Книга: Ревность волхвов
Назад: 1 января 200… года
Дальше: 3 января

2 января

Этот день, один из самых страшных в моей жизни, я вряд ли когда-нибудь забуду… нет, не забуду вообще… вид окровавленного тела, распростершегося…
Нет, надо рассказывать по порядку — а это трудно… мысли мешаются… всплывает, безо всякой хронологической связи, то одно, то другое… все, я должен взять себя в руки и записать-таки по порядку, что случилось. Не только ради своих достаточно эфемерных (или, точнее сказать, виртуальных) долгов пред френдами из коммьюнити, которые ждут очередную главу моего повествования, но и потому, что — хорошо известно из психологии! — процесс вербализации собственных травмирующих впечатлений помогает рассказчику пережить их, смягчает остроту…
Итак. Я собрался с мыслями. Я готов повествовать.
Второе января началось, можно сказать, совершенно обыденно — мы привыкли уже к жизни за Полярным кругом, в стране Суоми, и стали воспринимать ее прозаично. Утром, еще затемно, когда мы едва позавтракали, девушки (Леся со Светой) явились к нам. И Светка категорически заявила, обращаясь ко мне и апеллируя к своей подруге:
— Все! Хватит вам по лесам бегать, оленей пугать! Что за безобразие? Приехали на горнолыжный курорт, а сами, как лохи, бегаете на лыжах обычных. И вам не стыдно? Все на гору, стройными рядами!
Леся неуверенно глянула на меня. По ее взгляду я понял, что ей, конечно, хотелось бы покататься с горы, но… У нее не особо получается… и нет модной экипировки… и ски-пасс дорого стоит… Тут гаркнул Саня:
— А свои ски-пассы вам Родион со Стелкой отдадут. Они все равно сегодня в Рованиеми едут.
Леся заметно приободрилась, а я решительно поддержал друзей:
— Да! Надоело уже на горки залазить своими ножками! Пусть нас подъемники покатают!
А Светка схватила Лесю за плечо и что-то горячо зашептала ей в ухо — из ее монолога я услышал лишь пару обрывков фраз: «…вполне нормальный прикид…» и «…другие еще в сто раз хуже катаются…». Саня довольно ухмылялся — причем с таким видом, что я заподозрил, а не он ли придумал, как затащить нас назад на гору?
И Леся сдалась. Сказала: «Едем».
Мы надели горнолыжные ботинки и взяли доски. Свою маску и «балаклаву» я отдал Лесе, у которой никаких горных аксессуаров не имелось.
Пока мы поднимались с ней на кресельном подъемнике, плечом к плечу, я нашептал ей, в речи, полной эвфемизмов, как слышал вчера отголоски бурного секса между колченогим Вадимом и его женой. Рассказал неспроста: было интересно, как девушка прореагирует на столь откровенное повествование. Леся лишь слегка покраснела — а может, это морозный ветер разрумянил ее щеки? — и в ответ, совершенно для меня неожиданно, с улыбочкой сказала:
— А я тоже вчера слышала, как Петр Горелов домогался своей Жени. Но ничего не получил, в отличие от Вадима, — она стрельнула в меня лукавой улыбочкой и тихо добавила: — И тебя. — А потом, не давая мне осмыслить свою последнюю реплику, немедленно закруглила разговор: — Паршивая звукоизоляция в этих коттеджах!
Тут я подумал, что раз Леся свободно говорит о сексе, то, возможно, она совсем не такая уж недотрога, как кажется на первый взгляд. И у меня, если разобраться, не столь плохие шансы.
…На горе собрались все наши, за исключением травмированных Вадима и Жени и отбывших в местную столицу Стеллы с Родионом. Присутствовали и бухгалтер Иннокентий, весьма хмурый (мы-то с Лесей знали причину его недовольства — вчерашний ультиматум Вадима), и его супруга Валентина с вечно поджатыми губами. Были и женушка Вадима Настя (сегодня особенно, как показалась мне, шумная и деятельная), и весьма смурной (по моим впечатлениям) Петр Горелов. Ну и, конечно, мы вчетвером: Саня, Светка, Леся и я. Народу на горе оказалось совсем немного — особенно, как просветил меня мой друг, в сравнении с альпийскими или пиренейскими курортами. Однако людей все равно здесь тусовалось гораздо больше, чем мы с Лесей привыкли видеть в последние три дня. Я даже очумел в первый момент от обилия лыжников. Вторым моим потрясением стало количество катающихся русских. Да, слышалась кое-где финская речь, попадались слегка затюканные англичане, но процентов шестьдесят — да что там шестьдесят, все семьдесят — семьдесят пять! — составляли наши соотечественники.
