Книга: Девушка без Бонда
Назад: Часть II
Дальше: Часть IV

Часть III

…И в тот момент, когда Таня наконец вспоминает все и все, что с нею случилось, пролетает в сознании, как в бешено ускоренном кино – она так и не успевает ни помолиться, ни попрощаться с жизнью, – раздается выстрел.
Татьяна слышит его и вдруг понимает, что она жива – пока жива! Только на спину и затылок ей плеснуло что-то горячее, а потом раздался шум – шум падающего тела…
Затем слепящую лампу отвернули от ее лица, и она открыла глаза и увидела, что у ее ног распростерт Чехов-Костенко, и он по-прежнему сжимает в руке так и не пригодившийся ему пистолет, и на полу под ним растекается кровь. А кто-то поспешно разрезает путы, которыми она прикручена к креслу.
Татьяна, потрясенная, почти бесчувственная, перевела взгляд и увидела: ее спасительница – не кто иная, как спутница в ее яхтенном путешествии, француженка Мадлен! А рядом с ней, с короткоствольным автоматом в руках, – милый матрос Жан-Пьер! Лица обоих французов сейчас сосредоточенные, жесткие.
Как они сюда попали, ее спасители? Как узнали, где она? Кто они, в конце концов?
Эти вопросы вихрем пролетели в Таниной голове, но тут на полу дернулся Костенко-Чехов. Приоткрыл глаза и зашевелил губами, силясь что-то произнести. Он не отрываясь смотрел на Татьяну, своим жалобным взглядом словно призывая ее к себе.
Она наклонилась к нему, и тут Костенко прошептал – по-русски. Его последние слова звучали бредом. И были бы очень похожи на бред, если бы умирающий не старался так отчетливо их выговорить, донести до Тани. Если б он не говорил на языке, который понимали лишь двое: он и она.
Чехов прошелестел:
– Все зло мира – в горгоне Медузе… Запомни… Уничтожь…
Таня наклонилась к нему, едва ли не припала. Взволнованно вскрикнула по-русски:
– Что?! Что ты говоришь?
Но ответить ей Костенко уже не мог. Его тело дернулось, и душа (если у него, конечно, была душа) перешагнула смертный порог. Глаза остекленели.
– Уходим, быстро!
Мадлен потянула Татьяну за руку. Жан-Пьер засунул свой короткоствольный автомат – кажется, тот самый, который Таня видела в тайнике под палубой их яхточки, – в объемистую сумку и скомандовал: «Вперед!»
На прощание француженка сделала телефоном два снимка распростертого на полу предателя Чехова-Костенко.
Они выскочили на тихую безлюдную улочку верхнего города островка Фолегандрос и уверенно повернули в ту сторону, где – Таня знала – сквозного прохода не было.
– Там тупик! – отчаянно воскликнула она.
Ей никто не ответил. Мадлен неслась впереди, Татьяне оставалось лишь поспешать за ней, в арьергарде следовал Жан-Пьер со своей огромной сумкой в руках. Наконец они достигли глухой стены, ограждавшей проулок.
– И что дальше? – с оттенком иронии вопросила Татьяна.
Ее спутники по-прежнему хранили молчание. Француз поставил свою поклажу на землю, раскрыл ее, вытащил оттуда сверток, похожий на небольшой плоский рюкзак, и протянул его Садовниковой. Сердце екнуло – подобные рюкзаки были девушке очень, очень знакомы… Но она все же спросила:
– Что это?
– Неужели не узнаешь? – с улыбкой спросила Мадлен и добавила: – Ты же была отчаянной парашютисткой!
Таню до глубины души поразило то, что французы, оказывается, знали, кто она, знали детали ее биографии – и молчали!
Ошарашенная, она приняла парашют из рук Жан-Пьера. Тот достал второй рюкзак и протянул его Мадлен, а третий стал прилаживать себе на спину.
– Что вы делаете? – прошептала потрясенная Таня.
– Надевай! – скомандовал Жан-Пьер. – Займемся бейс-джампингом.
Он подсадил Таню на белый каменный забор, которым оканчивался переулок. Она глянула вниз. Под ней расстилалась бездна. Скала обрывалась прямо у ее ног и отвесно уходила вниз. А через четыреста, а может, пятьсот метров предстоящего свободного полета плескалась темная громада ночного моря. Кое-где виднелись маленькие белые барашки.
«Бейс-джамп? На незнакомом куполе? В кромешной темноте? После огромного перерыва – а я уже лет восемь не прыгала?.. Невозможно», – вихрем пронеслось в голове у Татьяны.
Жан-Пьер тем временем глянул на прибор, фосфоресцирующий в темноте стрелками.
– Ветер строго от берега, – удовлетворенно сказал он, – скорость пятнадцать узлов. Условия благоприятствуют. – И обратился к Тане: – Прыгаешь второй, после Мадлен. Только «медузу» бросай не сразу, а через пару секунд – не то об скалу размажет. Перед приводнением отцепи купол – впрочем, что тебя учить, на воду ты наверняка прыгала.
– Не прыгала я никогда на воду! – возмутилась Таня. – И вообще: это безумие! И бессмыслица!
– У нас нет другого пути для отхода, – невозмутимо промолвил Жан-Пьер. – Мы только что убили человека, если ты не забыла. – И он крикнул Мадлен: – Вперед!
Француженка послушно, ласточкой, бросилась в темноту обрыва. Какое-то мгновение Таня различала ее вытянутое в струну тело, несущееся вниз на фоне слегка светящейся морской воды, потом Мадлен исчезла из вида, а затем вспыхнул ее парашют – чтобы парой мгновений позже удариться о поверхность воды и превратиться в разноцветную бесформенную тряпку.
– Таня, пошла! – скомандовал Жан-Пьер, и в его голосе послышалась столько силы и властности, что Садовниковой ничего не оставалось делать, как ухнуть вниз.
Последней мыслью было: «Свалюсь с непривычки в бэ-пэ – вообще никаких шансов».
Она изо всех сил оттолкнулась от беленого парапета, нырнула головой вниз в пустоту, почувствовала, как воздушный поток подхватывает ее, пытается закрутить… «Не выровняюсь – убьюсь, на фиг. Обмотает куполом – и конец».
Ей кое-как удалось принять правильное – и давно забытое – положение свободного падения – на животе, руки-ноги раскинуты в стороны… Вода стремительно приближалась, и Татьяна потянулась схватить «медузу»… облилась холодным потом, потому что, опять же с отвычки, не сразу ее нащупала… но все-таки выхватила, швырнула… О боже, еле успела – вода уже совсем рядом. В свободном падении она провела на несколько секунд больше, чем Мадлен, а время в бейс-джампе дорого – несешься к земле со скоростью двести километров в час.
«Нет, такого экстрима у меня в жизни точно никогда не было, – мелькнуло у нее. – И скала ведь совсем близко – не дай бог, ветер изменится, и тогда точно размажет…»
Таня лихорадочно вцепилась в стропы управления, постаралась максимально дальше отрулить от берега, обеспечить себе безопасное приземление… Однако расстояние до воды с непривычки рассчитать не получилось – когда решила, что пора, и потянулась отцеплять купол, оказалось, что уже поздно. И Таня рухнула в воду вместе с парашютом и рванула подушку отцепки, когда уже начала захлебываться.
Слава богу, дыхание она задержала еще перед приводнением, поэтому ей хватило воздуха, чтобы уйти по инерции на глубину, а затем всплыть и вдохнуть кислород всей силой легких. На миг Таня увидела фантастически красивую картину: вздымающаяся ввысь отвесная скала, с которой они только что прыгнули, там, наверху, на обрыве – белые домики города, еще выше – мириады звезд, а немного в стороне – вдруг вспыхнувший купол парашюта Жан-Пьера. Таней на мгновение овладела эйфория: она сделала это, у нее получилось! Она снова избежала неминуемой смерти – а чем еще был ночной бейс-джамп после многолетнего перерыва, как не смертельным трюком?! Гибель опять пронеслась мимо нее – второй раз за какие-то четверть часа!
Затем она увидела, как француз освободился от купола и с шумом плюхнулся в воду метрах в пятидесяти от нее.
Тяжелые кроссовки тянули ко дну, и Таня без сожаления от них избавилась. Майка и джинсы облепляли тело и тоже мешали, но их снимать она не стала.
Неподалеку из воды вынырнул Жан-Пьер, жадно хватил воздух, заметил Таню и махнул рукой куда-то в сторону от острова.
Садовникова вгляделась в горизонт: к ним на большой скорости приближался белый скоростной катер.
* * *
– Что за черт? Почему она? Где – он?
Жиль, сосредоточенный, хмурый, казалось, не верил своим глазам. Он говорил по-французски, и это означало, что его слова не предназначены для Таниных ушей. Но она-то их понимала!
Под недоумевающим, гневным взглядом Жиля Татьяну начала колотить дрожь. Или тому виной насквозь промокшая одежда? Пронизывающий ветер? И весь только что пережитый кошмар?
Они вылезли на палубу скоростного катера. Жиль помогал им выбраться из воды.
Небо стремительно затягивали тучи, ветер усиливался, начинало штормить.
– Я же тебе говорил, – Жан-Пьер обратился к Жилю снова по-французски, слегка кивнув на Таню.
– Что ты говорил?
– Что она возникла не случайно. И тот человек на острове, которого нам пришлось замочить, как-то с нею связан.
– Жиль, Жан-Пьер! – оборвала спутников Мадлен. – Давайте не сейчас…
– А что – сейчас? – осклабился Жиль.
– Сначала мы переоденемся, – продолжила француженка по-английски (и это означало, что ее слова рассчитаны на то, чтобы их поняла и Татьяна тоже). – И напои нас чем-нибудь горячим.
– Идите обе в каюту, – промолвил шкипер Жиль, обращаясь к Мадлен (по-прежнему на языке Дюма). – Там и твои, и ее вещи.
– Надо сматываться отсюда. – Жан-Пьер, вслед за Мадлен перешел на английский. Он тревожно глянул на чернеющую совсем близко громаду острова с белыми зубцами домиков на верху огромной скалы.
– Иди переоденься, – буркнул Жиль. – Я к штурвалу. А ты свари потом кофе.
…На катере каюта оказалась чуть больше, чем на паруснике, но все равно два человека помещались в ней с трудом. Татьяна и Мадлен толкались и задевали друг друга, вытираясь насухо и одеваясь. Таню по-прежнему колотила дрожь, и тогда француженка совершила неожиданное: крепко обняла ее. Сжала в своих объятиях и прошептала в самое ухо:
– Успокойся, все хорошо. Все позади. А теперь – одевайся потеплее.
И она накинула на плечи Тани собственную куртку.
О Садовниковой чуть не впервые в жизни заботился не мужчина, а женщина (мама, разумеется, не в счет). И это оказалось тоже приятно.
Взревели моторы. Катер, подпрыгивая, понесся по волнам. Момент странной нежности со стороны Мадлен миновал. Да и мудрено было обниматься, когда приходилось, чтобы не упасть, цепляться за переборку.
– А где же ваша яхта? – прошептала Таня.
– Не волнуйся, о ней позаботятся, – сухо ответствовала француженка.
На самом деле вопрос про яхту был далеко не главным из сонма тех, что роились в Татьяниной голове.
Как случилось, что французы спасли ее – в самый последний момент? Почему они оказались в верхнем городе во всеоружии – с автоматами и парашютами? Кто они, наконец, эти ее новые друзья? Откуда они ее знают?
Интересоваться можно было многим. Однако интуиция подсказывала Татьяне: даже если она и задаст вопросы своим спутникам – вряд ли получит исчерпывающие или хотя бы правдивые ответы.
И Таня вслед за Мадлен вошла в кают-компанию. Жан-Пьер уже озаботился кофе. На столе дымились четыре кружки.
С капитанского мостика спустился Жиль. Жан-Пьер щедро плеснул и ему, и девушкам в кофе коньяка, да не простого, а «Хеннесси».
– Все здесь, а кто ведет лодку? – с напускной бодростью спросила Татьяна. Ее вопрос повис в воздухе. Жиль не глядел на нее, хмуро отхлебывая кофе-коньячный напиток. И лишь минуту спустя Мадлен сжалилась, пояснила:
– Автопилот. Знаешь такого господина?
Брови Жиля сошлись к переносице. Он хмуро посмотрел на Таню. И ей, под его пронизывающим взглядом, захотелось раствориться. Превратиться в волну. В беспечную чайку. В песчинку.
– Через полтора часа, – сообщил шкипер, адресуясь к Садовниковой, – расчетное время прибытия на остров Милос. Там ты выйдешь.
Внутри у Тани все сжалось. Опять незнакомый остров. На расстоянии всего пары десятков миль от места, где только что произошло убийство. Оказаться там одной? Без документов? Почти без денег?..
Она там погибнет. Ее арестуют. Тане захотелось крикнуть: «Не делайте этого! Пожалуйста! Не бросайте меня!»
Но бесстрастное лицо Жиля не оставляло ей выбора, и Таня лишь пробормотала:
– Ваше право. Только…
Жиль с усмешкой смотрел на нее, и она спокойно закончила:
– Только дайте мне сигарету.
– Курить отправляйся на палубу, – сухо сказал Жиль.
– Сама знаю, – буркнула Таня.
– Постой, я с тобой, – торопливо обратился к ней Жан-Пьер.
– Иди лучше к штурвалу! – приказал ему приятель. – Я хочу вздремнуть.
– Да, кэп! Слушаюсь, кэп! – с ироничной покорностью выкрикнул, выпучив глаза, Жан-Пьер. – Только дозвольте сначала высмолить одну сигаретку в компании мадемуазель!
Жиль саркастично скривил губы.
– Если тебе это так нужно…
Татьяна выбралась по трапу на палубу. Ветер затрепал волосы, еще влажные после прыжка в море.
А Жан-Пьер поспешил следом, протянул ей пачку. Заботливо обняв, прикрыл от потока воздуха, щелкнул пьезозажигалкой.
Таня молча смотрела на море, крепко держась одной рукой за перила трапа. На черной поверхности воды кое-где вспухали мелкие белые гребешки. Она едва сдерживала слезы. Ох, если бы у нее были все богатства мира – она бы рассталась с ними, ни секунды не раздумывая, только бы сейчас оказаться дома. И чтоб родные были рядом… Ведь теперь, после мига откровения в душной квартире Костенко, она узнала, кто она. И где ее дом, и всей душой стремилась туда, в Москву, в тепло очага, под крыло мамы и отчима…
Но… наяву она находилась в неприветливом Эгейском море. И даже объятия Жан-Пьера, который будто бы поддерживал ее, охраняя от качки, не спасали. Тепло его рук скорее вызывало отвращение – Таня не забывала, что он на пару с Мадлен только что убил человека… Да, спас – ее, но и – хладнокровно убил…
Она жадно затянулась, катер качнуло, в лицо полетели брызги. Таня прикрыла сигарету ладонью. По щекам потекла соленая жидкость – и не поймешь, что это, морская вода или слезы… Жан-Пьер участливо произнес:
– Не переживай. Все образуется…
– Спасибо, Жан-Пьер, – холодно произнесла она. – Но на психотерапевта или священника ты не тянешь. Утешать – явно не твое призвание.
И встретила в ответ беззаботную улыбку, сверкнувшую ослепительными зубами на фоне загорелого лица и темного неба с морем:
– Да ладно тебе, милая! В конце концов, кто только что спас тебя от верной смерти? Я. И мне по праву принадлежит награда.
Он потянулся поцеловать ее. Девушка оттолкнула француза.
– Я с незнакомыми мужчинами не целуюсь.
– Незнакомыми?! – Жан-Пьер не скрывал своего удивления. – Да мы с тобой уже неделю бок о бок. Сотню миль вместе под парусом прошли.
– Вот именно, – пробормотала Татьяна. – Сыграли вы хорошо. Мне действительно казалось, что вы – просто молодые бездельники. Которые круизят на яхте в свое удовольствие… А вы… А ты… Ты совсем не тот, за кого себя выдавал!
