Глава 5
Одна из привилегий старости – скрупулезно соблюдать созданные самим собой ритуалы.
Первую утреннюю чашку кофе Валерий Петрович всегда пил под бубуканье новостей из телеприемника.
В загородном домике Аллы Михайловны телевизоров имелось два – но почему-то на обоих ужасно ловились главные российские каналы. Картинки и «Первого», и «России», и НТВ оказались покрыты рыже-красной рябью. Зато неплохо принимались второстепеннейшие «Звезда» и «Спорт». И, главное, вполне приемлемо показывал «Евроньюс».
Проснувшись, Ходасевич сделал себе на кухне добрую чашку растворимого и уселся на тахту супругов Бартеневых смотреть новости европейского значения. Первый же заголовок восьмичасового выпуска имел непосредственное отношение к России. Диктор провещал по-западному отстраненным тоном: «Вчера в Москве в подъезде собственного дома была застрелена обозреватель еженедельника «Новости» Анна Вержбицкая. Анна Вержбицкая, журналистка и правозащитница, стала известной благодаря своим откровенным и нелицеприятным для российской власти репортажам с Северного Кавказа. Представители правоохранительных органов заявили, что убийство журналистки носит, скорее всего, заказной характер. Руководители Евросоюза, а также президент США уже выступили с заявлениями, в которых говорится об их озабоченности случившимся. Они призвали российские власти тщательно и беспристрастно расследовать совершенное преступление». Закадровый текст сопровождал политкорректный, однако жесткий видеоряд: лужа крови возле лифта, милицейское оцепление вокруг подъезда убитой, плачущие женщины, самодельный плакат с фотографией Анны, горы гвоздик, возложенные на тротуар перед ним, и зажженные свечи…
Полковник не был лично знаком с погибшей. И статей ее прочел лишь пару и посчитал их тенденциозными, ангажированными – причем ангажированными противной, кавказской, стороной. Однако убитую молодую женщину – с фотографии, украшенной траурной лентой, смотрело открытое, вдохновенное лицо – ему было искренне жаль.
Валерий Петрович подумал, что преступление вряд ли будет раскрыто. Ведь не нашли убийц Александра Меня, Димы Холодова, Влада Листьева, Пола Хлебникова… И еще сотен россиян, павших то ли в информационных, то ли в финансовых войнах… Да, времена… На десять громких убийств приходится лишь одно раскрытое, доведенное до суда и до приговора… Следователи списывают в архив даже резонансные убийства… Оперативники ловят мелкую сошку… А судьи осуждают в лучшем случае исполнителей, но никак не заказчиков…
Что, спрашивается, при подобном информационном фоне, остается делать тем, кто пострадал от простых преступлений? Только хвататься за соломинку – вроде как родные пропавшей Аллы Михайловны бросились за помощью к Валерию Петровичу… А ведь, по сути, он совсем не сыщик-профессионал. Да он сроду в своей жизни никого не искал – если не считать, конечно, того предателя в парижской резидентуре двадцать лет назад… Или, например, однажды им вместе с Маратом пришлось участвовать в обратной операции. Тогда человек бесследно исчез в Бельгии – а потом вдруг объявился в СССР, с другим паспортом, именем и даже лицом… На сём, собственно, и исчерпывался весь опыт полковника по части исчезновений и находок…
Выпив первый утренний кофе (без сахара и сливок), Ходасевич изобразил подобие зарядки. Несмотря на лишний вес и съеденную курением дыхалку, ему удалось сделать несколько отжиманий, наклонов, приседаний. Теперь пора в душ, а потом позавтракать по-настоящему…
В этот момент раздался громкий звонок. Звонили в калитку. Полковник чертыхнулся и натянул безразмерные спортивные шаровары. Вышел из комнаты.
На прохладной террасе, укрывшись с головой, спал сын хозяев Ванечка. На полу у постели валялись брошенные в беспорядке кроссовки, одежда и плеер с наушниками.
Валерий Петрович вышел с террасы в солнечную осень и потопал по бетонной дорожке к калитке – вдоль кустов крыжовника, малины и сирени, мимо пары перекопанных грядок и стриженого газона, в котором запутались рыжие пятаки березовых листьев. Парок поднимался от его дыхания и от разгоряченного зарядкой тела. Несмотря ни на что, за городом было хорошо.
За калиткой Ходасевича ждали двое. Первый человек был ему знаком – бизнесмен Василий, сосед справа. Его сопровождал незнакомец – мужчина явно восточной наружности и даже в халате, шароварах и тюбетейке. Лицо азиата было красивым, благородным, с тонкими чертами и очень спокойным.
Василий, без всяких приветствий и предисловий, представил спутника:
– Это мой бригадир. Зовут его Имомали. У него к вам имеется разговор.
– Здравствуйте, – без всякого акцента сказал восточный человек и с достоинством поклонился.
– Прошу, – Валерий Петрович сделал приглашающий жест.
Гости вошли. Ходасевич запер за ними калитку.
– Идемте к дому.
