3 января

Сегодня утром изысканно вежливый полицейский комиссар (по имени Ууно Утанен, как я понял на слух) снова собрал нас всех в домике, где жили Леся и другие, и объявил (опять-таки по-английски, в переводе Родиона), что следственные действия в нашем коттедже окончены и мы можем вернуться. Семья бухгалтера, особенно Валентина, встретила это известие бурным выражением облегчения, да и мне, признаться, не слишком хорошо спалось на новом месте. Полисмен заявил также, что уездному управлению полиции пока не удалось найти официального переводчика с финского на русский (каковой обязан в данном случае присутствовать при проведении ряда следственных мероприятий). Поэтому допрашивать нас будут завтра, в крайнем случае, послезавтра. До того времени он просит никого из нас не покидать город. Последнее сообщение было встречено возгласами недоумения, насмешками и даже плохо скрытым негодованием. Не очень-то мы, разумеется, стремились, чтоб нас допрашивали, — но при этом каждый из нас, я думаю, отчетливо понимал, что без этого все равно не обойтись. А тут — опять отсрочка… Уж на что не любит работать наша родная милиция, но неспешность полиции финской вызвала у меня даже оторопь. Или у этих ребят есть какие-то свои, особенные, заполярные методы, позволяющие раскрыть убийство и без допросов свидетелей? Хорошо бы.

Полицейский комиссар откланялся и ушел. Мы, одиннадцать человек, остались в столовой. Украдкой я осмотрел всех.

Настя Сухарова после гибели мужа будто омертвела. Она сидела неподвижная, как робот, у которого отключили питание, лицо ее ничего не выражало, а глаза были скрыты под солнцезащитными очками. Странно, но примерно такое же — отсутствующее — лицо было у Петра Горелова. Черных очков тот не надевал, но создавалось впечатление, что он смертельно хочет спать: Горелов глядел в одну точку, с усилием таращил глаза, а они никак не хотели как следует раскрываться. Волосы его были всклокочены. Я готов был держать пари, что он сегодня не умывался. Между вдовой и мужем сидела покалеченная Женя, вытянув и положив на лавку свою больную ногу. Ее лицо, казалось, постарело на несколько лет и хранило следы недавних слез. Временами она, будто что-то вспомнив, начинала поглаживать свою подругу по плечу. И даже Светка, по жизни вроде бы вечно веселая и беззаботная, чувствовалось, переживала смерть Вадима. Уголки ее губ скорбно опустились. Временами, словно она вспоминала что-то, ее глаза наполнялись слезами. Она делала усилие, смаргивала слезу, но через какое-то время влага выступала снова.

Остальные присутствующие держались иначе. Их, разумеется, потрясла смерть Вадима, но особой скорби они не испытывали — да и с какой стати? Моя Леся впервые увидела его пять дней назад, и за то время, что мы провели в Лапландии, вряд ли успела перемолвиться с ним даже парой словечек. Столь же чужим убитый был и для Валентины, и для странного человека Родиона. Они и не пытались изобразить печаль по поводу утраты. Сашка вообще человек непробиваемый, ничто его не берет, несмотря на то что он хорошо знал Вадима, проработал с ним в фирме три или четыре года. А бухгалтер Иннокентий не то чтобы радовался — довольное выражение в нынешних обстоятельствах выглядело бы глупо и оскорбительно, но в его глазах я прочитал, что он испытывает от гибели начальника скорее облегчение.

А вот кто выглядел откровенно радостно — так это Стелла Сыромятская. Ее почти сияющее лицо смотрелось по меньшей мере бестактно. И вдобавок нелогично — учитывая, какой интерес Вадим вызвал у нее как мужчина. Мне еще подумалось, что если убийца вдруг она, то довольно глупо с ее стороны столь открыто демонстрировать свое удовлетворение случившимся.

Молчание нарушил Сашка. Он протянул с утрированным акцентом:

— Тааа… Ничеффо себбе сккоросстти у горяччих финнсскких ддеттекктифоф!..

— Эдак мы из этой дыры еще месяц не выберемся! — нервно воскликнула Валентина.

— А зачем нам выбираться? — легкомысленно возразила Стелла и сладко потянулась. — Гора, снег, лыжи, погода прекрасная, жратва в магазинах вкусная!.. Визу, может, продлят по такому случаю.

— Это вам, дорогуша, — напустилась на нее жена бухгалтера, — можно хоть всю жизнь напролет баклуши бить, а мы люди работающие!

— Валечка, все равно сейчас новогодние каникулы, — попытался урезонить свою половину Иннокентий, — вся страна отдыхает, и коттедж у нас проплачен до двенадцатого.

— Ни минуты!.. – с пафосом проговорила Валентина. — Ни минуты я не желаю больше оставаться в доме, в котором произошло убийство!

Настя опять заплакала: вернее, слезы тихо заструились из-под очков по ее щекам. Почувствовав, что подруга распереживалась, Горелова обняла ее за плечи и стала шептать в ухо что-то утешительное.

— Да, дурацкое положение! — воскликнул Саня. — И отдыхать никакого настроения нет, и дело действительно с места не двигается. Переводчик с финского на русский им нужен, подумать только!

Я вдруг вспомнил, как Родион говорил по-фински с каким-то чуваком в баре гостиницы в Оулу — однако вслух комментировать сей эпизод не стал, тем более что и Сыромятский помалкивал, что знает язык страны Суоми. К тому же кто знает, удовлетворит ли уровень родионовских знаний финских полицейских? Не придется ему, например, прежде чем переводить на допросах, предварительно сдавать экзамен или, скажем, учить наизусть «Калевалу»?

— Господа, у меня есть предложение, — вдруг вступила в разговор Женя. Голос ее прозвучал тихо, но отчетливо, поэтому все повернулись в ее сторону. Она временно перестала обнимать убитую горем подругу и с гримасой боли переменила положение больной ноги. — Среди нас находится без пяти минут дипломированный юрист, сотрудник столичного детективного агентства. Более того: нынешним летом этот человек уже раскрыл запутанное и весьма нашумевшее убийство — продюсера Брагина, если помните…

Я перевел взгляд на Лесю. Она вся зарозовелась и опустила очи долу. На лицах тех присутствующих — Светином, например, или Санькином, — кто знал о роде занятий девушки, читалось заинтересованное любопытство: а что дальше? Прочие глядели на Горелову удивленно и вопросительно: откуда, мол, среди нас частный детектив?

— Поэтому, — продолжила Евгения, — я предлагаю попросить этого человека расследовать убийство Вадима. Она русская, она наш товарищ, поэтому ей будет легче, чем финской полиции, очертить круг подозреваемых и отыскать следы, ведущие к постороннему преступнику…

Женя, употребив местоимение женского рода, обозначила пол сыщицы, и взоры тех, кто не знал, кто есть кто, устремились на Светку, Валентину, Стеллу — однако все чаще останавливались на зардевшейся Лесе.

— Мы посоветовались с Настей, — вдова в этом месте кивнула, подтверждая слова подруги, — и решили, что можем, совместными усилиями, заплатить за расследование три тысячи евро, не считая разумных накладных расходов…

Услышав сумму, всклокоченный Петр сделал мину: мол, дорого, — однако вслух не возразил.

— Остается спросить, — проговорила Женя (ее все слушали, не прерывая, и я подумал, что в ней таится весьма значительный невостребованный талант руководителя), – нашего частного сыщика, согласна ли она с данным предложением… И Горелова в знак того, что она закончила, переменила позу за столом, вновь поморщившись от боли.

Леся зачем-то встала. Выглядела она юной и растерянной, словно восьмиклассница. Однако из ее уст присутствующие услышали слова, переиначивая известную поговорку про мальчика и мужа, не девочки, но леди. Бизнес-леди. Совершенно уверенно и внятно девушка сказала:

— Если вы мне окажете такое доверие, я готова взяться за это дело. Однако я стану расследовать убийство Вадима Георгиевича при одном условии. А именно: все, кто здесь присутствует, без исключения, согласятся с тем, что я буду искать убийцу. И, стало быть, вы станете отвечать на все мои вопросы, даже на те, которые покажутся неудобными. И последнее. Я не стану покрывать убийцу, какие бы узы дружбы меня с ним (или с ней) ни связывали, а также если она или они, — быстрый взгляд в сторону Жени с Настей, — окажутся в числе моих работодательниц.

В целом выступление Леси произвело на собравшихся весьма благоприятное впечатление — только на лице Стеллы застыла саркастическая ухмылка, а губы Валентины скривились в ядовитую ижицу. Впрочем, Иннокентий с Родионом тоже особого счастья по поводу кандидатуры следовательницы, как мне показалось, не испытывали.

Однако Саня прокричал первым — вот мощный мозг, сразу сообразил, что Лесю надо поддержать:

— Конечно! Пусть расследует! Мы согласны!

Ему поддакнула Светка:

— Да, и я тоже готова поддержать кандидатуру Олеси Евдокимовой.

Я пока помалкивал, не спешил — для того, чтобы если кто-то заартачится, поспорить с противниками, убедить колеблющихся и оставить за собой последнее слово.

— Ну, я готова, — молвила Горелова, — и Настя тоже — само собой, мы обе согласны. Это вообще наша идея. А ты что, Петя, молчишь?

Ее муж словно очнулся, быстро подергал головой из стороны в сторону, как будто у него начался тик, взъерошил волосы и невнятно проговорил:

— Согласен, Женечка, я с тобой согласен.

И тут выступила Валентина:

— Еще чего! Чтобы всякая соплюшка нас допрашивала!

Женщину перебила Стелла:

— Наоборот, прикольно! Будет как в детективе Агаты Кристи. А Леся будет мисс Марпл, ха-ха-ха!

Ее легкомысленное выступление весьма весомо поддержал муж Родион:

— Разумно. Я за.

И тут вклинился Иннокентий. Он обращался к своей супруге:

— А по-моему, Валечка, довольно дельно придумано. Ведь не можем же мы сидеть сложа руки! А тут хоть что-то будет делаться.

Валентина поджала губы, однако ничего не возразила.

Тут я проговорил, очень тихо, будто бы даже про себя:

— Думаю, те, кто сейчас выступает против частного расследования, должны вызывать наибольшие подозрения.

Люди, кому я адресовался, мою реплику очень хорошо расслышали.

— Не надо грязи, юноша! — возвысила голос бухгалтерская жена. — И не надо провокаций! Я только о том, что получится. Но чтобы она тут ковырялась, я не против, тем более что платить за ее услуги не мне. А если девочка захочет допросить меня — что ж, чтобы не вызывать подозрений, — саркастически промолвила Большова, — заявляю, что я согласна и у меня от следствия,– язвительно выделила она последнее слово, — секретов нет.

Выглядела Валентина весьма воинственно. Взгляд ее метал молнии и в мою сторону, и в Лесину, она гневно смотрела и на мужа, и на Горелову.

— Итак, все за, — подытожил я и вопросительно глянул на Лесю.

Девушка не теряла контроля ни над собой, ни над ситуацией. По-прежнему стоя, она обвела присутствующих взглядом (румянец, вспыхнувший было на ее лице, почти угас) и проговорила:

— В таком случае я готова, прямо здесь и сейчас, начать опрос. А потом хотела бы поговорить с каждым из вас по отдельности. Никто не против?

Сидевшие за столом переглянулись, Иннокентий пожал плечами, Валентина в очередной раз скривилась, Родион с высокомерным видом усмехнулся — однако никто в открытую не выказал недовольства, а Саня воскликнул:

— Давай, Леська, валяй!

Леся подошла к камину. Оттуда ей были видны лица если не всех, то большинства присутствующих. Держалась она с большим достоинством и нисколько не тушевалась, словно каждый день проводила допросы — тем паче коллективные. А ведь все в нашей компании были старше ее, кое-кто даже примерно вдвое.

— Я хотела бы попросить, — сказала Леся, — своего друга Ивана Алябьева, — она обернулась ко мне, — вести запись нашего собрания. Это поможет мне впоследствии, когда я перейду к анализу фактов. Ты не против, Иван?

— Помочь следствию — мой священный долг, — откликнулся я.

Фактически девушка предложила мне вести протоколы допросов, что, по-моему, мало кому понравилось. Однако коль скоро народ согласился на главное — позволил Лесе вести расследование, — у них хватило ума не спорить по поводу частности: моей роли стенографиста.

Блокнот с авторучкой я всегда ношу с собой. Я вытащил их из кармана и положил на стол. Я не сомневался, что запишу речи если не дословно, то очень близко к тексту. Навыки быстрописьма мне привил родимый вуз на своих многочисленных лекциях.

— Можно начинать? — спросила Леся, но вопросительная интонация никого не обманула: девушка уверенно брала бразды правления в свои женственные, но, как оказалось, весьма хваткие ручки. Я сделал пометку в блокноте: «3 января, первый допрос».

— Для начала я хотела бы узнать, — продолжила юная следовательша, — что каждый из вас делал в то время, когда было совершено убийство.

Родион перебил ее:

— Вы для начала скажите: когда произошло убийство?

— Ментовские штучки, — вполголоса прокомментировала Валентина. — А вдруг кто на дешевую покупку клюнет?

— Это всего лишь показатель, что девушка знает свое дело, — успокаивающе молвил жене Иннокентий.

— Да уж, не сомневаюсь, что опыт у нее о-очень богатый… — в очередной раз съязвила Валентина. — В ее-то двадцать лет.

Не знаю, расслышала ли эти реплики Леся, — однако даже если и услыхала, то не подала вида, и они не выбили ее из седла.

— Как сообщили мне финские коллеги, — проговорила девушка, — убийство Вадима Сухарова было совершено вчера, от четырнадцати тридцати по местному времени до пятнадцати тридцати. Поэтому меня интересует, что делал каждый из вас вчера в промежуток времени от двух до четырех дня…

— А ты сама что делала, детка? — выкрикнула с места ехидная баба Валентина.

Леся плотно сжала челюсти — видно, жена бухгалтера все-таки допекла ее, — однако ответила ей весьма любезно:

— Поскольку получается, что я являюсь одной из подозреваемых по делу, то будет разумно, если я сообщу, где я находилась в предполагаемое время убийства. Вместе с Иваном и Анастасией Сухаровой я тогда была на горе, на тринадцатой трассе. Все это время мы трое практически не расставались, во всяком случае, были в поле зрения друг друга… — тут Настя кивнула, подтверждая слова сыщицы. — Примерно в три мы с Иваном собрались домой. Анастасия еще оставалась на горе. Когда мы с Иваном спустились и подошли к коттеджам — это было около половины четвертого, — мы разделились, он пошел к себе в дом, а я — к себе. Примерно через десять минут после того, как мы расстались, сюда, в наш коттедж, прибежал Алябьев и сообщил мне об убийстве.

