Книга: SPA-чистилище
Назад: Глава 14
Дальше: От авторов

Глава 15

Поминки по Алле Михайловне решили отмечать в субботу, четырнадцатого октября. Хоть это было и не совсем правильно: девять дней, если отсчитывать от прошлой среды, наступало в пятницу, тринадцатого. Но уж больно день какой-то: пятница, тринадцатое… Кроме того, в свидетельстве о смерти, выданном ***ским моргом, датой смерти отчего-то значилось пятое октября, четверг прошедшей недели.
Только что, в четверг недели наступившей, Аллу Михайловну похоронили. В свидетельстве о смерти было сказано: «Внезапная остановка сердца». Версию о насильственном характере кончины судмедэксперт отверг, хотя не исключил, что «причиной остановки сердца могло стать использование лекарственных препаратов, примененных по отношению к потерпевшей помимо ее желания», и отметил синяки на запястьях и локтевых сгибах женщины: «вероятно, вследствие насильственных действий в отношении ее со стороны неустановленных лиц».
Несмотря на то что совсем недавно, позавчера, случились похороны, Елена настояла, чтобы девять дней отметили «как положено». И – на даче, которую так любила Алла Михайловна.
Пригласили и Валерия Петровича.
Полковник, несмотря на всю свою нелюбовь к скорбным ритуалам, обещал быть.
Кроме поминок, у него в Листвянке и окрестностях имелась еще пара дел.
***
Со следователем Анжеликой Ивановной они договорились встретиться в том же самом кафе, что и прошлый раз: неподалеку от прокуратуры, в час дня.
Валерий Петрович явился словно жених: с огромным букетом цветов – тюльпаны и ирисы, сам подбирал, и гигантской коробкой «Рафаэлло».
Анжелика пришла не одна – с обоими детьми. Проговорила, смущаясь:
– Извините, мне не с кем их оставить. Нашему папе приспичило свою колымагу на техосмотр везти.
Ребятки оказались умненькие, светленькие, некапризные. И для них у отставника нашлись подарочки – по шоколадке. По испытующему взгляду, что бросала на малышей Анжелика, было видно, что дети – нечто вроде лакмусовой бумажки: понравятся ли полковнику они? И как он глянется им? Женщины в отличие от сильного пола всегда склонны рассчитывать свою личную жизнь на много ходов вперед.
Ходасевич вручил Анжелике цветы и конфеты.
– Ох, как красиво, – зарылась она в весенние цветы. – Вы сумасшедший, такие деньги тратите.
– Да что цветы, – галантно ответствовал Валерий Петрович. – Я перед вами вообще в долгу неоплатном. Жизнь, можно сказать, мне спасли. Говорите, чего вам только хочется, и я исполню любое ваше желание.
– Я скажу… Но потом… Позже, ладно?
Анжелика выглядела куда лучше, чем в их предыдущие встречи. Возможно, ей удалось сегодня отоспаться; возможно, она даже посетила вчера салон красоты – как бы то ни было, лицо ее разгладилось и глаза сверкали.
Чтобы дети не мешали взрослому разговору, их усадили за отдельный столик – благо, кафе и в выходной не страдало от наплыва посетителей. Данилке (старшему) и Ксюше (младшей) заказали по мороженому и большому бокалу колы. Дети вели себя воспитанно, а Данила трогательно опекал сестренку. Вмешательства мамаши в их существование вовсе не требовалось.
– Вы будете смеяться, – улыбнулась следователь, – но я тоже хочу мороженого. Тем более что оно здесь очень вкусное.
– Представьте себе, и я не откажусь.
Валерий Петрович сделал заказ. Отличие взрослых от детей состояло лишь в том, что они взяли не колу, а капучино. И еще полковник попросил бутылку шампанского.
Ходасевич смотрел на Анжелу и чувствовал, что его тянет к ней. Это было так странно. Впервые за несколько последних лет.
