Настя
На следующее утро. Весна 1990 года. СССР, Южнороссийск
Сумасшествие продолжалось.
Но если вчера оно было безобидным – подумаешь, дедова рубашка неизвестно как оказалась на диване! – то сегодня Настя забеспокоилась всерьез.
Утренний кофе она пила на кухне. От нечего делать пялилась в окно, наблюдала, как народ выходит из подъездов – как раз восемь, время идти на работу. Завидовала южнороссийцам, думала: «Живут же люди! Никакого сравнения с тем, как мы в Москве – из подъезда вылетаем пулей, выпучив глаза, на остановке – толпы, в метро – давка… А тут!… Все идут не спеша, как на прогулку, и солнце вовсю шпарит, и абрикосы цветут…»
Ко второй чашечке кофе поток трудящихся иссяк. Во дворе остались только крикуны-дети да пара старушек на лавочках. Тихо и мирно, как бывает только в провинции. Почти мирно.
Потому что было в сонном дворе еще кое-что. И спустя пару минут Настя наконец поняла, что ее беспокоит. У подъезда уже давно стоит какой-то мужчина. Лениво курит, подставляет лицо робкому солнцу, равнодушно пролистывает газету. И – то и дело поглядывает на окна ее квартиры.
«Да ну, глупости какие, – оборвала себя Настя. – Нужна я ему! Зачем ему в мои окна смотреть? Наверно, дела у него тут…»
Но против воли задумалась: какие могут быть дела – в восемь утра, во дворе провинциального городка? Мужчина ждет приятеля или подругу – но… Зачем? Не проще ли подняться в квартиру?… Может, выслеживает гуляку-жену? Тоже вряд ли – слишком явно он «светится». Может быть, это оперативник? Стоит в засаде, охотится за преступником? Да нет, не похож этот мужик на мента: ни горы мышц, ни цепкости во взгляде… Да и засады вроде бы таким манером – совсем уж в открытую – не устраивают.
«Да ну, мало ли чудиков», – успокоила себя Настя. Выкинула мужика из головы и ушла в ванную.
Купалась долго, со вкусом, потом не меньше получаса сушила волосы, подкрашивалась. А когда вышла на кухню за очередной чашечкой кофе, то увидела, что давешний мужик по-прежнему болтается возле ее подъезда.
«Фу, гадость», – нахмурилась Настя. Незваный гость начинал ее беспокоить, и самоутешения типа «да кому я нужна?» уже не помогали. Она вспомнила рассказ медсестры бабки Лены: что какой-то южнороссийский грек тоже интересовался дедовым эликсиром и даже пытался искать его рецепт в больничных архивах. Может быть, у подъезда – человек этого грека? «Но откуда он мог узнать, что рецепт – у меня? Старуха-медсестра заложила?… Да вряд ли. Она и не знала ничего про дедову тетрадку. Или… или Никитич меня сдал?»
Настя почувствовала, как по позвоночнику ползут льдинки страха.
«А что, Никитичу я рассказала абсолютно все. И тетрадка дедова была у него… Делай, что хочешь… Стоп. Но если Никитич предатель – к чему эта комедия с наблюдателем? Дед вполне мог просто скопировать за ночь тетрадку и передать копию этому греку! Я бы и не узнала ничего. И незачем бы тогда мужику торчать у подъезда. Нет, что-то не сходится».
– А не сходится у тебя, подруга, вот что: ты видишь врагов там, где их нет, – приговорила себя вслух Настя. – И мужик этот ко мне никакого отношения не имеет. Вот если он пойдет за мной, когда я выйду из дома…
Но мужчина за ней, разумеется, не пошел. Он прекрасно видел, как Настя выходит из подъезда. Вскинул голову на стук ее каблучков. Проводил равнодушным взглядом. Потом закурил очередную сигаретку и отвернулся.
«Ну и торчи здесь, пока не посинеешь!» – усмехнулась Настя. Вежливо поздоровалась с бабулями на скамейке и бодрым шагом направилась к телеграфу.
