Книга: SPA-чистилище
Назад: Глава 3
Дальше: Глава 5

Глава 4

На пороге стояла Любочка.
Валерий Петрович нисколько не удивился. Почему-то он не сомневался, что нынче вечером она к нему пожалует.
В руках художница держала две тарелки, прикрытые фольгой.
– Я пришла к вам, чтобы… – начала она, однако полковник решительно прервал ее и, распахнув дверь настежь, сделал приглашающий жест:
– Прошу!
– Я только на одну минуту… – постаралась объясниться Любочка, но Ходасевич мягко взял у нее тарелки и поставил их на стол, стоящий посреди веранды. Запахло свежей выпечкой. Полковник обволакивающе сказал:
– Позвольте ваше пальто и, ради бога, проходите. Я собирался выпить кофе, и вы очень меня обяжете, если составите мне компанию.
– А я как раз принесла вам пирожков. Вы тут совсем один, за вами и поухаживать некому…
Валерий Петрович улыбнулся – сама галантность:
– Раз уж вы у меня в гостях, позвольте мне ухаживать за вами. Разрешите ваше пальто. Разуваться, пожалуйста, не надо.
– А Аллочка всегда просила меня надевать тапочки…
Ходасевич ответствовал весело:
– Теперь здесь хозяин я, пусть и временный, и жить мы будем по моим правилам. Присаживайтесь, я поставлю кофе.
Вечерний неожиданный визит женщины нисколько не взволновал полковника. Вот будь он на четверть века помоложе… Или Любочке хотя б на десять лет поменьше… А так… Уровень тестостерона в крови достиг, пожалуй, минимальнейших значений за всю его жизнь. И женское кокетство его больше не возбуждало, а лишь радовало как одно из проявлений жизни – вроде звездного неба над головой и шума сосен в вышине.
Не мешает, конечно, опросить Любочку в неформальной обстановке. Поговорить с ней не спеша о пропавшей Алле и их взаимоотношениях. Разузнать возможные тайны прочих обитателей улицы Чапаева.
Ходасевич включил электрический чайник, поставил на стол два прибора.
– Хотите, я научу вас пить кофе по-киргизски?
Художница улыбнулась всеми своими морщинами.
– Это как? С кумысом?
– Отнюдь. Кладете в заварной чайник пару ложек чая и одновременно засыпаете такое же количество кофе…
– Кофе растворимый или натуральный?
– Все равно… Затем заливаете смесь горячей водой. Укутываете чайник и настаиваете несколько минут.
– Хм, забавный рецепт. Давайте рискнем.
– Единственное, чем рискуют потребители киргизского кофе: не уснуть до утра.
– Что ж, – кокетливо засмеялась Любочка, – я уже нахожусь в таком возрасте, когда не спать до утра может мне только понравиться.
– Да, – индифферентно пробормотал полковник, не откликаясь на кокетство, – порой бессонные ночи приносят важный жизненный опыт.
– Не сомневаюсь! – расхохоталась художница. – Я думаю, у вас опыт бессонных ночей богатейший. Было бы интересно, если бы вы, товарищ полковник, им поделились.
– Опыт опыту рознь… – с напускной рассеянностью проговорил Валерий Петрович, уходя от излишне интимного разговора.
Он разлил по чашкам киргизский кофе. Странный, смешанный кофейно-чайный запах разнесся по веранде.
Ходасевич задал неожиданно резкий вопрос:
– Вы скучаете по своей подружке?
Любочка встрепенулась:
– По Алле?.. Ну, да, естественно.
– Скажите, Люба… В последние время вы ведь часто встречались с Аллой?..
– Не то слово… Мы виделись с ней каждый день… Да порой несколько раз в течение дня…
– Вы не замечали в ее поведении чего-то необычного? Может, она была чем-то обеспокоена? Или делилась с вами определенными опасениями?
Художница повела головой – то ли припоминая, то ли обдумывая, как уйти от ответа. Сказала, снимая с тарелок фольгу:
– Угощайтесь, Валерий Петрович. Пирожки моего собственного приготовления. Здесь с капустой, а тут с вареньем. На дне рождения, я заметила, вы их практически не ели. Не понравились?
– Очень понравились. Просто на столе было много других вкусных вещей. Уж поверьте мне, я в еде знаю толк, – полковник выразительно похлопал себя по объемистому животу. – Поэтому и пирожки ваши отведать не премину. Спасибо за заботу… И все-таки вернемся, если позволите, к Алле Михайловне. Было в ее поведении в последнее время что-то необычное?
Любочка решительно кивнула.
– Было.
Ходасевич понял, что соседка готова поделиться с ним сокровенным. Потому не стал торопить ее, задавать наводящие вопросы. Просто сидел и прихлебывал чайный кофе (или кофейный чай?).
– Лена рассказывала вам, – спросила художница, – что случилось с ее отцом? С мужем Аллы Михайловны?
– Нет. Сказала только, что он умер много лет назад.
– Это не совсем правда.
– Что сие значит?
– Лена не любит говорить о случившемся. И не любит, когда другие рассказывают об этом посторонним. Но в данном случае, полагаю, вы имеете право знать. Тем более, мне кажется: то, что произошло когда-то с Аллочкиным мужем, имеет отношение к нынешним событиям.
Любочка задумалась, собираясь с мыслями.
В резком электрическом свете стало видно, что годы и болезнь (а алкоголизм Ходасевич считал, бесспорно, болезнью) не пощадили ее. Лена шепнула ему во время торжества, что соседке сегодня исполнилось пятьдесят три. Однако выглядела она на все шестьдесят: тяжелые носогубные складки, множество морщин, склеротические красные пятнышки на коже, тусклые волосы, высохшие узловатые руки.