– Ну, знаешь, моя милая… – парировал парень. – Ты тоже как-то не тянешь на простую посудомойку. Однако мы не задали тебе ни единого вопроса… Ладно, пора к штурвалу… Шкипер Жиль сегодня дьявольски строг, сто якорей ему в глотку! – Француз усмехнулся и предложил: – Хочешь побыть со мной в рубке?
«Почему нет, – подумала Татьяна. – Поговорю с ним – будет хоть какой-то шанс узнать, что на самом деле представляет собой эта троица. И, может, сумею убедить его не высаживать меня на ближайшем острове. Он по характеру куда податливее, чем Жиль».
Девушка молча отправилась следом за Жан-Пьером в рубку. Здесь было полутемно, мерцал зеленоватый экран локатора. Жан-Пьер изменил масштаб изображения и прошептал, словно про себя:
– Горизонт чист… Все греки спят мирным сном – включая полицию…
– Жан-Пьер, – проникновенно проговорила Таня, – скажи мне: кто вы? Кто – ты?
– Кто мы? – усмехнулся Жан-Пьер. – Кто я?.. Да разве это имеет значение? Правильно мне рассказывали друзья, побывавшие в Москве: русские девушки очень хороши. Только перед тем, как лечь с тобой в постель, они обожают исповеди – в духе Достоевского…
Таня хотела было сказать, что вовсе не собирается забираться с ним ни в какую постель, но прикусила язычок: пусть себе надеется на что угодно, лишь бы не выбрасывал ее на ближайшем острове без документов, прямо в лапы полиции…
– А по-моему, совсем неплохая традиция, – парировала Татьяна, – прежде чем сближаться физически – попытаться сродниться духовно…
– Вот-вот, – иронично сказал парень, – для вас, русских, духовное всегда важнее, чем материальное… Поэтому и живете вы так плохо…
Он отключил автопилот и взял штурвал в руки. И сразу катер пошел мягче, стал меньше подпрыгивать на волнах. А француз продолжил витийствовать:
– Мне рассказывали: во многих русских селениях даже нет централизованной канализации, поэтому люди в тридцатиградусный мороз справляют нужду на улице… Это правда?
– А вы, европейцы, зато с жиру беситесь, – ответствовала Татьяна. – Бесконечно по кафе сидите. Зимой обязательно катаетесь на лыжах, летом – на яхтах. Кругом одни богатые бездельники, вечные студенты…
Парень хохотнул:
– На нашу компанию намекаешь?.. Что ж, в отношении меня ты почти права. Совсем недавно я был образцовым студентом. Сорбонна, физико-математический факультет, блестящие перспективы, бла-бла-бла…
– Ты не похож на студента, – усмехнулась она.
– И тем не менее успевал я неплохо, – его лицо озарилось воспоминаниями. – Во всех дисциплинах, положенных студенту.
– Девушки, выпивка? – иронично спросила Таня.
– И это тоже… Я – обычный парень, в меру честолюбивый, в меру раздолбай. Такие после университета остепеняются, всю жизнь выплачивают кредит за дом и каждый год ездят отдыхать в один и тот же недорогой отель. Но однажды… Мне вдруг захотелось прожить отпущенные мне годы совсем по-другому.
… Таня потом не раз вспоминала его рассказ. Что из него было правдой? И зачем Жан-Пьер признался ей во всем – или почти во всем? Вряд ли парню просто захотелось поболтать. То был метод соблазнения? Или он преследовал иные цели? Она могла только догадываться. Но история Жан-Пьера тем не менее запала ей в душу.
…Он родился в типичной буржуазной семье. Отец успешный адвокат, мать когда-то мечтала стать известной пианисткой, но пожертвовала карьерой (как часто говорят неудачливые пианисты) ради воспитания детей и домашнего хозяйства.
Жан-Пьер хорошо (но не блестяще) учился в школе, потом последовал университет… Все обыкновенно – только адски скучно.
Но однажды Жан-Пьер (тоже в ряду полагавшихся студенту безумств) отправился вместе с друзьями на спортивный аэродром. Среди молодых людей их круга было модно пробовать нечто особенное. Аквабайк. Серф. Сноуборд. Паркур. Акваланг. Параплан. Ничего из вышеперечисленного Жан-Пьера не захватило. А вот другая забава, парашютные прыжки… Этот ни с чем не сравнимый страх – за секунду до того, как покидаешь самолет и оказываешься один на один со смертельным риском и неизвестностью. Восхитительные ощущения свободного падения, когда несешься к земле со скоростью спорткара. И еще – ни с чем не сравнимое чувство свободы…
Татьяна слушала и очень хорошо понимала Жан-Пьера. В конце концов, ей доводилось испытывать примерно те же эмоции. И главным из ее «парашютных» воспоминаний была та упоительная свобода, что приходит к тебе во время падения…
…Его друзья прошли инструктаж, продолжал свой рассказ француз, затем сделали по несколько прыжков, прикупили и прикололи себе на одежду красивые значки с изображением раскрытого парашюта (кстати, дороже всего ценились привозные, советские, где запечатлен круглый белый купол) – и больше на аэродроме не появлялись. А Жан-Пьер – остался. И всеми скучными буднями (в университете, в кафе и даже в постели с девушками) мечтал только об одном – о выходных. Когда он расстанется наконец с предсказуемой и строго регламентированной жизнью студента и отправится на аэродром. Где из удобств – самые примитивные, полно откровенных лузеров и очень мало холеных барышень с причесочкой волосок к волоску и свежим маникюром.
Однако новое увлечение потребовало от Жан-Пьера денег – и немалых. Купол, высотомер, комбинезон, «сайперс», очки, перчатки, стропорез – оборудование он оплатил из собственных скромных накоплений. Но и сами прыжки стоили немало. А отец (Жан-Пьер ему о своем увлечении опрометчиво рассказал) отказал ему в деньгах категорически. Папаша не стал распространяться, что новое хобби опасно, произнес совсем другое: «Финансировать блажь я не намерен. Зарабатывай сам».
Что ж, он устроился официантом. Днем – университет, вечером – работа, ночью – подготовка к тестам и контрольным. Жан-Пьер уставал адски, в учебе съехал, но главное: с каждым днем все больше и больше понимал: точные науки (а на физико-математический факультет он поступил по воле отца) ему совсем неинтересны. И еще менее интересны карьерные перспективы, которые дает университетский диплом. А вот восхитительное единение с небом… Азарт. Риск. Страх – и дикая радость, когда благополучно приземляешься… Это стоило любых денег. Этому стоило посвятить свою жизнь.
И однажды он решился. Не ставя семью в известность, бросил университет. И отправился в Германию. Дроп-зона Шлирштадт. Уютное местечко. И прыжки с четырех тысяч метров – всего по двадцать пять евро. А главное – никаких проблем с деньгами, чтобы оплачивать свое увлечение. Жан-Пьер легко нашел способ заработать. На аэродром приезжало множество богатых и занятых людей. Богатых и занятых настолько, что они предпочитали заплатить (несчастную десятку!) симпатичному и ответственному парню, готовому уложить их парашют. А они покуда выпьют кофейку и поделятся впечатлениями от предыдущего прыжка. Впрочем, встречались, конечно, и среди явных миллионеров те, что предпочитали сворачивать купол сами: то ли из крохоборства, то ли из суеверия, то ли из перфекционизма…
…Жан-Пьер никому в Париже не сказал, куда отправляется, но папаша его нашел. И, конечно, кричал, что Жан-Пьер – осел, он губит свою будущую карьеру, причиняет страдания матери, и нужно немедленно возвращаться домой – в постылую жизнь, к скучнейшим точным наукам. Сын, разумеется, не послушался.
А скоро случилось кое-что еще. В Шлирштадт приехала красивая пара – то были Жиль и Мадлен. Прибыли они на новеньком спортивном «БМВ», сняли самый дорогой люкс и вели себя как крутые, без проблем заказали курс AFF: по 1500 евро на лицо за десять прыжков, да плюс дополнительно оплачивали воздушного оператора, снимавшего на видео их полеты. Но, в отличие от богатеньких бездельников, Жиль и Мадлен занимались старательно, с увлечением, с полной концентрацией. И парашюты быстро научились укладывать сами, к Жан-Пьеру за помощью не обращались. Он посматривал на них и немного завидовал – их азарту, их единению. Лично ему еще ни разу не встречались такие девушки – чтобы любили парашюты и одновременно были столь эффектными, как Мадлен.
– Жаль, конечно, что я не знал тогда тебя, моя милая, – галантный француз прервался, чтобы отвесить комплимент Татьяне. – Ты, кажется, и прыгаешь великолепно. Да и красотка ты хоть куда, моя дорогая Ассоль.
– Меня зовут Таня, – машинально поправила она.
– Ну да, Таня, – вздохнул Жан-Пьер. – Я же говорю: ты совсем не та, за кого себя выдаешь, даже имя оказалось другое. А мне Ассоль, если честно, больше нравилось. Кстати, я хоть имя свое, в отличие от тебя, не скрываю. Можешь заглянуть в паспорт.
– Паспорта тоже подделывают, – усмехнулась Садовникова.
– Хорошо, можешь навести обо мне справки – и в Сорбонне, и в Шлирштадте. Тебе любой расскажет о Жан-Пьере Дюбуа…
Не прерывая разговора, француз покрутил джойстик локатора, увеличивая масштаб. Как бы между прочим кивнул на экран, где высилась темно-зеленая стена с неровным верхним краем:
– Остров Милос. Да он и невооруженным глазом виден…
И впрямь: слева на горизонте над черной, слегка фосфоресцирующей поверхностью моря угадывалась высокая, занимавшая треть неба тень: вздымающиеся ввысь скалы острова. А сверху, по гребню скалы, лепились крохотные белые домики.
Сердце у Тани сжалось. Неужели ее «друзья» выполнят свою угрозу? И она снова окажется на очередном острове – и опять без денег, без документов, только на этот раз ее еще вдобавок будет разыскивать полиция за соучастие в убийстве Чехова-Костенко? Но она не стала снова просить Жан-Пьера оставить ее на катере: пусть сначала выговорится, а там посмотрим. Вместо того чтоб умолять, она спросила:
– Значит, Мадлен и Жиль – все-таки парочка?
– Ну, тогда, в Шлирштадте, они были парочкой… Сейчас, по-моему, уже нет… Но самое главное: я-то свободен!
Жан-Пьер полуобернулся и окинул Татьяну хищным, раздевающим взглядом, а потом вдруг схватил за талию и привлек ее к себе. Он, кажется, весь горел от страсти. Попытался поцеловать ее в губы… Но она рывком высвободилась и отскочила от него. И тут произнесла – почему-то, из странной удали и озорства, по-французски (а ведь знание их языка, о котором не ведали ее спутники, давало ей хоть крохотное, но преимущество над ними):
– Если ты одной рукой держишь руль, а другой – обнимаешь девушку, то оба этих дела ты делаешь одинаково плохо!
– О, ты изъясняешься по-французски! – воскликнул парень. – Я же говорил, что ты совсем не та, за кого себя выдаешь, дорогая Ассоль (или Таня?).
– О, нет! Давай перейдем на английский! – взмолилась она. – На вашем языке я заучила всего несколько фраз… Эта, по-моему, была слоганом в рекламной кампании за безопасность движения… Разговорную речь я совсем не понимаю…
Парень что-то быстро проговорил по-французски – Таня и впрямь не разобрала ни слова. Покачала головой:
– Не понимаю…
– Кажется, действительно не понимаешь, – перешел на язык Шекспира француз. – Я говорил о том, что ты прекрасна. Неподражаема. Совершенна…
– Мы остановились на том, как ты познакомился с Мадлен и Жилем, – не приняла его игры Таня. – Что было дальше?
И Жан-Пьер вроде бы сосредоточился на штурвале, локаторе и навигационной системе, но одновременно продолжал болтать.
…Очевидное богатство новичков (столь же молодых, как он сам) тоже, конечно, его слегка расстраивало. А еще просто хотелось с ними подружиться. И однажды ночью, когда Жан-Пьер вышел покурить, он случайно заметил, как из гостевого коттеджа (номер люкс, с джакузи и выделенным Интернетом) выскользнули Жиль и Мадлен. И, взявшись за руки, направились за территорию клуба, к роще…
Жан-Пьер вовсе не был извращенцем-вуайеристом, но тут не удержался. Украдкой последовал за ними – и с удивлением обнаружил, что парочка выбралась из домика отнюдь не для того, чтобы предаться романтическому сексу на лоне природы. Эти двое на опушке, в ярком свете луны, тренировались. Они устроили спарринг – то ли по карате, то ли по тайскому боксу, Жан-Пьер тогда не разбирался. А в другой раз он застал их на ярмарке в ближайшем городке в местном тире, причем стреляла парочка так, что вокруг них собралась целая толпа болельщиков.
Молодой человек был заинтригован. И однажды ночью, когда богатые соотечественники отправились в лес тренироваться, словно бы случайно попался им на глаза. Мадлен взглянула на него с интересом, однако Жиль был разгневан, и разговор едва не скатился к оскорблениям. Но Жан-Пьеру все же удалось заставить их себя выслушать. Он ни о чем не просил – просто рассказал о своей несостоявшейся карьере математика и о том, что ветер свободы ему куда милей. И закончил так:
– Мне нравится жить здесь, в Шлирштадте. Но вы, по-моему, живете еще интересней.
Жиль в ответ на его проникновенную речь лишь усмехнулся:
– Каждому свое. Мы тебе ничем помочь не можем.
А Мадлен мимолетно улыбнулась:
– Мечтай обо мне, Жан-Пьер. Мечтай. Я люблю красивых мужчин. И, может быть, когда-нибудь твое рвение будет вознаграждено.
И, к его радости, однажды она действительно ему позвонила.
…С тех пор прошло четыре года. За это время они объездили весь мир. Летом – восхождения в горы. Весной и осенью – испанская Тарифа (серф, яхтинг). Зимой – в Китай, там до сих пор остались достойные школы восточных единоборств. А еще, мимоходом, – дроп-зоны, тиры, экспедиции на выживание…
…И, конечно, работа. Эта часть рассказа Татьяну интересовала больше всего, однако здесь Жан-Пьер сразу стал скуп на слова. Или действительно мало знал?
С заказчиками дела всегда ведет Жиль, они с Мадлен никого из них даже ни разу не видели. Да, задания порой бывают на грани закона, а еще чаще – уже за его гранью, но платят им более чем щедро И всегда есть возможность отказаться. Или вообще уехать в долгий, месяца на три, отпуск.
– Кто ваш заказчик на этот раз? – быстро спросила Татьяна. – И что он заказал? Точнее – кого? И при чем здесь я?
– Ты? Ты ровным счетом ни при чем. Ты совершенно случайно стала путаться у нас под ногами.
– Ой ли? – переспросила Таня. Она хорошо помнила чуть ли не первую реплику французов на катере: те якобы подозревали, что она и Костенко связаны между собой.
– Да, – без зазрения совести солгал Жан-Пьер. – По-моему, Мадлен просто пожалела тебя. А ты, между прочим, провалила нам задание. Ну, или почти провалила. Скажи спасибо, что мы благородные люди. Иначе валялась бы в том доме с дыркой в затылке. Как ты понимаешь, спасать тебя нас никто не уполномочивал. И платить за твое счастливое избавление от смерти – никто не будет. И ты, хотя бы в благодарность за то, что мы сохранили тебе жизнь, должна быть со мной поласковей.
– А за что вам заплатили? И кто вам платил на этот раз?
– На эти вопросы я не могу тебе ответить.
– Не можешь? Или не хочешь?
– И – не могу. И – не хочу. Ответы на них вне моей компетенции…
Жан-Пьер посмотрел на экран устройства «джи-пи-эс»: там белым прямоугольником отмечалось местоположение катера. Слева на экране громадиной раскинулся остров. Совсем скоро лодка достигнет его северной оконечности, обогнет его и направится в порт.
– Осталось минут десять до ВПР… – заметил француз, словно мимоходом, будто о чем-то не значащем.
– Что такое ВПР? – нахмурилась Татьяна.
– О! А еще парашютистка! ВПР – время принятия решения…
– Кто же должен будет его принимать? – спросила она.