Сенька оказался на работе. Схватил трубку с первого же гудка и немедленно на нее накинулся:
– Мать, ты что, обалдела? Договорились же, что позвонишь, как приедешь! А ты что вытворяешь? Три дня – ни слуху, ни духу!
– Ну Сеня-а, – заканючила Настя – она давно вычислила, что жалобный тон на супруга действует лучше всего, – ну у меня дела всякие были… А освобождалась я только вечером, а темнеет здесь рано, а до телеграфа идти далеко… Вот как только время днем появилось – так сразу и звоню. А ты на меня кричишь! А я по тебе, между прочим, скучаю, и спать мне без тебя холодно…
– Ладно, завела… – пробурчал Сеня. По тону чувствовалось – остыл, смягчился. – Что у тебя за дела-то такие важные?
Хороший вопрос – будто не знает, зачем она сюда поехала!
И Настя небрежно ответила:
– Да я уже почти закончила. Через пару дней, наверно, обратно поеду. С лекарством.
Она сделала паузу – ожидала восхищенной реакции. Не дождалась – Сеня молчал. Пришлось продолжать:
– За катранами уже пошли, их привезут к вечеру. Лаборатория – тоже готова. И реактивы, и все, что нужно. Так что сегодня же опытный образец и сделаем.
А в трубке – снова тишина. Вот негодяй! Настя недовольно сказала:
– Молчишь, да? Неинтересно? А, ты ж у нас в эти дела не лезешь… Не твоя, как говорится, проблема… Ну и черт с тобой. Расскажи тогда, что там у вас, как Николенька?
– С Николенькой все в порядке, у меня тоже.
Ишь, как сухо с ней говорит – будто не с женой, а с дальней незваной родственницей! Мог бы сказать что-нибудь вроде: «Ого, как ты все быстро сделала!» Или, еще лучше: «Ну и молодец ты, Настена!» Или, наоборот, – отругал бы ее. За что угодно. А то нет ничего хуже, чем прохладный, отчужденный тон.
– Ну, тогда… пока? – Настя изо всех сил старалась, чтобы в голосе не звучали слезы.
– Пока, – произнес Сеня тем же чужим голосом.
«Вот урод!» – в бессильной ярости подумала Настя. Но, прежде чем трубка упала на рычаг, она услышала:
– Я люблю тебя, Настя.
«Блин, я же хотела ему про дедову рубашку рассказать. И про бабушкину брошку. И вообще – что в квартире духи живут», – вспомнила Настя, выйдя с телеграфа. Но перезванивать из-за такой ерунды, конечно, не стала – разве это предмет для междугородних переговоров?
Весело подумала: «Я уже скоро в Москву вернусь! Может, даже завтра поеду. Вот все ему и расскажу».
Настя взглянула на часы. До вечера, когда Никитич вернется с катранами, времени еще полно. Чем бы заняться? Местные кафе – исключаются. Гормузей? Кино? «Да ну, лучше по Набережной погулять, – решила Настя. – Подышать морем».
Она не спеша повернула в сторону Набережной. По пути глазела на витрины, на афишу кинотеатра «Москва» – там шел видеофильм «Воспламеняющая взглядом». Постояла у лотка, где продавались магнитофонные кассеты, послушала «Сайлент Секл». Рассматривала, как одевается народ – так себе, куда хуже, чем в Москве. Одни «морячки» – жены и подружки моряков, допущенных к «загранке», – ходят все расфуфыренные, сверкают люрексом. Остановилась у лоточка с мороженым – купила себе порцию фруктового. Дрянное мороженое, самое дешевое, вместо молока – вода, и цвет – грязно-фиолетовый. Сеня презрительно называл его «крысиным» – а Насте нравилось. И Николеньке, кстати, тоже – Сенька еще ворчал, что «у его сына – плебейский вкус». Тоже мне, элитарный папаша.
«Крысиное мороженое» разожгло аппетит, но уличные кафешки – в том числе и давешнюю «Василинку» – Настя опасливо миновала. Столовая ее тоже не привлекла – тухлой капустой несет так, что даже запах цветущих абрикосов заглушается. Так что обедать пришлось демократично: пирожки с повидлом (тесто явно на маргарине, зато теплые) и молочный коктейль в гастрономе.