Теперь, задним числом, я начинаю думать: а почему, собственно, следует искать убийцу только среди нас, одиннадцати оставшихся? Ведь кто угодно мог, подобно нам, приехать сюда на машине, арендовать коттедж или поселиться в гостинице, а потом совершить свое черное дело. Самое неприятное, что сейчас этот тип уже мчит на юг, к российской границе! И каким образом преступника теперь можно вычислить?
Впрочем, я забегаю вперед. Мысли мои невольно сбиваются к происшедшей трагедии… Но утром и днем, раз за разом спускаясь на доске к подножию горы и вздымаясь вверх на подъемнике, я ни о чем подобном не думал. И никакие предчувствия меня не мучили.
Мы наслаждались катанием. Гора здесь имелась всего одна, и невысокая, однако трасс и подъемников действовало предостаточно, и постепенно наша компания рассредоточилась. Однако я практически все время находился рядом с Лесей: ненавязчиво подсказывал, помогал. Сначала держались поблизости от нас и Светка с Сашкой. Светлана тоже по мере сил страховала и подучивала свою подружку. И даже Настя Сухарова, несмотря на изрядную разницу в возрасте и социальном положении, проявила удивительную любезность и помогала Лесе. Казалось, ей доставляет удовольствие находиться вместе с молодежью, она подпитывалась от нас энергией — а самой юной являлась среди нас двадцатилетняя Леся, да она вдобавок и требовала заботы. И Настя с удовольствием и терпеливо возилась с ней, и непроизвольно думалось, что у Сухаровой вполне уже могла быть дочка, пусть и не двадцатилетняя, но вполне тинейджер. Интересно, почему у них с Вадимом нет детей?..
Благодаря вниманию, которым окружили мою подругу опытные лыжники, а особо Настя, к концу дня катание стало доставлять девушке очевидное удовольствие. Она перестала падать, начала скользить уверенно и даже порой лихо.
…Если меня будут спрашивать — а меня наверняка будут спрашивать, — кого из наших, когда и как долго, я видел во время катания, я, не колеблясь, отвечу, что Лесю и Настю Сухарову я лицезрел практически постоянно. Сашка сначала почти все время крутился поблизости, но в какой-то момент, наверное, около двух дня, вдруг исчез, и я не встречал его до тех пор, пока трагедия уже не свершилась. Света какое-то время оставалась с нами, а потом тоже пропала — то ли перебазировалась на другой подъемник, то ли отправилась домой, то ли зарулила в бар.
Что касается бухгалтера Иннокентия и его супруги Валентины, то их я потерял из виду почти сразу же, еще утром, около одиннадцати.
Петр Горелов до поры до времени тоже находился с нами, но около часа дня ему кто-то позвонил по мобильнику, он коротко поговорил, и, никому ничего не сказав, исчез из поля зрения, и больше я его на горе не видел.
Впрочем, меня, наверно, спросят: что означает мое заявление, что я видел Лесю и Настю ПРАКТИЧЕСКИ все время? Объясняю. Представьте: мы стоим все вместе, втроем, на склоне. Настя отталкивается палками и мчится вниз, мы видим ее спину. Мы с Лесей тоже начинаем спуск. Естественно, теряем Сухарову из вида. А через три минуты, у подножия, я замечаю ее, садящуюся на подъемник. Мы торопимся вслед за Настей, впрыгиваем в кресла на семь-восемь рядов ниже ее — а когда поднимаемся, снова встречаем ее наверху. Вопрос: могла она за то время, что мы теряли ее из виду — за те пять, много семь минут, — каким-то загадочным образом исчезнуть, незаметно совершить убийство и столь же стремительно и невероятно вернуться на гору? Думаю, это абсолютно исключено…
Итак, я подхожу к главному и чувствую, что пальцы не слушаются. Я охотно оттянул бы этот рассказ и дальше, живописуя гору, потрясающий вид на тундру, открывающийся с нее… Описывал бы снег, легкий морозец, ветер в лицо… Но… Пора начать о самом страшном.
Где-то часа в четыре, когда совсем стемнело, а склон освещали лишь молочно-белые фонари на мачтах, мы с Лесей решили пойти домой. И есть уже хотелось зверски, и болели с непривычки бедра и икры, и глаза у меня устали без очков от сверкания снега, а незащищенные щеки и нос горели от ледяного ветра. Настя решила остаться на склоне еще ненадолго — она, кажется, была настоящей горной фанаткой.