– Естественно, ты.
– И в чем заключается мой выбор?
– Ты говоришь «нет» – и тогда мы поворачиваем к западу, в порт острова Милос, где ссаживаем тебя на берег. А если ты говоришь «да» – мы идем дальше на север, в сторону материка, к Афинам. Прошу тебя – соглашайся!
– Соглашаться – на что? Переспать с тобой?
– О-о, вот ты и проговорилась! – обидно расхохотался парень. – Ты тоже, видимо, в глубине души хочешь нырнуть со мной в койку!
Татьяна жгуче покраснела и порадовалась, что в темноте рубки этого не видно. Что-то разучилась она общаться с мужчинами, флиртовать с ними, подзуживать – и мгновенно осаживать. Все ее переигрывают – и Зет тогда, на Серифосе, и Жан-Пьер сейчас.
– Но я столь мелко не плаваю, – продолжил француз. – В смысле, никогда ни одну девушку ради секса не шантажировал. И шантажировать не собираюсь. Я привык ложиться с ними в кровать по обоюдному хотению.
– Тогда выражайся яснее, – зло сказала Таня, – что тебе от меня надо?
– Чтобы ты поехала с нами.
– С вами? – опешила Таня. – Куда?
– После того как мы здесь, в Греции, закончим все дела, у нас как минимум полгода будет отпуск, – мечтательно закончил Жан-Пьер.
– Ты приглашаешь меня отдыхать с вами? – растерянно переспросила она.
– Не только отдыхать, но и работать тоже. Понимаешь, когда действует одна девушка с двумя парнями – это как-то подозрительно и обязательно привлекает внимание. А две молодые парочки – что может быть естественнее!
– Извини, конечно, но мне кажется, что в вашем экипаже подобные вопросы решает Жиль. А он ясно велел мне выметаться.
– Жиль! – отмахнулся Жан-Пьер. – Он в курсе, мы с ним все про тебя обсудили. Решили, что проверку боем ты прошла. И Жиль дал добро на то, чтоб ты осталась с нами. Если ты, конечно, захочешь.
– Вот как… – прошептала Садовникова.
А француз продолжал:
– Ты бесстрашна, умна и хладнокровна. И еще – красива. Редкое сочетание качеств для девушки… Кстати, бейс-джампингом ты давно занимаешься?
– Никогда не занималась, – вздохнула она. – Но с парашютом прыгала, конечно. И даже… – Таня осеклась.
Она не будет рассказывать случайному знакомому, что, как и он, когда училась на третьем курсе, испытывала огромное искушение: забить (как говорят сегодня) на престижный МГУ и пойти в спортивную команду ВВС, куда ее горячо зазывали. Там как раз хотели организовать первую в России женскую парашютную четверку, и Таню, молодую и талантливую, видели в ней капитаном. И она почти согласилась. Но потом подумала: ведь придется бесконечно кантоваться по сборам-соревнованиям-общагам. И, наверно, без копейки… А для того чтобы она поступила в вожделенный МГУ, мама с отчимом выложили репетиторам целое состояние… И как они расстроятся…
И – отказалась от мечты. Закончила универ, защитила диссертацию, начала делать карьеру, зарабатывать – и никогда о своем решении не жалела. Может, только сейчас, когда стало очевидно, что бизнес иссасывает, и всех денег не заработаешь, и на любимые парашютные прыжки – в качестве хобби – не хватает времени даже по выходным. И она, конечно, уже никогда не станет чемпионкой мира по скайсерфингу или групповой акробатике…
Но кому какое дело до ее мечтаний?.. И вообще, сейчас не до воспоминаний. Надо думать, как выпутываться из нынешней ситуации.
Хотя решение могло быть только одним: в данный момент ей нужно соглашаться на все. На любое, даже самое дикое, предложение Жан-Пьера. Только бы они не высадили ее на острове – подозреваемую в убийстве, без документов и без денег. А француз продолжал потихоньку давить:
– Мадлен – мы и с ней обсуждали твою кандидатуру – тоже за тебя. Ну а я – само собой. Итак?
«Да, да, да, конечно, договорились!» – едва не выпалила Садовникова. Однако слишком быстро соглашаться не следовало. Жан-Пьер может заподозрить, что она неискренна. И Таня покачала головой:
– И ты, и твои друзья – вы мне очень нравитесь, и я бы с удовольствием поехала вместе с вами куда угодно – отдыхать. Кататься на яхте, прыгать с парашютом. Но я никогда не буду участвовать в таких делах, как сегодня. Я – не убийца.
– А мы и не должны были его убивать, – пожал плечами француз. – Я ж тебе говорил: произошел несчастный случай. И только потому, что в дело вмешалась ты. И мы с Мадлен тебя пожалели.
– Разговор, по-моему, пошел по второму кругу, – заметила Татьяна. – Тогда я повторю свой вопрос: а что вы должны были сделать с тем человеком?
– Забрать его с собой, – неохотно выдавил Жан-Пьер, – и доставить заказчику. Ты разве не обратила внимание: там, на горе, мы действовали с Мадлен вдвоем. А парашютов у нас было – три. Неужели ты думаешь, что третий мы для тебя прихватили? Нет, милая, он предназначался для другого человека. Того, которого нам пришлось не взять с собой, как мы планировали, а убить, выручая тебя…
– «Взять с собой!» Ох, какой чудесный эвфемизм! То есть фактически вы собирались его похитить, да? И уж тогда ваш заказчик делал бы с ним все, что ему заблагорассудится… Пытал, убивал и прочее… Замечательно!
– Это просто работа, за которую платят.
«Это преступление, а не работа. Но только я на что угодно сейчас соглашусь, лишь бы убраться вместе с вами как можно дальше от этого проклятого острова!»
Однако для пущего правдоподобия нужно было еще немного поломаться. И она продолжила:
– Да я разве отрицаю, что ваша работа куда интересней, чем сидеть в офисе? Но, знаешь, эта робингудовская романтика хороша только в кино…
Жан-Пьер требовательно повернулся к ней:
– Ты была в том доме. Ты разговаривала с тем человеком. Он пытался тебя убить. Ну, и скажи мне: тебе его жаль? Да и вообще: достоин он сострадания? По большому счету?
Таня вспомнила, как Костенко-Чехов подставил ее, обрек на мученическую смерть и клеймо предательницы, и ее аж передернуло:
– Он – отвратительный.
– Вот видишь! Нам тоже сказали: он – вор и негодяй. Поэтому поверь: всякий раз, когда мы получаем задание, мы наводим справки об объекте. И беремся за дело, если тому, кто должен пострадать, мы воздаем по заслугам.
«Ох, слишком красиво у вас, ребята, все выглядит, – подумала Татьяна. – Слишком благостно – а значит, неправдоподобно».
Но тут Жан-Пьер взглянул на навигатор и провозгласил:
– Все, время вышло. Куда мы идем? На остров или на север? Твое слово?
Садовникова глубоко вздохнула, а потом, на выдохе, произнесла:
– На север. Я с вами.
* * *
Она проснулась от того, что стих ставший привычным за ночь шум моторов. Солнечный луч падал сквозь иллюминатор на подушку. До Татьяны донесся плеск воды. Она выпрыгнула из постели и выглянула наружу. Видно было только море и небо – две стихии, каждая со своим оттенком синевы. И еще – кусок берега, поросшего кустарником. Но двигатели молчали, и катер стоял, видимо, на якоре, потому что ветер и течение слегка разворачивали его.
Татьяна быстро привела себя в порядок и вышла на палубу. Перед ней предстала мирная картина: их катер на рейде, до берега метров сто пятьдесят. Там раскинулся пляж, на котором никто не купался, и стояло изысканное трехэтажное здание – видимо, гостиница. Чуть в стороне виднелась стекляшка таверны. А на высоком крутом берегу справа изящными колоннами возвышались развалины – наверное, еще эллинских времен.
На корме катера сидел Жан-Пьер и закидушкой удил рыбу. В ведре, стоявшем рядом с ним, плескались окуньки.
Жан-Пьер увидел Таню и проговорил по-русски с чудовищным акцентом:
– Доброе утро!
Таня улыбнулась ухажеру и ответила на французском:
– Бонжур. – И перешла на привычный английский: – А где мы?
– Это уже материк, – любезно пояснил молодой человек. – Бухта Юньон. До Афин, если ехать по берегу, километров семьдесят. Морем ближе, миль двадцать.
– А что за руины на холме?
– Храм Посейдона.
– А где весь народ?
– Мадлен и Жиль отправились на берег, в гостиницу. Там наверняка есть «вай-фай» . Им нужно проверить почту. Хочешь позавтракать?
– Да.
– Ну, приготовь его сама. И будь добра, пожалуйста, свари мне чашечку кофе.
Минут через десять на резиновой лодке с берега вернулись Жиль и Мадлен. Жиль выглядел озабоченным. Бросил на ходу Жан-Пьеру:
– Сворачивай свою рыбалку.
Тот беспрекословно подчинился. И, только смотав леску, спросил:
– А что случилось?
– Есть новое задание.
– Какое? Когда? Где?
Жиль хмуро глянул на Татьяну и молвил:
– За того человека нам не заплатят – скажи спасибо своей новой подружке. И себе самому… Он был нужен заказчикам живым. Но есть и хорошие новости. Аванс мы можем не возвращать. Но за это должны отработать запасной вариант.
– Что за вариант?
– Свистать всех наверх. Сейчас расскажу.
* * *
На совещание, все вчетвером, собрались на палубе, на корме. Мадлен щеголяла в купальнике – заодно и загорала. Таня, полагаясь на внутреннее чутье, решила, что для нее, новичка в команде, подобный наряд будет слишком вольным, и надела джинсы с футболкой.
Жиль сел во главе стола. Распахнул перед собой ноутбук. Как ни странно, первые слова, которые он произнес, адресовались Татьяне:
– Ты когда-нибудь слышала про Ольгу Кон-стан-ти-новну? – он с трудом выговорил трудное русское отчество.
Таня опешила:
– Н-нет. А кто это?
– Жена первого короля Греции Георга.
– Георга я тоже не имела чести знать. А при чем здесь они?
Жиль на прямой вопрос Тани не ответил, а начал исторический экскурс. Оказывается, королевой Греции в девятнадцатом веке была русская. И вообще, два этих царственных дома состояли сплошь из родственников. Король Греции Георг Первый, правивший во второй половине девятнадцатого века, являлся братом Марии Федоровны, супруги российского императора Александра III. А женой Георга стала Ольга Константиновна, российская великая княжна. То была, рассказывал Жиль, первая православная королева Греции – и всеобщая любимица. Основанная ею больница «Эвангелизмус» – до сих пор одно из самых крупных и уважаемых лечебных учреждений в стране. А в 1922 году, когда Грецию лихорадило от восстаний и войн, она написала: «Я иногда хотела бы выть на перекрестках, громко и долго, от отчаяния! Совестно жить в удобстве при виде нищеты кругом».
Таня заметила, как Мадлен украдкой зевнула.
Однако, продолжил обстоятельный Жиль, сверяясь с ноутбуком, в 1967 году греческая монархия закончила свое существование. Низложенный король, Константин II, долго вел с правительством страны тяжбу – пытался вернуть свое имение Татой, расположенное в пригороде Афин, и находящееся там имущество. Однако ему отказали. Более того, предметы, что Константину все же удалось вывезти, были объявлены собственностью страны, а сам король – чуть ли не вором. Правительство даже оспорило итоги проходившего в 2007 году аукциона «Кристи», где продавались драгоценности, некогда принадлежавшие королеве Ольге и ее мужу. Нынешние руководители страны считали, что вещи вывезены незаконно.
Однако на том аукционе фигурировала лишь толика монарших богатств. А через несколько дней пройдет еще один аукцион – уже здесь, в Греции. И среди прочего антиквариата и древностей будет выставлена на торги и часть имущества королей.
Особо много дорогих вещей, рассказывал Жиль, продавать не планируют. Но кое-что интересное есть: несколько картин, малая часть коллекции Фаберже, некоторые украшения, предметы интерьера и обихода.
– И мы должны взять, – продолжил лидер наемников, – лишь несколько лотов.
«Взять, – мелькнуло у Татьяны, – то есть, если называть вещи своими именами, украсть». Однако она благоразумно промолчала.
– Например, – молвил Жиль, – лот номер восемь. – И повернул экран ноутбука к товарищам.
На нем красовалось кольцо – скромненькое, даже, как показалось Садовниковой, всего лишь серебряное.
– С ним, по преданию, – сказал Жиль, – королева Ольга Кон-стан-ти-нов-на никогда не расставалась. Серьезной ценности, ни художественной, ни исторической, оно не представляет, но, очевидно, дорого как память греческим монархистам.
– Или вот лот номер двадцать три, – продолжил француз, – голова горгоны Медузы, всего лишь копия восемнадцатого века с эллинского оригинала, предположительно первого века до нашей эры…
Жиль снова повернул компьютер экраном к сообщникам. На нем красовалось мраморное лицо женщины с пустыми глазами, перекошенным ртом и отвратительными змеями вместо волос.
Татьяна вздрогнула. Сердце у нее забилось чаще. В голове пронеслись последние слова Костенко-Чехова. Тот тоже толковал про горгону. Как он там сказал, умирая? «Все зло – в ней»? Или даже: «В горгоне Медузе – все зло мира»? Да, нечто вроде того… Что ж, перед смертью человек обычно шепчет самое важное. Имя убийцы, например. Или другую свою сокровенную тайну.
И вот в задании для наемников-французов вдруг тоже возникла Медуза. Что это? Простое совпадение? А Костенко перед смертью бредил? Но… Татьяна считала, что неплохо знает Чехова. Тот никогда и ничего не говорил случайно. Все на свете, даже какую-нибудь ерунду, он произносил со значением, со смыслом (который порой открывался ей позже, когда она начинала заново прокручивать в уме их беседы). Нет, разведчик и авантюрист со стажем не мог ей перед смертью просто что-то ляпнуть. В словах Костенко о мифологическом чудовище наверняка крылся смысл. Но какой? Может, он как раз и имел в виду ту самую скульптуру, что выставляется на аукцион?
Занятая своими мыслями, Таня пропустила мимо ушей, что говорил Жиль о следующих лотах, которые следовало украсть. Кажется, речь шла еще о двух столь же незначительных и не слишком дорогих предметах. Садовникова сделала усилие над собой и снова включилась в происходящее.
– Аукцион через неделю. – Судя по всему, вожак завершал свое выступление. – Мы должны немедленно взяться за подготовку операции. Ближе к акции распишем, что будет делать каждый из нас, четверых.
– Ты сказал «четверых»? – пробормотала Татьяна. – И я?.. Я тоже?
– Ведь ты же согласилась? – строго спросил Жиль и кинул обжигающий взгляд – нет, не на Таню, но на Жан-Пьера.
– Да, она согласилась, – спокойно подтвердил сообщник.
– Но я не хочу никого грабить! – выкрикнула девушка. И растерянно добавила вполголоса: – Во всяком случае, так сразу…
– Послушай, – твердо сказал Жиль, глядя Татьяне прямо в глаза, – дело с ограблением аукциона возникло только лишь потому, что мы не смогли взять того человека с острова Фолихандрос живым и здоровым. Мы его – убили. Убили исключительно по той причине, что спасали тебя. И я думаю, что по всем законам, божеским и человеческим, у тебя перед нами, Ассоль (или как там тебя?), имеется должок.
– Но мы никого не неволим, – в унисон вожаку добавила Мадлен. – Не хочешь – проваливай.
– Я думал, – с оттенком обиды добавил Жан-Пьер, – что нынче ночью ты была искренной. И согласие быть с нами – твое свободное волеизъявление…
Таня молчала, повесив голову. На глазах у нее закипали слезы. Ей ничего не оставалось делать, как кивнуть и снова согласиться:
– Да, я с вами.
Французы переглянулись, затем Жан-Пьер успокоительно молвил:
– Мы не станем давать тебе оружие. Ты, лично, ничего не будешь красть. – Он обезоруживающе улыбнулся. – Ты получишь роль в эпизоде. Отвлечешь внимание. Может быть, устроишь небольшой скандал. А остальное сделаем мы.