«А я Николеньку за такую пищу бы отругала, – виновато подумала Настя. – Потому что пирожки – это сухомятка, а от холодного коктейля может горло заболеть».
И – новая мысль, совсем не гожая для умудренной жизнью матери семейства: «Как хорошо делать то, что хочешь! Бесцельно бродить по весенним улицам и есть вредную, но вкусную пищу. И, главное, не думать о том, что тебе надо накормить двух своих мужчин. И еще – как здорово заниматься делом, которое тебе интересно!»
Настя с удовольствием предвкушала, как вечером они с Никитичем встретятся в темной, пустой лаборатории (интересно, она не рядом ли с моргом?). Как дед разделает несчастных катранов и сложит их скелеты в отдельную кучку. Как они включат специальный прибор, который стирает кости в порошок…
Настя улыбнулась. Все-таки жизнь – забавная штука. Невозможно предугадать, что тебя ждет завтра. Кто бы мог подумать, что она – литсотрудник по диплому и литредактор по профессии – будет когда-нибудь работать биологом-лаборантом?
«Фу на меня, – остудила собственный энтузиазм Настя. – Эгоистка я – вот и все. Предвкушаю, блин, вечернее приключение… Для мамы этот эликсир – последняя надежда, а я тут ударилась… в веселую философию. Жизнь, понимаешь ли, забавная. А мама тем временем умирает…»
Но перенастроить себя на мрачный лад ей все равно не удалось. Потому что Настя прекрасно понимала: вот Николенька ей по-настоящему дорог. И Сеня. Да даже Сенины умершие родные – Татьяна Дмитриевна и Николай Арсеньевич… И если бы раком заболел кто-то из них – она бы очень страдала. А мама… слишком тяжело ей было с мамой. Слишком мало они знали – и знают! – друг друга. И слишком мало друг друга любят… Даже сейчас, когда мать ей многое рассказала и объяснила.
Конечно, Настя сделает все, чтобы ей помочь. Чтобы дать ей надежду. Но думать только о маме – она себя заставить не в состоянии. «Помочь я ей помогу. А любить ее все равно себя не заставлю», – порешила Настя.
Впереди уже заблистала полоска моря – и Настя вовсе выкинула печальные мысли из головы. Прибавила шагу. Следующий пункт прогулки будет таким: сейчас она выйдет на Набережную. Первым делом – перелезет через невысокий парапет и подойдет прямо к воде. Полной грудью вдохнет запах соли и гниющих водорослей. Покормит остатками пирожка голодных чаек. И попробует, очень ли холодная вода.
«Прямо по улице идти – или сделать крюк и прогуляться через парк? По улице будет быстрее, а море меня уже заждалось».
Настя свернула было на улицу – но в последнюю минуту передумала и все-таки решила: через парк будет приятнее. А море – оно ее обязательно дождется! Подумаешь, пять лишних минут.
Маневр – с улицы к парку – получился резким. И за своей спиной Настя уловила движение. Кто-то – она пока не видела, кто – точно так же передумал. И тоже решил идти по парку. Она обернулась. Двое. Молодые. В джинсах. Клеить ее, что ли, собираются?
Сенька ее когда-то учил: «Наши, южнороссийские, парни – в принципе безобидные. К ним только особый подход нужен. Понимаешь, они к тем клеятся, кто их боится. Ну и к тем, кто глазки строит, конечно. А так – только взгляни построже, и наши рэмбо тебя пальцем не тронут».
Настя немедленно исполнила Сенину рекомендацию. Наградила нахалов уничижительным взглядом: вы, мальчики, что – обалдели? Я – замужняя женщина, образец морали, кладезь нравственности, а тут вы – со своими деревенскими кадрежками!
Но реакция «мальчиков» ее удивила. На ее гневный взгляд те никак не отреагировали. И ни единого слова не произнесли – и не клеились, и не извинялись. Наоборот – резко развернулись и пошли в обратную сторону, прочь от Набережной.
«Олигофрены какие-то», – раздосадованно подумала Настя. Хорошо, конечно, что никаких осложнений у нее не возникло, – но, с другой стороны, могли бы и покадриться… Хотя бы чуть-чуть, для приличия.