– Это случилось, – начала Любочка, – лет пятнадцать назад. Тогда Алла еще работала в своей газете, хотя ей уже платили гроши. А муж ее, Иван Иваныч, к тому времени вышел на пенсию. Он был старше ее лет на пять, к тому же трудился на вредном производстве, вот и отправили его на заслуженный отдых…
– Иван Иваныч? Вероятно, в честь него и внука назвали – Иваном?
– Да, его и Алла, и дочь Лена очень любили и уважали. Веселый такой дядька был, красивый и рукастый…
– Вы сказали, что он трудился на вредном производстве? Кем же он был?
– Метранпажем.
– Вот как?
– Вы знаете, кто это?
– Да. Выпускающий редактор в газете.
– Браво, Валерий Петрович! Вам пятерка по знанию КЗОТа… Да, они когда-то с Аллочкой в типографии познакомились…
– Что же с Иван Иванычем случилось?
– Это было в году девяносто втором… Нет, еще в девяносто первом… Где-то в ноябре или декабре… Помните, какие времена тогда жуткие были?
Полковник, честно говоря, не очень-то помнил. Тогда как раз заканчивалась его командировка в Брюссель – последняя, как оказалось, командировка. Однако он кивнул. Пустые прилавки советских магазинов тогда часто показывали по западным каналам. И еще – все собирали для русских гуманитарную помощь.
А Любочка продолжала:
– Аллочка с Иваном материально жили плохо. Пенсия у него была мизерная, Алла тоже получала всего ничего. И Елена со своим Стасом тогда с хлеба на воду перебивались, Ванечка у них был маленьким, поэтому финансово родителям они помогать никак не могли. И Алла с мужем решили, что Иван Иваныч будет круглый год проживать на даче. Здесь, в Листвянке. Тем более что условия позволяли. Теплый красивый дом, горячая вода… Им казалось, что, проживая вне города, они сэкономят. Да ведь и вправду на земле жить экономически выгодней, чем в столице… Они в тот год все здесь засеяли: и ягодой, и картошкой, и свеклой. И даже курей завели. Иван Иваныч сколотил прямо у моего забора курятник – он вообще мастер на все руки был, – и они туда несушек завезли. Многие хохлатки передохли из-за того, что соседи ухаживать за ними не умели, но какие-то выжили, поэтому у них и яйца были, и курятина… Иван Иваныч, значит, здесь постоянно проживал. Исполнял роль птичника, за прочим хозяйством следил, а Аллочка к нему из города наезжала – обычно на выходные, но иной раз и в будни выбиралась… И вот в один прекрасный день… Ходасевич, вы ведь курите? – вдруг прервала себя художница.
– К сожалению.
– Тогда пойдемте на крыльцо, подымим. Спасибо, кстати, за кофе. Очень бодрит. Надо срисовать у вас рецепт.
Парочка вышла на крыльцо. Свет, падающий сквозь огромные окна веранды, высвечивал кусок газона, расположенные вокруг дома цветы в горшках, а также куст гортензии. Дальше участок терялся во мгле.
Валерий Петрович щелкнул выключателем. Зажегся прожектор, висящий на сосне. Участок осветился мертвенным светом. Из тьмы выросли яблони и кусты шиповника и сирени. Они отбрасывали чернильные тени.
– Ой, не надо, потушите, – поморщилась художница. – Свет какой-то неживой.
Ходасевич послушно вырубил электричество. Темнота немедленно придвинулась к крыльцу, сделала дом еще уютней.
Подул прохладный ветер. Деревья-великаны, обступившие дом, таинственно прошумели во тьме своими вершинами. Где-то далеко пропела электричка. По Советской протарахтел грузовик. Вечерний холод заставил художницу зябко поежиться. На ясном безлунном небе рассыпались ледяные звезды.
Любочка жадно закурила.
– На чем я остановилась?..
Валерий Петрович прикуривал и не отозвался. Да и не потребовалось.
– Ах, да!.. В один прекрасный день – то было зимой и посреди рабочей недели – супруг Аллочки, наш дорогой Иван Иваныч, проживавший на этой самой даче, исчез
Художница сделала эффектную паузу – ждала, что Валерий Петрович прореагирует на сообщение, однако не дождалась и продолжила:
– Аллочка приехала сюда из Москвы, как между ними было заведено, в пятницу вечером. На станции – никого. Иван Иваныча нет – а ведь он встречал ее всегда у электрички, что в восемь пятнадцать приходит. Ну, мобильников тогда ни у кого еще не было, одни только малиновые пиджаки с ними шлялись, Алла подождала, подождала – да одна, с сумками, с продуктами потащилась домой… Добрела кое-как – а здесь, на даче, пусто. Свет в доме не горит. Дверь заперта… Ну, Алла открыла своим ключом (у нее, на всякий случай, с собой имелись запасные ключи от дачи). Дома никаких следов мужа. Все на своих местах. Чистенько, прибрано. Иван Иваныч вообще большой аккуратист был… Да вот только… Его самого нет как нет! Словно корова языком слизала… Дайте мне еще одну сигарету – что-то я разволновалась…
Ходасевич молча протянул ей пачку «Опала».
– О, старая школа!.. Болгарские сигареты. Сто лет их не курила.
Полковник поднес ей огня.
Любочка затянулась и закашлялась.