– И если ты не захочешь после дела оставаться с нами, – с непривычной ласковостью добавил Жиль, – мы обеспечим тебе документы, надежные. Поможем финансово – сумма, говорю сразу, будет небольшая, но на первое время хватит. Ну а коли решишь быть с нами и дальше – а я в этом не сомневаюсь! – мы с удовольствием возьмем тебя с собой. И в Таиланд, и на Тибет. Мне почему-то кажется, что тебе сейчас совсем не хочется возвращаться домой…
Татьяна негромко произнесла:
– Знаете, господа, вы мне очень симпатичны. И ты, Жан-Пьер, и ты, Мадлен, и даже ты, Жиль (хоть ты изо всех сил пытаешься казаться букой). И не надо укорять меня в неблагодарности. Я никогда не забываю добра. Вы выручили меня, и за это я просто обязана вам отплатить. И еще: если честно, мне нравится ваша жизнь. Я о такой сама порой мечтала.
Таня добавила про себя: «Если, конечно, все, что понарассказывал мне Жан-Пьер о вас как о благородных разбойниках, окажется правдой». Но вслух ничего не сказала, тем более что новые друзья встретили ее краткую речь дружными аплодисментами.
* * *
В этот нежно теплый, солнечный день, казалось, не могло произойти ничего плохого. Природа будто забыла, что по календарю давно осень и всему живому положено умирать. Краски буйствовали вовсю: ярко зеленела трава, небо светилось вызывающе синим и на лицах прохожих цвели весенние улыбки. До чего разителен контраст с октябрем в ее родной Москве… Насколько же в Европе все элегантнее и радостнее! И климат. И природа. И люди, в конце концов.
Пусть Татьяна по-прежнему толком не знает, кто такие Жан-Пьер, Жиль и Мадлен… И, разумеется, не может им до конца доверять, но сосуществовать с ними оказалось на удивление легко и приятно. Беспечные, всегда в хорошем настроении, остроумные. Никогда никаких проблем и претензий – не сравнить с Расеей-матушкой, где каждый знакомый при встрече обязательно доложит тебе (с каким-то мрачным мазохизмом) о куче собственных головных болей и забот. И еще – французы были безрассудно смелыми и казались благородными. Ведь она им – никто, и они могли бы просто не спасать ее. Или, допустим, бросить ее в доме Костенко на произвол судьбы – выпутывайся как знаешь. Однако едва знакомые люди рисковали всем, чтобы спасти ее. К тому же… Сначала Таня согласилась помочь им лишь для того, чтобы убраться подальше от места убийства. А сейчас – она ловила себя на мысли, что новая жизнь ее потихоньку затягивает. И ей совсем не хочется расставаться с внезапно обретенными друзьями. С их общим, уже устоявшимся, легким и приятным бытием. С шутками за утренним кофе. С веселыми пикировками за обедом…
Конечно, Садовникова немного волновалась перед сегодняшним аукционом. Ведь прежде, хотя ей и случалось попадать в самые невероятные переделки, она никогда не участвовала в грабежах. Хотя… может, то, что они затевают, нельзя в полном смысле назвать грабежом? Жан-Пьер и Жиль ее убедили: вещи, что они должны похитить, действительно принадлежат семье Ольги Константиновны и должны в нее вернуться. И представляют они скорее не материальную, а фамильную ценность.
Все последние дни троица французов готовилась к ограблению. Утром они грузились в резиновую лодку и плыли на берег. Там пересаживались в арендованную машину и куда-то отправлялись – наверное, в Афины. Ни в какие детали будущего дела Садовникову не посвящали.
А ей лишь оставалось вести жизнь богатой бездельницы. Она загорала на яхте. Купалась. Пару раз вплавь добиралась до берега – шорты и майку брала с собой в полиэтиленовом пакете. Подолгу сиживала в пустом гостиничном баре. Обедала в «стекляшке» – таверне, где подавали вкуснейшую жареную рыбу. Однажды поднялась к храму Посейдона. Нашла среди прочих заметок, оставленных многовековыми туристами, автограф Байрона…
С развалин эллинского храма открывался вид на море, от которого захватывало дух. Острова на горизонте. На много миль тянется береговая линия. На синем бархате моря – белоснежные точки яхт и спичечные коробочки торговых судов…
За Таней никто не следил, никто ее не удерживал. Она могла бы смешаться с толпой, обозревающей античный храм, а потом проникнуть в туристический автобус и через час оказаться в Афинах. А там – явиться в российское посольство, заявить, что потеряла паспорт, и попросить отправить ее на родину. Но… Ей нравилась троица французов. К тому же Садовникова не привыкла нарушать однажды данное слово – а она обещала им помочь. И еще – ей просто не хотелось возвращаться в Москву. Ей не давала покоя мысль: когда она доберется до Первопрестольной, как ее там встретят?
Вера Татьяны во всемогущество отчима пошатнулась. Ведь именно после звонка, который она сделала ему с необитаемого острова, началась самая ужасная пора в ее жизни. Ее захватили, пытали, лишили памяти, а потом выкинули голой на остров… И хоть Садовникова ни секунды не верила, что Валерий Петрович мог предать ее – сам, лично, – однако, думала она, двойной агент запросто может оказаться в его окружении. Вдруг кто-то из тех, кому Ходасевич доверяет и кого он попросил помочь Тане, работает на врагов? Как же она тогда может полагаться на отчима?
Поэтому она даже решила не разговаривать с ним – лишь звякнула из телефона-автомата маме. Та немедленно разрыдалась, и у Тани сжалось сердце. Она в телеграфном стиле сообщила, что жива, здорова и попросила от ее имени оформить на работе отпуск за свой счет. Таня надеялась, что руководители агентства ценят ее и простят очередную выходку.
Наконец подошел день аукциона. Накануне вечером Жиль втолковал Татьяне ее задачу. Он ее убеждал, что лично она вообще ничем не рискует. На аукцион все четверо придут порознь, и сидеть она будет в стороне от сообщников, к похищаемым вещам даже не приблизится. Всего лишь поторгуется немного…
Единственное, что слегка встревожило Татьяну, – мимолетные взгляды, которыми обменялись Мадлен и Жан-Пьер во время речи вожака. Промелькнуло в них что-то, какое-то тайное знание и, девушке показалось, даже насмешка над ее доверчивостью… Однако вслух ничего произнесено не было, и оставалось лишь убеждать себя, что ей это все померещилось.
Жиль отдал ей карточку участника аукциона. Таня с удовольствием рассмотрела ее.
Мисс Хелен Хантер, американка. Или, говоря по-русски, Ленка-охотница. Тане определенно нравилось это имя. И новый паспорт, на ту же фамилию, нравился. Внушал уважение. Таня прежде никогда не видела вблизи американских паспортов, однако выглядел документ настоящим. И фотография, хотя ее и сделали дешевым, любительским цифровиком, получилась удачной: голубоглазая, очень молодая, уверенная в себе блондинка. Воистину, общение с новыми друзьями пошло ей на пользу – по крайней мере, смотрится она сейчас симпатичнее, чем в вечно озабоченной, спешащей, помешанной на деньгах Москве. Морщинки разгладились, глаз горит… Бытие, похоже, действительно определяет сознание. И то, как ты выглядишь, – тоже… Может, и правда: поставить на своей московской жизни жирный крест и отправиться вместе с новыми друзьями путешествовать по миру?..
Впрочем, сначала нужно успешно завершить сегодняшнее дело.
…Новые товарищи посоветовали Тане прийти на аукцион заранее. Осмотреться, привыкнуть, понаблюдать, что здесь за публика. Своими глазами увидеть лоты, наконец…
Она думала, что окажется в зале самой молодой, ведь на аукционах, как свидетельствуют фильмы и книги, собираются сплошь замшелые пни, при сединах и пропахшие нафталином. И все как один с причудами – собирателям древностей положено быть немножко не от мира сего. Однако, едва она вошла в зал, с удивлением обнаружила: публика здесь сплошь такая (ну, или почти такая), что собирается в приличных ресторанах на бизнес-ланчи. Деловитые юноши в костюмах. Ухоженные дамочки при всех атрибутах преуспевания. Мужчины средних лет с пронизывающими взглядами успешных менеджеров. И никто никого будто бы не замечает. Просматривают каталоги, делают пометки на карманных компьютерах. Разглядывают выставленные вдоль одной из стен картины. Толпятся вдоль стеллажей с экспонатами.
«Воистину, греки – доверчивая нация», – пронеслось у Татьяны в голове.
Лоты, выставленные на аукцион, помещались на простецких (наверно, из «Икеи») полках. Даже не под стеклом, и никакой серьезной охраны – двое расслабленных секьюрити по обе стороны стеллажа погоды не делали. Поглядывают, конечно, чтобы ничего не стащили, но куда больше внимания хорошеньким девушкам уделяют. Она быстро нашла искомое колечко – лот номер восемь. Действительно, ничего особенного: потемневшее от времени серебро, а небольшой камень смотрится не привлекательней гальки с пляжа… Впрочем, остальные лоты, про которые рассказывали французы, тоже совсем не поражали воображение. Лот номер пять – «столовый прибор» (вилка с ножом, кажется, всего лишь из нержавейки). Лот номер шесть – карманное зеркальце с некрасивой, по центру, трещиной. А вот он, лот номер двадцать три – массивная, потрескавшаяся горгона Медуза.
На все эти предметы никто особо не смотрел – посетители бросали равнодушные взгляды и отворачивались. Куда больше народу возле картин толпилось.
«Зачем, интересно, дожидаться начала аукциона? И зачем нужна подельникам я? – задумалась Татьяна. – Мадлен и Жан-Пьер могли бы отвлечь охранников, а Жиль – забрать со стеллажей колечко, горгону и все остальное…»
Впрочем, раз французы придумали иной план – наверное, у них имелись на то основания.
Татьяна с удовольствием улыбнулась в ответ на восхищенно-призывный взгляд охранника и отошла от стеллажа. Посмотрим, что здесь есть еще интересненького. Где народу больше всего? Вот целая толпа собралась… Ага, картина некоего Воланакиса. «Любуясь кораблями». Стартовая цена – двести тысяч евро. Тут и охранников целых трое, и взгляды у тех куда цепче. «Вот за чем надо было охотиться!» – подумала Садовникова. И про себя улыбнулась – права пословица: с кем поведешься, от того и наберешься. Явно сказалось тлетворное влияние Жиля и иже с ним. Она уже рассуждает как профессиональная грабительница!
Но где, кстати, ее друзья-подельники? Пора бы им появиться. Таня заскользила сквозь толпу. Хотя и была договоренность: ни в коем случае не показывать, что они знакомы («Это в первую очередь в твоих интересах!» – напутствовал ее Жиль), ей хотелось их увидеть. Просто так. И заодно немного подзарядиться их уверенностью и беспечностью.
Кажется, никто из троицы в зале до сих пор не появился…
Но тут она увидела Мадлен. Француженка разглядывала еще одну приготовленную к аукциону картину – «Лицо, скрытое за веткой» Константина Партениса, стартовая цена очень скромная, сто тысяч евро, и по лицу Мадлен было видно: ей совсем не интересна филигранная работа художника, она просто убивает время. И еще – Мадлен, кажется, волновалась, нервно облизывала губы. Хотя перед их опаснейшим бейс-джампом выглядела куда невозмутимее… А вон и Жиль – уселся в первом ряду, и как ни прикрывается каталогом, но тоже видно: напряжен, сосредоточен. Ни следа от обычной отвязности…
Таня по-прежнему не сомневалась – ее роль в задуманном спектакле самая что ни на есть невинная. Всего лишь привлечь к себе внимание, назвав неправильную цену. А когда ей сделают замечание – возмутиться, поспорить. Но… ведь, когда экспонаты исчезнут, те, кто будет расследовать дело, наверняка вспомнят некую Хелен Хантер, которая вдруг вылезла со своими нелепыми репликами. И, возможно, станут ее искать… А найдут – начнут задавать вопросы… По меньшей мере, опять вопросы…
И вообще накануне план французов казался Садовниковой идеальным. Но сейчас она видела в нем сплошные изъяны. И самый главный из них – зачем городить огород вокруг абсолютнейшей безделицы?.. И кольцо, и голову горгоны, и другие предметы, на которые они нацелились, можно заполучить куда проще. Если не купить – то украсть со склада (или где это барахло хранилось), явно ведь – никакой особой охраны к вещам не приставлено. Или… или все-таки у ее новых друзей по поводу предстоящего аукциона совсем другие планы?
Но какие? Похитить что-то более существенное – например, одну из картин? А что, те же «Любуясь кораблями» или «Собирая сети» – неплохой куш.
Но зачем тогда рассказывать басни про трогательную историю монаршей семьи?
Таня тоже прошла на свое место – как значилось в ее карточке участника, шестой ряд, кресло один. Откинулась на спинку. Открыла каталог – ей его вручили на входе. Невидящим взглядом уставилась на фотографии картин, столовых приборов с историей, безделушек и прочих, на ее взгляд, совершенно не нужных современному человеку вещей. И вдруг услышала:
– Пароль: «Львица Гуэнолла». Отзыв?
Садовникова вздрогнула – обращались, похоже, к ней.
Она подняла глаза – на нее испытующе смотрел сосед по креслу, мужчина лет сорока с волевым лицом, над бровью симпатичный шрамик, на коленях – такой же, как и у нее, каталог.
– Простите… – пробормотала она.
– Отзыв не принят, – хохотнул мужчина.
Что еще за глупые игры! Нервы и без того на пределе.
Впрочем, в заговорившем с ней мужчине ничего зловещего не наблюдалось. Он широко улыбнулся и объяснил:
– Львица Гуэнолла – статуэтка, изготовленная в Месопотамии пять тысяч лет назад.
– И что с того? – начала злиться Татьяна.
– Львица – просто тест. Проверка, здешний вы человек или чужак. Вы ведь никогда про эту Гуэноллу не слышали, верно? Между тем она – самый дорогой лот из всех проданных в прошлом году. Пятьдесят семь с лишним миллионов долларов. Итак, сразу понятно, что вы среди антикваров человек случайный.
Ах, ее тут еще и тестируют!
– Спасибо, что просветили, – холодно ответствовала Татьяна и отвернулась.
Настроение испортилось окончательно.
Она вновь склонилась над каталогом. А какой, интересно, самый дорогой лот – на сегодняшнем аукционе? Она торопливо пролистала странички с грошовыми столовыми приборами, расческами, зеркальцами и прочими сомнительными раритетами… Просмотрела список картин: Кессанлис, Лембесис, Раллис, те же Воланакис с Партенисом, самая дешевая – пятьдесят тысяч евро, а все вместе – миллиона примерно на полтора. И на последней странице наконец увидела: «Ожерелье, белое золото, платина, семь бриллиантовых подвесок грушевидной формы, год изготовления – 1916, предположительно принадлежавшее великой княжне Ольге Константиновне. Цена после предварительных торгов – пять миллионов евро».
Интере-есно… А Жан-Пьер, когда рассказывал об аукционе, уверял, что самый дорогой лот здесь едва ли потянет на двести тысяч…
И Таня, забыв обиды, обратилась к явно более компетентному, чем она, соседу:
– Скажите, а ожерелье сегодня действительно выставят на торги?
– Ну разумеется! – хмыкнул тот. – А с чего бы иначе здесь столько народу собралось? Вы, милая девушка, я смотрю, совсем неофит!
– Да, я только учусь, – скромно потупила очи Садовникова. И подпустила шпильку: – А вы, конечно, тоже к ожерелью присматриваетесь?
– К сожалению, нет, – сразу погрустнел мужчина. – Столовые приборы – для меня потолок. Но даже посмотреть на такую красоту – ведь уже радость, верно?
– А почему, кстати, ожерелье-то не показали? – с напускным равнодушием спросила Татьяна. – На стеллажах, по-моему, только всякая дешевка лежала…
– Такие раритеты в открытый доступ не кладут, – пожал плечами собеседник. И объяснил: – По условиям страховки, ожерелье вынесут только после начала торгов. В специальном сейфе. К нему будут приставлены двое охранников. А код от сейфа известен лишь аукционисту. И…
– Пожалуйста, прошу тишины, – наконец раздалось в зале.