…На Набережной она немедленно выполнила все, что задумала. И воду попробовала, и чаек так раздразнила своим пирожком, что те начали летать вокруг нее кругами, оглашать воздух истошными криками и требовать продолжения банкета.
Настя кое-как отогнала нахальных птиц, подстелила под мягкое место газетку «Южнороссийский рабочий» и принялась, как советовал Сенька, «дышать морем» – прочищать загазованные в Москве легкие и обновлять уставшие мозги.
«Пожалуй, нынешнее, не летнее, море – куда приятней, чем в курортный сезон, – решила Настя. – Оно такое… более спокойное, более возвышенное. А уж вода какая чистейшая – с летней мутью не сравнить!»
Настя сидела на берегу долго – уединения ее никто не нарушал. И встала только потому, что время уже – три часа. С дедом они встречаются в шесть, а надо еще домой заскочить. Порадовать желудок «горячим питанием» – то бишь пакетным супчиком со «звездочками».
Настя перебралась через парапет – ветер, негодник, взметнул юбку так, что, кажется, весь город увидел ее трусики-«недельку», – и… снова встретилась взглядом с давешними парнями. Теми самыми, в джинсах. Которые пытались идти за ней – а потом вдруг повернули назад.
«Вот негодяи трусливые! – беззлобно подумала Настя. – Кадриться – боятся, а исподтишка – наблюдают».
Впрочем, как только ее юбка взметнулась чуть не до пояса, парни тактично отвернулись. Что тоже странно. Насколько она понимает южнороссийских хлопцев – ни один из них не пропустил бы подобный бесплатный полустриптиз.
«Точно – олигофрены», – снова хмыкнула Настя. Внимание пацанов – пусть и чудаковатых – ей, безусловно, было приятно. Только… только… – вдруг осенило ее, – а марьяжный ли у ребяток интерес? Ходят за ней – но не пристают. Наблюдают – но в глаза не смотрят. Даже наоборот – как будто специально от нее отворачиваются. Не связаны ли они с тем мужиком, который все утро стоял под окном – и тоже ни слова ей не сказал?
«Да ну, опять у меня мания преследования началась», – осадила себя Настя. Но мысль-то – даже глупую! – из головы не выкинешь!
Море вдруг потеряло все свое очарование, и Настя заторопилась домой. Южнороссийск, спору нет, – хорош, но что-то есть в этом городе странное… пугающее… Лучше поменьше тут шляться. Особенно – по пустынным набережным.
«Олигофрены» снова сделали вид, что идут абсолютно в другую сторону, но Настя больше не обращала на них внимания. Она быстрым шагом пошла в сторону дома. Пищали чайки, тихонько наигрывал прибой, а больше – никаких звуков. Даже дорога, идущая параллельно Набережной, пуста – ни единой машины. «С бензином, что ли, в городе перебои? – удивилась Настя. – Или у них тут массовый тихий час? Сиеста?»
Ну вот и дом – только дорогу перейти. Хоть машин и не видно, Настя остановилась: «смотрим налево, потом – направо», как она Николеньку учит. И, кстати, очень хорошо, что остановилась – вон мотоцикл несется, на страшной скорости. Рев стоит такой, что в домах стекла дрожат. Настоящий монстр, летит, не разбирая дороги. Настя даже шаг назад сделала – как бы этот придурок на тротуар не вылетел.
Однако мотоциклист оказался культурным – приблизившись к Насте, тактично замедлил ход. Она его даже рассмотреть успела: весь кожаный, из-под шлема полощутся белые патлы, сияют белоснежные зубы – кажется, симпатяга… Но улыбаться ему она все равно не будет – ишь, ревун!
Теперь мотоцикл вообще полз еле-еле – Настя даже ногой нетерпеливо топнула: да проезжай ты скорее! Дурачок какой-то – то несется, то плетется… И тут к ней протянулась затянутая в кожаную перчатку рука… резкий рывок – и мотоцикл снова набирает скорость! А в руках у водителя – Настина сумочка!