Они отправились гуськом по бетонной тропинке: Василий впереди, Имомали следом, а полковник замыкал процессию. Краем глаза он видел, как со своего участка, отделенного лишь штакетником, за ними исподволь наблюдает Любочка (делая вид, что набирает ведро из колодца). Насколько Валерий Петрович мог различить, художница смотрела на гостей полковника настороженно, лицо ее выглядело напряженным. «Это дачный поселок, – напомнил самому себе Ходасевич, – здесь все любопытны и все надзирают за всеми. Странно только, что при подобном образе жизни ни Люба, ни кто другой не заметили, как исчезла Алла Михайловна».
– Извините, товарищи, – сказал полковник, – я не приглашаю вас в дом, потому что на террасе спит Ваня. Не будем ему мешать. Давайте присядем здесь, на лавочку, если вам удобно.
Василий небрежно бросил:
– Как скажете.
– Чем обязан?
– У моего Имомали есть до вас дело.
– Слушаю вас, – повернулся к азиату Ходасевич.
Таджик в халате начал рассказывать. Голос его был тихим, русский язык – литературно безупречным, а акцента почти не слышалось. Полковник подумал, что Имомали – наверняка человек, отягощенный высшим образованием. Видимо, успешный национальный кадр, когда-то имевший у себя дома чистую и культурную работу. Распад Союза и бедность бывших окраин лишили этого человека денег, перспектив и даже родины. И теперь тяжким трудом на чужбине он добывает свой несладкий хлеб…
Имомали поведал, что его бригада работает на Василия (и проживает у него на участке, в старом доме). Вместе со всей бригадой трудился также одиннадцатилетний сын Имомали – его зовут Бури. Позавчера, в пятницу, рано утром, Бури отправился в дальний лес за грибами. И с тех пор – прошло уже более двух суток – от мальчика нет ни слуху ни духу.
– Вот как? – поднял бровь Валерий Петрович. – Вы обращались в милицию?
Имомали растерянно оглянулся на Василия.
Тот воскликнул:
– Какая милиция!.. У этих чурок нет регистрации. Вы что, не понимаете? Они ведь живут здесь нелегально! Да если они явятся в ментуру – их повяжут и депортируют к богу в рай! Или выкуп мне за них платить придется.
– Что вы хотите от меня?
Имомали вздохнул:
– Мне сказали, что вы полковник. Что вы женщину, которая здесь жила, ищете. Может быть, пропажа Бури с её исчезновением связана? Может, вы сумеете и моего сына отыскать?
Василий жестко пояснил, обращаясь к таджику:
– Я тебе говорил, Имомали, любая работа денег стоит.
– Я все отдам! Все, что есть, ничего не пожалею, если товарищ полковник Бури найдет.
Василий усмехнулся, ледяным взглядом посмотрев на таджика.
– «Все отдам» – это не разговор. Что «все»-то? Чего у тебя есть-то, кроме этого твоего халата? Ты с товарищем Валерием Петровичем конкретно о цене договаривайся!.. А мне, – обратился он к Ходасевичу вроде бы шутливым тоном, – пятнадцать процентов комиссионных от вас полагается. Или, как сейчас принято говорить, отката. За то, что я вам клиента привел.
Полковник без долгих раздумий сделал отрицательный жест.
– Нет. Я с двух заказчиков одновременно денег не беру. И над двумя делами параллельно не работаю.
Сказанное было не совсем правдой – точнее, вовсе неправдой, потому что до сего дня ходасевичевская карьера частного детектива состояла всего из одного распутанного дела (если не считать, конечно, тех случаев, когда он бескорыстно помогал своей падчерице-авантюристке Татьяне). Однако Валерий Петрович чувствовал, что брать от таджика деньги за поиски мальчика будет совсем неправильно.
– Однако, – продолжал Ходасевич, – если в ходе расследования исчезновения Аллы Михайловны выяснится что-то о судьбе вашего сына… Если эти две пропажи связаны между собой…
– Ясное дело, связаны! – буркнул Василий.
Валерий Петрович проигнорировал его реплику и закончил, по-прежнему обращаясь к таджику:
– Словом, если я что-то выясню, то непременно сообщу вам. Вы должны описать мне приметы Бури. И еще я бы посоветовал вам в любом случае обратиться в милицию и в МЧС. Вы не допускаете простейшей ситуации: здешних мест, да и леса вообще, парнишка не знает. А что, если он просто заблудился? Если там, где-нибудь в овраге, ногу сломал? Или его по пути машина сбила?.. По-моему, не заявляя о нем властям, вы, как отец, проявляете поразительную беспечность… Подождите, я сейчас вернусь. Возьму блокнот и запишу приметы мальчика.
Ходасевич потопал к дому.
Василий – судя по всему, человек без комплексов – вскинулся вслед за ним.
– Стойте, Валерий Петрович, я с вами. Я тихонько, юнца не разбужу.
Едва они оказались в доме, Василий, кинув взгляд на спящего Ивана, зашипел Ходасевичу на ухо:
– Что вы творите?! Кто ж от денег отказывается, когда они сами в руки плывут? Этот чурка, если вы пацана его найдете, в натуре, вам все отдаст! Во всяком случае, все, что у меня заработает! Уж это я проконтролирую. Да вы, если сами не хотите маленького чурбана искать, можете в данном деле выступить как подрядчик. Возьмете у Имомали заказ, а потом передадите его – как бы по субподряду, за свой процент – местной милиции. Скажете ментам, что это, допустим, ваш племянник пропал. Или не знаю кто… Да этот чурек Имомали, если вы его щенка найдете, весь дом мне за бесплатно построит!..