– Ох, кислятина… Простите… Словом, Алла тогда, разумеется, распсиховалась… Побежала звонить – в ту пору у Ковригина, у пианиста нашего, уже был на даче московский телефон. И он, единственный тогда, кроме Иван Иваныча, здесь, на Чапаева, зимой проживал. Сам Ковригин ничего не знал, не ведал… Он ведь у нас совсем на отшибе живет… Алла позвонила дочке, Лене. Но ни она, ни Стас ничего, естественно, про Иваныча не знали. Потом Аллочка начала всех друзей мужа обзванивать… Все без толку, его нет нигде… Потом, уже наутро, она пошла заявлять в милицию… Заявила, а сама, вместе с дочкой и Стасом, подняла на ноги всех соседей, кто здесь жил или на выходные приехал… Народ принялся Листвянку обшаривать, окрестные леса обошли… В общем, искали Иваныча долго… И вот, прошло уже много лет – бог ты мой, почти пятнадцать! – а ведь его так и не нашли…До сих пор…
Любочка махнула рукой. На ее худенькое лицо вдруг упала тень усталости. Словно рассказ отнял у нее много сил и она вдруг в один момент сдулась, как шарик. Привалилась плечом к балясине крыльца, с силой затянулась.
Полковник поинтересовался:
– А потом? Хоть что-то стало известно об обстоятельствах его исчезновения?
Художница развела руками.
– Ни-че-го. Ивана Ивановича больше никто, нигде, никогда не видел. Спустя сколько-то лет – не помню, сколько там положено по закону – его, как без вести пропавшего, признали умершим. Однако никто не видел его тела, и никто не представляет, что же с ним случилось на самом деле…
Полковник поглядел на нее в упор.
– А вы сами, Люба, были очевидицей тех событий?
Та невесело засмеялась:
– Что, считаете меня одной из подозреваемых? Во всех исчезновениях – чохом?
Ходасевич пожал плечами:
– Просто хочу увидеть картинку происшедшего – вашими глазами. У вас ведь, должно быть, хорошая зрительная память… Профессиональная… В какое время года это случилось?
– Зимой… По-моему, в конце ноября. Или в самом начале декабря… Во всяком случае, снег уже лежал… Да! Это было вскоре после ноябрьских праздников… Тогда Лена привезла сюда маленького Ванечку, и он еще здесь несколько дней вместе с Иван Иванычем прожил… Потом Ванечку забрали… А вскоре Иван исчез… Но меня ведь тогда в Листвянке не было. Я и узнала-то о случившемся с Иванычем, наверно, только через неделю после того, как он пропал, когда мне Алла позвонила…
– Следы… – задумчиво проговорил Валерий Петрович.
– Что – следы?
– Раз тогда уже лежал снег… А в ту пору, наверно, улицу Чапаева не чистили…
Художница усмехнулась:
– По ней и сейчас-то грейдер проходит раз в год по обещанию…
– Значит, от Ивана Ивановича должны были остаться следы на снегу…
– Ох, не думаю, что нашелся тогда такой следопыт, Кожаный Чулок, как вы, чтобы с лупой следы по Чапаева выискивать… Да и не знаю я таких подробностей. Я ж говорю: я в те времена зимой на даче не жила, не было у меня для того условий…
– А сейчас? Что, эти условия появились?
Художница невесело рассмеялась:
– Условия – нет. Появилась безысходность. Нет у меня сейчас другого выбора, кроме как круглый год жить на даче, с удобствами во дворе… Ладно, Валерий Петрович, пойдемте в тепло… У вас, вон, уже губы посинели…
– Да, верно.
Они вернулись на веранду. Здесь было тепло и пахло пирогами и кофе.
Ходасевич, как радушный хозяин, предложил:
– Может, чаю? На сей раз без киргизских изысков?
– Нет, спасибо. Налейте лучше мне коньяку.
Ходасевич испытующе посмотрел на соседку.
– Вы уверены?
Она хрипло рассмеялась.
– Нет. Не надо. Я пошутила. А то ведь от коньяка я могу, хм, и с катушек слететь. Что вы тогда будете со мной делать?
Валерий Петрович оставил вопрос без ответа – как он обычно поступал с неудобными вопросами. Поинтересовался:
– Тогда, пятнадцать лет назад, у Ивана Ивановича были причины исчезнуть?
– Что вы имеете в виду?
Полковник пожал плечами:
– Не знаю. Например, ссоры в семье. Или крупные долги. Или другая женщина…
Любочка кивнула.
– Другая женщина – да, была. После того как Ваня исчез, Алла узнала о ее существовании. И это явилось для нее страшным ударом… Она души в своем Ванечке не чаяла. Была в нем абсолютно уверена. А тут вдруг – здрасьте, пожалуйста! – она узнает, что у мужа есть любовница. На пятнадцать лет ее моложе – и на двадцать лет младше его. И ведь, как выяснилось, Иван с ней встречался долгое время, чуть ли не десять лет…
– Кто такая?
– Самая обыкновенная тетка. Даже не шибко образованная. Линотипистка в типографии, где Иван Иванович работал. Представляете, какой был шок у Аллы, когда эта особа вдруг явилась к ней и стала устраивать скандалы: «Верните, – дескать, – мне моего Ванечку! Что вы с ним сделали?!.» Слезы тут лились с обеих сторон… Раз так, не к этой ведь женщине Иван Иваныч ушел, верно?
– Возможно. Хотя женщины умеют устраивать разные спектакли. Целые представления.
– Да нет, что вы!.. Я была свидетельницей разговора, и уверяю вас: та особа сама не знала, куда Иван делся, и ужасно хотела его найти и вернуть… А Аллочка мужа своего задним числом прокляла. Помнится, все говорила: «Эх, только бы он нашелся – я бы его тогда своими руками удавила!..»