В первые доли секунды она стояла, окаменев. Тупо смотрела на ладонь – ее пересекала царапина, ручкой сумочки ободрало… Потом бросилась вслед, закричала, из глаз брызнули слезы… А мотоцикла уже и след простыл – только далекий, угрожающий рев. И город – пустой, словно она на Сицилии во время сиесты.
«Сволочь! – в бессильной ярости думала Настя. – Тварь!»
И вдруг в голову пришла совсем спокойная мысль: «У меня теперь даже платка нет, чтобы слезы вытереть».
Она кое-как протерла глаза рукавом. Нет, реветь ей нельзя. Некогда.
Настя твердо сказала себе: «А ну, соберись! Ничего страшного пока не случилось! Подумаешь, сумку вырвали. Спасибо, что сама цела».
Прийти в себя удалось на удивление быстро. Так, теперь нужно срочно решать, что делать.
Часы показывали половину четвертого. До встречи с дедом Никитичем – два с половиной часа. «Идти в милицию? Писать заявление?»
Настя вспомнила, как говаривал Сенька: «Милиция – это наиболее бесполезный правовой институт». Настя тогда еще смеялась и просила Сеньку, «чтоб изъяснялся попроще».
«Ну приду я в милицию. И сколько я там проторчу? Часа два, не меньше. Пока то, пока се… Наверно, уговаривать будут, чтобы я заявление не писала – явный же, как пишут в газетах, «висяк». И этого мотоциклиста сроду не поймают.
Тем более что я даже номер его не заметила. Да и был ли он, кстати, вообще, этот номер?!
Нет, – решила она. – В милицию идти – бесполезно. Наплевать, забыть – и домой. Не выбьют они меня из колеи – пусть и не надеются. Буду варить суп со «звездочками», как собиралась. А потом – в больницу».
Она в пять минут добралась до дома. Снова поздоровалась со старухами на дворовой скамейке. Вихрем взлетела по лестнице. Ключ от квартиры, к счастью, был не в сумке, а в кармане: «Молодец я! Предусмотрительная!»
Настя сунула ключ в замок. Что за ерунда – не поворачивается! Или это у нее руки до сих пор дрожат? Вставила ключ по новой – снова не крутится. Да что же за день сегодня такой неудачный?! Сумку вырвали, замок сломался… Она навалилась на дверь плечом и опять взялась за замок. И – еле удержалась на ногах: дверь подалась. А ключ-то – по-прежнему не провернулся!
Первая мысль была – развернуться и убежать. Куда угодно, просто прочь отсюда. Как можно дальше! Немедленно – на вокзал и в Москву, к Сене!
«Успокойся, истеричка! Ну подумаешь – замок сломался. Он всегда заедал… Да, но дверь-то – открыта!» И ноги от страха подгибаются, и руки дрожат, а сердце, кажется, сейчас остановится.
«Нет. Не дождетесь!»
Настя стиснула зубы и осторожно вошла в квартиру.
«Здесь никого нет. Ни-ко-го. Нет. Нет!»
Да, пусто.
Только пол в комнате весь усыпан бумагами, и валяются пожелтевшие конвертики старых писем, и жалобный комок дедовой рубашки на полу…
«Нет! Не может быть!» – кажется, она закричала в полный голос.
Неужели она проиграла?! Впервые в жизни взялась – под свою ответственность! – за важное дело – и проиграла?
Настя на ватных ногах прошла в спальню. Здесь тоже – полный разгром, постельное белье сорвано, и даже матрасы вспороли. А бабушкина брошка растоптана злым каблуком, камушки разлетелись по полу и искрят под лучами солнца… Нет сил смотреть.
Она подошла к окну и задернула шторы. Потом взяла стул – его, к счастью, не вспарывали (видно, «Двенадцать стульев» не читали). Встала на него, не разуваясь (поздно уже думать о чистоте-порядке). И снова закричала – теперь уже от радости.
Тайник, который когда-то показала ей бабушка, Татьяна Дмитриевна, налетчики не нашли. И Настя триумфально достала оттуда все то, что представляло реальную ценность: свой паспорт. Заначку – на обратный билет и на всякий случай. И – тетрадь Николая Арсеньевича, заботливо обернутую в вощеную бумагу.