Я кивнул.

— Я готов подтвердить каждое слово Леси Евдокимовой.

Тут ко мне с любезной улыбкой повернулся Родион:

— Стало быть, вы, Иван, первым увидели тело?

— Да, я.

А Сыромятский тут ехидненько продолжил:

— По криминальной статистике, довольно часто об обнаружении трупа заявляет именно убийца…

Ах он, провокатор! Однако я сжал зубы и не стал оправдываться или наезжать на Родиона. Я подумал, что если затею перепалку, то допрос свидетелей, который начала молодая сыщица, скатится к базару и не принесет никакого результата. Я сделал вид, что не заметил реплики Сыромятского, и склонился над блокнотом.

— Показания Ивана мы выслушаем позже, — промолвила Леся, — а сейчас я хотела бы спросить, где был во время убийства, — она неожиданно повернулась в сторону моего соседа по комнате, — ты, Саша.

Вопрос, казалось, застал его врасплох. Видимо, он (как и я, впрочем) полагал, что разговор начнется с более старших (и близких к убитому) членов коллектива: четы Гореловых, например.

— Нну, — протянул мой румяный друг в некоторой растерянности, — я катался в основном на шестой трассе (шестая, черная, трасса находилась с противоположной стороны горы), а потом, — лицо его слегка дрогнуло, — пил глинтвейн — внизу, у шестого подъемника, в кафе «Драйви». Часов до четырех, наверно. Потом поехал домой.

От меня не укрылось, что при словах Сани по лицу Светки промелькнула тень изумления. Она даже, кажется, хотела вслух возразить ему, но вовремя осеклась.

— А ты, Светочка, где была и что делала? — ласково обратилась к ней Леся.

На лице Сашиной подруги отразилась беспокойство и серьезная работа мысли.

— Я каталась, — быстро проговорила она.

— Все это время? — быстро спросила сыщица.

— Ну да. До пяти вечера, по крайней мере. Уже совсем стемнело.

— На каких трассах?

— Ну, я сейчас не припомню… На шестой была, и даже пару раз Саню там издалека видела… На одиннадцатой, на восьмой…

Было очень похоже, что Светка врет, — вернее, даже не врет, ведь ложью обычно называют историю заранее продуманную, подготовленную. Мне же показалось, что девушка сочиняет на ходу, причем не очень умело.

— Хорошо, спасибо, — любезно промолвила сыщица.

Я записал в блокнот показания Сани и Светы и сделал пометку: «Они врут? Кажется, оба. Почему?»

Леся продолжила:

— О том, где находилась Анастасия Сухарова, мы уже говорили. Вы ничего не хотите добавить? — учтиво обратилась она к вдове.

После секундной паузы та медленно покачала головой.

— Нет.

— А чем занимались в это время вы? — девушка-детектив вдруг устремила свой взор на Женю.

Та явно была готова к вопросу.

— Примерно в половине второго с горы вернулся мой муж. Он разогрел обед, притащил мне в постель, мы вместе поели… Потом он перенес меня поближе к телевизору, сам сел рядом…

— Что смотрели? — быстро спросила Леся.

— Что-то на финском языке, — улыбнулась Женя.

— Интересно было?

— Других каналов здесь нет. Передача была забавная, про динозавров, кажется. Научно-популярная… Затем… Затем, около половины четвертого, в коттедж вернулись вы, Леся, а через несколько минут с вестью об убийстве примчался ваш друг Иван…

— Хорошо, — кивнула Леся и немедленно переключилась на Петра: — А что скажете вы?

Мне показалось, что Горелов пришел в замешательство, — а с какой стати?

— Как Женя говорит, так все и было… — пробормотал он, несколько замедленно и неразборчиво.

— А именно? — Леся в упор смотрела на него.

Горелов спутался еще сильнее.

— Ну, я пришел, разогрел обед, Женечку покормил… Потом мы телевизор смотрели…

— Когда вы были на горе, вам кто-то позвонил. — Девушка-детектив, несмотря на юный возраст, оказывается, умела быть решительной и даже жесткой. — И после звонка вы немедленно ушли с трассы.

А я ведь как-то и забыл про этот звонок, хотя Петр находился рядом со мною.

— Кто вам звонил? — настойчиво вопрошала Леся. — И куда вы отправились сразу после того звонка?

— Женя мне и звонила… Сказала, что… — Петя растерянно запнулся. Казалось, он и хотел бы соврать, да что-то ему мешало. — Женя сказала, что хочет есть… Я и поехал домой, ее кормить, у нее нога, ведь ей трудно, вы же понимаете…

Я записал и его показания, и рядом с ними, и по-моему, небезосновательно, подписал: «Он что-то недоговаривает».

— О’кей. — Леся оставила Горелова в покое, хотя, по моему мнению, как раз сейчас на него следовало бы нажать, и поворотилась к Родиону: — Теперь ваша очередь.

— А с нами все просто, — с ленцой ответил Сыромятский. — Мы с супругой поехали в Рованиеми. Выехали мы отсюда часов в девять утра, вернулись домой в шесть. Ходили по магазинам, пообедали в закусочной, заправили машину. Мои слова может подтвердить Стелла, — усмехнулся он. — А я, соответственно, — ее показания.

— Подтверждаю, — Стелла подняла руку, словно свидетель, принимающий присягу в американском фильме.

— Вы, говорите, в Рованиеми в магазинах были? А что купили? — мило улыбаясь, поинтересовалась сыщица.

— Да ничего особенного, — без промедления откликнулся Родион. — Ерунду какую-то сувенирную.

— Сувениры можно купить и здесь, — мягко возразила сыщица. — Зачем ездить за двести километров?

— Думали приобрести что-нибудь путевое. Изделия финских модельеров для супруги, к примеру.

— Приобрели? — любезно улыбаясь, спросила Леся.

— Не нашли.

— А в каких конкретно магазинах вы были?

— Ох, я и не упомню. Эти финские названия…

— А где обедали? На какой заправке заправлялись?

— Заправлялись в «Нести». А обедали в каком-то фастфуде, в каком конкретно, не упомню.

Удивительная забывчивость — если учесть, что Родион знает финский язык!

Я записал в свою книжечку эту ремарку, вкупе с прочими показаниями Сыромятских.

— А вы что скажете, уважаемый Иннокентий? — повернулась Леся к бухгалтеру.

— Лучше гор могут быть только горы, — вдруг, слегка фальшивя, пропел тот, — на которых еще не бывал.

Я подумал, что, пока сыщица задавала вопросы другим, у супругов Большовых имелось достаточно времени, чтобы приготовиться.

— Не скажу ничего экстраординарного. Мы катались, почти все время были вместе с Валентиной, а в какой-то момент, около трех, заходили в кафе «Гондола» выпить кофейку и глинтвейна.

Валентина не удостоила реплику мужа ни выражением согласия, ни даже кивком — сидела с лицом застывшим, словно глиняная маска.

— На каких вы трассах были? — продолжила выспрашивать детектив.

— Точно не помню, но не на тех, где катались Света, Саня и вы трое, потому что никого из вас мы не видели. В основном осваивали первую, черную трассу. Там, где гондольный подъемник.

— Спасибо, — Леся кивнула в сторону Иннокентия и его противной жены.

Вообще мне понравилось, как девушка вела собрание. Она задавала точные вопросы, и все присутствующие, к моему удивлению, невзирая на молодость сыщицы, воспринимали ее всерьез. И если раньше мое чувство к ней скорее походило на страсть (если не употреблять более грубое, однако, пожалуй, более близкое к истине определение «похоть»), то теперь я стал испытывать к девушке уважение, и даже, чего скрывать, слегка ею восхищался. Впрочем, я отклонился от темы… Итак, когда я дотошно записал в блокнот показания бухгалтера и его супруги и тем исчерпал круг подозреваемых, Леся предложила:

— Давайте сделаем небольшой перерыв, минут на десять. А потом я хотела бы побеседовать с каждым из вас по отдельности.

— Ничего себе! — недовольно воскликнул Саня. — А кататься когда?

— Действительно, — поддержала его Стелла. — Что нам теперь, целый день тут париться?

— Хочу заметить, — проскрипела Валентина Большова, — мы все здесь отдыхаем и платим за это немалые деньги. Мы не хотим зря терять время.

Начинающая сыщица оказалась сама кротость. Она вежливо кивнула в сторону возмущающихся, однако обратилась не к ним, а к своим работодательницам:

— Я хотела бы в первую очередь побеседовать с вами, Настя, а также, — девушка перевела взгляд в сторону парочки Гореловых, — с вами, Женя, и с вами, Петр. С оставшимися можно поговорить вечером. Вы не против?

Вдова медленно покивала.

— Я готова.

— А вы, Женя?

— Всегда пожалуйста, — вздохнула красавица Горелова. — Все равно какой там для меня отдых! Я инвалид, прикованный к креслу.

— А вы, Петр?

— Да, да, ради бога.

В это время все прочие уже начали вставать из-за стола, шумели, потягивались, надевали куртки.

— Я выйду покурить, — сказал я Лесе, словно теперь, будучи назначенным ею на роль секретаря, я должен перед ней отчитываться.

Девушка кивнула:

— Я к тебе присоединюсь.

Никогда не видел, чтобы она курила, и даже запаха табака от нее ни разу не слышал.

…Я вышел на вольный лесной лапландский воздух. Прошу заметить, смеркалось. Я закурил и по заснеженной дороге отошел от второго коттеджа метров на пятьдесят. Я видел, как Саня и Иннокентий с Валентиной двинулись по направлению к нашему домику, и услышал обрывок речи бухгалтера, обращенной к супруге: «Во всяком случае, дорогая, эта девчонка, можно сказать, подготовила нас к допросу в финской полиции. Вроде репетитора перед экзаменами…»

Вышли на улицу и Светка, и чета Сыромятских.

В этот момент на дорогу, по которой я прохаживался, вырулил джип. Надо сказать, что интенсивность автомобильного движения у нас тут, в лесу, составляла две-три машины в сутки, и, разумеется, внедорожник немедленно привлек мое внимание. К тому же финны на джипах вообще ездят крайне редко. А подобные, с тонированными стеклами, на дорогах Финляндии я если и встречал, то только с российскими номерами. Вот и этот автомобиль всем своим видом, казалось, кричал: я из России! Чтобы утвердиться в своей догадке, я присмотрелся к номерам — однако они оказались заляпаны грязью. Тоже свидетельство в пользу нашенского происхождения тачки: покуда мне не доводилось видеть ни единой грязной финской машины.

Все мы смотрели на джипарь во все глаза, аж голову сворачивали. Он прополз мимо на скорости не более двадцати километров в час, и, несмотря на глухие стекла, мне показалось, что из машины за всеми нами пристально наблюдают. От этого я почувствовал себя неуютно. Автомобиль уполз дальше в гору, оставив после себя чувствительный запах выхлопных газов. А мы, словно деревенские дети, долго глядели ему вслед.

Тут ко мне подошла Леся. Спросила, кивнув в сторону, куда удалился внедорожник: «Что скажешь?»

— Представления не имею. Но готов поставить свой новый борд против вчерашней сосульки: машина родом из России.

— Спорить не буду, — вздохнула Леся и кивнула на мою сигарету: — Ван сип, плиз. – Я протянул ей, она вдохнула дым, закашлялась.

— Что ж за гадость!

— Ну и нечего баловаться, — пробурчал я.

— Играешь в заботливого папочку? — Девушка остро глянула на меня снизу вверх и усмехнулась.

Мне не понравился ее тон. Чтобы сменить тему, я сказал:

— Я записал весь допрос практически дословно. И знаешь, мне показалось, что многие из наших врут.

Леся затянулась еще пару раз — теперь вполне умело — и вернула мне сигарету.

— По-моему, они врут все, — молвила она.

— Все? Но зачем? Не могут же все быть убийцами.

— Человек может врать, да еще в присутствии свидетелей, из-за сотни самых разных причин.

Очень по-взрослому прозвучала эта последняя ее фраза. Верхним чутьем я почувствовал, что после того, как Лесю назначили сыщицей, она в нашей паре все больше забирает верх. Однако я тоже никогда не любил играть вторую скрипку, особенно в отношениях с женщинами. Когда молодой человек начинает во всем прогибаться перед девушкой, шансы у него падают до нуля. Перспектив не остается. В лучшем случае его используют (для каких-нибудь своих подсобных нужд), а потом выкидывают на помойку. Поэтому я твердо решил неблагоприятную тенденцию переломить — правда, пока не придумал, как.

— Пошли допрашивать Анастасию, — молвила Леся.

— Я тоже, что ли, буду участвовать?

— А кто будет записывать?

— А она разрешит мне присутствовать?

— А что ей остается делать? Ведь она сама попросила меня работать на нее. Значит, пусть играет по моим правилам.

Мы вернулись в дом. Петя Горелов — непричесанный, какой-то заторможенный —надел цивильный костюм и готовился выйти из коттеджа с рюкзачком в руках.

— Куда вы, Петр? — спросила Леся.

Он пробурчал:

— Поеду съезжу в город, в СПА. Через полтора часа вернусь. Вы пока с дамами закончите.

Я подумал, что Горелов, кажется, пребывает в таком состоянии, что вряд ли ему стоит садиться за руль, но ничего не сказал. В конце концов, он взрослый человек, и с ним тут рядом жена. Но супруга по поводу его поездки не выказывала ни малейшего беспокойства.

— А я в душ поковыляю, — с грустной усмешкой молвила она, обращаясь к Лесе. — Единственно доступный мне сейчас СПА. А вы с Настей пока спокойно поговорите, без свидетелей.

Анастасия Сухарова по-прежнему сидела за длинным обеденным столом, только очки сняла. Глаза у нее оказались незаплаканные, только красные и грустные-грустные. Леся уселась напротив нее. Я занял место рядом. Женя, держась то за стеночку, то за мебель, потащилась в ванную.

— Давайте я вам помогу, — предложил я.

— Нет-нет, я сама.

Леся подождала, пока Горелова добредет до двери в ванную комнату и закроет ее за собой, и вдруг спросила Сухарову:

— Кто такой Панайот?