Да может ли у них что-то получиться? Ведь ей лет тридцать пять, а ему за шестьдесят… Но, однако же, и ее глаза тоже отчего-то сверкают, лучатся…
Анжелика, понизив голос, рассказала, как она устраивала, в точном соответствии с указаниями полковника, спецоперацию по его освобождению и захвату преступников.
Как она позвонила полковнику Ибрагимову, и тот сразу поверил, что все очень серьезно, и дал ей номер, защищенный от прослушки – а она добилась, чтобы ее допустили до ВЧ-2. Услышав ее рассказ, Ибрагимов немедленно выехал в Листвянку и уже оттуда лично руководил действиями спецназа.
– Еще раз повторяю: я перед вами в неоплатном долгу.
– Заплатите, полковник, заплатите, – хихикнула она.
Пузырьки шампанского уже стали оказывать на нее свое волшебное действие.
Далее разговор свернул на задержанных в результате спецоперации в Листвянке. (Один был убит на месте.) Все трое оказались уроженцами Украины, города Днепропетровска. Все трое раньше служили в милиции, были уволены. Все они – уже два года как в Москве на заработках.
И, самое главное, все арестованные немедленно стали давать признательные показания.
Убить Аллу Михайловну нанял их тот, четвертый, застреленный при задержании. Заплатить обещал пятнадцать тысяч долларов. Он был, очевидно, посредником – а самого заказчика они не знают, о мотивах преступления представления не имеют. Он же, мертвый теперь посредник, снабдил их оружием, машиной-фургоном «Бокстер», рассказал о том, где проживает жертва…
Посредник почему-то настаивал, чтобы пенсионерку «убрали тихо». Чтобы она просто исчезла.
Поэтому в среду на той неделе преступники выкрали телефон ее внука Ивана. Прибыли в Листвянку. Позвонили с номера Бартенева-младшего и выманили Аллу Михайловну из дома. Едва только посадили в машину – с ней случился сердечный приступ. Насилия они не применяли.
Труп женщины отвезли туда, куда подсказал посредник: под мост спецтрассы близ канала на Лосином Острове. Он же как-то договорился с ментами на постах спецтрассы.
Когда они сажали жертву в машину, заметили, что за ними наблюдает таджикский мальчонка. Посредник сказал, что ненужного свидетеля придется убрать.
На второй день они вернулись в Листвянку, заманили пацана в машину шоколадкой, а там, связав ему руки и ноги, отвезли его в тот же лесопарк и кинули в заброшенный колодец.
Итак, преступники стали колоться – только успевай записывать. А потом… Потом дело о двойном убийстве в Листвянке забрала себе, ввиду его особой сложности, важности и резонансности, областная прокуратура.
– Областной лишь бы пенки снимать, – презрительно заметила по этому поводу Анжелика.
А полковник отметил про себя, что в показаниях убийц содержится немало лакун – и это вполне объяснимо, иначе им пришлось бы отвечать на гораздо большее количество вопросов. Итак, они ни словом не обмолвились ни о флешке, ни о диске, которые были их главной целью; ничего не сказали по поводу «сыворотки правды», которую вводили жертве; а, главное, ничего не говорили о связи двух данных преступлений с убийством журналистки Вержбицкой.
Они ли застрелили Анну? Может, действовала вторая группа, целью которой была только журналистка?
Это оставалось неясным.
Марат на Ходасевича больше не выходил. Разумеется он знал – не мог не знать, – что его людей взяли. Но никаких предъяв (говоря по-современному) он полковнику не сделал. За своих людей отплатить не попытался. Этому могло быть, на взгляд Ходасевича, и такое объяснение: может, совсем не случайно Марат столь легко поверил ему? И отправил вместе с полковником добывать диск с записью именно этих людей? Похоже, он подозревал, что старый друг приготовил им ловушку. И Марат посчитал ситуацию подходящей, чтобы довольно изящно избавиться от исполнителей (а, если повезет, одновременно и от Ходасевича): очень удобная смерть – убиты при задержании…
А диск с записью… Ну, что ж: поговорив со своим однокашником и бывшим сослуживцем, Марат, видимо, решил: Валерий Петрович – не тот человек, чтобы предавать его гласности. Для Ходасевича – их так учили! – интересы государства по-прежнему важнее, чем какие-то там права человека… Злополучный диск Ходасевич сдал, вместе с подробнейшим рапортом, полковнику Ибрагимову.