«Вот вам! Вот вам всем, гадам!»
Только до чего же глаза щиплет, если улыбаться сквозь слезы…
«Да. Становится все горячее и горячей, – Настя сама удивилась, как спокойно она рассуждает об опасных и совсем непривычных ей вещах. – Наш с Никитичем план нужно срочно менять. И я, кажется, уже знаю, что нужно делать… И делать – быстро».
…Настя вышла из дома в начале пятого. Одета по-походному: джинсы, кроссовки, куртка. На спине – рюкзак. Драгоценная тетрадка – на теле, засунута под пояс джинсов.
По логике – в покое ее не оставят. Одна надежда – у нее есть выигрыш во времени. Пока сволочь на мотоцикле доберется до заказчика… Пока они скумекают… Пока решат, что делать дальше…
Но в любом случае – ехать в больницу ей нельзя. И Никитича туда пускать – тоже. Значит, у нее остается единственный выход.
И Настя подняла руку, подзывая такси.
Первый водитель оказался парнем рэкетирского вида.
– Куда, красавица? – хищно улыбнулся он ей.
«Спасибо, никуда».
– На вокзал, но денег у меня – только рубль… Нет, даже меньше – копеек семьдесят.
– Дура, что ли? – рявкнул шофер и рванул с места с яростным визгом покрышек.
«Пронесло. Значит, парень – не из этих»…
Второй водитель выглядел приличней: мужчина средних лет. И, главное, – машина не частная, а настоящее такси с шашечками.
– К больнице подвезете? – склонилась к окошку такси Настя.
Только бы согласился! Потому что боковым зрением она видит: за спиной у нее опять маячат какие-то мужики. Очередные наблюдатели. Кажется, весь Южнороссийск за ней ходит, сменяя друг друга.
– К больнице, пожалуйста! – повторила она как можно громче.
– Да садись, садись, – разрешил шофер. – Чего кричишь-то?
Настя облегченно плюхнулась на сиденье. Машина тронулась. Она обернулась – да, нет сомнения: ее снова ведут. На тротуаре стоят двое мужчин – незнакомых – и провожают такси внимательными взглядами.
«Ну и попала же я! Идиотизм, бред, кто бы подумать мог! Ведь дедова тетрадка полтора года валялась в нашей московской квартире, и никто, ровным счетом никто, не проявлял к ней никакого интереса! Только Николенька пытался ее на кораблики пустить… А тут вдруг – прорвало. Прямо кино какое-то… только в реальной жизни».
И Настя вдруг с удивлением поняла, что ей это кино нравится.
Она даже рот разинула. Вот это да! Ведь и правда – нравится!
«Интересно, почему же я не боюсь? Точнее, боюсь – но не смертельно? Ведь по характеру-то – я трусиха! Трусиха из трусих!»
– У вас случилось что-то? – сочувственно спросил шофер.
– А? Что? – вырвалась из своих мыслей Настя.
– Кто-то заболел, спрашиваю? – терпеливо повторил водитель.
– Н-нет… Никто. У меня к вам вот какая просьба… Вы меня не в больницу отвезите, а на причал. Знаете, там, где частные лодки стоят?
Водитель сразу насупился: видно, уже приготовился ей сочувствовать и выспрашивать подробности о заболевших близких. А тут вдруг – причал. Туда и ехать-то ближе, чем в больницу, – значит, выгодная сделка срывается.
Настя поспешно сказала:
– Я вам по двойному счетчику заплачу. Только, пожалуйста, езжайте быстрее.
– Ограничение по городу – сорок километров, – буркнул водитель.
– Тройной счетчик. И езжайте – хотя бы шестьдесят.
Настя на себя надивиться не могла – надо же, каким тоном она разговаривает! Какие разговоры ведет! Словно частный детектив из романов Чейза…
Водитель ей не ответил – но скорости прибавил. А Настя снова вернулась к своим мыслям: «Так что же все-таки со мной происходит? Где дрожащие коленки, где рыдания, где крики: „Сеня, спаси! Я не знаю, что делать?!“»
Да и не хочется ей никого просить о спасении! Азарт ее охватил. Ей интересно – самой справиться. Полностью – самой. «Так почему ж я всегда раньше считала, – удивлялась Настя, – что ни на что не способна? Что мне рулевой нужен?»