Мы с Лесей спустились с горы на бордах последний раз, отстегнули доски, взвалили их на плечи и зашагали к своим коттеджам. Идти нам было под горку метров триста. Достигнув развилки — направо через двести метров ее коттедж, налево через двести метров мой, — мы не стали сговариваться о дальнейшем времяпрепровождении, просто тепло распрощались и разошлись.
Жилище наше оказалось незапертым — впрочем, за все время проживания здесь я не припомню случая, чтобы оно замыкалось. Во-первых, ключ на всех шестерых имелся только один; во-вторых, в последние дни дома всегда был Вадим; а в-третьих, трудно было вообразить, что в столь спокойном месте кто-то может посягнуть на наше имущество. Я поставил доску в сарай и вошел в дом. Я отдувался, меня шатало. Слишком уж я накатался и ошалел от воздуха, движения и постоянного общества Леси.
Дом был пуст. Ни людей, ни голосов, ни радио. Я скинул куртку, засунул ее в сушильный шкаф и прямо в бордических ботинках (снег все равно здесь девственно чист, следов не остается, лишь капли прозрачной воды, которые потом бесследно испаряются) прошел через гостиную в туалет. Меня, помню, слегка удивило, что оконце в санузле распахнуто настежь, но при том в ванной комнате не холодно. По краям зеркала, висящего над раковиной, я заметил исчезавшие прямо на глазах капельки воды.
Вымыв руки, я вышел в гостиную (она же столовая) и тут заметил, что дверь в спальню Сухаровых чуть приоткрыта. Это показалось мне странным, поскольку когда там был Вадим (в последнее время, понятное дело, он сидел там почти безвылазно), он обычно наглухо закрывал ее. И какая-то странная, нехорошая тишина царила в его комнате… Итак, я заглянул внутрь спаленки с мыслью: «Если не спит, поздороваемся, перемолвимся парой фраз». Но… Я сразу увидел, что Вадим, совершенно раздетый, с одним только гипсом на ноге, лежит на кровати, странно изогнув голову. Но самым главным и пугающим было не это. Вся грудь его, и кровать, и пол были залиты чем-то красным, и даже на стене имелось несколько красных пятнышек… Я сначала, грешным делом, подумал, что это шутка, — глупая, святочная, рождественская шутка — и изменившимся, дрогнувшим голосом, похолодев, окликнул его. Тот не шевелился, и только тогда я увидел багровый разрез на его шее и понял, что это совсем не шутка, что Вадим Сухаров мертв. Что его — убили…
Я не стал входить в комнату и, налегке, не одеваясь, бросился в соседний коттедж. Там была Леся, а она, в конце концов, без пяти минут дипломированный юрист и сотрудник детективного агентства, и должна знать, как поступать в подобных случаях. Несколько сот метров до соседнего домика я пролетел как на крыльях, подгоняемый растерянностью и страхом.
Когда я ввалился в дом, Леся еще не переоделась. Она, довольная и вся красная с морозца, сидела за обеденным столом и пила чай с конфетами. А компанию ей составляли Гореловы, Петя и Женя, и вид у этой парочки был, словно они только что поднялись с постели: оба в халатах, розовые, довольные.
Прямо с порога я выпалил: «Вадима убили!» — и увидел, как бледнеют и вытягиваются лица всех троих. «Как?!» — выкрикнул Петя. Женя в отчаянии схватилась за голову. И только Леся не потеряла присутствия духа. Она повлекла меня к выходу из домика. На крыльце коротко спросила:
— Ты уверен?
— Да. Он не дышит. И кровищи там…
— Надо вызывать полицию. Сможешь?
— Какой номер?
— Попробуй 112 с мобильного. Думаю, они говорят по-английски. Ты там ничего не трогал?
— Нет. Даже двери не касался.
— Пошли осмотрим место преступления.
— А можно ли? Это дело полиции.
Мне совершенно не хотелось снова видеть бездыханное тело и кровищу.
— Пока полиция не приехала, можно. Из коттеджа и позвоним.
Теперь я думаю, что Леся сделала все, конечно, не по правилам. Надо было тут же вызвать полисменов и никуда не ходить. Однако в ней, кажется, взыграло свойственное неофитам ревностное отношение к работе. Ей хотелось оказаться профессионалом, который самым первым осмотрел место преступления. (Я так и не нашел в себе силы зайти в ту комнату. Да и Леся, после десятиминутного пребывания внутри, вышла изрядно побледневшая.) И еще она дала мне дельный совет: «Если у тебя в вещах есть что-то недозволенное — или очень нужное тебе сейчас же, возьми с собой». Так, благодаря ей, я сохранил на сегодняшний вечер и свой ноутбук, и бутылочку текилы — оба предмета весьма сильно скрасили мне вечер.