Даже мне потребовалось время, чтобы оторопь прошла и я припомнил, что Панайотом звали того носатого человечка, с которым в наш самый первый день Вадим столкнулся в баре «Гондола». Я постарался вызвать в памяти их разговор, довольно резкий. Как там сказал старому знакомцу Сухаров? «Не смей больше приближаться к моей жене» — или что-то вроде. Да, из той реплики следует, что Панайот с Настей по меньшей мере когда-то были знакомы… А еще этот носатый человечек встречался в тот день с Родионом Сыромятским, и Сухаров видел это.

«Надо же, — подумал я, — Леся вспомнила ту сцену и подумала, что она может быть связана с убийством». Мое уважение к юной сыщице выросло еще на три градуса, хотя, для своей же собственной пользы, мне срочно следовало прекращать даже тайно восхищаться ею.

Я проследил за тем, как вопрос о Панайоте отразится на лице Насти. Сначала она была явно сбита с толку, хотя я заметил, что прозвучавшее имя ей скорее знакомо. В первый момент ей, похоже, ужасно хотелось ответить: «Кто такой Панайот? Представления не имею!» — но потом она, видимо, решила, что уходить в несознанку глупо. Раз уж мы ее о нем спрашиваем, значит, что-то знаем, и Сухарова переспросила:

— Господи, а Панайот тут при чем?

— Скажите мне: кто это? — еще раз настойчиво спросила Леся.

Настя отмахнулась:

— Человек из моего далекого, очень далекого прошлого. Не понимаю, почему вдруг вы о нем спросили? Да откуда вы вообще о нем узнали?

— Потому, что он — здесь. Перед Новым годом ваш муж виделся с ним.

— Вот как? Виделся? — Настя усмехнулась и покачала головой. — Каких только встреч не бывает…

— Что вас связывало с этим Панайотом?

— Да почему вы об этом спрашиваете?

— Да потому хотя бы, что разговор вашего мужа с ним носил не мирный, далеко не мирный характер.

— Все-то вы, Леся, замечаете, все-то слышите, — вздохнула Сухарова, и непонятно было, чего больше прозвучало в ее словах: похвалы или осуждения. — Знаете, когда-то, очень давно, я была знакома с Панайотом. Мы с ним встречались. Я тогда еще не была замужем, но Вадик… Он уже присутствовал в моей жизни. А потом… Потом Вадим вышел на первое место, ну а Панайот пропал, из моей судьбы, во всяком случае. Банальный треугольник. Давний, очень давний…

— Может быть, нынче Панайоту пришло в голову отомстить? Убрать с дороги более удачливого соперника?

Анастасия грустно усмехнулась:

— Спустя… сколько же лет назад это было?.. Ого, четырнадцать или пятнадцать… Не думаю… Это совсем не похоже на Панайота…

— Не похоже — почему? — тут же спросила Леся, и я подивился ее цепкости и еще подумал, что, если подобная девушка вдруг станет женой, с ней будет трудно: ничего от нее не скроешь.

— Ну, Панайот… — вздохнула Сухарова, и ее глаза заволокла легкая дымка воспоминаний, кажется, приятных. — Он деловой, умный… Все шаги просчитывает на двадцать ходов… Какой ему, скажите, толк мстить Вадиму? Спустя пятнадцать лет тем более… Он очень рассудочный и очень богатый, этот Панайот…

— А откуда вы знаете, что он очень богат? — опять ухватилась за слова собеседницы молодая сыщица.

— Так ведь уже тогда, много лет назад, он был человеком небедным… Он здесь — значит, с тех пор его по меньшей мере не убили… — Настя слегка улыбнулась. — А раз он живой — значит, разбогател еще больше.

— А почему вы думаете, что его должны были убить? — незамедлительно последовал Лесин вопрос.

— Да потому что в девяностые многих бизнесменов убивали. Слишком многих.

— А каким он бизнесом занимался?

— Ну, чем Панайот занимался пятнадцать лет назад, я и тогда не знала… — протянула Настя, и по ее лицу я понял, что она лукавит. Знает она, все знает. — А что творит сейчас, тем паче не ведаю… Повторяю: все эти пятнадцать лет мы с ним не виделись, как не виделись здесь и сейчас.

— А вы хотели бы? — в лоб спросила девушка.

— Н-ну, это могло быть любопытно… Но я не горю желанием.

— У вашего мужа был с ним какой-то совместный бизнес?

— Нет, — категорически покачала головой Сухарова. — Я уверена, что нет.

— Уверены? Почему? — незамедлительно переспросила Леся.

— Они совершенно разные люди, — безапелляционно произнесла Настя. — Совершенно.

Несмотря на то что рассказ вдовы нисколько не противоречил разговору между Вадимом и Панайотом, подслушанному нами в баре, мне показалось, что женщина с нами далеко не откровенна — о чем и сделал соответствующую пометку в блокноте.

— О’кей, — проговорила Леся, — значит, вы абсолютно уверены, что к убийству вашего мужа Панайот не причастен?

— Не понимаю, зачем ему это могло понадобиться, — развела руками Настя.

В ванной перестала плескаться вода, затем зажужжал фен — Женя Горелова заканчивала водные процедуры.

— Ладно, тогда позвольте вопрос о другом человеке, — Леся оставалась безукоризненно вежлива.

Я не большой знаток психологии допроса, однако интуитивно мне показалось, что Леся ведет игру правильно: вопрос следовал за вопросом, на разные темы и безо всяких пауз.

— Меня интересует бухгалтер Иннокентий. Ваш муж говорил вам, что он имеет к нему серьезные претензии?

Сухарова выглядела удивленной.

— Претензии? К Кеше? В первый раз слышу. — Мне показалось, что изумление Насти не наигранно.

— Может быть, Вадим был недоволен работой Саши?

— Тоже никогда не слышала. А что случилось?

— Кажется, кто-то из них, Иннокентий или Александр, химичили с финансами фирмы. А может, они оба, на пару. Вы вправду об этом ничего не знали?

— Да? Ничего. А в чем там дело было?

— Ну, — ускользнула от ответа Леся, — я человек тут совершенно посторонний, поэтому никаких деталей не знаю. Спросите у Пети, может, он в курсе. Или поговорите с ними обоими, Иннокентием и Сашей.

Из ванны вышла Женя. Остановилась на пороге, держась за притолоку, тяжело дыша. Она была в одном халате, нога от лодыжки до колена замотана эластичным бинтом. Наш разговор с Настей сам собой повис в воздухе, а я снова, как истый джентльмен, спросил молодую женщину: «Вам помочь?» — будучи уверен, что она опять откажется. Однако девушка неожиданно сказала: «Да, Ваня, помогите, пожалуйста». Я встал и подскочил к ней. Женя оперлась на меня всем своим весом. Я обхватил ее за талию. Под халатиком у нее ничего не было, и тело было упругим и совсем молодым. Девушка обвила меня рукой за плечо. «Откантуйте меня в спальню», — со смущенной улыбкой, относящейся к своей немощи, попросила она. На трех ногах, тесно прижавшись, мы поковыляли в сторону спальни Гореловых — и тут я заметил, каким взглядом провожает меня Леся. В ее глазах — я уверен! — полыхала ревность!

Какая прелесть! Значит, она такая же, как все женщины! (А ведь наблюдая, как она ловко ведет следствие, я и думать не мог о том, что ей тоже присущи маленькие женские слабости.) Значит, и Леся не терпит, когда принадлежащий ей (вроде бы) безраздельно мужчина начинает уплывать из рук. Что ж, на этом нужно сыграть. Берегись, госпожа следователь, теперь я знаю твое слабое место!

Мы с Гореловой дошли до спальни, и я, нарочно понизив голос, чтобы он звучал сексуальней, проворковал:

— Может, вас уложить в постель?

— Нет, благодарю, Ваня, — улыбнулась она, — дальше я сама. Спасибо.

Мы расцепились, и я вернулся к столу. «Интересно, — мелькнуло у меня, — как вести допрос, если каждое слово будет слышно в спальне у Жени — звукоизоляции-то тут никакой». Настя, видимо, тоже подумала об этом, потому что сама предложила:

— Давайте, может, перейдем в другой дом? Или, может, просто пройдемся?

— С удовольствием, — Леся поднялась.

Мы все трое оделись и распрощались с Гореловой. Она лежала навзничь на супружеской кровати, положив больную ногу на спинку, и читала новый роман Варгаса Льосы.

Мы втроем пошли по дороге — Сухарова в центре, мы с Лесей по краям. И, хотя обязанности стенографиста я не выполнял — на ходу особо не позаписываешь, — ни Настя, ни юная сыщица не стали возражать, чтобы я присутствовал при разговоре.

Тут я задумался — впервые за время нашего пребывания на курорте, — почему первый коттедж, арендованный нашей компанией, отстоит настолько далеко от второго. Метров триста по прямой — если брести по глубокому снегу. А если идти не напрямик, а по расчищенной автомобильной дороге, то получается едва ли не километр. И если смотреть с крыльца одного дома, то второй, сокрытый заснеженными соснами и елями, практически не виден. Зачем и кому понадобилось столь далеко разносить две части нашей компании? Ведь здесь, в округе, оказывается, имелись дома, причем сейчас явно пустующие, которые находились один от другого на расстоянии метров пятидесяти, в пределах прямой видимости… Смутная идея забрезжила у меня в мозгу, и я, не дожидаясь нового вопроса Леси, немедленно спросил Настю:

— Скажите, а кто выбирал коттеджи, где мы будем жить?

Она, кажется, удивилась, что я вклинился в разговор, и повернулась ко мне.

— Вообще-то идея отдохнуть именно здесь принадлежала моему мужу… Но всей организационной работой, в том числе выбором конкретных коттеджей, занимался Саня… Правда, я уверена, что потом Вадим утверждал его решения… А может, и Петя тоже…

Леся явно оказалась недовольна, что я встрял в разговор, и быстренько перетянула одеяло на себя:

— А вообще, как у вашего мужа было на работе?

То ли из-за того, что я помешал ей, то ли от досады на мое воркование с Женей, Леся сформулировала вопрос слишком неопределенно. А может — и на старуху бывает проруха! — она просто устала. Вдова терпеливо переспросила:

— Что вы, Леся, имеете в виду?

— Может, у вашего супруга имелись какие-то проблемы с заказчиками? С государственными органами? С рэкетом? С партнерами по фирме?

Обычно, когда человеку задают несколько вопросов, он начинает отвечать на последний. Настя не стала исключением и проговорила:

— Единственным партнером Вадима был Петя… Они были совладельцами компании… Правда, и нам с Женькой принадлежала — точнее, до сих принадлежит! — определенная доля, но она, скорее, символическая, некий подарок от наших мужей, по пять процентов… Еще десять процентов акций распылены среди коллектива, а у Вадима и Пети основной пакет, по сорок процентов у каждого. Такое распределение отражало существующее положение вещей: все дела на фирме вершили они оба. Точнее, повседневной деятельностью, переговорами, заказчиками, управлением, занимался мой Вадик… А Петина вотчина — идеи, креатив, стратегия… Не знаю, понимали ли это мальчики, — грустно проговорила женщина, — но мы с Женей, со стороны, хорошо видели: они вдвоем образовывали на редкость удачный симбиоз… Один прекрасно дополнял другого… А вот как у фирмы пойдут дела теперь, я не представляю… Боюсь даже загадывать…

Сухарова прерывисто вздохнула. Я глянул на женщину искоса. Глаза ее налились слезами.

Мы шли среди леса по расчищенной автомобильной дороге, по которой ежедневно проезжали от силы три машины. Справа и слева, чуть в глубине, стояли деревянные коттеджи безо всяких заборов. К ним вели подъездные дорожки. Судя по тому, что они были завалены снегом, домики оставались необитаемыми.

— Между Петей и Вадимом все было гладко? — спросила Леся. — Не появилось в последнее время в их взаимоотношениях каких-либо напрягов?

Вдова промолчала. Я глянул на нее. Она, похоже, обдумывала ответ. Потом наконец проговорила:

— Не знаю, надо ли это говорить… Получается, будто я Петьку закладываю… Но все равно я уверена, что он, конечно, не мог убить… просто не способен… Он очень творческий человек и очень ранимый… Знаете, в последнее время Петя, по-моему, стал считать, что его недооценивают… Что он пребывает в тени Вадима, и все лавры, все почести достаются моему мужу, а он, бедненький Горелов, вроде бы в стороне. И Петю начало заносить: дескать, он делает основную работу, все придумывает, а Вадим, мол, только технической стороной занимается, но при этом они считаются равноправными партнерами… По-моему, Петя стал немножко терять связь с реальностью и начал забывать, что без моего мужа фирмы просто бы не было. Заказчиков добывал Вадим, и переговоры с ними тоже вел он, и деньги с них, если кто-то артачился или хотел кинуть, тоже выбивал он. И все непонятки тоже он урегулировал, и на все терки ездил… И если возникала необходимость, он и с налоговой договаривался, и с пожарными, и с прочими проверяльщиками… — Она глубоко вздохнула. — И как теперь Петя будет один работать — не понимаю. Мне кажется, — женщина понизила голос, — он просто не справится. И в глубине души, я думаю, Горелов это хорошо осознает… Поэтому, несмотря на все его взбрыки… На взаимное непонимание… Убить… Нет, он не мог… Да и дружили они лет уж пятнадцать… Такую дружбу тоже мало кто сможет предать…

— А у вас лично с Петром Гореловым были близкие отношения? — вкрадчиво спросила Леся. Вопрос прозвучал двусмысленно и даже провокационно.

— Что вы имеете в виду? — вскинула брови девушка.

— Ну, говорят, вы много ездили, отдыхали все вместе, вчетвером… — неопределенно проговорила юная сыщица.

— Да, мы, обе пары, хранили между собой довольно близкие, дружеские отношения.

— А что-то большее, чем просто дружба, между кем-то из вас было?

Вдова вдруг рассмеялась. Смех ее прозвучал натужно, неискренне, деревянно.

— Глубоко копаете, Олеся, ох, глубоко… Значит, в вашей юной головке и такая комбинация сложилась: я стала любовницей Пети, и мы с ним вдвоем устроили заговор для того, чтобы изничтожить моего мужа?

Леся не ответила, и после паузы вдова продолжила:

— О чем мы вообще говорим? Петя органически не способен кого бы то ни было убить. Он даже муху газетой пришибить не в состоянии, даже мышеловок никогда не ставил, потому что бедненьких мышек жалел… да и я тоже, уж поверьте, своего супруга не убивала… Да и физически не могла этого сделать, я же все время была с вами на горе, вы своими глазами меня видели… Не составляли мы с Петей никакого заговора против Вадика, уверяю вас…

— Я не о заговоре спросила, а об отношениях между вами, — мягко возразила Леся.