Она снова оглянулась – проверить, не едет ли за ними какая-нибудь подозрительная машина. И снова поразилась – тому, каким естественным получился у нее этот жест. Будто она ежедневно проверяет, нет ли за ней «хвоста»…
«Впрочем, ничего ты, Настя, еще пока не сделала, – охолонила она себя. – Только заварила какую-то неслыханную кашу. Вот расхлебаешь ее – тогда и будешь собой гордиться».
Машина остановилась у причала.
– Пятнадцать рублей. – Нагло заявил водитель. И продемонстрировал счетчик, на котором светилось: «5-00». – Тройной, как договаривались.
«Вот негодяй! Сюда по счетчику – максимум рубля полтора. Видно, он его не сбросил – а я не заметила».
Но спорить было некогда. Настя швырнула хаму три синие пятерки и, не прощаясь, вышла из машины.
«Только бы сторожа на причале не оказалось! Сенька, помнится, говорил, что тот себя работой не утруждает… Только бы он и сегодня… не утруждал!»
Она толкнула скрипучую калитку, воровато оглянулась на будку, где должен был находиться сторож. Кажется, ей повезло: он себя не утруждает. Отсутствует. И вообще на причале – тишина. Почти все лодки – у пирсов, и в будках, где рыбаки хранят снасти и выпивку, похоже, тоже никого нет. «Рыбацкий сезон, наверно, еще не начался, – поняла Настя. – К счастью для меня. Или день сегодня не рыбный».
Она взглянула на часы: без двадцати пяти пять, таксист не подвел, довез ее быстро. Никитич, Никитич, где ты?
Чтобы не маячить, она укрылась за чьей-то огромной лодкой. Достала из рюкзака бинокль – из хозяйства Николая Арсеньевича. Навела окуляры на бухту. Лодок в море было немного, всего три. Одна – совсем далеко, кто в ней сидит – не разберешь. Вторая – стоит на рейде. Или – на дрейфе… Черт его знает, как называется, когда лодка не плывет… А третье суденышко на всех парах несется к причалу. И управляет им, хвала небесам, Никитич.
Сначала Настя думала, что она встретит старика на берегу. Тем более, что по пути на причал за ней, похоже, никто не следил. Тут же ему все расскажет – и они вместе решат, что им делать.
Но сейчас этот план стал казаться ей не лучшим. Во-первых, за разговорами они потеряют драгоценное время. А во-вторых, вдруг за ней все же следили, но она этого не заметила? Нет, есть лучшая мысль: нужно встретить Никитича. Встретить в море.
Настя бросилась к Сениной моторке. Управлять лодкой – ничего сложного, они прошлым летом даже Николеньку научили…
Настя уже и два шага-прыжка сделала – да потом опомнилась. Моторка-то прикована к столбу цепью… И солярки в ней наверняка нет. Вот дубина! Могла бы додуматься – взять из квартиры ключи от цепи и от сарая, где хранится топливо…
Так что же, ее суперплан отменяется? Нет. Ничего подобного.
Настин взгляд упал на примитив. («Примитивом» Сеня называл весельные, без мотора, лодки.)
Примитив призывно колыхался на легких волнах прибоя. Никаких замков – цепь небрежно обернута о колышек. Чья, интересно, это лодка? Впрочем, без разницы, чья она.
Настя еще раз воровато оглянулась – на причале ни души – и прыгнула в лодку. Отмотала цепь и схватилась за весла. Не идет, зараза – мелко!
Ни минуты не сомневаясь, она перебралась через борт – какая вода ледяная, ноги – кажется, вот-вот отнимутся! – и стала изо всех сил отталкивать лодку от берега.
Пошла, пошла, моя умница! А ноги – сейчас точно отвалятся…
Она снова забралась в лодку и изо всех сил, чтобы хоть как-то согреться, заработала веслами. Ветер, слава богу, утих – и потому держать курс на Никитича было легко…
***
– Это он, – вынес приговор Никитич.