– Может, – полушутя предположил полковник, – она в итоге нашла его и удавила?
– Да нет, ну что вы! Аллочка была не такая. Она за всю свою жизнь даже мухи не обидела.
Ходасевич сделал вид, что не обратил внимания на оговорку собеседницы: «была».
– Хм. Скажите, а Иван Иваныч выпивал?
Люба ухмыльнулась:
– Скажу вам как специалист: да, выпивал. И порой крепко. В конце концов, именно на эту его несчастную склонность и стали грешить. Решили, что он, наверное, где-то с кем-то выпил, а потом упал на улице и замерз. В ту пору, я говорила, уже снег лежал, реки встали… Или думали, может, он спьяну с кем-то повздорил, и его собутыльники убили… Но вот почему тогда его тела не нашли? Загадка…
– У него не было привычки – ходить гулять по лесу? У вас ведь тут, кажется, Лосиный Остров рядом…
– Гулять он да, любил – особливо с похмелья. Говорил, что его ходьба оттягивает… Да только он ведь после вчерашнего не просто гулял. Он гулял целенаправленно: в сторону станции. И там чекушку для поправки здоровья принимал. Или с мужиками на троих скидывался…
Художница вдруг хрипло рассмеялась и закашлялась.
– Что, полковник?.. Попались? Вас подрядили расследовать одно исчезновение – а вы нарвались на два? Как говорится, в одном флаконе…
Валерий Петрович помотал головой:
– Сомневаюсь, что происшествие пятнадцатилетней давности кто-либо сможет сегодня размотать… Если оно, конечно, не связано с нынешним.
Любочка вдруг воскликнула торжествующе:
– А ведь оно может быть связано!
Полковник нахмурился.
– Что вы имеете в виду?
– Пойдемте еще покурим, и я вам расскажу.
***
Юлия Николаевна, бывшая жена Валерия Петровича Ходасевича, не находила себе места.
Ее тревожила судьба пропавшей подруги.
Обычно субботу Юлия Николаевна посвящала хозяйственным делам: постирать, приготовить, перегладить белье. И сегодня день вроде шел по заведенному распорядку. Однако – все валилось из рук. Супчик с клецками вышел пересоленный. А курица, выловленная из супа и зажаренная в кляре, пригорела. Плюс к прочим напастям любимую гипюровую кофточку она по рассеянности постирала в машине при шестидесяти градусах – и, ясное дело, напрочь испортила.
А все потому, что Юлия Николаевна неотвязно думала об исчезнувшей Алле Михайловне.
«Что с ней случилось? Неужели непоправимое? Неужели какой-то криминал?
А может, это все из-за меня? Может, с Аллой случилось страшное только потому, что я убедила ее действовать? Может, если б я ее не заставила, сидела бы она себе спокойно, и ничегошеньки бы с ней не произошло?»
При мысли, что она могла стать первопричиной неприятностей или даже гибели подруги, у Юлии Николаевны противно засосало под ложечкой. Стало совсем нехорошо: закружилась голова, началась тахикардия, да и желудок прихватили неприятные спазмы. Она расслабленно опустилась на диван.
«Может, признаться ему во всем? Я сниму с себя часть ответственности, и мне станет легче, много легче…»
Внутри у нее все сжалось. Она всегда ужасно боялась признаваться бывшему мужу в своих ошибках или прегрешениях. В любых прегрешениях, даже в самых мелких. Даже в убежавшем молоке. Может, потому они и развелись. Слишком уж Юлия Николаевна опасалась ледяного взора супруга, его насмешливо изогнутых губ, едкого комментария…
«Но теперь, кажется, ничего не попишешь. Надо признаваться – никуда не денешься, если я на самом деле хочу, чтобы он отыскал мою подругу. А я ведь действительно хочу, чтобы Валера нашел Аллу…»
Но прежде Юлия Николаевна решила позвонить дочери. У Тани быстрый ум и светлая голова, и к ее мнению в сложные минуты жизни всегда стоит прислушаться. К тому же Танечка очень хорошо знает своего отчима; пожалуй, даже лучше, чем она, Юлия, – бывшего мужа. Вон они какие с ним друзья, прямо шерочка с машерочкой…
Юлия Николаевна набрала номер Татьяны.
***
В то же самое время Валерий Петрович, решительно не подозревавший о душевных терзаниях бывшей супруги, вышел вместе с художницей Любочкой на крыльцо. Они снова закурили. Ходасевич взял в Листвянку из городской квартиры даже свою любимую пепельницу с силуэтом Парижа. Она была для него памятью об одной сложнейшей командировке, случившейся лет двадцать назад. Теперь полковник водрузил ее на перила крыльца. От многолетнего употребления пепельницы по назначению силуэт творения Эйфеля на дне был почти неразличим. И к вечеру пепельница уже оказалась полна окурков. «Когда это я успел?» – мимоходом подивился самому себе полковник.
– Итак, – спросил Валерий Петрович соседку, – почему вы решили, что исчезновение Аллы Михайловны связано с давнишней пропажей ее мужа?
– Сейчас расскажу. Это и вправду очень интересная и даже загадочная история. Итак, Аллочка пропала в среду… А за день до того – то есть во вторник – мы с ней вдвоем ходили на станцию: выбросить мусор (у нас тут, имейте в виду, приходится выносить или вывозить его самим), а также купить продуктов, газет… Творог со сметаной на станцию по вторникам из деревни привозят… Очень вкусное все, домашнее – кстати, и вам я, Валерий Петрович, здешние молочные продукты рекомендую, могу в следующий раз, как отправлюсь в экспедицию, купить…
Ходасевич понимал, что сейчас Любочка не просто болтает, а с неосознанной женской способностью к интригам умело оттягивает момент, чтобы сообщить ему самое интересное. Он не прерывал ее, покорно ждал, пока она разродится.