Сухарова долго молчала, хмурилась, потом наконец выдавила из себя:

— Не знаю, стоит ли рассказывать, а то вы, может, опять неверно истолкуете… Впрочем, мы уже зашли довольно далеко, и в прямом и в переносном смысле, давайте поворачивать назад к дому…

Впереди, сквозь ели и полумрак полярного дня, светили огни бензоколонки, и по трассе в сторону Рованиеми и Киттиля порой проносились машины. Мы даже стали слышать нарастающий и удаляющийся шум моторов.

Мы развернулись и зашагали заснеженной дорогой назад.

— Когда-то, — задумчиво промолвила Настя, — довольно давно, лет уж семь или восемь назад… Неохота об этом рассказывать, даже вспоминать не хочется… Но я уверена, вы оба порядочные молодые люди и не станете об этом распространяться, и уж тем более не используете нам во вред… Так вот, когда-то, когда мы все вчетвером были гораздо моложе, дурнее, развязнее, случился у нас один эксперимент… Прошу заметить, по взаимному, всех четверых, согласию… Короче говоря, я переспала с Петей. А мой Вадим — с Женей. Вы шокированы?

Краем глаза я заметил, что краска залила Лесино лицо. «Все-таки она девственница какая-то, — подумал я досадливо. — Одно упоминание о свингерстве ее смущает». И, поскольку юная сыщица ничего не ответила (похоже, она была выбита из колеи), Сухарова продолжила:

— Мы хотели новизны. Праздника. И новых ощущений. И мы их получили. И вроде бы освежили свои чувства. Но… Но неприятных эмоций — ревности, гадливости — поверьте, мои юные друзья, — рот Насти скривила грустная полуулыбка, — мы испытали гораздо больше. И подобных экспериментов решили больше никогда в жизни не повторять…

— Вы лично решили не повторять? — вполголоса промолвила Леся.

— В смысле? — Настя холодно подняла брови.

— Я имею в виду, что вы со своим одноразовым любовником Петром могли не продолжать интимных отношений. — Молодая детективщица справилась со смущением и, вероятно, чтобы затушевать его, бросилась обсуждать тонкие вопросы интимной сферы с грацией слоненка: — А ваш супруг и Женя — они повторяли?

Тень легла на лицо вдовы.

— Петя… — задумчиво промолвила она. — Да, Петя… Буду откровенна: он-то хотел, чтобы мы продолжили наш с ним эксперимент… И он мне звонил… Тогда, семь лет назад… Просил о встрече… Но я сказала ему однозначно: нет!.. А вот мой Вадим?.. Оказался ли он таким же стойким, как я? И моя подруга Женя?.. Я часто задавала себе эти вопросы, много думала, но… Теперь это не имеет никакого значения… Да, может быть, Евгения все-таки поддалась на уговоры моего мужа — если они, конечно, были… И, возможно, Вадим с ней даже встречался еще раз… Или два… Или десять… И они обманывали меня… Но… Это все дела давно минувших дней… И Женька по-настоящему не была его любовницей, это я знаю точно, я уверена: не была!.. И потом, — Настя грустно усмехнулась, — какое это отношение имеет к смерти моего мужа? Если вдруг предположить, что Вадим и Евгения и посейчас оставались любовниками — во что я, конечно, не верю! — зачем и кому понадобилось убивать Вадима? — Настя криво усмехнулась.

— Вам. Из ревности, — холодно ответствовала Леся.

— Ой, не смешите меня! — воскликнула Сухарова и вдруг заплакала. Она вытащила из кармана платок, стала утирать слезы. Плечи ее сотрясались. Мы с Лесей стояли рядом, не зная, что сказать.

Когда она наконец успокоилась и мы продолжили свое шествие назад в коттедж, мимо нас пролетел знакомый «Лендровер» — из городка возвращался Петя. Он не остановился подле нас, а поехал прямо к дому.

Леся спросила Сухарову:

— А почему Горелов сегодня такой странный?

— Петька-то? — Настя отплакалась и выглядела совершенно успокоенной. — А что в нем странного?

— Ну, он все время был такой живой, остроумный… А сейчас какой-то заторможенный…

— Думаю, Женька напоила его чем-то успокаивающим. Петька всегда очень переживает, когда в жизни случаются всяческие стрессы. Он и тогда-то, — я понял, что под «тогда-то» Настя имеет в виду времена их сексуальных экспериментов, — три ночи не спал — мне Женька потом рассказывала… А уж теперь… У него, можно сказать, лучший друг погиб, партнер… Наверно, Женя его каким-то транквилизатором затормозила…

— Снотворным?

— Не знаю, она ведь врач по образованию — правда, не практиковала никогда, — но уж в транквилизаторах разбирается…

Вскорости мы подошли к дому, и Настя спросила:

— У вас ко мне есть еще вопросы?

— Пока нет, — ответствовала Леся, — но если будет нужно, — мне показалось, что она хочет сказать: «Мы вас вызовем», однако девушка переформулировала, — то я снова к вам обращусь.

— Велкам, — проговорила Сухарова.

Петр стоял на крыльце — похоже, поджидал нас. Настя переключилась на него:

— Петь, давай еще раз сгоняем в город, в полицию. Я хочу узнать, когда и как мы сможем забрать тело Вадика. — При этих словах лицо творческого директора Горелова исказила мучительная гримаса. — И как его везти потом на родину. А вы, — обратилась она к нам с Лесей, даже почему-то скорее ко мне, чем к Лесе, — можете пока поговорить тет-а-тет с Женей.

— Давай поедем, — безразлично ответствовал Насте Петр. Его лицо теперь казалось безжизненным и бесстрастным.

— Только я сяду за руль, ладно? — мягко попросила Анастасия. — Не хочу, чтоб ты, Петька, меня куда-нибудь втемяшил.

Петя почему-то покраснел, однако с подчеркнутой индифферентностью пожал плечами.

Настя залезла за руль «Лендровера». Петр поместился рядом. Взревел мотор, пахнуло выхлопом (в здешних чистейших местах аромат отработанных газов, даже от одной машины, казался нестерпимым), и они отбыли.

— Ну и шведская семейка, — неодобрительно прошептала, глядя им вслед, Леся.

— Для Москвы обычное дело, — небрежно бросил я, стараясь уколоть ее, провинциалку, и небрежностью тона, и привычностью (для меня) свободных столичных нравов.

— Ну и очень плохо, что обычное, — брезгливо проговорила девушка.

На крыльце мы были одни — и одни, казалось, во всей вселенной.

— Кстати, Леся! А помнишь ли ты о том, — сменил я тему разговора, — что согласно нашим с тобой изысканиям, все, о чем говорится в этом домике, кто-то прослушивает? И записывает?

— Ой, забыла! — воскликнула девушка. Простосердечным признанием своей оплошности она стала мне как-то ближе.

— Интересно бы знать: кто нас слушает? И зачем?

— Да, — подхватила Леся, — а еще хорошо бы добыть запись вчерашних разговоров: что здесь творилось в момент убийства.

— Ну, убивали же не здесь, а в другом домике.

— Все равно: мы бы знали, кто в момент убийства точно находился здесь, у кого стопроцентное алиби.

— Убийца может свой голос (как свидетельствуют детективные романы) заранее записать на пленку, — возразил я, и опять сыщица со мной согласилась:

— И правда… — А потом вскинулась: — А давай пойдем посмотрим на прослушку. И… И, может, снимем ее?

— Я думаю, самое время.

Проваливаясь в снег, мы обошли дом. Ключ от щитка висел на месте. Я отпер распредустройство.

Коробочки внутри не оказалось. Девушка чуть не носом в щиток залезла, забыв о собственной боязни электричества и презрев технику безопасности, все осмотрела и нервно усмехнулась:

— Сняли.

Она стала осматривать снег, ведущий в лес. Новых следов на нем не обнаружилось: все та же вспаханная полоса. Но тот, кто снимал подслушивающее устройство, вполне мог пройти по ней, а потом опять закидать — допустим, саперной лопаткой — собственные следы.

— Знать бы, кто ее утащил, — сквозь зубы протянула девушка.

— Одно из двух, — заметил я, — либо тот, кто ставил, либо тот, на кого ее ставили…

Леся с долей сарказма подхватила:

— А мог — любой третий, случайно ее заметивший…

— А может быть, ее поставил — а потом, когда совершил свое черное дело, убрал — сам убийца?

— Может, и так. Знать бы, зачем.

— Ну, например, для того, чтобы быть уверенным: ненужные свидетели — в доме. Они не появятся внезапно в том коттедже, где происходит убийство.

— Молодец, Алябьев, — слегка высокомерно похвалила меня Леся. — Умеешь логически мыслить.

— А у меня всегда по математике пятерка была. Даже и по высшей математике…

— Тогда реши хотя бы одно уравнение из целой системы со многими неизвестными: кто и зачем поставил «жучок»?

— Не могу. Не понимаю, — развел я руками. — Сам голову ломаю: зачем ее поставили, для кого, какая связь с убийством…

— Если ты думаешь, — призналась Леся, — что понимаю — я, то глубоко и серьезно заблуждаешься… — Она кивнула на щиток: — Закрывай!

Мы вернулись к крыльцу. Отряхнув с ботинок снег, вошли в дом.

Женя Горелова лежала в своей спальне в той же позе: больная нога на спинке кровати, в руках книжка Льосы. Однако мысли ее, казалось, витали далеко от латиноамериканских страстей. Увидев нас, девушка приветливо улыбнулась.

— Можно с вами поговорить? — немедленно взяла быка за рога Леся.

— Можно, — улыбнулась она. — Если только ваш очаровательный спутник отнесет меня к месту беседы.

— Да не утруждайте себя! — воскликнула следовательница. — Я сяду сюда, на кровать, если вы позволите.

— Нет уж, супружеская спальня не место для допросов.

Женя села на кровати, притом ее халатик задрался гораздо выше коленей, обнажив стройные, загорелые бедра. Я подал ей руку, помогая встать.

— Не так, — покачала она головой. — Вы парень мощный, мои пятьдесят один килограмм как-нибудь выдержите. Присядьте. — Я исполнил ее команду. — Теперь хватайте.

Я подхватил девушку на руки, встал. Тело ее оказалось теплым и упругим. И, она не соврала, совсем не тяжелым.

Леся безо всякого удовольствия смотрела на Женю в моих руках.

Горелова обвила мою шею. Запах ее свежевымытых волос ударил мне в голову. У меня даже рефлекторно, совсем безо всякой связи с головным мозгом, немедленно откликнулся низ живота… Впрочем, стоп! Вряд ли моя физиология интересна широкому кругу читателей… Евгения кокетливо воскликнула: «Сто лет меня не носили на руках, как приятно!» А у меня возникла шальная мысль: может, мне закрутить роман — чтобы каникулярное время даром не пропадало — с этой чужой женушкой? А почему нет? Она на десять лет меня старше, ей тридцать семь, мне двадцать семь — но об этом я знаю только потому, что паспорт ее в посольство таскал. Выглядит Горелова гораздо моложе — на тридцать и выглядит. И еще она просто красива! Эти волоокие глаза, пухлые губы… И потом, от тридцати до сорока — самый замечательный возраст для женщины. Еще хороша собой, но уже и опыта полно, и не боится ничего, и подрастеряла романтические иллюзии. Муж ее, этот Петя, настоящий хлюпик, да и надоел он ей, по-моему… К тому же один раз она ему уже, как нам стало достоверно известно из разговора с Настей, изменяла, а где раз, там и два, там и много, много раз… А то ведь Леська продолжает вести себя со мной, как Снежная королева. Создается впечатление, что сыск для нее гораздо интереснее, чем секс. Ну, и будет ей наука…

Все эти идеи пронеслись у меня в голове в долю секунды — ведь когда мужчина ощущает напряжение в определенном месте, думать он может только о сексе. Мыслей, в основном околопостельных, враз возникает множество, в мозгу они пролетают быстро, и решения принимаются мгновенные.

Я бережно опустил Женю на лавку у обеденного стола, а она ласково потрепала меня за волосы. Надо, надо навести к ней мосты — хотя бы для того, чтобы досадить хладнокровной Леське!

Девушки — создания чувствительные, даже столь юные и провинциальные, как Олеся Максимовна, и потому она сразу разобрала искру, проскочившую меж мною и Евгенией. Похоже, поэтому и допрашивать Горелову начала в жесткой манере.

— Скажите, какие отношения связывали вас с покойным?

Женя по складам, словно пробуя слово на вкус, повторила:

— Свя-зы-ва-ли?.. От-но-ше-ния? — В этом повторе, отчасти глумливом, прозвучало нечто высокомерное по отношению к Лесе. Через минуту Женя вроде как нашла формулировку: — Отношения — дружеские. Так и запишите, Иван, — кивок в мою сторону, иронический тон, — меня с гражданином Сухаровым связывали теплые, дружеские отношения.

Она улыбнулась мне. Женя, кажется, набивалась мне в сообщники. И сейчас я не противился этому. Кажется, в тот момент нас объединило одно желание: позлить слишком уж заносящуюся юную Лесю.

Но сыщица, казалось, не заметила ниточки взаимопонимания, протянувшейся от меня к допрашиваемой. Она вперилась в Горелову:

— А в интимной связи вы с Вадимом состояли?

Хватка и бесцеремонность Леси порой поражали меня.

В ответ Женя пропела:

— Это вам сказала На-а-астя… — Голос ее прозвучал укоризненно. — Моя подруга все никак не может нам всем, включая самое себя, простить того эксперимента… То, что случилось, до сих пор еще задевает ее… И потому она болтает о происшествии направо-налево… Вербализация негативного жизненного опыта с целью смягчить связанные с ним переживания….

— Значит, вы признаете, что у вас четверых, включая и убитого, имелся этот негативный опыт?