Старик был очевидно поражен, когда увидел утлую лодчонку и услышал Настины крики: «Кирилл Никитич! Кирилл Никитич!»
Но быстро взял себя в руки. Приказал:
– Суши весла! Иду к тебе.
Моторка, сбросив газ, виртуозно притерлась бортом к примитиву. Дед ловко, парой легких движений, взял его на буксир. Приказал Насте:
– Перелезай. Только аккуратно. Постарайся не раскачиваться.
Приказ Настя выполнила с трудом. Она все-таки начала бояться – ее всю колотило. Или это от холода – ноги-то до колен мокрые, в кроссовках вода хлюпает, джинсы охватили тело ледяной парусиной.
Дед оценил ситуацию мгновенно. Велел:
– Быстро снимай. Не бойся, я не смотрю.
Отвернулся и из-за спины кинул ей уродливые штаны сто какого-то размера и сапоги-ботфорты. Ломаться Настя не стала – с облегчением скинула промокшую одежду. Пискнула:
– Все… я готова…
Голос дрожал. Нет, рано она записала себя в нетрусихи.
Никитич сделал вид, что не заметил ее страха. Попросил:
– Ну, рассказывай, что случилось. Только конспективно. Без деталей.
Как сложно-то мысли в порядок привести – когда ее до сих пор всю колотит, и сердце бьется, словно у трусливейшего из зайцев.
Никитич посмотрел на нее ласково. Усмехнулся:
– У сторожа лодку зачем-то угнала… Ну, давай, оправдывайся!
И Настя взяла себя в руки и стала оправдываться – конспективно, как старик и просил. Рассказала про мужчину у подъезда. Про парней, что торчали неподалеку, пока она сидела на набережной. Про мотоциклиста, вырвавшего у нее сумочку – между прочим, любимую, «под крокодила»… Про разгром в квартире Челышевых. И про то, почему она решила встретить деда Кира в море:
– Тетрадку они так и не нашли. Вот я и подумала – мне нужно срочно встретиться с вами. Чтобы мы вместе решили, как теперь поступить…
Старик слушал ее рассказ бесстрастно. Не ахал, Настиной смелостью не восхищался, даже головой не качал.
– Ну, вот и все… – жалко улыбнулась Настя. – Просто и не знаю, как нам теперь быть…
– Не пищи, – скривился дед. Несмотря на все Настины подвиги, разговаривал он с ней, словно с маленькой девочкой. Словно с юной, хулиганистой внучкой. – Я как раз и решаю, что делать…
«Господи, как хорошо-то! Кто-то снова все решает за меня!»
Решение дед принял быстро.
– Катранов, как видишь, я наловил.
(Настя усиленно отворачивалась от груды морских акул – некоторые рыбы были еще живы, отчаянно дергали плавниками).
– Солярки достаточно. Как чувствовал – запасную канистру взял. Лодка сторожева… бог с ней, с лодкой. Повинюсь ему, бутылку поставлю…
– А делать-то что? – не выдержала Настя.
– Идем в Суджук, – сообщил дед. Пояснил: – Это тоже город. На побережье. Морем – пятнадцать километров. Больница и лаборатория есть, там у меня знакомые имеются. Ходу – полтора часа.
Настя смотрела на деда почти влюбленно. Тот под ее взглядом, кажется, смутился. Настя, уставшая и взвинченная, не удержалась, всхлипнула:
– Но как же вы… потом… когда вернетесь в Южнороссийск? Как вы справитесь – со всем этим?
– Я справлюсь, Анастасия, – внушительно произнес дед. – Со всем справлюсь. И с Евстафиади, и с квартирой твоей – уберу там, новый замок вставлю. А ты завтра утром в Москву полетишь. В Суджуке ведь есть аэропорт… Деньги у тебя остались?
– Остались. Они… они в тайнике были… Там же, где и дедова тетрадка.
– Ну вот видишь, какая ты молодец, – впервые за сегодняшний день похвалил ее дед. И поспешно добавил: – Ну, не плачь, Настенька, не плачь! Я же обещал тебе – сделаем мы это лекарство…