Ходасевич не ответил. Он взял блокнот с авторучкой и пошел с веранды вон. Василий устремился за ним. Не дождавшись от Валерия Петровича никакого отзыва, Василий пренебрежительно махнул рукой и презрительно бросил:
– Эх, вы!.. Шестидесятник!..
«Шестидесятник» прозвучало в его устах предельно негативно, словно самое бранное на свете слово.
***
Валерий Петрович записал в свой чудо-блокнот приметы малыша Бури: рост около ста тридцати, щуплого телосложения, черные глаза, черные волосы, одет в темные трикотажные брюки и светлую рубашку (под нею теплая военная фуфайка голубого цвета). При себе имел несколько полиэтиленовых пакетов, предположительно с маркировкой «Рамстор»…
– У меня, в свою очередь, – сказал он, – тоже имеются к вам вопросы, дорогой Имомали.
Таджик подобострастно поклонился.
– Слушаю вас, уважаемый господин начальник.
– Вы давно здесь, в Листвянке, работаете?
– Две недели сегодня закончились.
– С Аллой Михайловной знакомы?
– С хозяйкой? Да, знакомы. Алла очень хороший человек.
– Когда в последний раз ты ее видел?
– Не могу точно вспомнить.
Все вопросы Ходасевич задавал в быстром ритме. Он неотступно следил за зрачками допрашиваемого. Лицо Имомали казалось непроницаемым, черные оливы глаз не дергались, и отвечал таджик не задумываясь. Ходасевич был готов поставить доллар против рваного советского рубля, что азиат не врал и допроса не боялся.
– В среду ты ее видел?
– Не видел. Точно не видел.
– Почему говоришь, что «точно»?
– Я здесь не был.
– А где ты был в среду?
– На бетон-завод ездил, машины заказывал, сюда отправлял.
Из-за быстрого темпа разговора азиат стал хуже говорить по-русски. А может, оттого, что рядом стоял Василий и, не отрываясь – почище, чем Ходасевич, – с некоторой даже угрозой, вглядывался в его лицо.
– А здесь кто бетон принимал?
– Брат мой, Фарид. И еще хозяин, Василий.
Валерий Петрович заметил, как лицо соседа полыхнуло раздражением и злобой.
– Значит, Василий здесь был в среду? – спокойно уточнил он, словно речь шла об отсутствующем.
– Что ты врешь, чурбан проклятый! – прорычал сосед. – Я сюда только на полтора часа заехал, уже поздно вечером, чтобы вас, безмозглых ишаков, проверить. После своей работы приехал!..
Таджик отшатнулся, побледнел, облизал губы и добавил:
– Правду говорит господин Василий, он совсем поздно приехал, уже темно было. Я глупый, не очень хорошо вопрос понял.
– Неважно, – отмахнулся Ходасевич, – это не имеет значения, вашего хозяина никто ни в чем не подозревает… А когда ты все-таки соседку Аллу видел? Во вторник?
– Не помню. Может, видел, может, нет. А может, это в понедельник было… Я на велосипеде проезжал, она у своей калитки электрической косой траву косила. Я ей «здравствуйте» сказал. Всё, больше никогда я её не видел. И с ней не разговаривал.
– Заборы-то ваши рядом – может, ты через забор на ее участке кого-то заметил?
– У господина Василия очень высокий забор, через него ничего не видно.
– Может, ты с этого участка слышал что? Спор какой-нибудь? Или крики?
Имомали сделал еле различимую, секундную паузу. Она могла быть заметна, наверно, лишь столь опытному оперативнику, как Ходасевич – однако и по ней, и по тому, как дернулись зрачки таджика, и по тому, что, когда он заговорил, тембр его голоса еле заметно переменился, поковник безошибочно почувствовал – сейчас его контрагент соврет.
– Ничего особенного не слышал. Голос иногда этой женщины из-за забора слышал, но слов никогда разобрать не мог.
Валерий Петрович бросил взор на прищурившегося Василия и подумал, что, возможно, именно присутствие хозяина помешало азиату сказать правду. И что теперь Имомали не расколется, хоть пытай его. Да, он, пожалуй, дал маху, что стал допрашивать таджикского бригадира при третьем лице. Что же он такое слышал, доносившееся с участка Аллы Михайловны? Или, быть может, все-таки видел? Придется узнавать об этом косвенно, окольными путями…
– Твой сын, Бури, про соседку Аллу что-то тебе рассказывал?
– Ничего не рассказывал, клянусь.
– Может, он видел что-то подозрительное, связанное с ней? Или слышал?
– Не видел ничего, не слышал. Вообще ни разу о ней мне ничего не говорил.
Полковник вздохнул.
