Глава 7.
Белая лошадь, Уффингтон, Пикник, место для
Мы решили, что «Парк-Лейн-Нонетот» получится уж слишком труднопроизносимо, потому я оставила прежнюю фамилию, а он – свою. Я стала миссис, а не мисс, но остальное не изменилось. Мне нравилось, что меня называют его женой, нравилось говорить, что Лондэн – мой муж. Почему-то меня это трогало. Точно такое же ощущение я испытывала, глядя на свое обручальное кольцо. Говорят, к этому привыкаешь, но я надеялась, что со мной такого не произойдет. Мне казалось, что, как шпинат и оперу, замужество полюбить невозможно. Мнение об опере у меня изменилось в девять лет. Отец взял меня на премьеру «Мадам Баттерфляй» в Брешии в 1904 году. После представления папа готовил, а Пуччини развлекал меня смешными историями и оставил автограф в моем альбоме. С того дня я горячая поклонница оперы. Точно так же мне потребовалось влюбиться в Лондэна, дабы изменить свое мнение о браке. Разве это не великолепно, не восхитительно – два человека вместе, как один! Именно так и надо жить! Я была счастлива, я была довольна, я состоялась.
А шпинат? Ну, тут у меня еще все впереди.
ЧЕТВЕРГ НОНЕТОТ. Личные дневники.
– И как, по-твоему, они поступят? – спросил Лондэн, когда мы лежали в постели и одной рукой он нежно поглаживал мой живот, а другой крепко обнимал меня. Простыни соскользнули на пол, мы только что перевели дух.
– Кто?
– Да ТИПА-1, сегодня вечером. Из-за того, что ты врезала неандертальцу.
– А, ты об этом. Не знаю. С формальной точки зрения я не сделала ничего противозаконного, так что, думаю, меня отпустят – ведь благодаря мне у них сильно вырос рейтинг. Как-то глупо сажать в кутузку образцово-показательного оперативника, правда?
– Это если допустить, что они способны логически мыслить, как мы с тобой.
– А разве нет?
– Людей и за меньшее сажали. – Я вздохнула. – ТИПА-1 время от времени дает кому-нибудь прикурить, чтоб другим неповадно было.
– Но ты же не обязана работать, сама знаешь.
Я посмотрела на него, но он лежал слишком близко, чтобы сфокусировать взгляд, и в этом даже заключалось своеобразное удовольствие.
– Знаю, – ответила я, – но мне хотелось бы сохранить работу. Не могу представить себя в роли кудахчущей над чадом мамочки.
– Судя по тому, как ты готовишь, данное амплуа и вправду не про тебя.
– Мамина стряпня тоже ужасна, и мне кажется, это наследственное. Слушание в ТИПА-1 назначено на четыре. Хочешь пойти посмотреть на миграцию мамонтов?
– Конечно.
В дверь позвонили.
– Кто бы это мог быть?
– Сразу не скажу, – съязвил Лондэн. – Знаешь, иногда срабатывает подход «пойди посмотри».
– Очень смешно.
Я набросила на себя какую-то одежду и спустилась вниз. В дверях стоял тощий человек унылого вида. Он настолько походил на гончую, что только хвоста да лая не хватало.
– Да?
Он приподнял шляпу и вяло улыбнулся.
– Меня зовут Хопкинс, – представился он. – Я репортер из «Совы». Не мог бы я взять у вас интервью о том, как вы провели время на страницах «Джен Эйр»?
– Боюсь, вам прежде следует обратиться к Корделии Торпеддер в ТИПА-Сеть. Я связана определенными…
– Я знаю, что вы побывали в книге. В первой, оригинальной концовке романа Джен уезжала в Индию, но в вашей концовке она остается и выходит замуж за Рочестера. Как вам удалось это сделать?
– Вам следует получить разрешение у Торпеддер, мистер Хопкинс.
Он вздохнул.
– Ладно, получу. А вам больше нравится новая концовка, ваша?
– Конечно. А вам?
Мистер Хопкинс нацарапал что-то в блокноте и улыбнулся.
– Спасибо, мисс Нонетот. Я очень вам обязан. Всего хорошего!