– И вот, – судя по интонации, художница подступила к кульминации, – возвращаемся мы с Аллой днем во вторник со станции. Идем по Советской, как всегда. И вдруг видим, как с нашей улицы Чапаева быстрым шагом выходит какой-то мужчина. Выходит – и чуть ли не бегом удаляется по Советской в противоположную от нас сторону. У нас, на Чапаева – вы, наверно, уже и сами обратили внимание, – вообще мало кто ходит. А тех, кто в нашем тупичке появляется, мы, как правило, всех знаем. А тут – мужчина, явно незнакомый. Я его точно раньше никогда не видела. Ни в нашем переулке, ни где-нибудь еще. Однако Аллочка…
Художница перевела дух, глубоко затянулась и продолжила:
– Аллочка вдруг восклицает: «Иван!», роняет на асфальт свои сумки – и устремляется за ним. Мы от мужчины находились далеко, шел он быстро и скоро свернул на какую-то боковую улицу – кажется, на Жуковского – и исчез из вида… А Алла бежала – в буквальном смысле бежала – вслед за ним несколько десятков метров… Откуда прыть такая взялась! Потом она поняла, что его все равно не догонит, еще раз истошно крикнула: «Иван!» (он не обернулся) – и вернулась ко мне… Вся в слезах…
Полковник нахмурился.
– А вам, Люба? Вам этот человек тоже показался похожим на исчезнувшего Ивана Ивановича?
– Да в том-то и дело, что нет! Ничего общего! К тому же ни я, ни, естественно, Аллочка его толком не видели – очень далеко было. Если только фигуру, общий силуэт, да еще походку… Может, в походке и было что-то похожее на покойного Ваню, да и то я бы не сказала… К тому же бывшему Аллиному мужу сейчас, если он жив и здоров, было бы за семьдесят… А этот человек показался мне явно моложе – лет сорок ему от силы… По возрасту, можно сказать, даже не мужик, а скорее парень… Какой там Иван Иванович!
– Вы вашу подругу разубедили в том, что это ее муж?
– Разумеется, я ей сказала!
– И как Алла Михайловна отреагировала?
– Она в конце концов со мной согласилась. Сама призналась: «Что-то мне померещилось. Может, – говорит, – оттого, что я о нем сегодня утром думала… Он ведь мне ночью приснился… Я же так и не знаю, что сталось с моим Ванечкой…» Надо сказать, что Аллочка, когда время прошло, все-таки простила его измены и очень по нему скучала и тосковала… Поэтому она тогда, во вторник, там, прямо на дороге, даже расплакалась… Ну, я ее постаралась успокоить… Потом мы с ней у меня дома чаю попили со свежим творожком… Вроде бы она пришла в себя…
Ходасевич поменял направление разговора:
– Скажите, а вот Ванечка, внук Аллы Михайловны, он-то на своего пропавшего деда чем-то похож? Может, фигурой? Или походкой?
Любочка прищурилась.
– Намекаете, что она за Иван Иваныча своего собственного внучка могла принять?
– Все бывает, – развел руками полковник.
– Странно, но мне это до сих пор не приходило в голову… – Художница задумалась и добавила не вполне уверенно: – Но, по-моему, нет – тот тип на улице был совсем не Ванечка… Да и не очень похож Иван на своего деда…
– А у Аллы Михайловны было хорошее зрение? – неожиданно спросил Валерий Петрович.
– Зрение?.. Да нет, не вполне… Работа-то у нее была глазная, скрупулезная… Так что зрение она к старости посадила, и очки носила – плюс три, плюс четыре…
– А в тот момент, когда незнакомца, похожего на Ивана, увидела – она в очках была?
– По-моему, да… Или, по крайней мере, в линзах… Она старушкой была, – усмехнулась Любочка, – весьма прогрессивной, поэтому частенько, особенно на выход, линзы носила…
– А у вас, Люба, как обстоит со зрением?
– Хотите выяснить, кому из нас двоих Иван мог скорее привидеться?.. Но я-то на зрение не жалуюсь. Имеется только (как наверняка и у вас) возрастная дальнозоркость. Очками я пользуюсь только для чтения.
Они вдвоем по-прежнему стояли на крыльце дома Аллы Михайловны. Оделись теплее, чем в прошлый выход – Люба накинула свое пальто. К вечеру подморозило, и изо рта вырывался парок. Дом Любочки слегка освещал далекий фонарь.
В доме топилась печь, и из-за штакетника виднелся дымок, столбом поднимающийся из трубы на нелепой крыше. На противоположном участке, у Василия, вдруг раздался горячий спор на таджикском языке. Гортанные вскрики продолжались минуту, а потом все стихло.
– А ведь я вам еще не все рассказала, – таинственно проговорила художница, ласково отряхивая пепел с лацкана куртки Валерия Петровича. – Самое интересное случилось потом…
– Потом – в смысле когда?
– А в тот же самый день. После того, как Алла у меня чаю напилась и к себе домой с покупками потащилась… Вам интересно?
– Более чем.
– Так вот, вскоре после того, как мы с ней расстались, она опять ко мне прибегает. И трясется вся, и глаза на мокром месте. «Что случилось?» – спрашиваю. А Аллочка кричит: «Люба, у меня в доме кто-то был!..»
– Вот как! – не удержался от восклицания Ходасевич.