– Ладно, Имомали, хорошо. Ты можешь быть свободным. Но если что-то вдруг вспомнишь или захочешь сообщить мне наедине, – полковник выделил последнее слово, а Василий метнул на Ходасевича острый взгляд, – что-то, имеющее отношение к мальчику, или к Алле Михайловне, или к чему угодно, заходи в любое время. Я буду жить в этом доме, пока не найдется хозяйка. А тебе лично я ничего обещать не могу и не буду. Однако, если в ходе поисков Аллы Михайловны мне удастся выйти хоть на какой-то след Бури, я немедленно тебе сообщу. У тебя ведь есть мобильный телефон?
Таджик кивнул.
– Запиши мне, пожалуйста, сюда, в блокнот, его номер. А тебе я настоятельно советую: обратись в милицию.
Полковник поклонился, давая понять, что аудиенция окончена.
Затем проводил незваных гостей до калитки. Оба молчали.
На лице Василия застыло изумление – словно столкнулся, в лице Ходасевича, с неизвестным науке диковинным насекомым. Пока они втроем топали до калитки, художницы на ее участке видно не было, однако Валерий Петрович готов был поклясться, что откуда-нибудь со своей территории она за ними наблюдает.
Распрощавшись у калитки с гостями, Валерий Петрович, словно вспомнив что-то, проговорил, обращаясь к Василию:
– А с вами я хотел бы побеседовать наедине.
– Прямо сейчас? – снисходительно бросил тот.
– Вы сегодня весь день в Листвянке проведете?
– Да.
– Я загляну к вам нынче.
– Да ладно, чего уж там, я и сам к вам зайду.
– Нет-нет, если позволите, мне будет удобнее побывать у вас.
– Ну, заходите. Разносолов не обещаю, а коньячку налью.
Отказ Ходасевича по-легкому срубить деньгу явно уронил его в глазах Василия, и он уже не считал нужным скрывать свое к нему пренебрежение.
***
Полковник вернулся в дом и довел-таки до конца утренние процедуры: принял душ и побрился. Потом взялся готовить завтрак. Пока на сковородке топилось масло для омлета, он растолкал Ивана. Тот недовольно пробурчал из-под одеяла:
– Спать хочу!
– Твоя мама просила тебя разбудить и накормить завтраком.
Полусонный юнец сложил губы в ехидную улыбочку:
– Вы подадите мне в постель?
Валерий Петрович сухо бросил:
– Вставай, поторапливайся.
Парнишка, кряхтя, словно старик, вылез из-под одеяла, перешагнул через свои разбросанные вещи и отправился в душ. Ходасевич посмотрел ему вслед.
Долговязое, еще нескладное мальчишеское тело в боксерских трусах. Излишне длинные, угловатые руки и ноги. Плечи покрыты сыпью мелких прыщиков.
Юноша скрылся в ванной, включил воду.
Полковник вернулся к омлету. Взбил яйца миксером. Омлет с помидорами, грибами и луком был его фирменным блюдом.
Когда Иван вышел после долгого плескания, Валерий Петрович уже сервировал стол на веранде на две персоны. Ему подумалось: «Да, мне явно не хватает объекта для забот. Давно пора нянчить внуков. Юлия Николаевна о них просто мечтает – да вот только Танюшка… Совсем она не спешит ни Юлю, ни меня порадовать. Делает карьеру, скачет как коза и даже замуж пока не собирается…»
Юнец вытянул из горы шмоток, валявшихся на полу, свитер и джинсы. Оделся.
Накрытый стол он расценил как должное. Это характерно для нынешних столичных детишек. Они – как правило, единственные дети в своих благополучненьких семьях – считают, что весь мир вращается вокруг них и все взрослые обязаны их обслуживать.
Иван уселся, обстоятельно намазал булку маслом, молча принялся за омлет.
Когда студент насытился, Ходасевич спросил:
– У тебя на даче много друзей?
– Хватает.
– Ты вчера с ними тусовался?
– Ну.
– А они, кстати говоря, знают об исчезновении твоей бабушки?
Юноша дернул плечами.
– Кто знает, а кто нет. А че?
– Что они говорят по этому поводу?
– А что они должны говорить? «Как жаль», и все такое?
– Может быть, у кого-нибудь имеются версии того, что с ней случилось?
– Да других дел у них нет, только версии строить.
– А кто-то из твоих друзей, может, видел в Листвянке в среду – в день, когда твоя бабушка пропала, – что-то необычное?
Молодой человек хмыкнул.
– А что необычное? Инопланетян, что ли?
Валерию Петровичу положительно не давался разговор с подрастающим поколением. Опыта не было. Таня давно выросла, а он, в конце концов, в детской комнате милиции никогда не работал.
– Что именно – не знаю, – терпеливо втолковал он студенту. – Ну, например, машину с пассажирами, которая целый день стояла на одном месте – причем недалеко от вашего дома. Понимаешь меня?
– Да вроде понимаю.
– Или, допустим, каких-нибудь новых или странных людей…
– Да нет. Мне никто ничего такого не говорил… Да мои друзья в основном и не живут здесь на неделе. Только по выходным приезжают… Но я их могу, конечно, спросить.
– Вот и спроси. Ты кофе будешь или чай?
– Кофе. Со сливками. Пожалуйста.