— Деточка, — свысока усмехнулась Женя, — да такой (или иной) опыт имеется у каждой первой супружеской пары. Вы что, думаете, я была единственной, с кем Вадим изменял Насте? А Настя — единственный опыт, — последнее слово она опять произнесла саркастически, — в жизни моего Петра? Держи карман шире!.. Конечно, они ни о чем не распространялись, они же настоящие мужчины, но эти, блин, запахи чужих, и весьма дешевых, духов… возвращения под утро… губная помада на воротнике… засосы на шее… Вы что, деточка, не знаете, что каждая женатая москвичка знакома с этими милыми мелочами? И чем ее муж успешнее, чем больше зарабатывает денег, тем лучше знакома… И все эти их мужицкие разговоры… Про хороший левак, что укрепляет брак… Эти их совместные командировки… Всегда вдруг неожиданные… Вечерние звонки… «Мы с Вадимом, — передразнила она мужа, — срочно выезжаем в Питер, да, самолет уже через полчаса, вернемся через пару дней…» Если вы думаете, деточка, что окольцуете хорошего парня, — Горелова по-прежнему адресовалась к Лесе, но при этом послала выразительный взгляд в мою сторону, — а он будет вечно хранить вам верность, то имейте в виду: дудки! Он будет вам верен в одном случае: если будет безработным и безденежным. И станет сидеть на вашей шее!

Если Евгения хотела смутить Лесю (а она, безусловно, преследовала эту цель), то она своего добилась. Однако юная сыщица умела держать удар. И была упорной. Да, та смутилась, рассердилась, покраснела, но после секундной паузы подвела черту под монологом Гореловой фразой из лексикона милицейских протоколов:

— Значит, ваш муж изменял вам. А вы — ему. В том числе с Вадимом Сухаровым.

— Вывод неправильный! — окрысилась Женя. — Да, бывало, Петька мне изменял. Но в том не было ничего серьезного. А вот я ему — за исключением того злосчастного случая с Вадимом — была верна. Вы хорошо меня поняли?

Я ни капли не поверил в Женькину почти что безупречную верность, да и Леся, кажется, тоже. Однако спрашивается, какое отношение имели ее прошлые измены, действительные или мнимые, к преступлению? Вот если бы у них сейчас была с Вадимом страстная любовь-морковь… Тогда я еще б поверил, что она его убила, — чего только человек не сделает от любви и ревности… Хотя… Как Женя могла — чисто физически? Она ведь без посторонней помощи еле ползает. Как она могла обуться и по льду, по снегу, добрести от своего домика до нашего? Убить Сухарова и вернуться обратно?

Может, тогда Вадима замочил Петр? Мотив — опять-таки ревность. Я припомнил, какими довольными и раскрасневшимися выглядели наши инвалиды Вадим с Женей, когда мы в новогоднюю ночь вернулись к ним из городка…

Кстати, у Петра имелась и гораздо более мощная мотивация для того, чтобы расправиться со своим старшим партнером. Бизнес. Горелову (об этом и Настя нам говорила) надоело пребывать на вторых ролях. Он хотел стать первым — и единственным. Я сразу заметил, что его и Сухарова связывает полудружба-полувражда, полусоперничество-полувосхищение, чувства, которые часто возникают между мужчинами, особенно когда они работают вместе… И Петр не раз бросал на старшего партнера злобные взгляды… Но порой — и влюбленные, восхищенные… Питательный бульон, в котором может созреть убийство… Плюс роль катализатора сыграла застарелая ревность Горелова к Сухарову. И еще — деньги, ведь теперь, после убийства, фирма, скорей всего, окажется в руках Петра.

Да еще Петр по жизни какой-то неадекватный. Я вспомнил разговор Насти с Женей, который я нечаянно подслушал в день приезда. Они, помнится, толковали о какой-то болезни Горелова. Да и сам Петр проявил себя во всей красе, когда сидел сегодня утром за столом нечесаный, нездешний, заторможенный… Нет, если бы кто-то объявил тотализатор, то я бы поставил на то, что убийца — Горелов…

А Леся тем временем продолжала допрашивать его супругу.

— Что делали вы — и ваш муж — вчера во время убийства?

— То есть с двух до четырех дня? — уточнила Женя, Лесе не удалось ее провести на такой мякине.

— Именно.

— Да я ведь все уже рассказала.

— А мне кажется, что вы не были до конца откровенны.

— Вас интересуют детали? — саркастически улыбнулась красавица Горелова.

— Да, если вам не трудно.

Женя разозлилась или просто сделала вид.

— Раз вас интересуют подробности, — голос ее звучал холодно, — задавайте конкретные вопросы.

— Вы позвонили своему мужу, когда он катался, около часа дня. Зачем?

— Звала его домой обедать.

— Именно обедать? Или по какой-то другой причине?

— Как вы догадались, Холмс! — высокомерно улыбнулась Женя. — Да, вы, Лесечка, правы. Я звала Петю не только пообедать, но и заняться со мной любовью. Поэтому он довольно быстро прилетел.

— Спасибо за откровенность.

— В котором часу он пришел?

— Что-то около половины второго.

— И?..

— Мы действительно пообедали. А потом в самом деле занялись сексом. — Женя послала в мою сторону мимолетную улыбку, как бы извиняясь передо мной, а дальше обратилась прямо к Лесе (по-моему, ей доставляло удовольствие выбивать девушку из колеи): — Мы с моим супругом хорошо провели время. Даже моя нога не могла нам помешать. Есть, знаете ли, такие позиции… Впрочем, не буду вас, деточка, развращать… Да, нам с ним было неплохо… Мы даже улетели с ним в обнимку, заснули на полчасика…

Если вы думаете, что откровенность Евгении охладила меня, вы заблуждаетесь. Наоборот, она только подогрела мою зарождающуюся страсть. Есть сорт женщин, в чьих устах истории собственных похождений звучат возбуждающе. А может, это я принадлежу к тому типу мужчин-извращенцев, которые от подобных рассказов заводятся?

За своими фантазиями я чуть не прослушал следующий вопрос Леси:

— Значит, второго января, с четырнадцати до шестнадцати часов Петр неотлучно находился вместе с вами?

— Да, — твердо проговорила она.

— Все время рядом с вами? — еще раз, настойчиво переспросила девушка.

— Да, — ответствовала Евгения, однако во второй раз голос ее дрогнул, прозвучал почему-то не столь уверенно.

— А что у Петра со здоровьем? — круто сменила тему разговора молодая следовательница.

— А что у него со здоровьем? — переспросила Женя.

— Сегодня он выглядел как-то довольно странно…

— А вы как хотели? — усмехнулась Горелова. — У Пети погиб друг. Самый близкий друг, несмотря ни на что. Партнер. Напарник. Конечно, мой муж переживает. Очень переживает. Тем более что Петя человек творческий, а значит — весьма ранимый и впечатлительный…

— И поэтому вы даете ему транквилизаторы?

В чем нельзя было отказать Лесе, так это в умении называть вещи своими именами и задавать неожиданные вопросы.

— Откуда вы знаете?.. Ах да, Настена… Что-то уж слишком она разболталась… Ну, да, он порой принимает таблетки — и что? Почему бы нет? Что в том плохого?

— Ровным счетом ничего, — улыбнулась молодая следовательница. Она, кажется, именно сейчас вдруг ощутила свое преимущество над Гореловой. Ведь в начале их разговора Женя здорово выбила у нее почву из-под ног и своим кокетством со мной, и весьма вольными речами. — Итак, у вашего мужа на время убийства имеется стопроцентное алиби, которое подтверждаете вы; а у вас — соответственно, алиби, которое, естественно, подтвердит ваш муж.

— И нога, — улыбнувшись, заметила Женя.

— Что — нога? — не поняла (или сделала вид, что не поняла) Леся.

— Я со своей ногой никак не смогла бы доковылять до домика Вадима. И вернуться обратно. Моя левая даже в тапку не лезет — не говоря уже о ботинках.

— А мы вас и не подозреваем, — любезно вклинился я.

— Вы меня этим очень тронули, — с ехидцей проговорила Горелова. А потом добавила, уже обращаясь к нам обоим, нормальным тоном: — Извините, ребята, я устала. И не принимайте близко к сердцу то, что я вам наговорила. У вас, я уверена, все будет хорошо.

— Я, думаю, Женя, это не ваше дело, — мягким голосом, но со стальными глазами ответствовала Леся.

— Конечно, не мое, — лукаво улыбнулась Женя. Глаза ее сверкнули в мою сторону.

…Мы с Лесей вышли на крыльцо. Полярная ночь уже вступила в свои права. Темнота, низкие облака, пробивающийся сквозь них свет луны.

Я чувствовал себя опустошенным после столь долгих, сложных разговоров. Да и у Леси черты лица заострились, легли под глазами синие тени. Вдруг она пробормотала:

— Чашка…

— Что? — не понял я.

— Когда я вернулась сюда в день убийства, я ведь Гореловых действительно разбудила… Или они только что встали… Оба были в халатах… И такие, знаешь… Довольные, раскрасневшиеся…

— Значит, действительно трахались! — бодро воскликнул я.

— Вы все об одном… Вот ты с этой Женей два сапога пара: чокнутые на сексе…

— А ты? — игриво вопросил я.

— Я к нему равнодушна, — отрезала Леся. — И говорю я не об этом… тьфу, чуть не сбил!.. Я о том, что в мойке в тот момент стояла чашка… Одна-единственная…

— Ну и что? — пожал я плечами.

— Здесь, в коттедже, как и в вашем, имеется посудомоечная машина, — начала рассуждать девушка. — Обычно всю посуду составляют сразу в нее. И после вчерашнего совместного обеда Гореловы убрали грязную посуду в машину. Или, может, они не обедали вовсе?.. А вот единственную чашку почему-то оставили в мойке.

— Подумаешь, — я опять дернул плечами. — Забыли. Или пили воду во время или после сексуальных экзерсисов.

Мне показалась, что Леся сегодня перетрудилась, потому и придает значение глупым, не имеющим отношения к делу мелочам. Девушка словно прочитала мои мысли:

— Ну и устала же я сегодня… Слушай, давай для разрядки, прошвырнемся по освещенной трассе? Километров семь-восемь? А на обратном пути впечатлениями от допросов поделимся…

Но мне, признаться, за сегодняшний день Леся с ее властным характером и постоянным давлением на опрашиваемых поднадоела. И меня совсем не грела перспектива по новой пережевывать в ее обществе обстоятельства убийства.

Я покачал головой:

— Знаешь, Леська, я лучше на гору пойду. На доске поношусь.

Разделить свое общество я ей не предложил.

— Ну, как знаешь, — сухо промолвила она. Однако я заметил, что мой отказ ее задел.

…Не помню, писал ли я, что здесь, на горе, полным-полно русских. А в баре «Гондола», куда я зарулил уже вечером, изрядно накатавшись, и вовсе слышалась одна родная речь. Наверное, тому виной был наш национальный характер. Тут я не только любовь к горячительным напиткам имею в виду. Ведь наш человек, как известно, долго запрягает. И если представители других, более дисциплинированных, наций обычно выходили на трассы сразу же, как открывались подъемники, то есть в десять утра, практически затемно, то россияне (по нашей компании сужу) припаздывали. Стартовали в полдень, а то и позже. И к шести– семи вечера, когда дисциплинированные англичане, финны и разные прочие шведы укатывались вусмерть и расползались по коттеджам и апартаментам отлеживаться, наши только начинали зажигать.

Я сидел за стойкой и потягивал глинтвейн, когда ко мне подошли трое мощных, бритоголовых молодцев российских кровей. Когда бы подобные будки подвалили в столичном баре, я бы, не скрою, напрягся. Но здесь, на вольном шенгенском воздухе, почему-то казалось, что ничто криминальное мне не грозит, поэтому я совершенно спокойно поднял на них глаза.

— Слышь, земляк, — спросил у меня первый, — это у вас там мужика замочили?

Я никаких подписок о неразглашении не давал, поэтому кивнул:

— У нас, — и лишь подивился, сколь стремительно разлетаются слухи, даже если живешь в лесу в отсутствие всяческих средств массовой информации.

— Пойдем выйдем, побазарим, — предложил второй, и тут я все-таки слегка вздрогнул, потому как конструкция «пойдем выйдем» в устах двухметроворостого шкафа обычно не сулит ничего хорошего.

— Да ты не бэ, — добавил третий, — терок не будет, побазланим просто.

Что мне оставалось делать? Я вышел из бара вслед за ними на снег, освещенный мощными прожекторами. В голове вдруг сама собой возникла фраза: «Пьянящий воздух свободы сыграл с профессором Плейшнером злую шутку». На всякий случай я не стал сильно удаляться от дверей и постарался не поворачиваться к бритоголовым спиной. Вдобавок заприметил воткнутую в снег забытую кем-то лыжную палку — хоть будет оружие, если разговор вдруг перейдет в махалово. Ясно, что у меня одного против троицы шансов победить ноль целых ноль десятых — но, может, до приезда полиции продержусь?

— А того мужика, что замочили, ты знаешь? — спросил первый шкаф.

Мне подумалось, что подобных, почти карикатурных, персонажей в Москве я уже давно не встречал. Наверное, ребята родом из близлежащей к Лапландии Мурманской области. А может, из Кировской или из Коми. К ним в провинцию столичная мода на респектабельность пока не дошла.

— Да, знаю.

— А кто он?

— Мужик как мужик, — пожал я плечами. — Директор фирмы.

Мне показалось, что парни со значением переглянулись.

— Этот? — первый пальцами-сосисками вытащил откуда-то из-за пазухи фотографию. На ней был изображен Вадим, причем снимок сделан совсем недавно, уже здесь, в Лапландии, да еще, похоже, скрытой камерой. Не глядя в объектив, Сухаров бодро шел в своем пижонском ослепительно-белом горнолыжном костюме, вскинув лыжи на плечи, а на заднем плане виднелся подъем на тутошнюю гору.

— Да, он, — подтвердил я. — И что?

— Передай своим, что мы тут не при делах, — молвил второй.

— Кому «своим»? — переспросил я. — При каких «делах»?

— Ваньку не валяй, — строго сказал первый.

— Мы за бабу-дуру не отвечаем, — заметил третий.

— Как хотите, пацаны, но я ни фига не понимаю, — сказал я решительно. Они переглянулись.

— Расскажите толком, по порядку, — попросил я.

И они рассказали. Если опустить нецензурщину, служащую связующими словами и средством выражения негативных эмоций (а она заняла по объему едва ли не половину рассказа), картина вырисовывалась следующая.

Однажды, а конкретно, тридцать первого декабря, днем под Новый год, первый из них (его звали Володей) склеил в баре девку-москвичку. Баба была сочная, добрая, на контакт пошла с охотой. Но когда дошло до дела и Володя конкретно предложил сниматься с якоря в баре и шхериться в его номер, вдруг началось натуральное динамо.

