Глава 11

Когда Татьяна поинтересовалась у отчима, чем они займутся завтра, тот легкомысленно отозвался:

– Будет день – будет и пища.

– Ну а все-таки? – не отставала падчерица. – Ведь надо что-то с пленкой делать? И Леньку разыскивать?

Разговор происходил в глубинах сада ГЗ – на той самой поляне, выглядевшей почти как лесная, где они сегодня днем разговаривали о делах уже дважды.

– Послушай меня, Таня. Не нужно нам с тобой больше ничего делать. Ни Леню разыскивать, ни пленкой заниматься. Запись все равно уже больше никого здесь, в Кострове, не заинтересует.

– Почему?

– Да просто потому, что она перестала быть уникальной. И стала, как выражаются твои друзья журналисты, достоянием компетентных органов. Вот эти органы ею сейчас и займутся.

– А мы?

– А мы будем отдыхать. Все, что могли, мы с тобой уже сделали. Теперь спокойно можем почивать на лаврах. Хотя бы одну ночь.

…Сегодня вечером, после того как Таня с Ходасевичем посмотрели на берегу Танаиса жуткую пленку, отчим первым делом избавился от нее, схоронив в кустах, а затем отошел к заросшему ивами берегу и принялся названивать со своего мобильника в Москву. Судя по доносившимся до Татьяны обрывкам преувеличенно бодрых реплик, Валерий Петрович разговаривал с кем-то о сложившейся в Кострове ситуации. Возможно, докладывал о происходящем в Центр. Отговорив, он подошел к Тане и, взяв ее за локоть, сказал:

– Мне срочно нужен выход в Интернет.

– Могу предложить как базу мою квартиру.

– Ни в коем случае.

– Мою работу?

– Тем более.

– Дом Глеба Захаровича?

– Исключено.

– Какой ты, Валерочка, привередливый! Может, тебя устроит интернет-кафе?

– Пожалуй. Только мне нужно такое, где не просят документов и не задают лишних вопросов.

– Могу найти, – кивнула Таня.

– И где администраторы не просматривают исходящий трафик.

– Валерочка, – округлила глаза Татьяна, – я своим ушам не верю: ты знаешь, что такое трафик?!

– В общих чертах, – кивнул Ходасевич. – Это, грубо говоря, поток информации, перекачиваемой с компьютера в Интернет. Но ты бы лучше не ехидничала, а выполняла указание. Времени у нас с тобой зверски мало.

– Слушаюсь, товарищ полковник. Готова привести тебя в самую жуткую дыру. Но, как ты понимаешь, за любопытство тамошних сисадминов я никакой ответственности не несу.

…Еще через двадцать минут они сидели за столиком в душном подвале интернет-кафе с жутковатым названием «КОМ@», и Ходасевич, следуя подсказкам Татьяны, переправлял на личный электронный адрес полковника Ибрагимова вложенный файл – в него было записано полученное от Леонида «кино».

Передача прошла успешно, Ибрагимов коротким письмом подтвердил получение, и уж только тогда Валерий Петрович, видимо, расслабился. Черты лица его обмякли. Он выдохнул воздух, словно кит на мелководье: «Ф-уф!» и произнес:

– Ну вот и все, Танюшка. Теперь можем ехать домой.

– Ты имеешь в виду к Глебу Захаровичу? – усмехнулась Татьяна.

– Ну да, перекантуемся пока ночку у него, а потом можно будет и по своим домам разъезжаться. Если Ибрагимов сработает как надо.

А в то же самое время в Москве полковник Ибрагимов, просмотрев файл, присланный Ходасевичем, понял, что дела обстоят – серьезней некуда и действовать надо решительно и оперативно. Он сразу же позвонил первому зампреду службы и попросил незамедлительно его принять по чрезвычайно важному и срочному вопросу. Тот буркнул: «Приходи через пятнадцать минут».

За оставшиеся до встречи четверть часа Ибрагимов объявил по своему отделу тревогу, приказав всем офицерам, подчиненным ему, немедленно прибыть в его распоряжение. Он к тому же сильно подозревал, что, как только зампред комитета узнает о происходящем, он немедленно поставит под ружье всех сотрудников управления. И еще Ибрагимов самолично позвонил в Костровское речное пароходство, к которому был приписан теплоход класса река – море «Нахичевань». Ему ответил заспанный диспетчер. Полковник представился и спросил, кем зафрахтован теплоход, каким идет курсом и каковы его фактические координаты на данный час. Спустя пару минут ему ответили, что судно «Нахичевань» зафрахтовано костровской компанией «Минал» и в настоящий момент идет в порт Хумус, столицу непризнанной Абхазии, с грузом минеральных удобрений. Последний раз капитан выходил на связь с диспетчером прошедшим вечером в двадцать ноль-ноль Москвы. В то время «Нахичевань» подходила по Азовскому морю к Керченскому проливу.