Что ж, браво. Валерий Петрович удостоился от подрастающего поколения первого вежливого слова. Он сходил на кухню, принес чайник и упаковку сливок. Налил юноше кофе.
– Мерси.
Юнец по части вежливости явно делал успехи.
– Угощайся пирожками. Вчера принесла ваша соседка, тетя Люба.
Иван хмыкнул.
– Я так и понял.
– Скажи мне, кстати, Ваня, – это очень важно для моего расследования – может быть, ты сам – или другие парни или девушки, живущие в Листвянке… Вы никогда тут не подвергались сексуальным преследованиям?
Юноша нахмурился и стал медленно, начиная с шеи, краснеть.
– А при чем тут это? – набычился он.
– Дело в том – только это пока между нами, – что случилось еще кое-что… Если ты помнишь, твоя бабушка исчезла в среду…
Молодой человек сидел весь пунцовый. У него на глазах аж слезы от смущения выступили. Вопрос о сексуальном насилии явно выбил его из колеи. Однако это могло означать что угодно. И то, что он таковому подвергался. И то, что он не привык обсуждать – во всяком случае, с взрослыми – скользкие темы.
Ходасевич продолжал невозмутимо, словно и не замечал ничего:
– …В пятницу, то есть позавчера, здесь пропал мальчик-таджик. Он работает на стройке у вашего соседа Василия. С утра он пошел в лес за грибами и не вернулся…
Иван сумел отчасти взять себя в руки и с деланым безразличием осведомился:
– Вы маньяка, что ли, ищете?
– Не знаю. Пока не знаю… И все-таки? Может, тебе тут встречались – или твоим друзьям – сексуально, м-м, невоздержанные люди?
Продолжая краснеть и глядя в сторону, юноша глухо ответил:
– Нет.
Валерий Петрович переспросил:
– Значит, всякие извращенцы к тебе и твоим друзьям здесь, в поселке, не приставали?
Иван отрицательно помотал головой, уткнувшись в чашку.
– Ну, хорошо, – кивнул полковник. И, не меняя доброжелательного тона, как о само собой разумеющемся, спросил: – А зачем ты вчера подслушивал мой разговор с Любочкой?
Юноша дернулся и нахмурился:
– Какой еще разговор?
Однако бегающие глаза и краска, вновь прихлынувшая к его лицу, выдавали парня с головой.
– Ты, когда вчера убегал сквозь кусты, правое плечо поцарапал…
Валерий Петрович ткнул в сторону ранки указательным пальцем и добавил:
– А у забора, в месте, где ты его перепрыгивал, остался след твоей кроссовки. Я сегодня утром проверил. Узор совпадает.
Валерий Петрович кивнул в сторону кроссовки, подошвой кверху валяющейся у кровати.
– Да я тут вчера целый день ходил! – попробовал защититься юноша. – Тут вся Листвянка в моих следах!
– Да, но не в таких глубоких, какие остаются в клумбе при прыжке с высоты полутора-двух метров.
Конечно, Ходасевич брал молодого человека на пушку.
Никаких следов он не сличал. Делать ему, что ли, с утра было нечего?
Однако он практически не сомневался в своей правоте. Кому еще, кроме любопытного юнца, могло понадобиться подслушивать их невинный разговор с Любочкой? А потом нестись, продираясь сквозь кусты, как молодому лосю, и прыгать через забор?
Реакция Ивана подтвердила правильность его догадки.
Юноша насупился и, глядя исподлобья, пробурчал:
– Я что, должен сейчас воскликнуть: «Ах, как вы проницательны, мистер Холмс!..»
– Да нет, зачем?
– А чего вам тогда от меня надо?!
– Я просто хотел, раз уж ты еще не наигрался в сыщиков и воров, использовать тебя как своего помощника.
– Вот как! – усмехнулся юноша. Он выглядел явно польщенным. – А сколько вы будете мне платить?
– Ты что, хочешь, чтобы я от твоего имени выставлял дополнительный счет твоим родителям?
Юноша замялся:
– Н-ну…
– Мне казалось, что ты свою собственную бабушку любишь – причем бескорыстно.
– Понятно! – цинично хмыкнул Ванечка. – Все вы хотите, чтобы на вас работали не за деньги, а по любви.
– Кто «все мы»?
– Взрослые.
– Да ведь ты теперь тоже, парень, к этой когорте – взрослых – принадлежишь.
– Ну, и что вы хотите, чтоб я делал? Подсматривал, подслушивал, вынюхивал?.. За кем? Вы учтите, у меня институт, завтра четыре пары; две уж точно никак не могу пропустить…
– Да ничего мне особенного не нужно. Я бы хотел для начала, чтоб ты просто поговорил со своими друзьями. Расспросил их: видели они в Листвянке в последнее время что-то подозрительное? Или, может, подвергались здесь, в поселке или в окрестностях, приставаниям со стороны взрослых мужчин или женщин? Сейчас или же в прошлом?
– Так они прям мне и скажут… – пробурчал юноша.
– Это мне они никогда ничего не скажут… А вот тебе – вполне могут… Ты ведь парень умный, и, наверно, не будешь спрашивать всех парней и девчонок подряд: эй, кого из вас тут, в Листвянке, трахнули?!.