Динамо получилось не простое, а с вывертом. Девка стала просить Володю, для начала, разобраться с одним мужиком. Сказала, что тот москвич и тоже отдыхает здесь. Предъява у нее к нему была такая: он ее сильно обидел, и она желает с ним поквитаться. Нет, замочить не просила. Но вот отметелить — да. Руку-ногу сломать. Почки там, типа, отбить. Или чтоб он половины зубов недосчитался. Или, к примеру, глаза. А вот когда, сказала девка, Вова ее условие выполнит, она и в любовь с ним поиграет, да еще и заплатит — тысячу швабриков. Ну, он послал ее, конечно. Кругом девок нормальных, без закидонов, полно.

— А она, эта девка, сказала, как ее звать? — спросил я.

— Сказала. Светкой.

Вот это да!.. Неужели наша заполошная, восторженная Светка заказала Вадима? Причем попыталась найти исполнителя в лице качка-провинциала в баре? Что-то не похоже на студентку-юристку… Да и с какой стати она вдруг окрысилась на Сухарова?

— Ваша баба? — спросил у меня второй. — Знаешь такую?

Я пожал плечами.

— Ваш Володя ж у нее документов не спрашивал, правда? Назваться Светой любая могла.

Братки переглянулись и молчаливо со мной согласились. Однако история на том не кончалась. Володя продолжил свой рассказ.

Вчера эта девка, с понтом Света, утром снова появилась в том же баре и как ни в чем не бывало возобновила хиханьки-хаханьки.

— Вчера? — перебил я. — А во сколько?

— С самого утряка, — заметил Вова, — часов в двенадцать, я первый сюда зарулил, никого наших еще не было.

И после третьего коктейля эта с-понтом-Света опять завела все тот же базар, что хочет проучить мужика, который ее, типа, обидел. А он, Володька, в этот раз сделал вид, что повелся на предложение прибабахнутой москвички. Решил с ней поиграть. «А что, — спрашивает, — за мужик, кого ты хочешь отметелить? Как звать, как выглядит?» Она ему фотку и предъявила. «Где его найти?» — «А он, — говорит девка со смехом, — у нас из коттеджа не выходит». — «Тебя, что ль, боится?» — «Не, — скалится она, — он у нас лежачий. Нога у него сломана». — «Ты ему, что ль, сломала?» Та ржет: «Может, — говорит, — и я, да только мне этого мало».

Короче, Вова прикинулся, что готов заказ москвички выполнить. Для смеха и чтоб попутно девку на секс все-таки развести. «Поехали, — грит, — покажешь, где дом, в котором мужик отдыхает». Сели они с киской в его тачилу и отправились смотреть на больного.

— Во сколько это было?! – не удержался от восклицания я.

— А ты че, хочешь меня финским крысоловам сдать? — подался ко мне Володя. Выглядело довольно устрашающе.

— Нет, думаю, может, ты настоящего убийцу видел. В окрестностях домика. — Голос у меня в тот момент не дрогнул, хотя вполне мог бы.

— Я. Никого. Не видел, — раздельно и очень внушительно молвил гоблин.

По его хмурому лицу, а также по серьезным фейсам его спутников я понял, что даже если он заметил вчера что-то неладное близ Вадимова коттеджа, мне точно не скажет.

— И упаси тебя бог здешним мусорам о Володьке барабанить, — предупредил второй стриженый. От его угрозы потянуло холодком. Ледяным таким, могильным.

— Я все понял, — насколько мог спокойно ответил я. — Но мы сами, в своей компании, хотим разобраться, кто Вадима грохнул.

— Это НЕ Володька, — внушительно проговорил второй.

— Я это понял, — повторил я. — Иначе вы бы мне ничего не рассказывали, правда?

Гоблины переглянулись. Мой ответ, кажется, устроил их.

— Но ты мне главного не сказал, — с усмешкой обратился я, осмелев, к Володе. — Тебе эта баба наша в конце концов дала?

— А ты что, сам на нее поддрачиваешь? — гыгыкнул стриженый. — Может, дала, а может, и взяла– тебе что за интерес?

— А коттедж Вадимов она тебе как показала?

— Из окна тачилы. Мы мимо проехали. И еще сказала: будешь его метелить, в конце произнеси одно слово: «Марфа».

— Марфа? А что это значит?

— А я знаю?

— И что дальше было?

— Много вопросов задаешь, — предупредил Володя. — Я ее высадил на трассе, у бензоколонки.

— Как плечевую, — хрюкнул второй гоблин.

— Да, как плечевую, — подтвердил с ощутимым презрением Володя. — Времени было полтретьего. Мочить я, само собой, никого не собирался. И дура эта ваша московская мне настошиздила.

Господи, подумал я, неужели эта якобы Света — одна из наших девчонок? Кто из компании мог вчера, в день убийства, прийти в бар «Гондола» около двенадцати? И тусоваться с мордоворотом до полтретьего? В то время Леся и Анастасия Сухарова катались вместе со мной на горе, я их видел неотлучно, собственными глазами. Может, пришла мне в голову странная мысль, то была Женя?

— А баба сильно хромала? — спросил я Володьку.

— Хромала? — он уставился на меня, словно я заподозрил его бог знает в каком извращении.

— У нее была повязка на ноге? — переформулировал вопрос я.

— Нет, девка ровная, — категорично отверг эту версию мой информатор.

Может, то была Стелла? Но Стелла вчера находилась в Рованиеми — впрочем, это с ее слов и со слов ее мужа, странного человека Родиона… Никто ведь пока не проверял, где они на самом деле обретались… А может, Валентина? На что только не бывает готова женщина, чтобы обеспечить собственное благополучие! А у нее и мотив убойный: замочить Вадима, чтобы тот оставил в покое ее проворовавшегося мужа… Любопытный поворот… Валентину я как раз вчера не видел… Хотя представить эту ледышку кокетничающей с бандюганом чрезвычайно трудно. Значит, остается и в самом деле Света? Она как раз где-то в половине двенадцатого исчезла из моего поля зрения… И на Лесином допросе насчет своего алиби говорила неубедительно.

Может, эта Света (или лже-Света, кто б она ни была!) делала заказ не только мордовороту Володьке, но и кому-то еще? И этот кто-то второй оказался тупее (или жаднее) моего собеседника и заказ исполнил? Да не просто исполнил, а перестарался? Не зубы выбил Вадиму, а вовсе жизни его лишил?

А может, дамочка вообще посторонняя? И при чем здесь, спрашивается, какая-то Марфа, о которой надо было сказать избитому Вадиму?

Или, может, Света (или та, что скрылась под ее именем) не дождалась помощи и решилась на преступление сама? Выйдя в половине третьего из бандитской машины на бензоколонке, она запросто могла дойти до нашего коттеджа и убить Вадима.

Мысли об этом пронеслись в моей голове молнией. Адреналин, что ни говори, ускоряет мозговую деятельность. А адреналина, чего там греха таить, при одном виде гоблинов мой организм произвел немало.

— Не знаю я никакой Марфы, — вслух проговорил я. — Да и Светы в нашей компании нет, — зачем-то соврал я. — А ты узнать эту девку-заказчицу сможешь? — обратился я к Володе.

Тот оглянулся на второго (он у них, кажется, был за главного), получил молчаливое согласие и молвил:

— Без базара.

Я предложил:

— Давайте я притащу вам завтра фотки наших девиц, а вы покажете, есть среди них та самая, кто Светой назвалась?

Гоблины переглянулись. Мне показалось, что им эта идея не очень понравилась. А может, они просчитывали, чем она грозит им лично.

Я слегка надавил на Володьку:

— Почему б тебе не сдать ее-то? Пусть за базар ответит. Мы сами с ней разберемся. Вы-то, ясно, по-любому не при делах.

Нехотя, но гоблины согласились.

— Давайте завтра здесь же, с утра? — предложил я.

— В час, — безапелляционно молвил Володя.

— Хорошо, в час.

Я хотел сказать им спасибо, но все трое развернулись и, не прощаясь, отвалили. Вежливость для них, видимо, являлась синонимом слабости. Мне почему-то вспомнилась песня: «Пожалуйста, извините, — с усмешкой они говорят».

Бритоголовые завернули за угол бара. Вокруг сновали люди: докатывались с горы на лыжах и на досках, шествовали к подъемнику с лыжами и досками на плечах. Прожекторы, освещающие склон, превращали полярную ночь в электрический день. Однако стоянка автомашин располагалась в длинной тени, отбрасываемой «летающей тарелкой». Гоблины исчезли в сумраке.

Я последовал за ними. Кстати, стоит задуматься и над другим фактом, довольно любопытным: а почему братаны решили обо всем рассказать?

Ответ пришел мне в голову сразу. Гоблины запросто могли подумать: а вдруг мы, и покойный Вадим в том числе, — серьезные люди? Правда, если судить по понтам и по одежке, мы вроде на авторитетов не тянем, но кто знает, сейчас в столицах вроде деловые и одеваются, и ведут себя беспонтово: мода, типа, такая. Или (подумали мордовороты) вдруг за нами какие-то большие люди стоят? И вот случилось убийство. Что произойдет дальше (в представлении мурманских, петрозаводских — или какие они там — братков)? Большие люди (якобы стоящие за нами) или наши друганы начнут разбираться. И вдруг выяснят, что они, мои собеседники, причастны к убийству! Им Вадима заказывали! А ведь следствие будет вести не прокуратура. Долгих разговоров не будет — завалят прямо здесь и в снег закопают… Поэтому братаны решили подстраховаться. Поспешили донести до нас, что они не при делах, и перевести стрелки на мифическую Свету.

А почему они, из всей нашей компании, решили слить информацию именно мне — тоже понятно. По всем внешним приметам, за главного у нас теперь серьезный человек Родион. Но прежде, чем беспокоить пахана, надо сперва, по понятиям, кинуть маляву через — ну, шестерку не шестерку, но через молодого. А ведь я в нашей компании и по виду, и по возрасту, увы, самый молодой. Потому они на меня и вышли.

Однако самый главный вопрос: что за Света, которая столь глупо и бездарно заказывала Вадима? Впрочем — почему глупо и бездарно? Заказ-то тем не менее выполнен. Даже, так сказать, перевыполнен. Не телесными повреждениями средней тяжести отделался Сухаров, а погиб.

Итак, допустим, мои собеседники не врут. А иначе зачем было все рассказывать мне? Следовательно, они ни при чем. Значит, при чем — другие…

Об этом я думал, следуя за гоблинами к стоянке. Они, слава богу, не оглядывались. Наблюдая за братками, я, пригнувшись, перебегал от машины к машине. Вскоре бритоголовые оказались довольно далеко от меня. И тут как раз начали грузиться в авто. С того расстояния, на котором я оказался, я даже марки рассмотреть не мог. Однако потом они включили фары, вырулили на дорожку меж машин, и я увидел тот самый джип, что сегодня проезжал по дорожке мимо нашего коттеджа. Стало ясно, кому он принадлежал и зачем они нас сегодня днем рассматривали.

Одной загадкой стало меньше.

…Но когда я возвращался домой, то, словно по закону сохранения таинственности, еще одна загадка прибавилась. Я, с бордом на плече, шагал по снежной аллее и издалека увидел, что рядом с крыльцом нашего коттеджа маячат два силуэта. Двое мужчин беседовали — причем даже издалека, не слыша слов, по одному только положению тел и по жестикуляции я совершенно точно понял, что разговор носит драматический характер. Еще через пару шагов я опознал спорящих. Одним из них оказался мой дружбан Сашка, вторым — Петр Горелов. Саня в чем-то убеждал Петю. Тот явно не соглашался, делал категорические протестующие жесты. И чем сильнее наседал мой приятель, тем решительнее отказывался Горелов. Подобный диалог был странен сам по себе: ведь Петя, как ни крути, начальник Сани. Он — творческий директор, Сашка — зам главного финансиста. А тут мой румяный друг, напротив, наседает на руководителя. И тот, похоже, оправдывается. Жаль, слов я не разбирал, и — Леська, что ли, заразила меня сыщицким азартом? — решил незаметно подобраться поближе. Я стал держаться края дороги, куда падало меньше света. Но проклятый снег! Да и я оказался совсем не следопытом — кожаным чулком. Наст предательски скрипнул, спорящие одновременно повернули головы, увидели меня — и тут же Петр нахмурился, опустил голову и как-то быстро, бочком-бочком ретировался по дороге в сторону своего домика. Мне удалось услышать лишь одну его реплику: «Чушь это собачая, и не было этого никогда!..» И ответ Сани, довольно угрожающий: «До завтра тебе время подумать!..»

Я подошел к Саньке. Тот широко раскрыл руки мне навстречу:

— О, кого мы видим!

По его смущенному лицу я понял, что их разговор с Петром совершенно не предназначался для чужих глаз и ушей. Я не сомневался, что мой друг уйдет от ответа, однако спросил — хотя бы для того, чтобы отследить его реакцию:

— О чем вы тут с Петькой перетирали?

— А, рабочие моменты!.. – отмахнулся Саня.

— Какие рабочие моменты на каникулах? — не отставал я. — Да еще назавтра после убийства?

— Тебя что, Леська опером назначила? — окрысился мой приятель.

— Ага, наша служба и опасна, и трудна, — усмехнулся я.

— Я и гляжу: вынюхиваешь тут… Забесплатно? Или она гонораром обещала поделиться?

Я был злой, потому что неевший, да и беседа с гоблинами заставила понервничать, поэтому у меня появилось огромное желание в ответ на Санькину провокацию засветить ему плюху. Однако я сдержался. Нам еще жить в одной комнате, к тому же лихая рубка на встречных курсах вряд ли поможет мне выведать, о чем шла речь у моего другана с Гореловым. И я свернул тему и довольно миролюбиво поинтересовался:

— А где весь народ?

— Иннокентия твоя подруга допрашивает, — хмыкнул мой сосед. — Между прочим, уселись они в Петькином «Лендровере», чтоб никто ничего не слышал. Меня пока от допросов бог миловал. А Светка со Стелкой в магазин поехали… Что, пойдешь к Лесе? Стенографировать допрос? — не без ехидства поинтересовался он.

— А что? Тебе интересно, что ей Кен расскажет? — ответил я вопросом на вопрос.

Глаза у Сани дернулись, и я понял, что у него что-то нечисто и с Петром, и с Иннокентием. Таинственным человеком оказался мой Саша.

Чувствуя, что в нашей пикировке я одержал моральную победу, я обошел его, положил доску в сарай и отправился в дом раздеваться и снимать ботинки.