– Да, представьте себе!.. Опять я ее насилу успокоила. Потом спрашиваю, с чего она это взяла. Она говорит: «Не знаю, но чувствую, что кто-то у меня был». Ну, что мне оставалось делать! Отправились мы с Аллой Михайловной сюда, к ней в дом… Я, конечно, не профессиональный домушник (и не сыщик), но, насколько могла судить, входной замок был не взломан… Не хотите, кстати, – Любочка кивнула на дверь, – его осмотреть?..
– Завтра, – кивнул Ходасевич. – При дневном освещении… А Алла Михайловна тогда, во время вашего похода на станцию, не оставила, по своему обыкновению, ключа под половичком?
– О, вы и об этой ее привычке знаете!.. Точно утверждать не берусь, но, думаю, что нет. Во всяком случае, когда мы с ней куда-нибудь ходили вместе и никого на наших участках не оставалось, она всегда ключи с собой брала.
– А мог к ней кто-то забраться через окно?
– Да нет, время-то не летнее. Она окна в доме закрывала. Тем более, когда куда-то уходила… Да ведь я, когда она меня призвала, все окна осмотрела. Стекла оказались целы, шпингалеты закрыты изнутри.
– А с чего Алла Михайловна взяла, что у нее в доме кто-то был?
– Не знаю! Я не поняла!.. И она мне ничего определенного не смогла сказать. Все как обычно, все на своих местах, ничего не пропало, хотя у нее в доме и деньжата имелись, и драгоценности кое-какие… Она только все твердила: «Я чувствую, что здесь кто-то был…»
– Ну, интуиция – дело существенное, – совершенно серьезно заметил Валерий Петрович.
– Однако для того чтобы делать выводы, надо чтобы интуиция фактами и аргументами подкреплялась, так ведь? А тут она ничего мне конкретного не смогла продемонстрировать. Никаких свидетельств, что в доме кто-то побывал. Да я и сама ничего подозрительного у нее не увидела…
– Скажите… – потер лоб Ходасевич, – а еще что-нибудь странное вы тогда на улице не заметили? Может, увидели какого-то человека, вам незнакомого? Или машину подозрительную, которую вы раньше в здешних краях, на Чапаева и на Советской, никогда не замечали?
Художница задумалась, пожала плечами.
– Н-нет. Кажется, нет… Если б я тогда знала, что надо на нечто подобное обращать внимание, я бы, конечно, задумалась… Но вас же, такого умного, рядом не было…
– Скажите, – изменил направление разговора собеседник, – а сколько Алле Михайловне лет?
– Намекаете, что у нее видения? Альцгеймер начался? – со смехом переспросила художница. – Нет, для Альцгеймера что-то рановато. Она – тридцать восьмого года рождения. Стало быть, ей шестьдесят восемь. Даже климакс давно миновал.
В этот миг, из темноты участка, из кустов (кажется, сирени), окружавших вековые сосны и ели, раздался шорох. Ходасевич закаменел. Сделал стойку, наподобие сторожевой собаки. Или, скорее, медведя, почуявшего неподалеку мелкую, но опасную дичь. И тут же нажал установленный на крыльце выключатель. Прожектор озарил участок мертвенным светом. Полковник одним движением – трудно было предположить подобную стремительность в столь большом и неуклюжем теле – бросился в том направлении, откуда раздавался шум, – к кустам. Какая-то тень мелькнула впереди него, на границе света и тьмы. Кто-то с шумом продрался сквозь сирень и исчез в полной темноте на краю участка – там, куда не добирался луч прожектора. Скрипнул забор – кто-то перемахнул его. С улицы раздался глухой удар приземляющегося тела.
Дальнейшая погоня представлялась Валерию Петровичу бессмысленной.
Пыхтя и отдуваясь, он вернулся на крыльцо к Любочке.
– Кто это был? – испуганно спросила она.
– Кошка, – легкомысленно ответствовал Ходасевич. – Или ежик.
– Ничего себе ежик!.. Судя по шуму, скорее похоже на кабана.
– А кабаны, что, имеют обыкновение к вам на участки захаживать?
– Да нет, как-то раньше не замечала… Но все равно, спасибо, верный рыцарь, мой Ланселот, – насмешливо проговорила Люба, – вы спасли прекрасную даму. Правда, не знаю, от кого. Может, от когтей саблезубого тигра, или от ятагана янычара, или от лесных разбойников…
Валерий Петрович никак не отреагировал на саркастически-кокетливый выпад ехидной соседки, лишь распахнул перед ней дверь веранды.
– Прошу в дом! Вы, по-моему, вся дрожите.
И тут раздался телефонный звонок. Гремел ходасевичский мобильник. Полковник глянул на определитель, и на его лице отразилась досада.
– Слушаю тебя, Юля, – со вздохом проговорил он в трубку.
Супруга всю жизнь – и в период брака с Ходасевичем, и после того, как стала «экс» – имела дурное обыкновение звонить ему в самый неподходящий момент. Валерий Петрович порой удивлялся самому себе, почему он всегда отвечал на ее звонки – хотя имел полную и техническую, и моральную возможность их сбросить. Очевидно, самому нравилось, когда жена ему мешает жить, работать или встречаться с другими женщинами? Впрочем, эту почти фрейдистскую идею он сможет развить потом, на досуге… А пока отставная супружница с елеем в голосе спросила:
– Ну, как ты, Валера, там, в Листвянке, устроился?
– Неплохо, – скупо ответствовал полковник.
Он сделал жест художнице: подождите, мол, я скоро закончу. Та ответила ему пантомимой: дескать, понимаю и подожду.
– Тебе создали все необходимые удобства?
– Не жалуюсь.