От почти нецензурного слова «трахнули», прозвучавшего из уст взрослого, Иван чуть улыбнулся.
– Наоборот, ты, как умный человек, наверно, облачишь свой вопрос в благопристойную форму. Можешь сказать ребятам (люди любят, когда им доверяют маленькие тайны), что полковник-отставник, который у вас в доме поселился и бабушку ищет, считает: есть вероятность, что в Листвянке появился сексуальный маньяк. Поэтому тебе важно знать, если кто-то видел что-то подозрительное.
– Знаете, есть у нас тут маньяк. Васька Кравец, десятиклассник. Прыщ, недомерок. Лезет со своими руками ко всем девчонкам. Уже раза три ему по шарам за это накидали. Вот маньяк так маньяк.
Так как Валерий Петрович хранил молчание, юноша проговорил, уже менее уверенно:
– Это шутка.
– Я понял.
– А вы уверены, что мои расспросы помогут найти бабульку?
– Ни в чем я, Ванечка, не уверен, – вздохнул Ходасевич. – Я, знаешь ли, сейчас как паук. Забрасываю сети наугад в разные стороны, сижу и жду: вдруг в них попадется какая-нибудь неосторожная муха.
Юноша пробурчал:
– Судя по всему, я в них уже попался.
Валерий Петрович усмехнулся, глядя на розовенького, гладенького, сытого Ивана:
– Да уж!.. На кого-кого, а на жертву кровожадного паука вы, юноша, своим цветущим видом похожи меньше всего.
«Да и ты, дядя, на паука не похож. Скорее, на трутня», – подумал студент, но так как был юношей воспитанным, озвучивать свое наблюдение благоразумно не стал.
***
После завтрака и инструктажа Ванечка попросил у Валерия Петровича на минутку его мобильник: «А то у меня, как всегда, в самый неподходящий момент бабки на счету кончились». Ходасевич, разумеется, предоставил ему свой аппарат. Ванечка позвонил маме и отпросился до сегодняшнего вечера: «Я, мамуль, еще тут, в Листвянке, побуду». Потом он договорился о встрече с каким-то Максом, взял в сарае велосипед и умчался. Его явно воодушевило задание полковника.
Ходасевич тем временем вымыл посуду, оставшуюся после завтрака. Быстренько же он внучка завербовал! Да и то сказать: это не секретарь американского посольства в Брюсселе, вокруг которого они с Маратом и всей резидентурой устраивали ритуальные пляски чуть ли не два года.
Когда с уборкой было покончено, Валерий Петрович оделся в цивильное.
Давно пора познакомиться с единственным оставшимся пока в стороне от расследования обитателем улицы Чапаева – бандюганом (по словам Юлии Николаевны) и нахалом, отхватившим пол-улицы, – ближайшим соседом через дорогу. Словом, с жильцом дома номер три Романом Жучковым.
***
Когда Ходасевич позвонил у внушительного забора, на него уставился зрак видеокамеры.
– Кто? – раздался из переговорного устройства сиплый голос. Валерий Петрович готов был поклясться, что обладатель голоса вчера, по случаю субботы, превысил дозу, полезную для его организма.
– Полковник ФСБ Ходасевич.
– Что надо?
– Хочу побеседовать с вами.
– С кем с нами?
– С вами, Роман Георгиевич.
Повисла пауза, в течение которой – Валерий Петрович не сомневался – он подвергался тщательному изучению сквозь объектив видеокамеры.
– Входите, – раздался наконец милостивый сиплый голос.
Щелкнул замок, зажужжал электропривод, и калитка сама собой растворилась.
Ходасевич вошел внутрь и направился к дому по мощеной дорожке. Участок был весь вылизан. Даже желтые листья, что должны были нападать в течение ночи, убраны с зеленеющего газона. Справа от дорожки возвышалась непременная у новых русских альпийская горка вышиной с пол-Монблана. В другой стороне стояла статуя – довольно неплохая копия Венеры Милосской. Чуть поодаль имелась беседка, посреди которой торчала печь барбекю.
Дом гражданина Жучкова являлся вариацией на тему русской усадьбы. Уменьшенную копию Ходасевичу доводилось видеть в Горках Ленинских – последнем прижизненном обиталище вождя мирового пролетариата.
Роман Жучков поджидал полковника на крыльце. Бритая голова, небритые щеки, водянистые глаза. Одет в спортивный костюм с лампасами. Под мышкой зачем-то держит большую лаковую шкатулку.
– Чем обязан? – хмуро спросил хозяин.
– Вы знаете, ваша соседка, Алла Михайловна Долинина…
– …написала на меня донос, – перебил новый русский и засмеялся. – Я знаю.
– Нет, ваша соседка в нынешнюю среду пропала.
– Да-а? – глумливо протянул Жучков.
– Она под вечер вышла из дома и не вернулась.
– У меня ее нет. Она уже не в таком возрасте, чтобы, – Роман Георгиевич ощерился, – я захотел бы ее, гы, удерживать. И даже хотя бы принимать у себя.