Над рапортом он корпел всю среду. В бумаге он описал с точностью до минуты все, что с ним происходило начиная с ночного звонка своей бывшей супруги в ночь с пятого на шестое.
Он рассказал о ходе частного расследования, о последней версии убийства Долининой (оказавшейся правильной), о действиях своей неожиданной помощницы, старшего следователя районной прокуратуры А.И.Ревякиной, и о собственном задержании.
Он постарался дословно воспроизвести свой разговор с Маратом.
Никаких оценок, как принято в рапорте, полковник не давал. Написал лишь: «Считаю, что в сложившейся ситуации весьма вероятна угроза жизни и безопасности как моей личной, так и моей семьи (включая бывшую жену и падчерицу). Потому прошу обеспечить моим родственникам адекватную защиту».
О своем особом мнении, двух версиях дела, полковник в рапорте ничего не написал. Рапорт – не место для беспочвенных гаданий.
Первая версия заключалась в том, что в данном деле Марат, вполне вероятно, исполнял не приказы вышестоящих начальников, а заказ лица, наиболее заинтересованного в том, чтобы запись не стала достоянием гласности – то есть северокавказского бородача. И вся спецоперация была своего рода халтуркой Марата. Его побочным заработком.
Версия номер два состояла в другом. Может быть, все, что рассказывал ему Марат – о группе ликвидаторов, об убийствах продажных чиновников и переметнувшихся агентов, совершаемых по приказу сверху, – является, грубо говоря, туфтой? И Марат на самом деле отнюдь не благородный мститель, работающий по приказу сверху, а просто предатель. Человек, ставший врагом. Своего рода перебежчик. Бывший чекист, который, пользуясь своим опытом, знаниями и связями, стал руководителем преступного синдиката. Человеком, коему давали хорошо проплаченные заказы на устранение неугодных. Эти версии Ходасевич готов был обсудить в личной беседе – когда его для таковой вызовут.
Однако бумаги в службе всегда проходили по инстанциям с большим скрипом, поэтому к субботе, четырнадцатому октября, никто его никуда для разговора не пригласил и никакого ответа на свой рапорт он не получил. Да он, честно говоря, и не ожидал особой оперативности…
– О чем вы думаете? – вдруг спросила Анжелика, допивая второй бокал шампанского.
Полковник немедленно среагировал:
– О вас. О том, что вы прекрасны. Умны, красивы, деловиты. И ласковы.
– Откуда вы знаете, что я ласкова? – кокетливо пропела она.
– Я же вижу, как вы смотрите на своих детишек.
– Я только на детишек ласково и смотрю… А теперь слушайте мою главную, нахальную просьбу.
– Я весь внимание.
– Пригласите меня в театр.
– И только?
– Вы не дослушали. Я хочу в Большой театр, и обязательно на балет.
– Ничего нет проще. Можете считать, что уже пригласил.
– Замечательно! А потом, – она сделала акцент на этом слове, – вы расскажете мне о том, как служили. И обо всяких интересных случаях из вашей биографии.
Глаза ее лучились.
– О том, что можно, поведаю. Но как же вы сумеете вырваться? Муж, дети, работа?
– Пусть это будут мои проблемы.
– Хорошо, договорились.
– Я стану ждать вашего звонка.
– Я не заставлю себя долго ждать.
Он очень нежно посмотрел на нее.
Если это даже просто игра – то Ходасевич давно соскучился по таким играм.
***
Поминальный стол накрыли на террасе в доме Аллы Михайловны – на улице сидеть уже было холодно: морось, облачно, температура не выше плюс десяти.