На небольшом подиуме, сооруженном в центре зала, показался мужчина.
– Вот, кстати, и он, – прошептал Танин собеседник. – Главный здесь человек.
– Тише. – Аукционист неодобрительно посмотрел на них, и Танин покровитель виновато умолк.
Аукцион начался.
Таня украдкой оглядела зал. Да, все трое ее приятелей тут. Сосредоточенные, серьезные. Все расположились ближе к подиуму, чем она. Жиль и Мадлен в первом ряду, Жан-Пьер сразу за ними. И все – в куртках, хотя день сегодня теплый. А металлоискателя на входе не было, поэтому совсем не исключено, что ее подельники вооружены.
«Ох, Таня, Таня, – пронеслось в ее голове. – В какую историю ты опять вляпываешься?!»
Сейчас она была почти уверена: несчастное серебряное колечко, как и голова горгоны, и другие лоты, интересует французов лишь для отвода глаз. Или и вовсе – все вранье. А на самом деле те хотят сорвать гораздо больший куш… Однако что оставалось делать Тане? Встать и, невзирая на то, что торги уже начались, покинуть зал? Или, когда дойдет до дела – просто помолчать? Но как она потом объяснит свое поведение Жилю, Мадлен и Жан-Пьеру?.. Ведь обещала же!
…Первые пять лотов слетели практически мгновенно – торги вокруг них даже не начинались. Аукционист объявлял предварительную цену, деловито произносил: «Кто больше? Раз, два…» В зале повисала тишина. Тогда ведущий бодро стучал молоточком (серебряным, как в старых фильмах) по кафедре и объявлял: «Лот снят».
Вокруг лота номер шесть (треснувшего зеркала) завязалось некое подобие торговли. При предварительной цене в триста евро какой-то бодрый мужской голос провозгласил:
– Триста десять!
– Раз, два… – Аукционист взглянул на часы, он явно спешил перейти к более интересным лотам и ценам.
– Триста двадцать, – подняла свою карточку участника Татьяна – просто для того, чтобы отвлечься от тревожных мыслей.
– О-ох, триста тридцать! – тут же откликнулся ее оппонент.
Ведущий скривился – с явным презрениям к столь несерьезным суммам.
Татьяна промолчала. Лот был продан.
А где, кстати, пресловутый сейф с ожерельем?
– Лот номер семь, ваза, мрамор, – равнодушным голосом объявил аукционист. – Предварительная цена триста пятьдесят евро.
Но тут по залу пронеслась волна – шепотки, приглушенные голоса, охи. Ближняя к подиуму аукциониста дверь растворилась, и в нее, неспешно и важно, вошли двое мужчин в одинаковой черной форме охранников, с пистолетами на бедрах. В руках первого из них был компактный, но явно тяжелый сейф.
Ведущий – не прекращая торгов – знаком велел вновь прибывшим поместить сейф на подиум и встать рядом. Те повиновались. Аукционист же взметнул молоточек:
– Триста пятьдесят. Раз, два, три! Лот снят.
И тут же, без перехода, произнес:
– Лот номер восемь. Кольцо. Серебро, изумруд. Предварительная цена – пятьсот евро. Раз, два…
Таня молчала.
– Пятьсот пятьдесят, – вновь вступил в торги мужичок с бодрым голосом.
– Шестьсот, – откликнулась какая-то бабуся.
– Шестьсот пятьдесят, – раздалось через пару кресел.
А Танин непрошеный консультант потер руки:
– Ага, пронюхали!
– Что пронюхали? – взглянула на него она.
Сосед охотно пояснил:
– Да есть легенда, что это колечко самой Ольге Константиновне принадлежало, супруге короля Георга, если вы не в курсе…
– Семьсот! – уверенно выкрикнул старческий голос.
– Семьсот пятьдесят! – отрезал давешний бодрячок.
А Танин сосед продолжал:
– Оно из того имущества, на которое наш бывший монарх лапы наложить пытался. Но не вышло… Наверняка своего представителя на аукцион прислал, попытается выкупить.
Да, ровно то же самое ей рассказывали Жиль с Жан-Пьером… И в конце концов, она ведь дала слово!
И Таня подняла свою карточку участника и веско произнесла:
– Пять тысяч пятьсот пятьдесят пять.
– Ой, что ты творишь! – закатил глаза ее сосед.
Публика в зале заволновалась, стала на нее оборачиваться. Аукционист же, делая вид, что не замечает реплики Тани, невозмутимо произнес:
– Семьсот пятьдесят евро. Семьсот пятьдесят раз, семьсот пятьдесят два…
– Эй! Я же назвала совсем другую цену! – возмутилась Садовникова.
– Шаг на торгах пятьдесят евро, – равнодушно бросил в ее сторону ведущий. – Семьсот пятьдесят – т…
– Но я хочу купить это кольцо за пять тысяч пятьсот пятьдесят пять евро! – перебила его Татьяна. Она пыталась втянуть аукциониста в скандал.
– Ваше право назначать любую цену – но в определенных правилами рамках, – кивнул аукционист. – Можете поднять до пяти тысяч пятисот пятидесяти. Только так. И больше не нарушайте правил. Семьсот пятьдесят! Раз…
– А почему нельзя пять пятьсот пятьдесят пять? – раз уж она начала выполнять поручение своих подельников – нужно доводить до конца.
И тут в помещении что-то грохнуло, кажется, упал стул, охранники, сторожившие сокровище, напряглись, инстинктивно качнулись в сторону подиума, аукционист машинально накрыл сейф рукой… Однако на ожерелье никто не покушался. Проблема случилась среди публики.
– Ей плохо, врача! – раздалось из пятого ряда.
Именно там сидела старуха – та, что пыталась купить колечко за семьсот евро.
– Я сейчас вызову с мобильного! – откликнулся кто-то.
– Нет, мне не плохо! – прохрипела старуха. – Не надо никакого врача!
Она вскочила на ноги, не желая, видимо, тратить время, чтобы поднять упавший стул.
– Тогда прошу тишины! – возмутился аукционист. – Продолжаем торги! Девушка в шестом ряду подняла цену до пяти тысяч пятисот пятидесяти евро. Итак, пять тысяч пятьсот пятьдесят – два…
Бабуля азартно выкрикнула:
– Пять тысяч шестьсот!..
– Пять тысяч шестьсот шестьдесят шесть! – весело перебила новой невозможной ценой и без того несуразно высокую цену Татьяна – ее уже целиком захватила роль бестолковой и скандальной блондинки.
– Девушка, – тихо и грозно обратился к ней аукционист, – я сейчас прикажу вас вывести.
Зал, разразившийся было смешками и хлопками, на мгновение утих.
Жиль, Мадлен и Жан-Пьер сидели не двигаясь.
«Чего они тянут?!» – мелькнуло у Татьяны.
– Хорошо, пусть будет пять тысяч семьсот, – покорно произнесла она.
И тут в гулком помещении грохнул выстрел. И Таня увидела, как оседает на пол один из охранников, стерегущих сейф… В публике раздался стон.
– Ограбление! – завизжал кто-то.
Однако второй охранник не растерялся – метнулся к подиуму, упал на сейф грудью, в то же время успев выхватить оружие, давешние сонные секьюрити, те, что лениво сторожили стеллажи с безделушками, бросились ему на помощь, и Жиль со своим пистолетом – один против всех – смотрелся теперь абсолютным лузером.
Но тут раздался еще один хлопок, и помещение мгновенно окутал едкий, разъедающий глаза и горло дым. А дальше последовало еще несколько выстрелов. И потом не ясно уже было ничего. Начался хаос. Крики, плач, стоны. Таня, задыхаясь, кашляя, бросилась к выходу вместе с обезумевшей толпой.
Страшно ей не было. Просто горько – оттого, что она в очередной раз столь жестоко ошиблась в людях. «Никакого оружия, – обещали ее подельники, – никакой крови…» А на деле? Какая она все-таки доверчивая идиотка!
Задрав блузку так, чтобы зажать рот и нос, Татьяна была уже почти у двери, как вдруг увидела Жиля. Точнее, тело Жиля. Он лежал меж рядов навзничь, и во лбу его горело красное отверстие величиной с десятицентовую монету, и лицо было недвижимым и застывшим, а под затылком на полу растекалась черная кровь. А рядом с ним валялась та самая голова горгоны Медузы… Таня не стала трогать Жиля. Она ни секунды не сомневалась в том, что он мертв. Но вот голову горгоны машинально подняла с пола и кинулась к выходу уже вместе с ней…
* * *
Ей повезло: она сидела на боковом кресле, да еще и неподалеку от двери. Даже задержавшись рядом с Жилем, Таня все равно покинула зал одной из первых. Да, внутри царили всеобщая паника, крики, однако снаружи покуда все было спокойно. И, самое главное, никакой полиции.
Таня быстро, но стараясь не срываться на бег, поспешила прочь от особняка, где проходил злосчастный аукцион. Проходя мимо газетного киоска, она сорвала пришпиленную на прищепку газету, бросила продавцу монету в два евро и заторопилась дальше. На ходу завернула голову горгоны в листы бумаги – мало ли какой сверток несет спешащая девушка.
Ее никто не преследовал, и Садовникова изо всех сил старалась себя убедить: ничего страшного не произошло. Да, она была в сговоре с преступниками и учинила скандал, но, если ее задержат, любой сможет подтвердить: она даже не приближалась к сейфу. И оружия у нее не было. Просто не могло быть, потому что одета была лишь в легкое, обтягивающее платье, и сумочка у нее крошечная, в такую мобильник и то с трудом поместился бы.
Но вот голова горгоны… Зачем она прихватила ее с собой?.. Чтобы обогатиться? Но та почти ничего не стоит, начальная цена каких-то там триста евро… Подбирая ее, она действовала просто машинально. И потому, что ей казалось: горгона Медуза все-таки что-то значит… Это имя умирающий Костенко прошептал совсем недаром…
Но в то же время предмет, похищенный с аукциона, самая сильная улика против нее самой… Надо избавиться от скульптуры, спрятать ее где-нибудь в укромном месте… И как можно скорее…
И тут рядом с ней остановилась машина – красный маленький «БМВ». Открылась пассажирская дверца.
Таня не поверила своим глазам: с места водителя на нее смотрел Зет – ее старый знакомый с острова Серифос.
– Садись в машину, быстро!
Садовникова даже не успела подумать, кто он на самом деле, зачем преследует ее и как здесь оказался. Она своей обостренной интуицией поняла, что хуже не будет, и скользнула на переднее сиденье лимузина. Внутри автомобиля пахло кожей, сигарами и вкусным мужским одеколоном. Завернутую в газету голову горгоны девушка положила на колени. Захлопнула дверцу, и «БМВ» сорвался с места с такой скоростью, что Таню вжало в сиденье.
– Кто ты такой? – спросила она. – Зачем ты здесь? Куда мы едем?
Зет не утруждал себя ответами. Вел машину, небрежно положив левую руку на руль, правую – на рычаг переключения передач. После каждого светофора с помощью ловких ускорений просачивался в первые ряды стартовавших авто, а потом пришпоривал свою алую лошадку, и позади оставались не только все машины, но даже лихие мотоциклисты.
В другой раз Татьяна попыталась бы в первую очередь выяснить, что означает их внезапная встреча. Или хотя бы восхитилась стремительной ездой на спортивном автомобиле. Но сейчас на нее вдруг навалилась такая усталость, безразличие и (непонятно почему) покой, что язык не ворочался и сами собой закрывались глаза. Возможно, то была реакция на только что пережитый ею в аукционном зале стресс. А может, Зет и впрямь брал уроки у деда с острова Серифос? Может, он и сам экстрасенс или даже колдун? И его поле, распространившееся по салону машины, делало Таню ни к чему не восприимчивой? И важнейшие вопросы, которые только что язвили ее: кто он такой, этот Зет? как оказался на ее пути? что ему надо? – теперь перестали ее мучить, отодвинулись куда-то на край сознания и лениво там трепыхались, словно пойманные окуни в ведре.
– Ужасный город Афины, не правда ли? – светским тоном осведомился Татьянин похититель. Вопрос не предполагал немедленного ответа, и она промолчала. Тогда Зет продолжил: – Сплошные пробки, на моей малышке и не разгонишься. А вокруг одни современные серые дома. Даже странно, что нация, давшая миру Перикла, может столь скучно строить. Кроме Акрополя, абсолютно не на что посмотреть. Разве что моя вилла…
Таня не откликалась. Она и вправду будто обесчувствела. Временами перед внутренним взором всплывала картинка: мертвый Жиль лежит, распростертый, на полу аукционного зала, однако даже это воспоминание, хоть и по-прежнему являлось, уже не бередило душу, не заставляло страдать и сострадать…
– Правда, – не прекращал витийствовать ее спутник, – у нас тут, в полисе, еще встречаются красивые вещи… Например, когда проводят аукционы… – (При последнем слове Таня вздрогнула.) – Там, бывает, можно увидеть – и купить! – удивительно прекрасные объекты искусства…
– Ты там был! – воскликнула девушка.
– Хотел заехать. Наследие короля Георга в виде ложечек, с которых ел монарх, меня не интересует, а вот ожерелье с бриллиантовыми подвесками – почему бы нет?.. И что же я вижу? Шум, крики, выстрелы, слезоточивый газ!.. И прекрасная посудомойка с острова Серифос мчится, зажав в газету какой-то сверток…
Тут Тане пришло в голову, что Зет – пусть не сразу, и в затейливой форме – ответил на ее вопрос: откуда он взялся рядом с ней? Почему позвал в свою машину? Что ж, объяснение как объяснение, не хуже других – но и не лучше. Будем довольствоваться таким.
– А что у вас, мадемуазель, завернуто в газету? – полушутливо спросил Зет. – Вы что-то под шумок умыкнули с аукциона?
Эти вопросы Тане не понравились. Совсем не понравились. И она процедила сквозь зубы:
– Останови, Зет, я выйду.
– Остановить я, конечно, могу, но тебе совершенно не нужно куда бы то ни было выходить, я тебя уверяю. По-моему, сейчас самое время для вас, сударыня, стать тише воды ниже травы. Переждать где-нибудь. И в общественных местах не появляться.
Он схватил трубку мобильного телефона, нажал одну кнопку, и когда автомат набрал номер, повелительно произнес в трубку пару фраз по-гречески.
– Куда ты звонил? – в панике вопросила Татьяна. – В полицию?
Она совсем не хотела задавать этот вопрос, он вырвался у нее сам собой.
– «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста», – мужчина с ухмылкой процитировал Шекспира. – Нет, я звонил в куда более приятное место. Прости, что говорил на языке, тебе, увы, незнакомом, однако мой дворецкий не слишком хорошо понимает английский. Ну, ты сама увидишь… А чтобы тебя успокоить, могу дословно воспроизвести мой с ним разговор.
И, так как Татьяна не отвечала, он продолжил:
– Я сказал, что у нас к обеду сегодня будут гости и чтобы он все к визиту приготовил.
– Гости? Ты имеешь в виду меня?
– Да, тебя. Одну лишь тебя.
– Но ты меня еще никуда не приглашал.
– Считай, что пригласил.
– По-моему, ты не оставляешь мне выбора. И твое приглашение сильно попахивает похищением.
– А твои французы? Что насчет них? Они похитили тебя или пригласили?
– О, ты знаешь и про французов! Откуда?
– Я искал тебя, моя милая. Наводил справки.
– Искал? Зачем?
– Не каждый же день встречаешь такую красотку, как ты! Уж если тебя не портил наряд посудомойки (как, впрочем, и положено каждой Золушке), могу себе представить, как тебе пойдет вечернее платье, туфли от известного дизайнера и бриллианты!
– Бриллианты!.. Ох, любите вы все подманивать девушек на бриллианты!.. А еще чаще – на разговоры о бриллиантах!
– Вы все – это кто?
– Вы все – это богатые мужчины! Или те, кто хочет ими казаться. Вы думаете, что ваши деньги открывают вам все двери? И распахивают все сердца?