Хотя Жучков и стоял на верхней ступеньке, он несильно возвышался над полковником. Сложение новый русский имел скорее субтильное.
– Есть сведения, что у вас с Аллой Михайловной имелся определенный конфликт…
– Вы курите, полковник? – добродушно прервал его хозяин.
– Да.
– Пойдемте, товарищ (или уже, гы, гражданин?) полковник, подымим, а то я с утра без курева.
Он взял Ходасевича под руку и увлек в сторону беседки с барбекю.
Лакированная коробка в руках Жучкова оказалась хьюмидором, причем внутри имелись не только сигары, но и сигареты, и подозрительного вида самокрутки.
– Присаживайтесь. Сигару? Или, может, – хозяин подмигнул, – чего покруче?
Жучков чувствовал себя абсолютным хозяином положения и ровным счетом ничего не боялся. Видимо, ему с высоты своего финансового положения и очевидных связей было совершенно наплевать и на Аллу Михайловну, и на гостя, и даже на его грозную должность. Он выбрал себе «монте-кристо», обрезал гильотинкой (титан, перламутр и серебро) и прикурил от длинной спички. На запястье Жучкова имелась татуировка: квадрат, образованный четырьмя точками и еще одна посередине. На блатном языке она означала: «я – в зоне, а вокруг меня вышки».
Валерий Петрович достал из своего кармана свою сигарету.
На расспросы полковника хозяин отвечал с ленивой любезностью. Нет, об исчезновении Аллы Михайловны он ничего не знает. Да, всю прошлую неделю он провел в Москве. Сюда, в Листвянку, приехал только позавчера, в пятницу, поздно вечером. Вместе, как он выразился, с лялькой. Ничего подозрительного ни он, ни она не видели и не слышали.
Никакого конфликта с Долининой, продолжал сосед, у него не было. Да, она являлась тут к нему с какой-то пожилой злобной теткой (то есть с Юлией Николаевной, перевел Ходасевич) где-то в августе. Он вежливо сказал им, что его забор – не ихнего ума дело, а с правлением он сам давно договорился. Ни про какие жалобы, написанные соседкой в инстанции, он ничего не знает – а что сказал о них, так подумал, что со старых грымз станется их накатать.
Валерий Петрович слушал, оценивал реакции Жучкова и с сожалением понимал: тот, скорее всего, не врет. И прихватить его на чем-нибудь будет сложно.
А, черт возьми, очень хотелось бы прихватить. Хотя бы для того, чтобы выбить из его голоса эту высокомерную ленцу. Но прихватывать Жучкова (и ему подобных) надо было раньше, где-нибудь в самом начале девяностых, пока тот был, скорее всего, мелкой уголовной сошкой и не набрал еще свою нынешнюю силу. Но кому было тогда его прихватывать? Ходасевича (и других честных офицеров) как раз в ту пору попросили из органов. Оставшиеся, вместе со всей страной, лихо взялись воплощать лозунг «Обогащайтесь!».
Обогатились в итоге разные жучковы. Нежучковым не досталось практически ничего.
Параллельно своим мыслям и беседе Ходасевич внимательно посматривал по сторонам.
Из дома вышла деваха модельной внешности – вероятно, та самая, которую хозяин назвал «лялькой». Она была в мужской рубашке на голое тело и в туфлях на высоких каблуках. Рубашка была ей явно мала. Она увидела, что ее хозяин в беседке не один – бесстыже потянулась, подставляя заспанное личико осеннему солнцу (а ноги и бедра всеобщему обозрению), произвела впечатление и скрылась в недрах дома.
В беседке, где они пребывали с радушным бандюком, вчера явно происходило пиршество. Об этом свидетельствовали пустые бутылки в углу: из-под «Хеннесси», «Мартини», «Перье» и «Эвиан». Бутылок имелось примерно столько, чтобы хорошенько гульнуть вдвоем. На барбекюшной решетке лежали немытые шампуры. На тарелке, забытой на столе, засыхали кинза, укроп и крупно нарезанный болгарский перец.
И еще: на полу, рядом с бутылками, стоял наполовину полный пакет из «Рамстора».
Продолжая беседу с хозяином, Ходасевич, словно в задумчивости, встал и прошелся по беседке. Попутно заглянул в полиэтиленовый пакет. В нем лежали свежие грибы. И принесли их явно не с рынка, а из леса. Об этом свидетельствовали золотые листики вперемешку с грибами, и еловые веточки, и крошки земли. Дары леса явно еще не перебирали.
– А вы что, Роман Георгиевич, – вежливо перебил Жучкова полковник, – по грибки сегодня ходили?
– Я?! – хозяин изумился, словно Ходасевич спросил, любит ли он переодеваться в женское белье.
– Откуда же, если не секрет, грибочки?
– А, это Мишка где-то надыбал.
– Кто такой Мишка?
– Мой лакей. Живет здесь, пока я в Белокаменной вопросы решаю. За домом присматривает.
– О! Значит, он был здесь, в Листвянке, в минувшую среду? И мог что-то видеть или слышать… Могу я с ним поговорить?
– Да не вопрос!
Жучков раззявил пасть и проорал что есть силы:
– Мишка!!! Ко мне!