Здесь, в доме, где Ходасевич, считай, прожил четыре дня и с которым успел слегка сродниться, не изменилось ничего – за исключением того, что на стенах появилось несколько картин. Пока без рам – холсты просто висели на гвоздях, в изобилии набитых в стены террасы. Судя по качеству, картины принадлежали кисти профессионала – а одну из них Валерий Петрович даже узнал: то был портрет Ивана Ивановича кисти Любочки (разумеется, не тот, где он безжизненный и окровавленный, – а парадный, вместе с женой, полный огня и света). Еще одно полотно изображало покойную Аллу Михайловну. Именно под ним теплилась свечечка и стоял стопарик с водкой, прикрытый кусочком ржаного хлеба.
Художницы между тем среди гостей не наблюдалось. Однако пришли все остальные – все, кто ровно неделю назад почтил именины Любочки; многие из них стали подозреваемыми в ходе ходасевичевского расследования.
Сосед Василий, большой, но какой-то притихший и притухший.
Пианист Ковригин – как всегда, с тремя волосенками, стоящими дыбом на лысом черепе и одетый в какие-то обноски. Музыкант поздоровался с Ходасевичем чрезвычайно сухо, а потом бросал на него искоса опасливые взгляды: рассказал ли тот соседям о его педофильских наклонностях?
Пожаловал на поминки даже былой непримиримый враг из дома напротив – бандитствующий Роман Жучков.
Заглянул унылый Марушкин со своей то ли женой, то ли подругой Ольгой.
Ну, и, разумеется, присутствовала вся семья Бартеневых – Елена, Стас и Иванушка.
Словом, почти все обитатели улицы Чапаева были в сборе – за исключением, естественно, жителей второго сорта – таджиков и бомжей.
И еще – не было Любочки.
Вспоминая, в сколь нетрезвом виде – да еще после жутковатой исповеди – оставил Любу полковник в прошедший понедельник, он слегка обеспокоился ее судьбой. И пока шли последние приготовления к трапезе, он вызвался помочь Елене, которая вдруг вспомнила о хлебе и бросилась на кухню его резать.
– Ой, да там целая история! – махнула рукой новая хозяйка дачного дома. – Вы, наверно, не в курсе, но Любочка запила. И во вторник, когда вы тут геройствовали, ее, говорят, видели никакую – а в среду, когда мы со Стасом в морг ездили, – ее лицо перекосила гримаска, – чтобы отдать туда похоронную одежду и документы на маму забрать, я решила и сюда заехать. Ну, и к Любочке, разумеется, зашла. А она уже совсем доходит. Лежит на кровати, бледная, как смерть, еле дышит… Меня увидела: «Лена, деточка, я так перед тобой виновата, но все равно, помоги мне – может, последний раз: вызови врача, свези меня в больницу…» Вот такие они, алкоголики – только о себе и думают… У меня ведь дел полно – завтра похороны мамы, а мне что, прикажете еще и ею заниматься?!. Но ведь и не бросишь же ее!.. А потом – все это лечение протрезвлением огромных денег стоит, а у меня столько на похороны ушло… Я ей об этом намекнула… Ну, Любочка и говорит: «Денег, – мол, – у меня нет, а вот картины – забирайте! Все забирайте. Пусть ваши будут, потом продадите, расходы на меня точно покроете…» Ох, не знаю я, как насчет расходы покрыть, но пусть кое-что у нас пока повисит…
Валерий Петрович отметил про себя, что Лена – особа хваткая, свое вряд ли упустит. Картины Любочки, без дураков, хорошие, если правильно продать, можно на них и в самом деле неплохо заработать.
И еще стало очевидно, что художница до сих пор не призналась Лене, как погиб ее отец.
Да и признается ли она вообще? Сам Ходасевич твердо решил этой темы не касаться, оставить на совести Любочки. При всей любви полковника к справедливости – не всякая правда должна становиться общим достоянием.