– А разве это не так? – мягко осведомился Зет, по-кошачьи заглядывая в Танины глаза и невзначай касаясь ее колена.
– Не знаю, с кем раньше ты имел дело, но со мной такие самолеты не летают! – Таня намеренно употребила жаргонизм, чтобы сбить Зета с тона великосветского очаровашки, охмуряющего мимоходом очередную жертву. Впрочем, она одновременно испытывала к нему и благодарность: именно за то, что тот затеял порхающий разговор на грани флирта, позволил ей почувствовать себя девушкой, беззаботной и одновременно желанной.
Просто девушкой, а не загоняемой в угол добычей.
Последние километры они все ехали в гору, да и характер движения изменился: уже не сновали рядом шустрые мотоциклы и скутеры, не пытались лихо соперничать с «БМВ» двадцатилетней давности таратайки. Стало меньше шума, меньше машин, да и те скорей походили на лимузины, а не на жестяные кибитки: «Мерседесы», «Пежо-607», «Лексусы». Поменялся и городской пейзаж: невыразительные пяти– и четырехэтажки из серых панелей сменились двухэтажными разноцветными виллами с небольшими садиками, с пальмами, выглядывающими из-за заборов, с тихим шелестом поливальных устройств. «Не иначе местная, афинская Рублевка», – усмешливо подумала Таня.
А вот и приехали.
Подле одной из вилл Зет остановился. Нажал кнопку пульта. Ворота распахнулись.
Машина въехала на мощеную дорожку и скользнула вниз, в гараж.
Мужчина выскочил из авто и галантно отворил перед Таней дверцу.
В гараже оказалось прохладно и полутемно. Таня оперлась на руку Зета и вышла.
Возле автомобиля их уже поджидал маленький вьетнамец в сюртуке. Он угодливо изогнулся в полупоклоне.
– Эта девушка будет моей гостьей, – медленно и раздельно произнес Зет по-английски, обращаясь к вьетнамцу. – Отведи ее в красную гостевую. Багажа у нее нет.
И повернулся к Татьяне, с почтением вопрошая (опять игра – теперь перед собственным слугой!):
– Вам хватит часа, чтобы привести себя в порядок перед обедом?
«Чтобы привести себя в полный порядок, мне не хватит и дня, – мелькнуло у Тани. – Мне нужна маникюрша, парикмахер и косметолог. Мои кремы, моя косметика. А также мой гардероб… Но выбирать не приходится».
И – что оставалось делать! – она согласно кивнула.
Зет остался внизу, а Татьяна вместе с вьетнамцем поднялась на лифте на второй этаж. Она успела заметить, что гараж рассчитан на три машины и, кроме спортивного «БМВ», в нем помещались «Рейнджровер» и представительский «Мерседес». И еще в углу было что-то вроде мастерской: верстак, развешанные по стенам инструменты.
Второй этаж производил впечатление нежилого. Несколько дверей в комнаты, которые, как показалось Тане, открывались нечасто. Вьетнамец распахнул одну из них.
– Располагайтесь, – проговорил он на корявом английском. – Меня зовут Нгуен. Если я вам нужен, можете звонить эта кнопка.
Нгуен поклонился и ушел. Татьяна устало поставила голову горгоны, по-прежнему завернутую в газету, на комод. Не было сил ни разбираться с ней, ни даже о ней думать. Обследовать комнату и обозревать вид из окна тоже не хотелось. Как не хотелось размышлять о том, что будет дальше и как ей выбираться из очередной передряги.
Девушка присела на кровать, потом прилегла, а затем неожиданно задремала. А пробудилась от осторожного стука в дверь.
– Войдите! – крикнула она спросонок почему-то по-французски.
На пороге возник Нгуен.
– Дорогая госпожа… – пролепетал он. – Вы задерживать… Хозяин ждать…
Таня выпрыгнула из постели.
– Пусть подождет еще пять минут, ладно?
Вьетнамец поклонился и вышел.
«Раз косметолога под рукою нет, придется довольствоваться малым…» – весело подумала Татьяна. Она расчесалась и смыла к черту поплывший утренний макияж. Впрочем, даже совсем не накрашенной, она все равно была хороша – и отлично сознавала это. Ей всегда были к лицу приключения.
Зет ждал ее в большом патио. Стол был накрыт на двоих. Крахмальная скатерть чуть подрагивала от ветра. С террасы открывался захватывающий дух вид на Афины: переплетенье улиц и серых домов, а над ними – царящий на высоком холме Парфенон.
– Прошу, – Зет помог Тане усесться, приземлился сам и подал знак Нгуену. Когда вьетнамец исчез, он доверительно наклонился к девушке: – Если б вы знали, скольких трудов мне стоило научить его готовить европейскую пищу, не говоря о традиционной греческой…
– Ну так сменили бы его, – легкомысленно сказала Таня.
– О, нет, надежная прислуга нынче редкость. Что выпьете на аперитив? Узы? Коньяку? Джина?
– Давайте узы.
После сегодняшних событий ей требовалось снять стресс.
Явился вьетнамец с блюдом, накрытым крышкой. Разложил по тарелкам традиционный греческий салат: помидоры, оливки, брынза, лук.
– Ваше здоровье, – они подняли бокалы.
Нгуен ушел. Татьяна отведала салат. Похоже, вьетнамец так и не научился готовить европейскую пищу. Во всяком случае, у нее самой, когда она хозяйничала на французской яхте, греческий салат получался вкуснее.
Зет вдруг задумчиво протянул:
– Интересно, стоило оно того? Нет, я думаю, в любом случае не стоило…
– О чем вы?
– Я об ожерелье с бриллиантовыми подвесками, которое похитили сегодня на аукционе.
Салат, и без того невкусный, вмиг показался ей горьким.
– Все-таки трое погибших, – словно повествуя о чем-то совсем постороннем, размеренно продолжал Зет. – Один охранник, один налетчик, француз, и еще бабулька, которая совсем ни при чем и просто подвернулась под руку. Еще трое раненых. Плюс одиннадцать человек, отравившихся газом… Об этом кричат все радиостанции… И все телеканалы…
Губы у Татьяны запрыгали.
– Поверь мне… – пробормотала она. – Я никого не убивала… И не стреляла… Меня просто подставили…
– Хорошая отмазка, – почти одобрительно молвил Зет. В его голосе слышалась издевка. – Особенно когда ты будешь рассказывать это в нашей полиции.
– Я… – пролепетала Таня, – я просто должна была подать сигнал…
– Сигнал – к чему? – ярко-зеленые глаза Зета вперились в нее.
– К… к ограблению… – пробормотала Таня. – Но они не должны были стрелять! – выкрикнула она. – И не должны были красть никакое ожерелье! Только мелкие раритеты!
– Н-да, – с долей высокомерия заметил хозяин дома, – не исключено, что тебя действительно подставили, только вот чрезвычайно трудно будет это кому-нибудь доказать.
– Послушай, Зет, – устало молвила Таня, – что ты от меня хочешь?
– Хочу помочь. И уже помогаю: укрываю тебя от полиции. Тем самым, между прочим, становлюсь соучастником.
– И что дальше? – их взгляды скрестились, и он не отвел глаза.
– Пока ничего. Но, я думаю, ты должна преисполниться чувством благодарности к своему спасителю, – на лице Зета блистала кривая ухмылка. – По крайней мере, я этого с нетерпением жду.
– Черта с два! – вдруг выпалила она. – Не дождешься! И если хочешь – можешь сдать меня полиции, мне все равно!
Она сбросила с колен салфетку и резко встала. Она не знала, что делать. Куда бежать? Опять на улицу? Туда, где ее ждет неминуемый арест?
Но Зет, похоже, играл с ней в кошки-мышки. Он встал, подошел к Тане, ласково погладил по плечу и проговорил заботливо, словно добрый папочка:
– Пойди в свою комнату, отдохни. Ужин тебе Нгуен подаст прямо туда.
– Да засунь ты свой ужин знаешь куда! – непонятно зачем нагрубила Татьяна.
Но в комнату пошла.
По пути вдруг вспомнила: «Голова Медузы! Может, в ней и вправду содержится какая-то важная информация? Как там сказал про нее (про нее ли?) Костенко? В ней – все зло мира? Но что это может быть – ядовитый газ?..»
Поднимаясь по мраморным ступеням, Таня продолжала размышлять: «А если умирающий предатель говорил о другом? Если он – как и положено шпиону со стажем, двойному, а то и тройному агенту – шифровался до конца? Подумал: а вдруг кто-то из французов знает русский, вот и применил эвфемизм. Ведь всем известно, что деньги – зло… И богатство – зло… Может, Костенко имел в виду именно богатство? – И размечталась: – А в голове Медузы, допустим, карта с указанием, где затоплен теплоход с золотом партии… Или номер секретного счета в швейцарском банке… Я возьму Зета в долю – и тем самым расплачусь за его помощь…»
Версия была явно слабенькой, однако, войдя в свою комнату, Таня первым делом развернула газету и задумчиво осмотрела голову горгоны.
«Но с какой стати Чехову чем-то со мной делиться?.. Ведь он хотел меня убить – и тут вдруг выдал суперважную информацию о кладе?.. Что-то не складывается… Но и не похоже, чтобы он бредил, произнося свои последние слова… И если Медуза и вправду несет в себе какую-то важную информацию – где она может быть скрыта?
Может, дело в количестве щупалец-волос чудовища? Может, их число означает ключ к какому-то сейфу? Но к какому? И где он находится? Нет, из этого каши не сваришь. Потом, та ли это Медуза?
Остается предположить, что та, иного и не остается. Чехов-Костенко прошептал: «В ней…» В ней – это значит, внутри…»
Неясная мысль забрезжила в сознании, и Садовникова перевернула голову горгоны, если можно так выразиться, вверх дном. Осмотрела ее со стороны шеи. Перед ее глазами предстала не вполне ровная гипсовая поверхность.
Девушка присмотрелась. А ведь центральная часть шеи, кругляш размером в двухъевровую монету, немного другого цвета, чем вся остальная гипсовая поверхность. Она более светлая, более новая.
Татьяна поднесла голову ближе к окну – к свету. Да, и впрямь: центральная часть действительно отличалась по цвету и по фактуре. Значит, не исключено, что в сердцевине шеи, внутри головы Горгоны – то есть в ней, в Медузе, – может быть тайник.
Тайник – с чем? И как до него добраться?
За окном заурчал мотор автомобиля. Таня выглянула. Из гаража медленно выплыл представительский «мерс». Отворились, пропуская его, а затем захлопнулись въездные ворота.
Значит, Зет куда-то отбыл. Она осталась в доме одна. Одна, если не считать Нгуена. Но его, раболепного слугу, можно не считать.
Девушка подхватила голову и на лифте спустилась вниз, в цокольный этаж – в гараж. Здесь она еще раньше заметила нечто вроде мастерской.
Таня миновала «БМВ» с «Рейнджровером» и подошла к верстаку. По стенам висели самые разнообразные инструменты. Кто знает, что конкретно ей понадобится, чтобы вскрыть гипсовую голову? И как ее вскрыть?
Садовникова никогда не была сильна в ручном труде. Старалась не лезть в мужскую епархию. Не пыталась самостоятельно забивать гвозди или починять электрические розетки. Для этого, считала она, существует сильный пол. И если ей не удавалось припахать к общественно-полезным поручениям кого-то из многочисленных поклонников, Татьяна, на худой конец, вызывала мастера из ДЭЗа. Но сейчас не Нгуена же просить разрубить гипсовую голову! Придется справляться самой. В конце концов, писать диссертацию было явно куда сложнее.
Поразмыслив минут пяток, Таня решила действовать. Для начала она закрепила голову горгоны в тисках – темечком вниз, шеей кверху. Затем обвела маркером обнаруженный ею сердцевинный, более светлый кружок. Наконец взяла дрель, выбрала самое маленькое сверло. С грехом пополам – вспоминая, как это делал отчим, – закрепила сверло в гнезде дрели. Включила инструмент и немного потренировалась на валявшемся в углу обломке керамической плитки. Раза с пятого, когда она догадалась плотно прижать плитку ногой, у нее получилось: в черепке осталось аккуратненькое отверстие.
Наконец, немного поупражнявшись с плиткой и добившись определенной твердости руки, Татьяна решила проделать небольшие отверстия в шее горгоны – по тому периметру, что обвела маркером.
«А вдруг внутри ядовитый газ? – ее вдруг пронизал приступ паники. – Да нет, – успокоила она себя, – глупо и никому не нужно его туда закачивать…»
И все равно: рука дрожала, а дыхание перехватило. Татьяна даже зажмурилась, однако сверло легко прошло сквозь гипс, а потом провалилось в пустоту. Девушка судорожно втянула воздух носом: ничего.
«Надо продолжать, раз уж взялась…»
Татьяна принялась сверлить второе отверстие, рядом. И снова: сверло в облаке пыли быстро прошло сквозь гипс, а после попало в пазуху. То же самое повторилось, и когда она делала третье отверстие, а потом четвертое… В какой-то момент девушке показалось, что чем-то воняет, и она с ужасом прекратила работу, а потом вдруг сообразила: пахнет окалиной, пригоревшим гипсом, сверло слишком раскалилось. Она попыталась успокоить затрепетавшее сердце и продолжила работу.
И вот наконец вся обведенная маркером окружность замкнулась кольцом небольших отверстий.
Предвкушая нечто – победу? пустышку? отраву? кто знает! – Таня освободила голову горгоны из тисков, повернула ее горлом вниз и изо всех сил встряхнула.
Ура! Высверленная гипсовая пробка вывалилась и, ударившись о бетонный пол, развалилась на несколько частей. И еще: по полу легко зазвякало нечто металлическое.
Татьяна немедленно подняла находку.
То был всего лишь тубус из-под сигары «Ромео и Джульетта».
И в этот момент в гараж неслышно вошел Нгуен.
– Могу я помогать вам, госпожа? – прошелестел он. Его узенькие глазки меж тем словно сфотографировали мизансцену: девушка с головой горгоны в одной руке, у ее ног – гипсовые осколки, в другой руке – сигарный тубус.
– Нет-нет, – торопливо сказала Таня, – ступай.
Когда вьетнамец удалился, у нее хватило терпения, чтобы подмести с пола гипсовые осколки и швырнуть их в мусор, а потом вынуть из гнезда сверло и положить дрель на место.
Сигарный тубус Татьяна засунула в карман брючек. Голову завернула в ту же газету. Прошла к лифту и поднялась в свою комнату.
Уже не задумываясь о том, что в жестяном футлярчике может быть нечто ядовитое, Таня его открыла. В первый момент она испытала страшное разочарование, оттого что ей показалось: внутри ровным счетом ничего нет!
Но потом… Она залезла указательным пальцем в тубус и нащупала внутри нечто вроде шпона, что обычно кладут в футляры сигар. Но это оказался не шпон, а несколько тонких листков бумаги.
Таня нетерпеливо вытащила их и развернула. Листы оказались исписаны текстом.
Исписаны – от руки. Исписаны – по-русски!
Девушка жадно углубилась в чтение.
…Она и предположить не могла, что вьетнамец-слуга в ту же самую минуту наблюдает за ней на экране монитора.
И при этом увеличивает до максимально возможного масштаб изображения, чтобы разглядеть написанные строки…
Послание, которое читала Таня, начиналось так:
«То, о чем я, Владимир Костенко, собираюсь поведать, является одним из самых охраняемых военных секретов Советского Союза и, значит, нынешней России».
Таня испытала жгучее разочарование. «Господи, опять Костенко! – едва не простонала она. – Он и после смерти не оставляет меня в покое! Что мне за дело до него и его страшных тайн! Разве они – даже все секреты мира, вместе взятые, – могут сейчас мне помочь?!»
Однако она взяла себя в руки и продолжила чтение:
«…Впервые, сам того не подозревая, я столкнулся с этой тайной давно – в октябре 1985 года. В ту пору я по окончании Дипакадемии был командирован в советское посольство в Гаване. Не буду подробно распространяться о моей тогдашней работе – тем более что к дальнейшим событиям она ни малейшего отношения не имеет. Отмечу лишь – не из бахвальства, а только для более правильного понимания того, что произошло позже, – у своих командиров я был тогда, невзирая на относительную молодость, на хорошем счету.