Идти снова записывать Лесины допросы я никакого желания, признаться, не испытывал. Во-первых, есть хотелось смертельно. А во-вторых, если разобраться, с какой стати я ей должен помогать? Чувства мои она решительно отвергает; деньгами, что ей посулили Настя с Женей за расследование, поделиться со мной не предложила, а бесплатно, как говаривал Шаляпин, только птички чирикают. Даже жгучий интерес — кто же убил беднягу Сухарова? — во мне как-то угас. Какое мне дело, спрашивается, до Вадима?!

Я заглянул в холодильник. Честно говоря, я даже не задавался вопросом, откуда в нем появляется пища. Наверное, кто-то из женщин стряпает — например, Валентина, или Светка, или кулинарка Стелла. Но безымянному поварскому искусству я отдал должное: и рыбная солянка, и спагетти болоньезе оказались выше всяческих похвал.

Когда я, отдуваясь, выполз из-за стола, настроение мое кардинально переменилось. Я, кстати, не раз и не два замечал, что строгие решения, принятые мною до еды, как-то сами собой отмирают после. А тут еще открылась входная дверь, и вошла Леся. Я ждал ее хмурого взгляда — за то, что послал ее с лыжной прогулкой, а потом проманкировал опросами свидетелей, однако она, напротив, лучилась добротой.

— Ва-анечка, — пропела она, — как ты покатался?

Я подумал, что девушка потихоньку учится, как надо вести себя с мужчинами.

— Прекрасно, — заметил я, — на горке познакомился кое с кем.

Я, разумеется, не собирался сразу вываливать ей (да еще в присутствии Сашки) о своем разговоре с гоблинами, но и скрывать его не планировал.

— С кем же ты познакомился? — игриво поинтересовалась Леся. — С белокурой финкой? Мощной хохлушкой? Чопорной англичанкой?

Я чуть ли не первый раз видел, что она кокетничает, и игру с удовольствием поддержал:

— С тремя одновременно. Хочешь, расскажу в подробностях?

Кажется, девушка догадалась — уж не знаю как, — что я собираюсь поведать ей нечто, имеющее отношение к расследованию, и предложила:

— А пойдем курнем? Что-то я тут втягиваться в курение начинаю.

— Это оттого, — улыбнулся я, — что здесь воздух слишком чистый. У организма ломка началась, когда ты его лишила привычного в Москве углекислого газа.

Я набросил пуховик, и мы вышли на крыльцо. Я готов был поклясться, что Санька хотел послушать наш разговор. Но он уже отправился в спальню и завалился на кровать с автомобильным журналом. Мы его с собой не позвали, и он не стал набиваться. Однако когда мы с Лесей прикурили — она уже не удовольствовалась парой затяжек и вытребовала у меня целую сигарету, — я услышал из-за угла легкий скрип. Похоже, в нашей спальне кто-то растворил окно. Я прижал палец к губам и увлек свою конфидентку метров на пятьдесят в сторону.

— Как ты покаталась? — из вежливости спросил я.

— Без тебя — плохо.

О, быстро же она заценила мое общество — стоило всего лишь один вечер проигнорировать ее!

Я возвращать ей комплимент не стал, тем паче это было бы неправдой. Я без нее не скучал.

— Как твои следовательские успехи? — спросил я.

— Петра Горелова я опросила, — похвасталась Леся. — И чету Большовых, Иннокентия с Валентиной.

— Что говорят?

— Если честно, ничего нового или полезного. Бухгалтер с супругой катались на горе, постоянно видели друг друга. Горелов подтверждает, что обедал, а потом спал со своей хромоногой женой. Стало быть, у обеих парочек — перекрестное алиби. Иннокентий был вместе с Валентиной, а Петя — с Евгенией. Довольно скользкие алиби, конечно, потому что и те, и другие — супруги, но и никаких улик у нас против них нет.

В ответ я поведал Лесе про свою встречу с гоблинами в баре «Гондола» и пересказал наш разговор.

Юная сыщица оживилась.

— Ты им веришь? — испытующе спросила она.

— А зачем им, спрашивается, врать?

— Неужели это моя Светка? — стала вслух размышлять Леся. — С какой стати? Да она Вадима раньше ни разу не видела. Да и здесь, по-моему, они друг другу больше двух слов не сказали.

— А ты уверена?

— В чем?

— Что Светлана с Вадимом действительно не знакома?

Леся задумалась, а потом проговорила:

— С Саней они встречаются уже давно, года два, наверно… А Сашка, в свою очередь, все это время работал в Вадимовой фирме… Значит, есть шанс, что Светка с Вадимом пересекалась и раньше.

— Вот именно.

— Впрочем, ты прав: любая девушка могла бы назваться Светкой… И наша, и не наша… И при чем здесь какая-то Марфа?.. Слушай, а давай пойдем поговорим со Светланой? Прямо сейчас?

Я был сыт и доволен, Леся — мила, а вечер не сулил никаких других перспектив, кроме тиви на финском языке. Поэтому я не заставил себя упрашивать. Только внес в предложение своей партнерши коррективы:

— Вас не учили в вашей школе милиции, что люди легче раскалываются под воздействием спиртных напитков?

— Я не в школе милиции учусь, — со смехом возразила Леся, — а на юрфаке МГУ. А что ты предлагаешь? Подпоить мою подругу?

— И ее, и тебя тоже.

— Ход мысли нетривиальный. Но он мне нравится.

— Тогда иди вытаскивай Светлану из дома. А я к вам через пять минут на «Хонде» подрулю.

— А Саня твой не обидится, что мы его кинем?

— А ты думаешь, при нем Светка будет откровенничать?

Я видел, что Лесе хотелось, чтобы последнее слово осталось за ней, такой уж у нее властный характер, — однако тут она не нашлась, что возразить.

— Ладно, постараюсь ее уговорить.

— Ты любого уболтаешь.

Не через пять минут, конечно, но спустя полчаса мы уже неслись на «Хонде» в сторону городка. Лесю я посадил рядом с собой, Света устроилась сзади. Имя, произнесенное сегодня братками, заставило меня ее подозревать. Вдобавок ясно припоминалось, что во время коллективного допроса, который проводила днем наша сыщица, ее подружка плавала. Во-первых, она почему-то явно удивилась, когда Санька сказал, что во время убийства сидел в баре «Драйви». Во-вторых, она поплыла, когда пыталась представить собственное алиби на время убийства.

Я привез девушек в диско-бар под названием «Холло Поро», или, иначе, «Бешеный олень». Народу в заведении оказалось немного, и, похоже, одни финны. Я оглядел зал и не удивился, что обе мои спутницы красивее всех присутствующих здесь девушек, вместе взятых и, тем паче, каждой по отдельности. Впрочем, финские пацаны, казалось, не заметили двух новоприбывших красоток. Не знаю, что было тому причиной: флегматичность северных жителей или их политкорректность.

Гремела музыка, однако танцпол пустовал. Верх зажигалова, которое демонстрировала изрядно набравшаяся компания фиников, заключалось в том, что они, не вставая из-за столиков, покачивали в такт мелодии воздетыми вверх руками.

Мои девушки попросили взять им мартини. Я отошел к бару, заказал напиток и попросил милую барменшу плеснуть дополнительно в каждый сосуд по одному дринку водки. Барменша заговорщицки мне подмигнула, однако мои усилия покуда не были направлены ни на какое соблазнение. Я лишь старался помочь Лесе поскорее расколоть Светку. Себе я взял бокал пива — местных гаишников я пока не видывал, однако отвратительное свойство полиции на любом краю земли состоит в ее умении появляться в самый неподходящий момент. Поэтому с алкоголем я решил не рисковать.

Когда я принес бокалы, мои спутницы щебетали о совершенно неинтересных мне студенческих и юридических материях. И тогда я решил сам взять быка за рога.

— А почему это вы, Светлана, вводите в заблуждение следствие? — неожиданно спросил я, глядя девушке прямо в глаза.

Она вспыхнула и пролепетала:

— Что ты имеешь в виду?

— Ты говорила, что вчера, во время убийства, каталась на шестой, восьмой и одиннадцатой трассах. — Память у меня хорошая, особенно на цифры, и мне даже не понадобился никакой стенографический отчет, чтобы запомнить номера. — А ведь трасса номер одиннадцать закрыта. Не катаются на ней сейчас. И одиннадцатый подъемник закрыт.

— Ну, перепутала, — набычась, глянула на меня Светка. — Что мне, и ошибиться нельзя?

— О’кей, но у меня есть сведения, что ты вчера днем пребывала совсем в другом месте.

— В каком это? — с вызовом ответствовала девушка. Леся сидела молча, с любопытством наблюдая за нашей пикировкой.

— В баре сидела, — проговорил я — и, кажется, попал в точку. Губы моей визави дрогнули, и она прошептала:

— Как ты узнал?

— С кем ты встречалась? О чем говорила? — продолжил я наступление. — О чем сговаривалась?

— Не твое дело! — выкрикнула Света в сердцах, а потом умоляюще поворотилась к своей подруге: — Пусть он уйдет!

Леся подмигнула мне, и я, довольный, что так быстро расколол обманщицу (а может, преступницу?), отошел к бару. Чтобы не торчать там без дела, пришлось заказать еще один бокал пива.

Я просидел у стойки довольно долго, даже завязал познавательный разговор о сезонности местного бизнеса с хорошенькой барменшей, а мои девчонки все говорили и говорили. Я наблюдал за ними, в духе детективов, в отражении шейкера и один раз отправил к ним, через официантку, еще по одному бокалу водкатини.

Наконец кто-то подошел ко мне сзади. То была Леся. Она положила мне руки на плечи и шепнула: «Давай потанцуем». Или водкатини помогло, или я действительно начинал делать успехи.

Спиртное явно расслабило девчонку. Леся даже не застремалась выйти на девственно пустой танцпол. Диджей как раз поставил что-то похожее на рок, и мы слегка встряхнули горячую финскую дискотеку. Леся танцевала хорошо, я тоже старался не ударить лицом в грязь, и к концу танца, вдохновленные нами, на площадку подтянулись еще парочки три. В конце мы даже сорвали аплодисменты дремлющих за столами — впрочем, довольно флегматичные.

Тут заиграли медленную композицию — что-то очень финское, заунывное, но мелодичное. Краем глаза я видел, как Светка перебазировалась за стойку и заказала себе еще мартини — дополнительной порции водки, я полагаю, она добавить в стакан не догадалась и теперь, верно, удивлялась, почему третий «дринк» кажется ей таким слабеньким.

Я постарался прижать к себе Лесю — но она отодвинулась на приличное расстояние. Однако ее разгоряченная щека все равно оказалась рядом с моей. От волос девушки пахло духами и алкоголем.

В финских дискотеках, кроме отсутствия толчеи, имелось еще одно прекрасное достоинство — музыка здесь не оглушала. Поэтому мы могли разговаривать, даже не повышая голос. Леся шепнула:

— Света здесь ни при чем. А вот твой друг… — она сделала интригующую паузу.

— Ты Саню имеешь в виду?

— Именно. Твой друг стал вызывать серьезные подозрения.

— А Свету, значит, из числа подозреваемых мы напрочь исключаем? И ее фото завтра бритоголовым можно не предъявлять?

— Нет, ты все-таки предъяви… На всякий случай… Но я уверена, она ни в чем не виновата.

— Откуда такая безапелляционность? Со слов самой обвиняемой?

— Почему-то я ей верю.

— Девичья солидарность?

— Скорее, знание психологии, — не без важности молвила Леся. — И интуиция.

— Н-да? И что тебе подсказали эти две музы? — иронично вопросил я.

— Светка действительно вчера рано бросила кататься. И ты ее здорово уел с этой одиннадцатой трассой, на самом деле закрытой.

— Вот именно.

— С Сашкой они поссоролись, и она сидела в баре…

— Все-таки в баре? С мордоворотом Володькой?

— Не перебивай, не в «Гондоле», а в другом. Не там, где торчал твой Володька, а на противоположном спуске с горы. Она зависала в «Драйви».

— В «Драйви»? Постой! Но ведь Саня нам сказал, что во время убийства там был он.

— Именно! Но его там как раз и не было. Сашка, если ты помнишь, рассказывал о том, где он находился в момент убийства, первым. И когда Светка от него услышала, что тот был в «Драйви», то поняла, естественно, что он врет… И поплыла… Признаваться, что она тоже была в «Драйви», она не могла, чтобы не выдать своего дружка, поэтому стала на ходу придумывать, что каталась на каких-то несуществующих трассах.

— Хм! Саня ведь со Светкой могли о собственном алиби заранее, до допроса, сговориться!

— Могли. Но она не захотела, чтобы Саня знал, где она в действительности была.

— А что такое?

— Маленький девичий секрет.

— Что, у нее там было свидание?

Леся замялась. Все-таки женщины ужасно лицемерят, когда обвиняют нас, мужиков, в непостоянстве. Сами они хороши.

— Почти, — проговорила нехотя девушка. — Светка там, в «Драйви», познакомилась с замечательным парнем, швейцарцем. Красавчик, обаяшка и все такое. И, кажется, богач.

— Последнее обстоятельство для нее, конечно же, стало решающим, — усмехнулся я. — И он угостил ее швейцарским сыром, шоколадом и подарил швейцарские часы.

— Нет, до часов пока дело не дошло, — серьезно отвечала Леся. — Но сам понимаешь: Сане об этой встрече знать совершенно не нужно. Тем более что ничего такого между ними не было. Они просто попили вместе глинтвейна. Ну, и визитками обменялись.

— И она в него втрескалась…

— Ну, может быть… Разве что чуть-чуть…

— Что ж, теперь этот швейцарец, как честный человек, должен подтвердить Светкино алиби. А ты заодно посмотришь на него. И, может быть, отобьешь у подруги.

— Злоязыкий ты все-таки, Алябьев, — покачала головой девушка. — И ужасный суфражист.

— Просто я хорошо понимаю женскую природу.

— Это тебе только кажется, — очень серьезно промолвила Леся. И продолжила: — Ни с каким швейцарцем я встречаться, конечно, не буду. Мне и вас всех хватит выше крыши. — Последняя высокомерная реплика покоробила меня. — Я донесу информацию до финской полиции. И попрошу, чтобы она швейцарца допросила. Найти его можно в два счета: Светка мне его визитку показывала. Работает, между прочим, в «Патэ Филлип».

— Мало этим швейцарам своих гор, — вздохнул я. — Зачем они еще в Финляндию едут? Пленяться северной красой — в лице наших девушек?

Но Леся не поддержала моего возмущения. Если уж она начинала говорить о деле, ничто не могло ее сбить.