– У тебя уже появились подозреваемые? – пропела в трубке бывшая.
– Юля, – предельно сухо сказал Ходасевич, – зачем ты звонишь? Что тебе еще от меня надо?
Почему-то всякий их разговор – даже если каждый из них начинал его с самыми добрыми намерениями – неизбежно, рано или поздно превращался в пикировку, а то и в перепалку.
– Я же волнуюсь о тебе! – чуть не со слезой в голосе воскликнула Юлия Николаевна. – Думаю!.. Беспокоюсь!
– Это совершенно не обязательно, – отрезал Валерий Петрович.
– Ладно. Хорошо. – Ее голос зазвенел. – Тогда можешь считать, что я звоню тебе по делу.
– Слушаю тебя, Юля.
– Ты уже познакомился со всеми обитателями улицы Чапаева?
– А что?
– Не перебивай меня, пожалуйста! Ты обратил внимание на тот участок, что расположен через улицу, прямо напротив дома Аллы Михайловны? Ну, самый роскошный в том переулке? Тот, что больше похож на средневековую крепость, с железными пиками по верху стены? Там на заборе еще видеокамера висит?
– Да, есть такой.
То был дом под номером три – единственный, чей хозяин не появился на дне рождения Любочки и о ком Ходасевич покамест ничего не узнал.
– Я, кажется, виновата… – продолжала телефонные излияния бывшая жена. – Но… послушай… Ты обратил внимание, что этот чудовищный забор выступает далеко за линию домов? Обратил?
Ходасевич вынужден был согласиться:
– Да. Обратил.
– Этот тип, что там живет, пол-улицы самовольно себе отхватил. Мы обе – когда я отдыхала у Аллочки в этом году – очень возмущались. Не пройти, не проехать!.. Из-за этого забора ни пожарная машина не проедет, ни грузовик… И мы с Аллой решили: нам надо пойти поговорить с хозяином и, как ближайшим соседям, выразить свое недовольство данным фактом и его поведением… Ты слушаешь меня?
– Да, – вздохнул Валерий Петрович. – Инициатором боевых действий явилась, конечно, именно ты?
– Валера, что за тон!..
Ходасевич хотел было сказать, что он удивлен, почему его бывшая до сих пор жива-здорова – с такой-то тягой к правдолюбию. Однако быстро понял, что замечание сделает дальнейший разговор невозможным – а ведь жена явно хотела чем-то поделиться. Может, в самом деле, важным? И Валерий Петрович проявил кротость:
– Извини. Рассказывай дальше.
– Извинения принимаются… – царственно заметила Юлия Николаевна. – Так вот… Это было где-то в середине августа… Мы с Аллочкой отправились туда, в этот ужасный дом напротив. Открывает нам такой стриженый, весь в татуировках – на вид настоящий бандюган. Потом мы выяснили его фамилию – его зовут Роман Георгиевич Жучков… Мы интеллигентно осведомились, ему ли принадлежит дом и участок. Он в ответ огрызается: «Ну, мне! А дальше что?..» Мы с Аллочкой очень вежливо ему сказали что…
Заскучавшая Любочка встала с места. Прошептала, внятно артикулируя: «Ну, я пошла…» – и потянулась к дверям. Валерий Петрович прикрыл трубку ладонью: «Подождите, может, еще чайку?» Художница отрицательно мотнула головой: «Нет, я устала, до завтра». Ходасевич не стал ее удерживать. Он предчувствовал, что по делу сегодня ничего интересного соседка больше не расскажет, а вести пустопорожний треп ему не хотелось. Он и без того устал с непривычки: от огромного числа людей и вылившегося на него потока информации.
Соседка у порога обернулась, сделала полковнику ручкой – и была такова.
Несмотря на то что Валерию Петровичу пришлось отвлекаться, он внимательно слушал все, что говорила ему бывшая супруга:
– …Мы сказали этому Жучкову, что его забор портит нам весь вид, а, главное, перегораживает пол-улицы, и из-за него теперь по Чапаева не могут проехать аварийные службы… А этот бандит вдруг как попер!.. Прямо, не смущаясь даже нас, женщин – настоящим матом! Сказал – если переводить злобные инвективы на общечеловеческий язык, – чтобы мы не лезли не в свое дело и убирались туда, откуда пришли. И еще добавил, что если мы еще раз к нему сунемся, то у него есть автомат Калашникова и он откроет огонь на поражение. Настоящий мерзавец!..
Здесь от полковника ожидалось выражение солидарности, однако он промолчал, и Юлия Николаевна с беспокойством спросила:
– Ты слушаешь меня, Валера?..
– Да-да, – поддакнул Ходасевич.
– Хорошо – потому что история имела продолжение. Значит, вернулись мы тогда с Аллой Михайловной домой. Аллочка, конечно, по своему обыкновению, ударилась в слезы. А я ей сказала, что нам не надо крылышки опускать и сдаваться не следует. И нельзя допустить, чтобы подобное хамство кому бы то ни было сошло с рук. На следующий день мы пошли в правление и разузнали, что этот хам действительно владелец дома номер три по улице Чапаева и прилегающего участка. И тогда мы решили написать на этого Жучкова жалобу. Я ее составила, и мы обе под ней подписались – сейчас ведь время такое, что анонимки никто рассматривать не будет. Я хотела у всех соседей по Чапаева подписи под ним собрать, но Аллочка настояла, чтобы я времени не тратила и никого посторонних не впутывала – а, наверное, зря. Словом, когда я от Аллочки уезжала, забрала эту депешу и из Москвы отправила в три адреса: в Минприроды, в экологическую милицию Московской области, а также в газету, где Долинина работала и где ее еще помнят, – в «Московские новости»…
Юлия Николаевна выдохнула с облегчением от того, что призналась в очередном проступке – а бывший супруг не накричал и даже не выразил своего неудовольствия.