И, видимо, поэтому в один прекрасный день меня вызвал к себе сам посол. Естественно, я был взволнован, так как до тех пор беседовал с ним с глазу на глаз всего один раз, при вступлении в должность. Мысленно я перебирал все возможные оплошности в моей работе и репетировал слова оправдания. Однако посол встретил меня приветливо и даже предложил выпивку и сигару. От сигары я отказался, нам принесли ром с колой. После нескольких ничего не значащих вступительных слов глава диппредставительства заявил, что хочет поручить мне одно, как он выразился, деликатное дельце, и без промедления приступил к его изложению.
Оно представлялось обыденным и заключалось в следующем: к нам, на Остров свободы, из Центра прибывают двое сотрудников одной, как выразился посол, смежной организации. Оба – большие любители подводного плавания и подводной охоты. Поэтому мне поручается организовать их досуг. «Зафрахтуйте в порту какую-нибудь лодку – у вас ведь с местными рыболовами связь, насколько я знаю, налажена – да и вывезите гостей, куда они пожелают. Ну, и, конечно, встретьте их как полагается и все их просьбы, в разумных пределах, выполняйте. Я распоряжусь в бухгалтерии, чтобы вам выдали представительские. Да, и, пожалуйста, молчок – даже жене и непосредственному начальнику – о том, чем вы с нашими гостями занимались и особенно в каких местах побывали».
В том, что молодому сотруднику посольства поручают встречать и развлекать важных гостей из Центра, не было ничего необычного. Странным показалось только, что это указание выдает лично сам посол, а также то, что он просит не болтать – словно речь идет об операции особой важности. Впрочем, я списал столь высокий уровень, на котором мне дали задание, на важность прибывающих гостей. Я, грешным делом, подумал, что они – партийные шишки лет под семьдесят, вдруг решившие под видом загранкомандировки заняться рыбалкой, а также гораздо более молодежным увлечением – аквалангами и подводной охотой. Я даже внутренне подготовился оказывать московским старцам неотложную помощь и захватил с собой аптечку с корвалолом и нитроглицерином – на случай, если гости не рассчитают собственные силы.
Каково же было мое удивление, когда в гаванском аэропорту (а я, разумеется, встречал высоких гостей) передо мной предстали два парня, кровь с молоком, оба лет на пять старше меня тогдашнего, то есть около тридцати. Каждый из них был на голову меня выше (а я не отличаюсь низкорослостью), каждый мог похвастаться горой мышц, выпирающих из-под рубашек с коротким рукавом. Они без видимого труда несли огромные, тяжеленные сумки и решительно отвергли все мои поползновения помочь им. В общем, гости произвели на меня неплохое впечатление. Можно сказать, хорошие отношения между нами завязались еще в тот момент, когда я вез их на своем «жигуленке» в посольские апартаменты.
На следующий день – солнце еще не взошло – на шаланде, которой управлял мой приятель старик Рамирес, мы вышли в открытое море. Рамирес отличался веселым нравом, словоохотливостью и недюжинной (несмотря на свои семьдесят) силушкой. Разумеется, он – как и еще пара десятков кубинских «кэпов» – был на короткой ноге с Хемингуэем и утверждал, что именно его старина Хэм (которого все на Кубе просто боготворили) вывел в качестве главного персонажа в «Старике и море»… Но это лирика, не имеющая отношения к делу…
Второй странностью в гостях из Центра (первой я посчитал их недюжинную физическую подготовку) явилось их желание рыбачить и погружаться с аквалангом в строго определенном квадрате моря – ни одной географической минутой не южнее или севернее, восточнее или западнее. Рамирес начал, правда, вслух ворчать, что сроду на той банке, куда хотят идти сеньоры, рыбы не водилось и, если гостям нужен хороший улов, им следует идти в совершенно другое место. Однако я живо его утихомирил, отозвав в сторонку и напомнив, что мы с ним (при всем уважении к его сединам) находимся на лодке для того, чтобы выполнять пожелания комрадов из Москвы, а никак не наоборот.
Третье, что меня поразило в первое же утро на лодке, – конструкция аквалангов наших гостей. У меня ранее была практика, связанная с подводными погружениями, но нигде я не видывал столь современных и совершенных дыхательных аппаратов, как у них (естественно, акваланги ребята привезли с собой – этим и объяснялась тяжесть их сумок в аэропорту).
Итак, в заданном нашими гостями квадрате они совершили несколько погружений – при том (что опять-таки меня поразило) даже не прихватив с собой ружей для подводной охоты. Вместо них у одного была сумка с инструментами, в которой лежали (мне удалось заглянуть в нее) гаечные ключи, отвертки и баллончики с какой-то жидкостью.
И назавтра, и в третий день наша экспедиция в точности повторилась. Опять мы пришли в ту же самую точку в море, опять гости совершили несколько погружений, при этом полностью пренебрегая подводной охотой. Помимо сундучка с инструментами, каждый из них брал с собой, погружаясь, по прибору, притороченному к поясу. Мне удалось рассмотреть эти устройства – и они стали еще одной загадкой, свидетельствующей, что визитеры из Союза вряд ли тянут на простых ныряльщиков. Зачем, спрашивается, им тогда вооружаться счетчиками Гейгера?
Однако третий день стал последним при обследовании уже привычного нам с «кэпом» Рамиресом квадрата. К концу его наши гости выглядели радостными и довольными – как люди, успешно выполнившие непростую работу. И в оставшиеся дни они уже не настаивали плыть в то самое место. Напротив, они принимали все предложения старика капитана и самозабвенно занимались подводным плаванием и глубоководной охотой.
По вечерам я развлекал наших гостей, показывал красоты Гаваны. Мы с ними курили контрабандные, прямо с фабрики, сигары, заходили в многочисленные бары, в том числе и во «Флоридиту», которую так любил старик Хэм, пили «Мохито» и ром с колой. И, несмотря на то что в моей службе обычно предостерегают против того, чтобы мы завязывали приятельские или теплые отношения с кем бы то ни было, мы с гостями, можно сказать, подружились. По некоторым их обмолвкам я понял, что ребята служат в элитном спецназе ВМФ, базирующемся под Москвой и готовом в любой момент вылететь в любую горячую точку.
Наконец я проводил их на самолет на Родину. Мы даже, в нарушение инструкций, обменялись с ними домашними телефонами.
Ну а потом, после подарка судьбы, выразившегося в недельном плавании на катере, где я в основном загорал и купался, меня с прежней силой закрутила повседневная рутина, и я постепенно стал забывать о гостях из Москвы и их странных погружениях…
Однако через месяц мне пришлось о них вспомнить. Дело в том, что мой приятель старик Рамирес ушел на своей лодке в море – и не вернулся. Несколько дней его искали, но обнаружить смогли только лодку, на борту которой никого не оказалось. Сделали вывод: старику стало плохо, он упал в море и утонул. Тела так и не нашли.
А спустя еще месяц меня снова вызвал посол и заявил, что меня отзывают в Москву. «За что?» – невольно вырвалось у меня. «Не за что, – с улыбкой поправил глава диппредставительства, – а благодаря чему. Вы проявили себя с самой лучшей стороны, и вам надлежит готовиться к новому, более высокому назначению».
Итак, я вместе с женой покинул Кубу.
В Москве моя подготовка к новой командировке растянулась на долгие месяцы.
Однажды я вспомнил о своих мимолетных товарищах по плаванию на лодке старика Рамиреса и позвонил им. Увы, результат оказался неутешительным. И по первому, и по второму домашнему телефону мне ответили, что такие здесь больше не живут. Меня это заинтриговало – вкупе со смертью старика Рамиреса и особой миссией, которую мои друзья выполняли под водой. А теперь еще и их исчезновение… Все это заставляло меня задуматься – в том числе о своей собственной судьбе.
Я стал наводить справки. Одним из важнейших козырей, который дают учеба в Дипакадемии и моя служба, являются обширные связи. Благодаря им я через несколько недель узнал, что мои друзья-аквалангисты, слава богу, не повторили судьбу кубинского капитана. Обоих перевели, причем с повышением. Один был направлен для дальнейшего прохождения службы на Тихоокеанский флот, другой – на Северный. Их перевод странно совпал по времени с моим отзывом с Кубы.
Поэтому я задался вопросом – не мог не задаться! – а что случилось? Что или кто покоится под водой близ берегов Острова свободы? Почему туда ныряли аквалангисты, вооруженные инструментами и счетчиками Гейгера?
Я выуживал информацию – по крохам, по случайным документам и обмолвкам – в течение многих лет. В конце концов, это моя профессия – добывать совсекретные данные, и для их поисков я мобилизовал все свои умения и навыки…
И только сейчас, четырнадцать лет спустя после моего первого заочного и во всех смыслах поверхностного знакомства с изделием, мне удалось узнать о нем если не все, то многое.
Замечу, что мои поиски не остались не замеченными для ребят из нашей контрразведки. Не знаю, на чем конкретно я засыпался, но нынче они стали проявлять ко мне все больший и больший интерес.
Сейчас тучи надо мной сгущаются. И теперь, находясь здесь, в Афинах, я принял тяжелое для меня решение уйти. Результаты моих разысканий – данное письмо – я сегодня же спрячу в одном из товаров в моем антикварном магазине, чтобы не только одна моя память была свидетелем тайны. Более всего в качестве тайника мне импонирует голова горгоны Медузы. Есть в этом что-то символическое: самый опасный мифологический персонаж стал хранителем самой страшной тайны на Земле. Еще лучше, конечно, для моего замысла подошла бы шкатулка Пандоры, но этого артефакта – во всяком случае, у меня в магазинчике – не имеется…
Итак, что же я выяснил? Что находилось (и, полагаю, до сих пор находится) близ берегов Острова свободы?
Совершим небольшой исторический экскурс.
Как известно, 30 октября 1961 года моя несуществующая теперь Родина, Советский Союз, провела испытание так называемой «царь-бомбы». Это было самое крупное термоядерное устройство из числа когда-либо взорванных на нашей планете. Его мощность составила 58 мегатонн. Внешне бомба представляла собой махину восьми метров в длину и два метра в поперечнике. А ее взрывная мощь могла быть, без особых конструктивных изменений, увеличена до 100 мегатонн. Однако руководство нашей страны – в те годы, когда правил Хрущев, особенно авантюристичное – все ж таки испугалось проводить испытания такой невиданной силы. Некоторые физики считали, что стомегатонный взрыв может привести к необратимым последствиям для планеты. Возможно, предупреждали осторожные, Земля расколется пополам. Возможно, навсегда сойдет со своей орбиты. Но и «половинная» бомба – или, как ее называли, изделие «Иван» – шарахнула тогда на Новой Земле с такой силой, что мало никому не показалось. Ядерный гриб поднялся в тот день в атмосферу на высоту 65 километров. Люди, случайно оказавшиеся в ста (!) километрах от эпицентра, получили ожоги третьей степени. На расстоянии 800 километров от взрыва выбило стекла в домах…
Кое-кто считает, что именно взрыв «царь-бомбы» (или, как ее еще называли в стане вероятного противника – с легкой руки все того же Хрущева, «кузькиной матери») явился главным толчком к заключению договоров о запрещении ядерных испытаний. Это положило в конечном итоге начало разрядке. Якобы наконец-то человечество убоялось той мощи, которую само же создало, и потихоньку пошло на попятную… Во всяком случае, многие полагают, что бомб, мощнее той самой 58-мегатонной, взорванной в 1961-м на полигоне на Новой Земле, больше нигде и никем не создавалось.
Авторитетно могу вам заявить: вранье. Во всяком случае, в Советском Союзе работы по доводке 100-мегатонной бомбы в начале шестидесятых велись, не прекращаясь ни на день.
Однако самой сложной проблемой для конструкторов и военачальников стала такая: как доставить столь гигантское изделие на территорию вероятного противника? Восемь метров в длину, два в поперечнике – ведь такую громадину не всякий самолет вынесет. Во всяком случае, когда «царь-бомбу» доставляли на бомбардировщике на Новую Землю, пришлось выпиливать часть фюзеляжа. (И ведь изделие даже не поместилось в бомболюк целиком!) К тому же тяжелые бомбардировщики – чрезвычайно легкая добыча для истребителей и ПВО… И тогда появилась идея – ее творцом, между прочим, оказался не кто иной, как «великий гуманист» и диссидент Сахаров, именем которого в разных странах ныне названы проспекты, сады и скверы. В ту пору будущий «голубь мира» предложил поистине убийственное решение: с помощью подводных лодок доставить стомегатонные бомбы к побережью США. А затем, в случае начала вооруженного конфликта с Америкой, – термоядерные заряды взорвать. Тогда на побережье США обрушится многометровое цунами, которое не оставит камня на камне от прибрежных городов потенциального противника: Нью-Йорка, Вашингтона, Нового Орлеана, Лос-Анджелеса, Сан-Франциско…
В своих позднейших воспоминаниях Сахаров пишет, что впоследствии он, дескать, устыдился своей людоедской идеи. Однако слово – не воробей. Тем более – в ту пору. Советские военные подхватили и развили мысль ученого-ядерщика. (О чем он, вероятно, сам даже не подозревал.)
На самом высоком уровне была спланирована сверхсекретная операция «Укус пчелы». Цель ее заключалась в том, чтобы доставить на подводных лодках сверхмощные, стомегатонные, заряды к берегам США. Затем следовало разместить их на дне моря и оснастить торпедами для доставки к береговой кромке Америки.
Ядерные заряды гигантской мощности планировалось использовать, если поражение Советского Союза в грядущей войне станет неизбежным. Отсюда и кодовое название операции, «Укус пчелы», ведь, как известно, пчела может применить свое смертоносное жало лишь один раз, после чего неминуемо погибает. Бомбы взорвали бы действительно только в крайнем случае. Ведь результатом их взрыва могло стать не только уничтожение всей прибрежной Америки, но и целого континента, а возможно, и гибель всей цивилизации…
Проведение операции «Укус пчелы» по размещению термоядерных бомб на дне моря совпало по времени с Карибским кризисом. Точнее, весь Карибский кризис, как по нотам разыгранный советским руководством, явился не чем иным, как операцией прикрытия для «Укуса пчелы». Пока все дипломатические и военные усилия американцев были сосредоточены на том, чтобы вывести наши ракеты с ядерными боезарядами с Острова свободы, пока их самолеты-разведчики только и делали, что фотографировали территорию Кубы, а боевые корабли осуществляли ее блокаду, советские подлодки – под пеленой информационной завесы – что называется, под шумок! – установили в намеченных местах, на дне Атлантического и Тихого океанов, термоядерные боезаряды мощностью сто мегатонн каждый. И именно потому, что эта главная часть операции под кодовым названием «Укус пчелы» была выполнена, советское руководство столь легко пошло на уступки президенту Кеннеди и вывело с территории Кубы свои ракеты…
Итак, очень ограниченный круг людей знает об этом, но начиная с октября 1962 года Америка окружена подводным смертельным кольцом: таящимися на дне океанов восемью термоядерными бомбами мощностью сто мегатонн каждая. И никто из наших лидеров – ни дедушка Брежнев, ни Горбачев с его «новым мышлением», ни дерьмократ Ельцин – так и не сообщили своим новым друзьям-штатникам о таящейся угрозе. Что ж, я ни в коем случае их не осуждаю. Дружба, как говорится, дружбой, а табачок врозь. Надобность в «последнем укусе» (не дай бог, конечно!) еще может возникнуть.
И потому, насколько мне стало известно, каждая из ядерных торпед до сих пор поддерживается в боевой готовности. Специальные команды (именно с одной из таких меня и свела судьба в 1985 году на Кубе) в назначенные сроки проводят ревизию и профилактику всех устройств.
Где конкретно находятся остальные семь чудовищных зарядов, я не знаю. Однако местоположение одного из них мне очень хорошо известно. И подчеркну еще раз, на данный момент, 12 августа 1999 года, когда я пишу эти строки, данная термоядерная торпеда поддерживается в исправном состоянии и готова к использованию, сие мне доподлинно известно.