Что было дальше, когда приехала полиция? Что они сказали?.. Рассказывать об этом сейчас мне, во-первых, неохота, а во-вторых, все лица и события переплелись в моем бедном мозгу, и я уже совершенно не уверен, в какой последовательности все происходило… Помню патрульную машину, с мигалкой и сиреной подскочившую к нашему тихому домику… Затем еще две, без опознавательных знаков, но явно полицейских… Желтую ленту, которой по периметру обвили наш бедный коттедж… Совершенно опрокинутое лицо Насти, когда ей сообщили трагическую весть… Помню, как она бьется в руках двух дюжих констеблей, крича: «Пропустите! Пропустите меня к нему…» Почему-то запомнились ее разбросанные прямо по снегу лыжи, палки, шлем, маска и то, как сиротливо выглядели эти вещи, совершенно забытые хозяйкой… Помню, как реагировал на известие о смерти Вадима каждый из наших, постепенно собиравшихся вокруг домика. Стелла, например, разразилась диким приступом истерического хохота, а Иннокентий, кажется, не смог сдержать вздоха облегчения…
Затем, уже совсем вечером, около восьми, финский полицейский, очевидно главный (но в штатском), собрал нас во втором нашем домике (там, где жили Леся со Светой, Гореловы и Родион со Стеллой) и на очень приличном английском заявил, что он приносит извинения, но в нашем жилище будут продолжаться следственные действия. (Его речь переводил на русский Родион, однако в переводе нуждались только, как мне показалось, Иннокентий с Валентиной да Стелла и Саня). Настя находилась в прострации, она плакала в объятиях Жени, а та утешала ее, нашептывая что-то.
Полицейский заявил, что приносит извинения за доставленные неудобства, а городской совет в срочном порядке рассмотрел наш вопрос и разрешил нам за счет города, временно, на одну ночь, перебазироваться в другой домик, по соседству, не хуже классом. Еще констебль попросил никого из нас не выезжать из города и заявил, что с завтрашнего дня он и его коллеги начнут опрашивать нас в связи со случившимся.
Мы перебазировались в новый, предоставленный нам финскими властями, коттедж — однако не все. Настя осталась во втором домике вместе с Женей. Женя уложила подругу на супружеской постели, выселив мужа в гостиную. Санек тоже — ничего в нем святого! — дурашливо утверждал, что ему страшно, и просился в спальню к девочкам, Свете и Лесе, — но был, естественно, послан. В итоге мы вчетвером (я, Сашка и Иннокентий с Валентиной) заняли один из пустовавших коттеджей, расположенных неподалеку. Постельного белья здесь не имелось, из своего домика нам не разрешили взять даже зубные щетки — что вызвало кучу злобных комментариев Валентины. «И в вещах наших они будут рыться, мерзавцы! Я в Страсбургский суд обращусь!»
В итоге наконец все улеглись…
Я сижу сейчас в новой гостиной и пишу на своем сохраненном (спасибо Лесе) лэп-топе эти строчки… И постепенно хмелею от текилы… В окно виден наш ставший уже родным домик. У его порога стоят две полицейские машины, в том числе фургон. Внутри дома во всех комнатах горит свет…
А получасом ранее я наблюдал интересную сценку. К домику, где проходил обыск, вдруг подошла Леся. Ее встретил дежурный полицейский, она коротко поговорила с ним (очевидно, по-английски; все финны, особенно молодые, бодро спикают на инглише), и он вызвал на крыльцо того главного, что объявлял нам о переселении. (Тот нам представился, но имя-фамилию его, с большим количеством «у», я, разумеется, тут же забыл, а должность его была комиссар полиции… Звучит красиво, но насколько комиссар полиции у финнов важная птица, бог весть…) Во всяком случае, Леся показала ему какое-то удостоверение; после этого они минут пятнадцать о чем-то поговорили, причем вид у комиссара был весьма уважительным, словно беседа действительно шла между коллегами. Затем они попрощались, и финский полицейский вернулся в дом, где произошло убийство, а Леся поспешила к себе в коттедж.
Не сомневаюсь, что беседовали они о происшедшем. Интересно, что Лесе удалось выяснить? Как произошло убийство и, главное, какие улики нашли внутри финские полицейские?
Назад: 1 января 200… года
Дальше: 3 января