Через пять секунд на крыльцо псевдо-Горок выскочил лысый мужчинка лет пятидесяти. Его лысина (в отличие от Жучкова) имела естественное происхождение, и весь он был какой-то замухрышистый, типичный бич – бывший интеллигентный человек. На рысях он побежал на зов хозяина.
Когда Мишка предстал перед ним, как лист перед травой, Роман Георгиевич гаркнул:
– Ты, Мишка, где грибочки-то эти взял?! Которыми нас вчера с Лялькой потчевал?!
– Собрал-с, – вытянулся во фрунт пятидесятилетний Мишка.
– Где собрал? В лесу?
Присутствие внушительного, загадочно покуривающего Ходасевича сбивало приживальщика с толку: кто таков и о чем успел нажаловаться хозяину? Слуга шмыгнул носом, забегал глазами, опустил очи долу и наконец молвил:
– Здесь я их нашел, в поселке. Да вы не сомневайтесь: грибы хорошие, боровики, один к одному. И если про меня говорят, что я украл, то имейте в виду, Роман Георгиевич, врут. Ничего я не крал. Нашел просто. Кто-то потерял, а я подобрал.
– Так, – тоном, не предвещающим ничего хорошего, молвил Жучков, – ни хера я не понял, давай-ка рассказывай все по порядку.
Мишка откашлялся, внутренне собрался и голосом, в коем изначально звучала вина, пояснил следующее.
Он в эту пятницу вечером на станцию, значит, ходил. За продуктами.
– За водкой бегал, байстрюк! – осклабился Жучков.
Да ведь не только ж за водкой, приложил руки к груди Мишка. И за продуктами для вас, Роман Георгиевич, чтобы хлебушек у вас свеженький был да молочко…
– Кто ж это с вечера за свежим хлебом-то ходит! Что ты пиндишь?! Я говорю: за водкой!
Пусть так, возразил лакей, как будет угодно, а только отношения это к делу, то есть к данному пакету, не имеет.
– А что имеет?!
А имеет то, что, возвращаясь из магазина и уже свернув на родимую Чапаева, увидел он у забора валяющийся пакет из «Рамстора», причем полный. Подошел потихоньку и решил осторожненько посмотреть: а вдруг там бомба или еще что-нибудь неприятное. Посмотрел – батюшки! – а там грибки. На первый взгляд вроде съедобные, насколько в темноте видать. Ну, он, Мишка, и решил их с собой взять. На свету дома оказалось, и правда хорошие. Видать, собрал кто-то в лесу, а до дому не донес. Может, перепил по дороге, потому и бросил. А может, тяжело ему нести показалось. А ему, Мишке, все впрок; все полезно, что в пузо полезло. Он вечером в пятницу грибочков отварил, а потом и поджарил. И сам ел, и вас, Георгиевич, потчевал. И вы, если помните, хвалили. А эти сырые, что в беседке остались, он, Мишка, приготовить не успел – да они уж теперь, наверно, слежались, надо будет выбросить…
Жучков по ходу рассказа постепенно наливался яростью, и в этом месте дал эмоциям выход. В несчастного Мишку полетела керамическая пепельница. Тот увернулся, пепельница ударила в перила беседки и разлетелась на осколки.
– Чтоб ты мне еще!.. – проревел Жучков. – По помойкам лазил!.. И меня г…м кормил!..
– Все! – залепетал дворецкий. – Виноват! Не подумал! Больше не буду!..
– Вы мне позволите, Роман Георгиевич, – мягко осведомился Ходасевич, – поговорить с вашим подчиненным лично?
– Да забирайте вы его! – отмахнулся Жучков. – Хоть к себе в подвалы Лубянки! Хоть иголки там ему под ногти загоняйте!
– И пакетик, разрешите, я с собой возьму. Можно без грибов.
– Нет уж, заберите-ка вы их все. А то этот, – уничижающий жест в сторону Мишки, – опять их мне на стол подаст… – И гаркнул слуге: – А ты что стоишь? Не слышал, что тебе сказали? Бери пакет и иди с товарищем полковником. Не будет же он сам эту грязь таскать!.. А потом приберешь здесь все. А то, ишь, грязищу развел!.. Дармоед.
Ввиду того, что пепельница была изничтожена, Жучков яростно раздавил окурок сигары в решетке барбекю и отправился к выходу из беседки.
– Последний вопрос, – остановил его Ходасевич. – Видеокамера, установленная у вас над калиткой, – пишущая?
– Только на одну кассету – на три часа. Потом запись стирается и начинается по-новой. А что?
– Тогда ничего. Вы рассказали мне даже больше, чем я рассчитывал.
***
Смотритель жучковского дома, проведший в Листвянке безвылазно всю последнюю неделю, ничего подозрительного в течение последних пяти дней не видел и не слышал.
Ходасевич с Мишкой (несшим пакет с грибами) не спеша, разговаривая на ходу, профланировали от калитки дома номер три к углу улиц Чапаева и Советской.
Здесь «хаускипер» показал место, где вечером в пятницу нашел пакет с грибами.
Оно, это место, оказалось прямо у забора Любочки, в пятнадцати шагах от ее калитки.