А координаты ее таковы: 22,6165 градуса северной широты и 78,8784 градуса западной долготы.
Эти координаты я определил собственноручно еще в 1985 году, а потом перепроверил по бумагам ныряльщиков в те дни, когда мне довелось нежданно-негаданно стать соучастником операции по проверке боеготовности термоядерного боезаряда.
Что ж! Я ни секунды не сомневаюсь, что после моего исчезновения отсюда, из Греции, «чистильщики» из московского Центра тщательнейшим образом обыщут мою афинскую квартиру и изучат каждую строчку, написанную моей рукой. Надеюсь, в принадлежащей мне антикварной лавке они не станут рыскать столь дотошно. Поэтому сейчас я запечатаю это письмо и заложу его внутрь головы горгоны Медузы.
Мне почему-то кажется, что найдутся люди, которым понадобится эта информация. И которые будут готовы за нее хорошо заплатить.
В. Костенко,
 12.08.1999 г.»
* * *
Таня дочитала рукописные листочки и досадливо их отшвырнула.
Зачем ей, спрашивается, – теперь! – эта древняя шпионская история? Карибский кризис, стомегатонные бомбы, загадочные координаты!? Как это может ей помочь – здесь, сейчас, в современных Афинах, когда она фактически оказалась в плену у странного Зета? Человечество, конечно, жаль, но кто захочет заплатить за эту тайну хотя бы копейку? Кто – в обмен на столь потрясающую информацию, так сказать, по бартеру! – сумеет ее отсюда вытащить?
Таня, опустошенная, присела на кровать. Столько было усилий, чтобы заполучить голову горгоны! Столько непонятных надежд она с ней связывала! И тут – такое разочарование! Будь она правозащитницей или политиком, тайна Костенко ей бы очень пригодилась. А грабительнице и соучастнице убийства она вряд ли нужна.
Впрочем, в голове у нее промелькнула одна… нет, еще не идея… не мысль… так, тень мысли… Как видишь боковым зрением промельк зверька в чаще, и непонятно, видел ты его или не видел, может, только колыхание травы и покачивание веток заметил… Татьяна помнила подобные чувства – не озарения, а пред-озарения, случались они в ее рекламной работе…
И теперь – она знала по себе – для того, чтобы предчувствие превратилось в полноценную идею, надо затаиться и ни в коем случае не зацикливаться на своем озарении. Образно говоря, чтобы увидеть, следует как раз приложить все усилия, чтобы – не видеть. Прикинуться, что не нужен тебе тот зверек, – мысль, а ты здесь совсем по другому делу и занимаешься совершенно другими вещами, не нужны тебе никакие зверьки.
И Татьяна, чтобы отвлечься, глянула на часы. Уже семь вечера.
Зет как из дому уехал, так его и нет. Но он ясно распорядился, кажется: подавать Тане ужин в комнату. Она, конечно, вгорячах отказалась, но вряд ли Нгуен в курсе. Где же он, черт возьми? Почему не обслуживает госпожу? Или семь часов по-гречески еще не время ужинать?
Таня вышла из комнаты. С этими слугами – пора бы уж привыкнуть, достаточно имела дел с холуями сильных мира сего! – миндальничать нельзя ни в коем случае, живо на шею сядут. Надо найти кухню Нгуена и устроить узкоглазому разнос. То, что греческая полиция подозревает ее во всех смертных грехах, еще не повод задерживать ей подачу ужина!
Но только Татьяна покинула свою обитель – как навстречу ей потекли томительные запахи пищи, а следом за ними показался вьетнамец собственной персоной: катит сервированный столик с блюдами, прикрытыми колпаками. Что ж, входи. Очень мило, Нгуен. Велкам!
– Когда вы будете кончать – звонить в колокольчик, пожалуйста. Приятного аппетита!
Спасибо, Нгуен!
…А когда Таня расправилась с жареными креветками – те были вкусные, наверняка если не сегодня, то вчера выловленные – и запила их очень добротным сухим вином, идея, часом ранее мелькнувшая было в голове, словно суслик в траве, теперь вдруг сама будто вышла прямо на нее – во всей своей красе.
И когда вьетнамец, повинуясь звону колокольца, явился убирать посуду, Татьяна сухо заявила ему:
– Так, Нгуен, мне необходимо проверить свою электронную почту. Где у хозяина компьютер, подключенный к Интернету?
Конкретный план действий Садовникова никогда предпочитала не продумывать. Довольно того, что есть генеральная идея: чего она хочет добиться. А высчитывать, что она скажет сначала, да что ей ответят, а она – на это возразит… Нет, это не в ее правилах. Не в шахматы играет. Импровизация – вот ее стиль! Вдохновение – вот ее козырь!
Вьетнамец растерялся. Видать, Зет не оставил ему никаких указаний: что можно девушке, а что – нельзя. Да и вообще слуга, кажется, не вполне понимал: каков ее статус?
Кто она? Новая наложница? Пленница? Или свежеиспеченная госпожа?
– Ну, Нгуен? – поторопила Таня. – Мне надо срочно!
– Да, мадам. Вы хотеть прямо сейчас?
– Конечно же. Говорю тебе, срочно.
– Одну минуту, мадам. Я убрать посуду и вам показать.
– Нет, посуда подождет! Показать сейчас же! – С этим Нгуеном она вот-вот правильно изъясняться по-английски разучится!
– Да, мадам.
И вьетнамец, одной половиной своего сознания желая ей угодить, а другой – отчаянно труся, повел девушку в святая святых – кабинет хозяина. Когда вводил в комнату, смотрел тревожно – может, не поздоровится ему, если мастер узнает, что он допустил сюда эту женщину?
– Спокойно, Нгуен. Всего пара минут. Можешь подождать здесь и проследить, чтоб я, упаси бог, не стала рыться в ящиках и на полках…
Но… В итоге – ничегошеньки у нее не вышло. Совсем рядом с нею плескался информационный океан без границ и берегов, океан, где очень трудно сохранить что-то в тайне, хоть в десять гипсовых голов свой секрет засовывай, но… Пока она обречена была оставаться на берегу…
Хозяйский компьютер немедленно запросил пароль – и что она могла сделать? Требовать пароль у Нгуена? Так тот не знает, а если и знает – не скажет. Таня ввела на удачу «BMW» да «SERIFOS» – а больше она ничегошеньки о Зете и не знала: ни имени его настоящего, ни даты рождения, ни номера телефона, да и имя его любимой собаки, омерзительного волкодава, запамятовала… Поэтому у нее не было даже пищи для предположений, для гаданий – каким у господина Зета может быть в компьютере пароль…
И что теперь? Выбираться из особняка, идти искать компьютерное кафе? Рискуя, что кто-то ее опознает, донесет, а полиция – схватит?.. Нет, пока она на такие подвиги не готова… А может, защищенный паролем компьютер – знак, и боженька его ей посылает: подумай, дескать, Таня, над своей спонтанно возникшей идеей хорошенько. Не слишком ли ты стремительно принялась ее осуществлять? Может, в ней изъян какой имеется, невидимый на первых порах?
И вот тут-то на Татьяну накатило подлинное опустошение. Не хотелось больше ни думать, ни действовать. Свернуться бы сейчас калачиком, забиться, угнездиться… Ох, как много вместил в себя сегодняшний день! Утро она встретила на катере на рейде в тихой бухте под сенью древнего храма Посейдона… А потом понеслось: дорога в Афины, аукцион, подстава, стрельба, слезоточивый газ… Зет на алой машине, голова горгоны, письмо… Нет, все, она больше не может!
– Пошли назад, Нгуен. Заберешь из комнаты тарелки. А бутылку вина оставишь.
Ей надо пропустить еще один, а лучше пару стаканчиков на ночь – лучшее средство, чтобы снять напряжение и наконец забыться!..
* * *
… Утром ее разбудил Зет. Одетый в роскошный бархатный халат с кистями – ни дать ни взять персонаж французского романа девятнадцатого века, – свежевыбритый, надушенный – он явился к Татьяне в комнату с ворохом полиэтиленовых пакетов. Молвил:
– Я купил тебе одежонки на первое время.
И, небрежно положив пакеты на комод, удалился, бросив:
– Через час жду тебя к завтраку.
Разумеется, Таня немедленно после его ухода вскочила. Стала рассматривать презенты – и кровь прихлынула к ее лицу. Зет смеется над ней, что ли?! Вещички, которые находились в пакетах, были сродни тем, что соотечественники Нгуена продают на столичном Черкизовском рынке. Поддельные блузки от «Дольче – Габбаны» с кривыми строчками и рукавами разной длины, наперекосяк пошитые джинсы и шорты… Видно, обновки Зет приобрел на стихийных базарах, Таня видела в Афинах такой: худые индусы и бангладешцы с торбами и баулами стоят вдоль тротуаров и кричат, зазывая прохожих: «Эна евро! Ван евро! Одна евро!..» Да он издевается над нею, лощеный козел!
В итоге к завтраку Таня вышла в своем вчерашнем платье – оно оказалось еще не грязным и не слишком мятым. Что ж, после утренних даров стало понятней, чего ради с нею возится господин Зет, – он Татьяну, похоже, считает легкой добычей. Особенно теперь, когда она гонима властями. Он играет с ней, как кошка с мышкой, и даже не старается создать видимость настоящей охоты. Ну, что ж, посмотрим, посмотрим…
Завтрак был накрыт в гостиной. Зет не потрудился сменить свой барский халат на что-то более цивильное. Сидел на хозяйском месте, попивал апельсиновый фрэш, косил глазом в газету. И не привстал, когда вошла Татьяна. Она уселась напротив него. Зет на секунду оторвался от газеты, заметил:
– Ты не примерила мои обновки.
– Можешь, – усмехнулась она, – отдать их Нгуену. Пусть использует как половые тряпки.
Хозяин что-то буркнул по-гречески.
– Что-что? – машинально переспросила девушка.
– Я произнес эллинский аналог широко распространенной во всем мире поговорки: нищие не выбирают, – лучезарно улыбнулся Зет.
– Меня имеешь в виду? – ощетинилась Татьяна.
– Кого ж еще? В тюрьме тебе и такого выбора не предложат.
– Почему ты так уверен, что я попаду в тюрьму?
– Ты б давно в ней оказалась, когда б не мое участие. О тебе все газеты кричат. Да и телевидение, наверно, тоже.
Он небрежно взял пульт, включил телевизор, выбрал канал местных новостей на английском языке. Телевизор заговорил как раз на словах похищенный пятимиллионный раритет… Далее прозвучало: дерзкий, тщательно продуманный план… А потом… Потом на экране появилась Танино лицо. Изображение очень яркое, очень четкое. Сразу узнаешь. По счастливой случайности, место одной из налетчиц оказалось ровно под видеокамерой наблюдения…
А затем возникла фотография другого человека, и он тоже был Тане знаком. Не кто иной, как давешний аукционист. По имени Константин Каламанидис.
Как удалось выяснить следствию, у бандитов был сообщник. Им оказался распорядитель аукциона Константин Каламанидис. Он уже задержан и активно сотрудничает со следствием. По словам арестованного, на преступление его толкнули огромные долги, сделанные в игорных домах… Как сообщили нам полицейские, ведущие дело, задачей Каламанидиса было: по сигналу одного из участников ограбления незаметно разблокировать замок сейфа, в котором хранилось ожерелье. За это ему посулили пятьсот тысяч евро. Сигналом должна была стать неправильно названная сумма за один из предыдущих малоценных лотов…
Новое изображение – лицо Жиля. Он, убитый, распластан на полу.
…Один из участников налета был застрелен. Кто конкретно произвел роковой выстрел, сейчас выясняется. Уже известно имя погибшего. Его зовут Жиль Буаре, он гражданин Франции. Имена остальных налетчиков пока не выяснены. Сейчас устанавливаются все присутствовавшие на аукционе. Однако ситуация осложняется тем, что аукцион был открытым, и его могли посетить не только официально зарегистрированные участники, но и посторонние лица. К тому же видеозапись велась только с двух камер и не охватывает всех находившихся в зале.
И снова – фотография Татьяны.
Пока что это единственная, кроме убитого, достоверно известная участница ограбления. Во время торгов эта женщина предъявила карточку участника на имя Хелен Хантер. Если вы видели ее – немедленно сообщайте, вознаграждение гарантируется.
Зет одобрительно кивнул:
– А ты фотогенична. Прямо хоть сейчас на подиум или на обложку журнала.
Таня упрямо молчала. Она заставляла себя прихлебывать кофе, однако рука дрожала, и чашка звенела о блюдце.
А телевизор все сообщал свои безжалостные вести:
Интересно, что участники налета подозреваются как минимум еще в одном преступлении. Мы уже сообщали о дерзком убийстве, произошедшем неделю назад на острове Фолихандрос. Тогда в своем доме был застрелен пенсионер, гражданин Германии Гюнтер Вейсс.
На экране появилась фотография Чехова-Костенко. Мертвого Костенко.
Он был распростерт на полу своего особнячка. Рядом с ним Татьяна заметила кресло – то самое кресло, в котором Чехов держал ее, угрожая убийством.
Мотивы убийства Гюнтера Вейсса по-прежнему остаются неясными. Однако теперь есть основание полагать, что застрелили его те же лица, что совершили налет на аукционный зал. Во всяком случае, двоих опознанных участников разбойного нападения…
Снова – фото Тани, потом – мертвого Жиля.
…видели в тот вечер, когда было совершено убийство, на острове Фолихандрос, неподалеку от дома, где проживал убитый… Интересен также – и даже парадоксален – другой факт: как стало известно из анонимных источников в правоохранительных органах, оружие, из которого были застрелены Гюнтер Вейсс и Жиль Буаре, идентично.
Татьяна охнула и закрыла лицо руками.
– Ладно, ладно, будет тебе, – величаво проговорил Зет. – Я понимаю: неприятно, конечно, оказаться вне закона… Но с кем не бывает? Я постараюсь что-нибудь придумать, чтобы помочь тебе… Ты пей кофе, ешь булочки, силы тебе еще понадобятся… Я, конечно, никогда и ничего в своей жизни не делаю бескорыстно, но… Будем считать, что моя помощь тебе – просто инвестиция. Очень рискованная. Велики, конечно, шансы, что тебя схватят, но если вдруг нет? Ты ведь не откажешься половину суммы, причитающейся тебе за ожерелье, подарить мне, а? Скажем, м-м, пятьсот тысяч евро – неплохая плата за мое участие, а?.. Как ты думаешь?
Зет сделал паузу, дожидаясь ответа. Таня убито пробормотала:
– Даже не знаю, что и сказать…
Ей как-то никто миллиона – за участие в ограблении – не предлагал, но она предпочла об этом умолчать.
– Ну, если ты откажешься вознаградить меня материально, у меня остается другой вариант – сдать тебя в полицию. Надеюсь, что там я могу рассчитывать тыщонок хотя бы на пять, которые власти, наверно, дадут за твою голову.
– Для того чтобы договориться о выкупе, – попыталась начать игру Таня (никакого азарта она не испытывала и говорила убитым голосом, через силу), – мне надо связаться с моими подельниками.
– Не надо! – отрывисто скомандовал Зет. – Правило номер один: никаких телефонных звонков. Правило номер два: никакого компьютера, никакого Интернета. Если возражаешь – можешь убираться на улицу.
– Слушай, хватит! – простонала Татьяна. – Что ты надо мной глумишься? Чего ты хочешь?..
– Как чего? – простодушно усмехнулся Зет. – Того же, чего хотят все мужчины. Сначала – секса. А потом – денег. Именно в таком порядке.
– Да пошел ты!
– И еще я хочу – подлить тебе кофе. Может быть, сахару? Молока? Сливок?
Она в гневе смотрела на Зета, борясь с искушением вцепиться в это насмешливое, жутко противное лицо. Но все же взяла себя в руки и буркнула:
– Лучше плесни туда коньяку.
Зет, конечно, непрост.
Однако она – у него дома. Он ее скрывает и защищает. И он, слава богу, не похож на маньяка. Значит, надо попробовать с ним договориться.
Назад: Часть II
Дальше: Часть IV