— Да и бармен в «Драйви», Светка говорит, ее запомнил. И еще с одной дамочкой, русской, они там пособачились… Ее тоже можно отыскать, допросить… Та тетка (Светка говорит) все время в «Драйви» тусуется…

— Ага, швейцаров пасет… — усмехнулся я.

— Не швейцаров, а швейцарцев, — всерьез поправила меня Леся.

— Ох, Леська, отличница ты по жизни, — вздохнул я.

— А что плохого?.. А вот Саня твой… Почему он врал, что сидел в «Драйви»? Где был на самом деле?

— О, я все понял! Вот что значит настоящая женская солидарность! Значит, вы с подружкой совместными усилиями закрываете Саню в финскую тюрягу, а счастливая и свободная Светка улетает в край часов, банков и сыра.

— Не надо ерничать. Неужели ты думаешь, что я могу, в угоду хотя бы близкой подруге, пойти на подтасовку?

— Нет, Лесечка, не думаю, — ответил я серьезно. — По-моему, ты кристальной честности человек. Вот только…

— Что — «только»?

— Слишком много времени уделяешь расследованию — в ущерб личной жизни. И, — прошептал я на ушко, — лично мне.

— Но тебе же самому интересно! — воскликнула она. — Ты сам только об этом деле и говоришь!

Возразить против этого было сложно.

Длинная мелодия кончилась, и я проводил Лесю к нашему столику. Туда же подтянулась и Светка — с двумя новыми бокалами мартини.

…По пути назад мы, вдохновленные лапландской меланхолической дискотекой и дозами спиртного, даже спели в машине «Снег да снег кругом…». На улицах поселка не было ни единого человека, на шоссе, ведущем на юг, в Рованиеми, — ни одной машины. Всюду в отблесках фар блистал один лишь снег. Мы свернули с трассы у бензоколонки, и тут уж, в наших лесах, среди пустых или сонных коттеджей, тишина царила совершенно мертвецкая.

— Спасибо тебе, — прошептала Леся, сидевшая на переднем сиденье, потянулась ко мне и чмокнула в щеку. Я положил руку на ее плечо и постарался превратить братский поцелуй в нечто не столь целомудренное. Однако она вырвалась, засмеялась: «Хватит! Хватит!» — и выскочила из машины. Света с заднего сиденья вежливо сказала мне «спасибо» и «спокойной ночи». Через минуту обе они исчезли в домике. Свет в нем был уже погашен, мерцала лишь новогодняя гирлянда в окне.

Сегодняшний день, первый день расследования, вместил слишком многое, и мне, впервые за поездку, не хотелось писать в свой ЖЖ, что случилось нынче. Начну — ведь затянет, и засижусь до утра, а сейчас уже первый час ночи, наступило четвертое января. А мне еще надо подобрать и распечатать карточки наших девушек, чтобы завтра предъявить их моим новым друзьям — мордоворотам.

Я заглушил двигатель и вышел на волю покурить — я берегу свое любимое авто и без крайней необходимости стараюсь в нем не дымить.

Тишина была такой, что аж закладывало уши. Днем в здешних местах порой слышалось слабое подобие шума — с горы или, напротив, с дороги, ведущей в Рованиеми. Сейчас же, ночью, тишь была настолько абсолютной, что, казалось, холодные звезды потрескивают на небосводе, подобно огонькам электросварки.

Я знал из физики об абсолютном ноле температур. Здешние места претендовали на абсолютный ноль звука.

Пар изо рта вместе с дымом сигареты улетал прямо в небо.

И тут раздался короткий скрип двери, и на крыльцо коттеджа кто-то вышел. Я обернулся. Пуховик наброшен на плечи, тонкая рука цепляется за притолоку, нога неловко отставлена. Женя. Женя Горелова. Красавица в духе неореализма. В груди у меня екнуло.

— Не спится? — спросил я ее.

— Да, Петька храпит, — проговорила она с досадой. — А вы на машине катаетесь, Иван? — спросила она с завистью, кивнув на мой еще не успевший остыть лимузин.

— Катаюсь.

— А я уже четвертый день сижу здесь безвылазно, — без досады, но с грустью промолвила она.

— Хотите покатаю?

Я, кажется, уже писал, что, когда я общаюсь с женщинами — тем более с теми, к кому неровно дышу, — мои слова и действия часто опережают мысли. Рассудок пасует перед желанием. Я не подумал о Лесе, которая внутри, в домике, и наверняка еще не спит и может видеть нас в окно. Тем более наплевать мне было на гореловского мужа. В такие моменты, как этот, мозг перестает управлять мною. Уж не знаю точно, что конкретно управляет, но точно — не мозг.

— Покататься? Хочу, — без обиняков сказала женщина.

И тут я, в гусарском стиле — красотка выскочила на крыльцо, а офицер ее р-раз, и в сани — подхватил Женю на руки и перенес на переднее сиденье своего автомобиля, которое еще, кажется, не остыло от Лесиного тела. Мысль о Лесе меня не смущала, потому что на вопрос, можно ли любить одновременно двоих, я уже давно дал себе ответ: можно. И троих, и даже пятерых. Девушки ведь все разные, значит, и чувства к ним тоже разные. Так почему бы и нет?

Я прыгнул за руль, завел мотор и тихонечко, не газуя, чтоб не разбудить спящих и не обратить лишнего внимания тех, кто еще не лег, покатил по заснеженной просеке.

Когда мы отдалились от обитаемых коттеджей, прибавил газу. «Хонда» послушно летела по насту. Повороты я проходил с заносом, дергая ручник. Стрелка спидометра плясала около восьмидесяти. Краем глаза я видел лицо Жени. Она боялась моего скоростного драйва, но ей нравилось.

Женщины — они все одинаковые.

— Куда вы ездили со Светой и Лесей? — спросила моя пассажирка.

— На дискотеку.

— Счастливые…

Я вырулил на пустынную дорогу, которую приметил на карте и давно собирался протестить. Она поднималась, извиваясь, к вершине, к конечной станции гондолы. Несмотря на снежное покрытие и серпантины, я шел посреди дороги со скоростью сто двадцать. Вряд ли здесь за поворотом притаился финский гаишник. Справа и слева от узкой трассы угадывалась пропасть. Сзади нас вздымались клубы морозной пыли. Краем глаза я видел, что Женя вцепилась в ручку над дверью, закусила губу, однако на ее лице играла смутная улыбка.

Вскоре началась полоса тумана. Я включил «противотуманки».

Молочная пелена вокруг нас с каждым километром становилась все гуще. Я сбавил скорость. Я человек азартный, но не самоубийца.

А туман все крепчал — если подобное выражение применимо к постепенно сгущающейся и белеющей мгле. Вскорости, несмотря на дальний свет и противотуманные фары, не стало видно даже метров на двадцать вперед. Я сбавил ход, но все-таки несся — и тут уж оставалось полагаться скорее на удачу в духе русской рулетки, чем на свое драйверское искусство. Вылетит сейчас мне навстречу какое-нибудь шальное авто — вряд ли нас с Женей спасут ремни и подушки. Моя спутница тоже, казалось, держалась из последних сил. Упоение на ее лице сменилось неприкрытым ужасом.

— Все, хватит! — наконец выкрикнула она. — Стой!

Я послушно сбросил скорость и пришвартовался к обочине. Как раз и небольшая смотровая площадка обнаружилась. Впрочем, за столбами ограждения не было видно ни зги, лишь угадывалась за плывущими совсем рядом клоками облаков безмерная пропасть, еще более страшная оттого, что не было видно, как далеко и глубоко она простирается. Да еще оттуда доносился странный звук — удивительно, но где-то внизу, похоже, протекал незамерзший горный поток.

А внутри машины было тепло, уютно, поблескивали огоньки на приборной панели и наигрывала музычка. И еще ощущался запах духов.

— Господи, как мне было страшно! — воскликнула Женя — и вдруг подалась с пассажирского сиденья и прильнула к моей груди. Что ж, страх — вернейшее средство, чтобы толкнуть женщину в объятия мужчины. Я погладил ее по щеке. Она устроилась у меня на плече, ее дыхание щекотало мне кожу. Тут уж ничего не оставалось, как поцеловать ее в губы. Женщина ответила на мой поцелуй.

Потом оторвалась от меня, села ровно и закрыла лицо ладонями. Повторила глуховатым голосом, с оттенком отчаяния:

— Боже мой, как же мне страшно!

— Мы уже никуда не едем.

Она горько усмехнулась, но ничего не ответила.

Я сидел как истукан и ровным счетом ничего не предпринимал. Здесь и сейчас все решать должна была она. Наконец Горелова сказала:

— Выйди, погуляй пять минут. Только не кури там без меня. И включи здесь печку посильнее.

Я выполнил все ее указания. Предчувствие затуманивало мне мозг.

Движок мерно урчал, кондиционер нагнетал в салон горячий воздух. Приятно было иметь дело с женщиной, которая — в отличие от Леси — сама знала, чего хочет.

Я отошел вперед по дороге метров на двадцать, оглянулся. В тумане не стало видно даже силуэта машины. Слышалось только легкое урчание мотора да откуда-то снизу шум текущей воды. На секунду мне вдруг представилось, как Женя перебирается в водительское кресло и бьет по газам, оставляя меня здесь одного. Перспективка не сильно обрадовала, но потом я подумал, что, во-первых, ничего страшного: за час-полтора я вернусь назад, хотя бы даже и в тумане. А во-вторых, куда Горелова сможет удрать, со сломанной-то ногой: коробка у меня механическая, вряд ли она сможет отжимать сцепление. Выждав еще пару минут сверх предложенных пяти, я вернулся в свой лимузин.

Когда я открывал водительскую дверь, зажегся свет в потолке, и я увидел прекрасную картину. Переднее сиденье было разложено до горизонтального положения (за такую возможность я тоже люблю свою «хондочку»). Женя лежала в кресле навзничь, совершенно нагая. Когда зажегся свет, она закрыла глаза сгибом локтя и сказала: «Иди сюда, быстро!..»

…Потом мы лежали рядом, и я даже дал слабину: разрешил нам обоим курить в моей машине. Внутри было жарко натоплено — и от холода, тумана, одиночества и безмолвия, царивших снаружи, становилось особенно уютно.

— Мне это было очень нужно, — сказала Женя чуть извиняющимся голосом.

— Мне тоже, — усмехнулся я.

— Я не думаю, что это что-то значит для тебя и для меня, для нас обоих, но… Но, если честно, мне очень понравилось.

— Мне тоже. — Я не покривил душой.

— Я надеюсь, ты не станешь распространяться о своей победе?

— Не стану.

— Мне бы хотелось… Когда-нибудь… Может быть, повторить… Потом — когда жизнь войдет в свою колею…

— Замечательно, вот вернемся в Москву…

— В Москву… — с непонятной интонацией произнесла Женя. А потом вдруг, казалось, решилась: — Я тебе хотела рассказать кое-что… Только обещай, что ты никому…

— Я же уже обещал.

— Нет, я о другом. Мне просто не с кем поделиться.

— Хорошо.

— Нет, пожалуйста, пожалуйста, — на ее лице вдруг выступили слезы, — пообещай, что все это умрет между нами!..

— Ну, хорошо.

— Не «хорошо», а обещай!

— Обещаю.

— Никому-никому, особенно этой твоей волкодавше Лесе!..

— Ладно, торжественно клянусь.

— Я все пытаюсь понять и объяснить: почему? Что это могло быть? Я спрашивала его, и он сказал, что ничего подобного не было, мне просто приснилось. Я говорила с ним, и очень серьезно, а он только злится…

— Не понял: что случилось? Муж изменил тебе прямо на твоих глазах?

— Хуже, — глухим голосом сказала она. — По-моему, много хуже.

— Так что же?

Она схватила меня за руку. Крепко сжала.

— Если ты расскажешь!.. Берегись!

— Хватит уже предисловий!

— Ладно… Вчера, когда убили Вадима… Мы с моим мужем пообедали, занялись сексом — нет, это было не так, как с тобой, а гораздо хуже, правда… Но мы все равно заснули… Я спала крепко… И вдруг я проснулась… Уже были сумерки… Смотрю: а его нет… Выглянула в окошко: он идет… Какой-то понурый… Приходит, раздевается, ложится рядом. Я его спрашиваю: «Где ты был?» Он: «Гулял. Давай спи»… А потом, минут через пятнадцать, вернулась эта твоя Леся… А потом и ты ворвался с криком: «Убили!..»

Она прижалась лицом к моей груди. Ее волосы щекотали, а лицо было мокро от слез.

— Я его спрашивала потом, где он был… Он молчит… Говорит, что мне просто приснилось… Что он все время был со мной… Но я же не сумасшедшая! Я ясно видела, как он идет по улице! Как раздевается!.. Снова ложится рядом!..

Она села на кресле и прикрылась своим пуховиком.

— Не надо было мне это говорить… — Женя помотала головой. — Не надо. Но я болтушка по природе, а такое держать в себе просто невозможно… И учти, — глаза ее недобро засверкали, — если ты вдруг начнешь трепаться, хоть кому-то словечко скажешь, я буду все отрицать. Отрицать — все! Ничего не было, понял?!. А сейчас… Сейчас выйди из машины, пожалуйста… Мне надо одеться… Что-то мы загуляли… — докончила она с нервным смешком.

…Сейчас восемь утра четвертого января. За окном темнотища. Чувства мои в раздрае. Я поспал пару-тройку часов, а потом меня как подбросило. И сна ни в одном глазу.

Я подумал: чем ворочаться с боку на бок, лучше уж я запишу происшедшее, может, мне станет легче, и я смогу осмыслить все, что случилось, понять, что к чему.

Легче мне стало — правду говорят, что графомания обладает целительным, успокаивающим эффектом. Но вот разобраться в том, что вокруг творится, ни шиша не получается. Напротив, в голове все только еще больше запутывается. А ведь скоро встанут наши, начнется день, мне снова надо будет контактировать с Лесей, Петром, той же Женей… Зачем я поехал с Гореловой в ночь — практически на глазах у Леси? Зачем трахался с ней? Зачем она рассказала мне историю про мужа? Хотела его подставить или все и вправду случилось так, как она рассказывает, и женщина действительно в растерянности?.. Эх, какой же я все-таки идиот, чем только думал я вчера, когда уезжал с Женей!.. Ладно, сейчас я размещу эти более чем откровенные заметки в своем ЖЖ да начну отыскивать и печатать фотографии девчонок для опознания… Авось все утрясется, и про нашу с Женей историю никто не узнает…

Назад: 2 января

Дальше: 4 января