пришел на Спивакова, потому что это модно и престижно. В дорогом костюме, мурло, при бабочке. Тщетно старается придать морде возвышенное выражение. Это не он! Нет, он! Он!..

Человека на сцене выдавали глаза. Глаза были теми же. Такими, как она их запомнила четырнадцать лет назад. В них читалось: прочь с дороги, убью!

Ника обернулась к сидящему рядом Диброву, извинилась и попросила бинокль – телеведущий, несмотря на четвертый ряд, оснастился оптикой, словно красный комдив.

На нее недовольно зашикали, даже контрабасист из оркестра метнул недовольный взгляд. Катя больно ущипнула ее за бедро. Но для Ники все это было неважно. Ее глаза впились в лицо на сцене.

«Как тогда, на плоту, – отстраненно думала она. – Я опять вижу его через бинокль».

Человек на сцене, казалось, уловил ее интерес к нему. Недовольно заерзал, прикрыл лицо программкой. Точно так же, как тогда он прикрывался родительским поленом. Ника обратила внимание, что двое стандартных бритоголовых мужиков, сидящие позади него, тоже заерзали.

«Охрана, – поняла Ника. – Он – важная птица».

И прошептала еле слышно: «Ты покойник!»

В этот момент раздался гром аплодисментов. Первое отделение концерта закончилось.

Ника с Катей тут же отправились в курилку, располагавшуюся в лестничном пролете. Щелкнув золотым «Ронсоном», Катя огляделась и вдруг прошептала Нике:

– Ты знаешь, что за тобой следят?

Ника, вся погруженная в мысли о человеке со сцены, отреагировала вяло:

– А, вот ты о чем… Забудь. Подумаешь, новость. Иван опять приревновал, своих холуев приставил.

– Он у тебя все такой же, – сразу успокоилась Катя. И тут же принялась с гордостью рассказывать о том, что ее Паша ей доверяет. Никогда не унизится до проверок.

Ника не перебивала. Ее мозг лихорадочно работал: кто он, человек со сцены? И как узнать, кто он? Просто подойти? Подойти и познакомиться? Опасно.

И тут она опять увидела ЕГО. В сопровождении своих квадратных бугаев он спускался по лестнице. Один из охранников нес в руке кожаный плащ. «Уходит! – с отчаянием подумала Ника. – Уходит совсем!» Она схватила подругу за руку:

– Катя, выручай! Видишь типа? Прошу тебя: посмотри номер его машины. Пожалуйста…

Катя не была бы Никиной подругой, если б не умела действовать быстро и без лишних вопросов. Она мгновенно отшвырнула сигарету и небрежной походкой направилась вниз.

Ника напряженно смотрела ей вслед. Катя – номер увидит. И скажет ей. И даже не будет выпытывать, зачем он ей нужен…

Как в тумане, Ника дослушала концерт. «Виртуозов» три раза вызывали на «бис», публика отбивала ладони, срывала голоса в криках «браво». А Ника нетерпеливо ждала, пока буйство закончится и она сможет наконец-то поехать домой.

Катя почувствовала ее состояние. Сказала:

– Я тебя хотела на кофе позвать. Ладно. В другой раз. Но если что – звони в любое время. Поможем, чем сможем.

Ника благодарно улыбнулась и поехала домой. По пути она как заклинание повторяла номер: «Б 999 ББ 99». «Мерседес-320». Остановившись на светофоре, Ника разорвала на мелкие кусочки список из десяти подозрительных, что приготовила днем и собиралась отдать Кате. Подозрительных больше не было. Оставался единственный.

Не подозрительный. Убийца.

…А дома, не дав ей даже снять пальто и поздороваться с приехавшим Васечкой, Иван впервые ударил ее. Не в шутку, как делал частенько для более горячего секса, а по-настоящему.

– Гуляешь, сука? – по-медвежьи заревел он.

Она почувствовала на губах противную соленую кровь. Горло перехватило от обиды. За что он так?

Ведь Катя сказала: за ней присматривали. Присматривали – Ивановы холуи, кому же еще? Ведь видели, что она была с подругой. И после концерта сразу поехала домой.

А Иван наступал на нее, кричал, задыхаясь от гнева:

– Знаю я твои концерты с подружками!

Ника расслышала торопливый шорох любопытных шагов. Горничная спешила послушать барскую разборку. Не дай бог, и Васечка услышит…

Она внимательно смотрела на Ивана. Он – шутит? Хочет, чтобы сегодня секс вышел особенно яростным?

Но Баргузинову было явно не до секса.

– Подстилка! Дрянь! Шалава трехкопеечная!

Ну уж хватит! Она отступила на шаг и бросила зло:

– Уходи, Иван.

– Так-так, – зловеще протянул он. – Ты хорошо подумала?

Идиот, что он хочет услышать?

– Считай, что да. Да, хорошо! Подумала и решила: ты мне – на-до-ел! Надоел – хуже горькой редьки!.. Достал со своими допросами! Жлоб!..

Скотина он! Ей так хотелось рассказать ему о человеке со сцены, попросить совета, помощи, участия… А Иван опять – со своими разборками!

Баргузинов неожиданно замолчал, сник. Сказал тихо – ему, такому громоздкому, не шла эта покорность:

– Мне правда уйти?

– Да, – твердо сказала она.

«Сейчас опять заорет. Или ударит…» Она приготовилась отвечать или уворачиваться от оплеухи.

Но Иван просто развернулся и вышел. Вышел… Тихо, даже дверью не хлопнув.

Завел во дворе свой джип, с пробуксовкой выехал за ворота. Дал газу.

Со второго этажа сбежал по лестнице Васечка.

– Сынуля… миленький… Вернулся…

Она машинально гладила его по курчавой голове, глотала слезы… Вот тебе и воскресенье получилось…

Вот тебе и «Формула победы»…