А Елена продолжала:
– Ну, что нам было с этой Любочкой делать?.. Договорились со Стасом: я еду в Москву на электричке, а он здесь остается: с Любовью возиться, врачей вызывает, встречает их, ее в клинику отвозит. Слава богу, что он за дело взялся – да и провернул все в тот же вечер: нашел для нее частную наркологию, перевез Любу туда, положил под капельницу… Он у меня молодец, заботливый…
Валерию Петровичу вспомнилось одно из первых впечатлений на листвянской земле: взгляд, слово, жест… Любу и Стаса когда-то, видимо, связывали нежные отношения. Что ж, коли так, тогда Бартенев вдвойне молодец: и долг отдал бывшей любовнице, и обтяпал свое участие так, что жена не только ничего не заподозрила, но оказалась только рада…
А хозяйка продолжала – покончив с черным хлебом и нарезая белый:
– Люба мне вчера из клиники уже звонила. Из-под капельницы вставала. Денег просит – за дальнейшее пребывание в больнице платить, как бы в кредит под картины. И еще – чтоб я цветочки у нее на участке поливала. Голос у нее бодрый… Ну, не наглость ли?.. Ладно, полковник, пойдемте!..
Лена взяла блюдо с хлебом и зычно, на весь дом крикнула:
– Прошу к столу!..
***
После того как отзвучали первые тосты – Стас и Василий, Ковригин и даже Жучков говорили о погибшей в самых возвышенных выражениях; Лена смахивала слезу; Ванечка сидел букой, надув губу – разговор неизбежно свернул на захват преступников. Все возносили хвалы Валерию Петровичу. Все уже знали, что это он организовал здесь засаду, что он стоял под пулями – одновременно и бандитов, и спецназа. Все рассматривали пулевое отверстие в веранде – саму пулю изъяли в ходе осмотра. Конечно, все удивлялись, зачем убийцы явились именно на место преступления, на участок Аллы. Все жаждали от Ходасевича комментариев, мечтали узнать подробности: кто, почему и за что убил пенсионерку. Полковник отмалчивался. Однако, когда любопытство присутствующих достигло наивысшего градуса, он встал и сказал просто:
– Все вопросы, что вы мне задаете, – тайна следствия. Многое я сам не знаю, а даже то немногое, что знаю, разгласить ни в коем случае не могу.
Видимо, речь его прозвучала настолько внушительно, что расспросы немедленно прекратились.
А затем – как часто бывает на поминках – по мере количества выпитого умершая была забыта и начались обычные житейские беседы.
Ковригин извинился и ушел (весь вечер он избегал общества Ходасевича). Откланялись Марушкины и Жучков.
Валерий Петрович с Еленой обсуждали проекты реконструкции Большого и Мариинки. А сосед Василий, прихватив под ручку Стаса, с заговорщицким видом отправился покурить на крыльцо.
Казалось, этот маневр остался совершенно незамеченным Еленой – однако когда муж и сосед вернулись за стол, она постучала ножом по бокалу и зычно сказала:
– Хочу сделать небольшое объявление. Чтобы все знали и имели в виду. И ты, Стас. И ты, Ванечка. И, главное, ты, Василий. Итак!.. Вести с кем бы то ни было любые переговоры о продаже маминого участка – бесполезно! Я – хозяйка этой дачи и заявляю официально: Листвянка не продается! Никогда и ни за какие деньги!.. А уж когда меня не станет, я и тебе, Иван, завещаю: Листвянку никому не продавать! Этот дом и участок был, есть и будет нашим!
Стас посмурнел; Василий вообще скислился – зато Ванечка воздел вверх правую руку с рокерской «козой» и воскликнул:
– Листвянка форева!
***
Ближе к вечеру, когда уже начало темнеть, ушел к себе расстроенный Василий и остались только свои, Валерия Петровича позвал покурить в сад Стас.
Первым делом он протянул Ходасевичу конверт:
– Держите. Спасибо. Здесь ваш гонорар – как договаривались. Правда, в долларах по курсу – вас это устроит?
Невооруженным взглядом было видно, как жаль Стасу расставаться с деньгами.
– Стас, у вас же большие траты. Похороны, поминки, да еще Любочка… Мне совершенно не к спеху…
– Берите-берите. Ненавижу быть кому-нибудь должен. Я имею в виду частному лицу. Уж лучше – бездушному банку.