Он приподнял шляпу и исчез.
– И что там было? – спросил Лондэн, передавая мне чашечку кофе.
– Пресса.
– И что ты сказала?
– Ничего. Послала к Торпеддер.
На поросшем травой холме близ Уффингтона в то утро яблоку было некуда упасть. Популяция мамонтов в Англии, Уэльсе и Шотландии насчитывала двести сорок девять особей в девяти стадах, и все они поздней осенью мигрировали на юг, а весной возвращались на север. Их маршрут год за годом в точности повторялся. Города и деревни они, как правило, обходили стороной – кроме Дивайзеса, главная улица которого два раза в год вымирала, а ставни закрывались наглухо, когда слонообразные, торжествующе трубя, с топотом ломились через центр города, повинуясь древнему зову предков. Никто в Дивайзесе даже не мечтал застраховать имущество от повреждений, наносимых хоботными, но обычно убытки с лихвой возмещались доходом от туристического бизнеса.
Но нынче утром на холме собрались не только желающие потрогать мамонта, торговцы сувенирами, друиды и противники «права неандертальцев на охоту». Нас ждал темно-синий автомобиль, а когда тебя ждут там, куда ты не планировал пойти, ты берешь это на заметку. У машины стояли трое в темно-синих костюмах, с синими эмалевыми жетонами «Голиафа» на лацканах. Я узнала только одного из них – Дэррмо-Какера. При нашем приближении все трое быстро спрятали мороженое.
– Мистер Дэррмо-Какер, – сказала я, – какой сюрприз! Вы знакомы с моим мужем?
Дэррмо-Какер протянул было руку, но Лондэн ее не пожал. Голиафовец на миг скривился, затем изобразил мечтательную улыбку.
– Видел вас по телевизору, мисс Нонетот. Должен сказать, ваш рассказ о дронтах просто потрясает!
– В другой раз я постараюсь расширить круг тем для разговоров, – невозмутимо ответила я. – Даже попытаюсь рассказать кое-что о том, как «Голиаф» злодейски душит нацию.
Мистер Дэррмо-Какер печально покачал головой.
– Очень неразумно, Нонетот. Очень неразумно. Вы странным образом не желаете понимать, что «Голиаф» – это все, что вам надо. Все, что вообще может вам понадобиться. Мы производим все, от колыбели до гроба, в наших шести тысячах филиалов работают более восьми миллионов людей. От люльки до гробовой доски.
– А сколько вы рассчитываете получить, ублажая нас от рождения до смерти?
– Человеческое счастье бесценно, Нонетот. Политическая и экономическая нестабильность – самая сильная форма стресса. Вам будет приятно узнать, что голиафовский индекс радости сегодня утром достиг наивысшего за четыре года значения – девять и три десятых пункта.
– Из сотни? – съязвил Лондэн.
– Из десяти, мистер Парк-Лейн, – раздраженно ответил голиафовец. – Население под нашим управлением выросло сверх всяких ожиданий.
– Рост ради роста – это философия раковой клетки, мистер Дэррмо-Какер.
Тот помрачнел и несколько мгновений пялился на нас, явно соображая, как лучше ответить.
– Итак, – вежливо сказала я, – вы приехали посмотреть на мамонтов?
– «Голиаф» не смотрит на мамонтов, Нонетот. Это не приносит выгоды. Вы знакомы с моими помощниками мистером Хренсом и мистером Редькинсом?
Я посмотрела на двух его гориллоподобных подручных. Они были безукоризненно одеты, щеголяли безупречно подстриженными эспаньолками и взирали на меня сквозь черные очки.
– Кто есть кто? – спросила я.
– Я Хренс, – сказал Хренс.
– Я Редькинс, – сказал Редькинс.
– Когда он спросит про Джека Дэррмо? – громким шепотом поинтересовался Лондэн.
– Очень скоро, – ответила я.
Дэррмо-Какер снова печально покачал головой. Он взял из рук мистера Редькинса портфель, внутри которого в тщательно подогнанной пенопластовой упаковке лежала книга «Стихотворения Эдгара Аллана По».