– Ну, вот и все, – сказала она.
– Что – «все»? – намеренно туповато спросил Ходасевич.
– Конец истории. Ниоткуда ей пока не ответили… А теперь вот Алла, – Юлия Николаевна прерывисто вздохнула в трубке, – исчезла…
– Ты хочешь сказать, что, возможно, – тоном, исполненным исключительного скепсиса, промолвил Валерий Петрович, – о ваших письмах стало известно соседу Жучкову и он по-своему на них ответил? Похитив Аллу Михайловну?
– Ну да! – страстно воскликнула экс-жена. – И теперь, может быть, наступит и моя очередь?
«А что, версия как версия, – подумал полковник. – Не хуже прочих других… Надо бы мне завтра посетить гражданина Жучкова в его крепости…»
Однако вслух, адресуясь к встревоженной Юлии Николаевне, он сказал совсем другое:
– Да не может быть, чтобы этот гражданин Жучков Алле Михайловне мстил. Я эту породу, мелкопоместных бандитов, хорошо знаю. Вы обе для этой братии никакой реальной угрозы не представляете. А значит, словно и не существуете вовсе. А с Минприроды и экологической милицией он уже обо всем договорился – либо договорится, если те на него наедут. И дело спустят на тормозах.
Голос Ходасевича звучал столь весомо, что бывшая супруга только спросила с надеждой:
– Ты думаешь?
– Я уверен, Юля. Поэтому не терзай себя. И спи спокойно. Не такой гражданин Жучков идиот, чтобы мстить пенсионерке.
– А мне показалось, как раз такой.
– Хорошо, Юля, – мягко закруглил разговор полковник, – я обязательно по своим каналам проверю и эту версию.
Он ведь и впрямь собирался проверить – правда, пока не представлял в точности, как именно.
– Как ты говоришь, – переспросил он, – имя-отчество этого Жучкова?
– Роман Георгиевич. Я на всю жизнь его запомню!
Ходасевич подтянул к себе блокнот и к списку возможных фигурантов приписал: Жучков Роман Георгиевич. И этой же фамилией пополнил свою схему, вписал ее в прямоугольник дома номер три по улице Чапаева.
Он довольно радушно попрощался с бывшей супругой.
«Странно, – подумал Валерий Петрович, – на сей раз мы с Юлей даже не поругались».
***
Шел одиннадцатый час вечера. После ухода щебетуньи Любочки, после разговора с тарахтящей экс-женой в доме стало тихо, как в гробу. Только с Советской слышалось, как шумят своими кронами тополя, высаженные вдоль центральной улицы. А когда случался сильный порыв ветра, гул тополей подхватывала гигантская береза на участке. Если ветер продолжал упорствовать, прочим деревьям начинали вторить сосны. И глухо ударяли о землю падающие яблоки.
Валерий Петрович подумал, что он очень давно не слышал шума деревьев. В столичных дворах они, как правило, не вымахивают вышиной с дом: или гибнут от жуткой экологии, или их сбривают жильцы, которым деревья застят свет…
Ходасевич вспомнил, как шумели деревья в Провансе… И как – на Лазурном Берегу… И еще – в Галисии… И в Крыму, куда они ездили с Юлечкой в свадебное путешествие…
Полковник мотнул головой, отгоняя совершенно никчемные воспоминания.
Он открыл свой блокнот и позвонил полковнику Ибрагимову. Спросил, появились ли данные по сотовому телефону пропавшей.
– Ну, ты и торопыга! – засмеялся Ибрагимов. – Скажи спасибо, что мы вчера успели твой запрос в сотовую компанию перекинуть. У одного моего сотрудника как раз к ней имелись вопросики – вот мы тот номер, что тебе нужен, в его список и включили.
– С меня виски, – пробормотал Ходасевич.
– И не просто виски, а «Блю Лейбл»!
– Хорошо. Только ты тогда пробей по своим каналам нескольких фигурантов. Может, на них у нас в базах что имеется.
Ибрагимов пребывал в благодушном настроении. Возможно, сытно поужинал. Или опрокинул пару бокалов пресловутого виски. Или обыграл в преферанс компанию сослуживцев… В точности неизвестно, однако – хотя и проворчал, что одни только непоседливые идиоты вроде Ходасевича занимаются делами субботним вечером – фамилии жильцов с листвянской улицы Чапаева записал. И художницу Любовь Перевозчикову, и соседа Василия Елистратова, и пианиста Ковригина, и Марушкина с женой Ольгой, и бандитоподобного Жучкова. И еще, на всякий случай, все семейство гостеприимных хозяев: Елену Ивановну, Станислава Петровича и Ивана Станиславовича Бартеневых.
– Одной бутылкой ты не отделаешься, – пробормотал на прощание Ибрагимов.
– Олег, побойся бога – обирать пенсионера!
– Знаем-знаем, сколько вы, частные детективы, зарабатываете…
На этой полушутливой ноте полковник закончил разговор. Покурив на крыльце, отправился в спальню.
Заканчивался его первый день на чужой даче. Первый день следствия.
Сквозь сон он слышал, как среди ночи возвратился домой с гулянки Ванечка Бартенев, как он укладывается на веранде и роняет стулья, но вскоре опять уснул.
На даче, на свежем воздухе, под шум деревьев, ему спалось необыкновенно сладко.
Назад: Глава 3
Дальше: Глава 5