– Вы что, кредит взяли? Перестаньте! Когда-нибудь позже отдадите… Или вообще: считайте, что я работал в память о вашей теще. Она, кстати, была очень неплохим человеком.
Стас насупился:
– Еще раз повторяю: если я обещал – я выполняю свои обязательства, чего бы мне это ни стоило. Тем более что вас из-за этого расследования чуть не убили. Держите! И хватит об этом!
Он насильно всунул конверт в руку Ходасевича.
Честность взяла верх над жлобством.
Частный сыщик смущенно пробормотал:
– Право, не стоило б… Но все равно: спасибо.
Стас вздохнул с облегчением и закурил. А потом сказал с извинительным в данный момент пафосом:
– Неужели вы не понимаете, что, если бы не вы, Лена так никогда б и не узнала, что случилось с ее матерью? А уж убийц точно ни за что б не нашли!..
***
Когда совсем стемнело и Лена со Стасом принялись убирать со стола, полковник сказал:
– Если вы не против, я пойду пройдусь.
– Вы остаетесь у нас ночевать, – предупредила его хозяйка. – Я могу постелить вам на веранде, поставим рефлектор, холодно не будет. А хотите – уложу вас в Любочкином доме, у меня ключи, протопим там печку…
Валерий Петрович вспомнил неубранный дом художницы с молчаливыми картинами и молвил:
– Нет уж, лучше на веранде.
Закурив очередную сигарету, он не спеша прошелся по участку, вышел за калитку.
Дневные облака рассеялись. Как и неделю назад, когда они с Ванечкой штурмовали дом Ковригина, луна светила вовсю – правда, теперь она уже пошла на убыль. Однако все равно Валерий Петрович видел в серебристом свете свою черную толстую тень.
А в заброшенном доме, где обитали бомжи, снова в окне теплились неяркие огоньки.
Ходасевич прошел через пролом в заборе, миновал кучу мусора, которая стала еще больше, и вошел в полуразрушенный дом. Осторожно поднялся на второй этаж по хлипким ступенькам.
Мизансцена, что он застал наверху, практически не отличалась от той, которую он увидел в первый раз: дрова полыхали в буржуйке, отец приготовлял чай в железных кружках, а Павлуша сортировал что-то на подоконнике – правда, теперь то были не банки, а пластиковые бутылки.
– Добрый вам вечер, – поздоровался Валерий Петрович.
– Добрый, – машинально откликнулся папаша.
Сын, увлеченный своим занятием, даже головы не повернул.
– Хотите чаю? – спросил старший бомж.
– Нет, спасибо.
– Говорят, Валерий, вас здесь чуть не убили?
Ходасевич усмехнулся:
– Слухи сильно преувеличены.
– Но вы поймали бандитов.
– Милиция поймала. С моей помощью. И, кстати, с помощью вашего сына.
На лице у отца вспыхнула горделивая улыбка.
– Поэтому, – сказал Валерий Петрович, – я хочу вас отблагодарить.
– Спасибо, хватит уже. Ведь это вы нам пятьсот рублей подбросили?
– Какие еще пятьсот рублей?
– Ах, ладно, не хотите признаваться, не признавайтесь.
Молодой человек между тем забормотал на своем подоконнике:
– Одиннадцать – барабанные палочки, двенадцать – дюжина, тринадцать – чертова дюжина, пятнадцать – пятиалтынный…
– Я готов дать вам большую сумму, – сказал полковник. – Гораздо большую. Безвозмездно, то есть даром.
Он вытащил из конверта, даденного ему сегодня Стасом, пятьсот долларов.
В глазах отца на мгновение вспыхнул алчный огонек.
– Однако с одним условием, – продолжил Валерий Петрович. – С одним, но важным. Вот телефон и адрес моей знакомой. – Он положил на стол карточку. – Это очень хорошая женщина. Она руководит благотворительным фондом. Вы позвоните или даже прямо сразу подъедете к ней. Она о вас знает. Она примет участие в вашей дальнейшей судьбе. Там, у нее, можно будет ночевать и питаться…
Отец-бомж скучнел прямо на глазах.