– Вы заточили Джека в «Вороне». А «Голиаф» требует, чтобы он предстал перед дисциплинарным советом по обвинению в присвоении чужого имущества, нарушении договоров корпорации, нецелевом использовании свободных средств, пропаже канцелярских товаров и преступлениях против человечества.
– Неужели? – спросила я. – Так почему бы просто не оставить его там?
Дэррмо-Какер вздохнул и посмотрел на меня.
– Послушайте, Нонетот. Нам нужен Джек, и, поверьте мне, мы его добудем.
– Только не с моей помощью.
Дэррмо-Какер секунду молча смотрел на меня.
– «Голиаф» не привык к отказам. Мы просили вашего дядю построить другой Прозопортал. Он велел нам зайти через месяц. Как мы понимаем, вчера вечером он отбыл в отпуск. Куда?
– Понятия не имею.
Похоже, Майкрофт ушел на пенсию не по собственной воле, а в силу необходимости. Я улыбнулась своим мыслям. «Голиафу» натянули нос, и ему это не понравилось.
– Без Портала, – сказала я, – возможностей попасть в книгу у меня не больше, чем у мистера Редькинса.
Услышав свое имя, Редькинс переступил с ноги на ногу.
– Врете, – парировал Дэррмо-Какер. – Вы только притворяетесь, что вам это не по силам. Вы одолели Аида, Джека Дэррмо и корпорацию «Голиаф». Мы вами восхищаемся. «Голиаф» в данных обстоятельствах более чем честен, и нам очень бы не хотелось, чтобы вы стали жертвой корпоративной нетерпимости.
– Корпоративной нетерпимости? – повторила я, глядя Дэррмо-Какеру прямо в глаза. – Это угроза?
– Ваше упрямое поведение может разбудить мою мстительность, а вам это не понравится, поверьте.
– Мне вы не нравитесь, даже когда она спит.
Дэррмо-Какер захлопнул портфель. Левый глаз у него задергался, кровь отлила от лица. Он посмотрел на нас обоих и хотел что-то сказать, но сдержался и умудрился даже выдавить полуулыбку, а потом забрался в машину вместе с Хренсом и Редькинсом и уехал.
Лондэн все еще подхихикивал, когда мы расстелили покрывало и плед на изрядно объеденной траве прямо над Белой лошадью. Под нами, на дне оврага, спокойно паслось стадо мамонтов, а на горизонте виднелись несколько дирижаблей, подлетающих к Оксфорду. День выдался солнечный, а дирижабли в плохую погоду не летают, вот они и пользовались хорошим деньком на полную катушку.
– А ты ведь не очень-то боишься «Голиафа», дорогая? – спросил он.
Я пожала плечами.
– «Голиаф» – это сборище трусов, Лонд. Они только на понт берут. А встретят сопротивление – и быстренько на попятный. Все эти большие машины и громилы предназначены для устрашения пугливых. Но мне интересно, откуда они узнали, где мы окажемся?
Лондэн пожал плечами.
– С сыром или с ветчиной?
(– Четверг, бога ради, что вы натворили?!)
– Что?
– Я спросил: с сыром или с ветчиной?
– Я не тебе.
Лондэн огляделся по сторонам. На сотню ярдов вокруг никого, кроме нас, не было.
– Тогда кому?
– Ньюхену.
– Кому?
– Ньюхен! – заорала я. – Это вы?
(– Я же велел вам ни с кем не разговаривать о вашем деле!)
– Я и не говорила!
(– Как я могу вам помочь, если вы все растрепали представителю обвинения?)
– Обвинения? Кому?
(– Да Хопкинсу же, дура! Вы наговорили ему с бочку арестантов на пороге собственного дома! Теперь нам точно придется туго. Ради бога, ни с кем ни о чем не говорите! Вы что, хотите очередную тысячу прочтений просидеть в «Замке Сомнений» или еще где?)
– Четверг, – с тревогой посмотрел на меня Лондэн, – что за чертовщина такая?
– Я разговариваю со своим адвокатом.
– Что ты натворила?
– Сама толком не знаю.
Лондэн воздел руки к небу, и я снова позвала Ньюхена.
– Да скажите же, в конце концов, в чем меня обвиняют?
(– Нет времени. Мы с вами все обговорим перед тем, как идти в суд. Запомните: ни с кем не разговаривать об этом деле! Кстати, вы ничего не выяснили о красотке Торпеддер?)
– Похоже, она не замужем.
(– Правда? Это интересно. Ладно, мне пора. – Короткие гудки.)
– Ньюхен! Подождите! Ньюхен? Ньюхен!..
Но он исчез.
Лондэн смотрел на меня.
– И давно это с тобой, дорогая?
– Со мной-то все в порядке, Лондэн. Но происходит что-то странное. Давай сейчас не будем об этом, ладно?
Муж посмотрел на меня, на чистое голубое небо, затем на сыр, который все еще держал в руке.
– С сыром или с ветчиной? – повторил он в третий раз.
– И то и другое, только сыра клади поменьше, мы мало взяли.
– А ты где его раздобыла? – поинтересовался Лондэн, с подозрением разглядывая сверток без всяких этикеток.
– У Джо Стрижжа в Сырном отделе. На валлийской границе его оперативники перехватывают по двенадцать тонн в неделю. Сжигать жалко, поэтому всем в ТИПА выдают по паре фунтов. Сам ведь знаешь поговорку: «Лучший сыр у копов».
– Прощай навечно, Четверг, – пробормотал Лондэн, глядя на ветчину.
– Ты куда-то собрался? – отозвалась я, не совсем уловив, что он имеет в виду.
– Я? Нет. С чего ты взяла?
– Ты только что сказал «прощай навечно».
– Да нет, – рассмеялся он. – Это я по поводу ветчины. Ты сказала – лучший сыр у копов, я добавил – и лучшая ветчина.
– А.
Он отрезал мне ломтик и вместе с сыром положил на бутерброд, потом сделал такой же для себя. Вдалеке затрубил, с трудом взбираясь по склону, мамонт, и я откусила кусочек.
– Пока и до встречи, Четверг.
– Ты что, нарочно?
– Что нарочно? Разве там не майор Тони Поуканд и твоя школьная подружка Долл Стрейчи?
Я повернулась туда, куда показывал Лондэн. Это и правда были Тони и Долл. Они весело помахали нам рукой, прежде чем подойти и поздороваться.
– Господи ты боже мой! – воскликнул Тони, когда они уселись рядом с нами. – Похоже, у нас в этом году ранняя полковая встреча! Помнишь Проу Счай, которая потеряла ухо при Билогирске? Я только что встретил ее на парковке – надо же, какое совпадение!
При этих словах сердце у меня екнуло. Я сунула руку в карман в поисках энтроскопа дядюшки Майкрофта.
– В чем дело, Чет? – спросил Лондэн. – У тебя какой-то странный вид.
– Я проверяю совпадения, – пробормотала я, встряхивая стеклянную банку со смесью риса и чечевицы. – Это не так глупо, как кажется.
После двух встряхиваний зерна сложились в какой-то спиралеобразный узор. Энтропия на секунду снизилась.
– Пошли отсюда, – сказала я Лондэну, который с озадаченным видом смотрел на меня. – Пошли. Бросай все, и двигаем.
– В чем дело, Чет?
– Я только что заметила старого капитана моей крокетной команды, Альфа Видерзейна. Вот Тони Поуканд и Долл Стрейчи, им только что встретилась Проу Счай – уловил, какая вырисовывается схема?
– Четверг! – вздохнул Лондэн. – А ты немного не…
– Хочешь доказательств? Извините, – обратилась я к прохожей, – как вас зовут?
– Бонни, – сказала она. – Бонни Вуайяж. А что?
– Убедился?
– Вуайяж – не такая уж редкая фамилия, Чет. Да таких фамилий тут наверняка сотни!
– Хорошо, остряк-самоучка, попробуй сам!
– И попробую, – рассердился Лондэн. Он встал. – Извините!
Молодая женщина остановилась, и Лондэн спросил, как ее зовут.
– Зилайя, – ответила она.