Ходасевич, однако, продолжал:
– Она восстановит вам документы. Потом поможет с жильем. Если надо, с лечением. Пожалуйста, обратитесь к ней. Ваша жизнь должна наладиться. Поверьте: это нужно для Павлика. Ведь ваш сын очень талантлив.
Отец облизал губы.
– А его опять в больницу не положат?
– Без вашего согласия – никогда.
…Валерий Петрович весь остаток недели потратил на поиски хорошего фонда, где могли бы помочь бездомным. Подключил к работе и бывшую жену Юлию Николаевну, и падчерицу Таню. Потом лично ездил к благотворителям, уговаривал принять его протеже. Он даже самому себе не задавал вопрос: зачем ему это надо? Оказалось вот ведь надо зачем-то…
– А нельзя, – осторожно начал старший бомж, – получить ваши деньги просто так, без всякого фонда и этой женщины? Мы бы сами на них устроились.
– Нельзя, – твердо отвечал Ходасевич. – Ни в коем случае. Не буду объяснять почему, но никак нельзя. Вот когда вы придете ко мне с новыми паспортами, в свежей одежде и скажете, что вас поселили и прописали хотя бы в общежитии, – тогда я вам эти деньги дам. А до того – и не мечтайте… Мои телефоны – там же, на карточке. Не потеряйте. И начните возвращение к нормальной жизни прямо завтра с утра. Езжайте, езжайте туда. Поверьте, вас там не обидят. Я сам там был и все проверил.
И напоследок Валерий Петрович приберег бронебойный аргумент.
– Вам же о сыне и о его будущем надо думать. Он же такой талант! А здесь, в этой развалюхе, он у вас долго не протянет…
И тут молодой человек радостно воскликнул от окна:
– Папа, я сложил!..
***
После того как было покончено с предпоследним делом в Листвянке, Ходасевич вышел из бомжатника, обогнул полуразваленный дом и вошел в заброшенный сад. Луна по-прежнему давала много света, но на всякий случай у полковника имелся с собой фонарик.
Вторая береза от бомжацкого дома, западная сторона.
Он наведался сюда во вторник, когда события уже начали лететь вскачь – сразу после того, как навестил в то утро музыканта Ковригина. Сразу после того, как просмотрел на его компьютере запись.
И не только просмотрел. По счастью, у ноутбука имелся CD-резак, и Валерий Петрович изготовил еще одну копию зловещей записи.
Из-под расселины в корнях полковник достал завернутый в полиэтилен CD. Сунул его в карман куртки.
Ни Марат, ни кто другой не знает, что копия осталась у Ходасевича, но он не пустит ее в ход. Зачем ему пускать ее в ход? Он не журналист, не шантажист и не политик. И, наконец, полковник будет опасаться за судьбу своих близких – прежде всего Тани.
И Марат прав: сейчас Ходасевич диск обнародовать не станет. А вот когда все уляжется… Скажем, через полгодика… Или даже к будущему лету… За это время он сумеет выстроить длинную цепочку посредников – так, чтобы совершенно понятно не было, откуда взялась запись… Кто знает: может, эта пленка не от Вержбицкой? Может, тот, кто сподобился снимать расстрел, передал запись не одной Анне – но еще кому-то?..
Так, по длинной цепочке, где никто не будет знать первоисточник, запись уйдет в западную телекомпанию типа Эй-би-си… Вряд ли кто-то – тот же Марат – сможет вычислить, кто изначально был отправителем… А вот когда пленка выйдет в эфир… И в Кремле потребуют – а ведь потребуют! – с того самого бородача, одного из лидеров гордой кавказской республики, ответа…
Что ж, полковнику всю жизнь мешала его извечная тяга к справедливости. А что делать: не изменять же своим принципам на седьмом десятке.
В конце концов, только предав пленку гласности, Валерий Петрович сможет по-настоящему отомстить за журналистку Вержбицкую.
И за ее подружку, пенсионерку из Листвянки, Аллу Михайловну Долинину.
И за того убитого в упор российского капитана.
Назад: Глава 14
Дальше: От авторов