– Видишь? – сказал Лондэн. – И ничего…
– Зилайя С. Мертц, – договорила женщина. Я снова встряхнула энтроскоп – чечевица и рис разделились почти полностью.
Я нетерпеливо хлопнула в ладоши. Тони и Долл тревожно переглянулись, но все же встали.
– Все уходим отсюда! – крикнула я.
– А сыр!..
– Плюнь на сыр, Лондэн, пожалуйста, поверь мне!
Все они неохотно потянулись за мной, смущенные и раздраженные моим странным поведением. Но они явно изменили свое мнение, когда, пронзительно взвыв, прямо на наш опустевший плед для пикника с оглушительным грохотом с неба обрушился огромный и очень тяжелый автомобиль «испано-суиза», так что даже земля дрогнула, а мы невольно упали на колени. Нас осыпало комьями земли, галькой и клочьями дерна, а большой автомобиль-фаэтон погрузился в мягкую почву. Красивый заказной корпус лопнул по швам, массивная рама погнулась от удара, одно из колес слетело и просвистело у меня над головой, а тяжелый мотор, сорванный с резиновой подвески, прорвал полированный капот и с глухим стуком приземлился у наших ног.
На мгновение воцарилось молчание. Мы встали, отряхнулись и убедились в том, что все целы. Лондэну порезало руку осколком бокового зеркала, но каким-то чудом больше никто не пострадал. Здоровенная машина так точно упала на место нашего пикника, что покрывало, термос, корзинка, еда – в общем, все исчезло вмиг. В наступившей после этого мертвой тишине мои спутники, разинув рот, пялились не на обломки машины – на меня. Я так же недоуменно таращилась на них. Затем медленно подняла взгляд туда, где высоко над нами парил дирижабль, уже без своего двухтонного груза по-прежнему направляясь на север, в пункт назначения, где ему предстоит долгая стоянка и расследование несчастного случая. Я встряхнула энтроскоп и увидела, что случайный разброс восстановился.
– Опасность миновала, – заявила я.
– Ты ничуть не изменилась, Четверг Нонетот! – сердито воскликнула Долл. – Где бы ты ни появилась, за тобой тянется шлейф неприятностей! Потому я и не встречалась с тобой после окончания школы, и ты сама это знаешь, птица-роковуха!
Мы с Лондэном смотрели им вслед. Он обнял меня.
– Птица-роковуха? – спросил он.
– Так меня дразнили в школе, – объяснила я ему. – Плата за то, что я была не такой, как все.
– И слава богу. Я бы дважды заплатил, чтобы быть не таким, как все. Пошли, надо уносить ноги.
Мы тихонько смылись с места происшествия, пока вокруг покореженного автомобиля собиралась толпа. Сразу же появились «специалисты» и принялись выдвигать теории по поводу того, почему дирижабль уронил машину. Под дружный хор заявлений вроде «надо было лучше крепить» и «черт, совсем рядом упал» мы тихонько скрылись и сели в мою машину.
– Такое нечасто увидишь, – пробормотал Лондэн после некоторого молчания. – Что происходит?
– Не знаю, Лонд. В последнее время что-то много вокруг меня стало совпадений. Мне кажется, кто-то пытается меня убить.
– Мне нравится, когда ты такая роковая, милая моя, но не кажется ли тебе, что ты уж слишком далеко зашла в своих предположениях? Даже если уронить машину с грузового дирижабля, как можно точно попасть на плед для пикника с высоты пяти тысяч футов? Сама подумай, Чет, это же полная чушь! Да и кому это надо?
– Аиду, – прошептала я.
– Аид мертв, Четверг. Ты сама его убила. Это просто-напросто совпадение. Оно ничего не значит. Это все равно что верить снам, или лаю собаки, или тени на стене.
Мы молча доехали до здания ТИПА, где меня ждало дисциплинарное расследование. Я заглушила мотор, и Лондэн крепко сжал мою руку.
– Все будет хорошо, – заверил он меня. – Надо быть идиотами, чтобы возбудить против тебя уголовное дело. Если возникнут неприятности, вообрази Скользома в бане.
Я улыбнулась. Он обещал подождать меня в кафе через дорогу, еще раз поцеловал и похромал прочь.