– Где теплоход находится в данный момент, вы знаете? – перебил его Ибрагимов.

В телефоне жалобно пообещали выйти на связь с капитаном «Нахичевани» и через десять минут доложить, что происходит.

– Ни в коем случае! – закричал Ибрагимов. – Не нужно ни с кем связываться! Никаких вопросов не задавайте им! На судне что, нет прибора GPRS?

– Есть, – пролепетали в трубке.

– Вы можете снять с него данные, не ставя в известность экипаж?

– Можно попробовать.

– Вы уж попробуйте.

Через десять минут Ибрагимов позвонил снова, и ему сообщили, что судно в данный момент находится в Черном море в точке с координатами сорок четыре градуса пять минут северной широты и тридцать восемь градусов пятьдесят пять минут восточной долготы. Ибрагимов подошел к висевшей на стене карте России и нашел искомую точку. Она располагалась в Черном море километрах в ста пятидесяти восточнее Керченского пролива и километрах в двадцати от российского берега.

И Ибрагимов отправился докладывать первому зампреду о ситуации с пленкой, «Нахичеванью» и полковником Ходасевичем.

Через полчаса он вышел из кабинета начальника ошеломленный. Он не только получил неожиданный карт-бланш на любые, самые активные действия – Ибрагимову была обещана любая помощь людьми, техникой и ресурсами. Вдобавок зампред сам сообщил ему несколько новых фактов, о которых Ибрагимов даже представления не имел и которые вкупе с пленкой, присланной Ходасевичем, создавали впечатляющую картину операции, разворачивающейся вокруг Кострова.

– Я, пожалуй, здесь выйду, – сказал Леня шоферу «восьмерки», седовласому отставнику, который благополучно домчал его почти до самого центра Воронежа. Он позвонил по телефону-автомату Татьяне в Костров, а потом вернулся к машине, открыл пассажирскую дверцу и взял с переднего сиденья барсетку, которую оставлял водиле в залог. Достал портмоне, отсчитал четыре тысячи, потом добавил еще три:

– Это вам на бензин и за приятную компанию.

Седой водитель расплылся в улыбке:

– Спасибо.

– Вы не подскажете, где здесь, в Воронеже, железнодорожный вокзал?

– А ты иди все прямо. На третьем или на четвертом светофоре. Тебе что, на вокзал надо? Садись, подвезу.

– Нет, спасибо, я хочу пешком пройтись.

– Садись, чего уж! Домчу я тебя. Где двести километров – там и еще два.

– Да нет, не стоит.

И тут кто-то со стороны улицы изо всех сил пихнул Леню в бок, да так, что тот влетел прямо на переднее сиденье автомобиля.

– Садиться надо, когда тебе предлагают! – прошипел кто-то позади него.

На заднее сиденье плюхнулись несколько человек. Леня начал поворачиваться в их сторону. Седой водила при этом завел мотор и резко сорвался с места, и Шангин не успел даже толком рассмотреть своих похитителей и понять, что происходит, как один из них набросил сзади на его горло удавку. Леня дернулся, пытаясь освободиться, однако шею захлестнула тугая бечева и стала, сжимать, сжимать, сжимать! Попытки подсунуть под нее руку или добраться до сидевших сзади бандитов оказались тщетными. Водитель закрыл тонированные стекла, «восьмерка» неслась по улицам Воронежа, и никто в транспортном потоке не видел, что происходит внутри ее. Леня стал задыхаться, в глазах его потемнело, потом будто бы вспыхнул ослепительный свет, а затем все окончательно померкло.

Сутки спустя, в среду вечером, Татьяна, совершенно успокоенная отчимом, вышла на террасу роскошного особняка Глеба Захаровича. Валерий Петрович уже лег в отведенной ему комнате на втором этаже, ГЗ удалился в свой кабинет поработать над документами, и Таня предвкушала, как она, в блаженном одиночестве, выкурит первую за этот сумасшедший день (и последнюю) сигарету.

Сад, словно профсоюзный санаторий, освещался рядами фонарей на высоких ножках. Деревья и кустарники отбрасывали причудливые тени на тщательно постриженную траву. От Танаиса тянуло сыростью. Меланхолично стрекотали цикады.

Не успела Таня раскурить сигарету, как на террасе появился Глеб Захарович. Одет он был в домашнее, однако все вещи на нем выглядели дорого и элегантно: кремового цвета льняные брюки, рубашка в тон, сандалии крокодиловой кожи на босу ногу. Такой ухоженный, словно с глянцевой картинки. С ума сойти, он даже, кажется, за ногтями на ногах следит: педикюр делает.

– Закончили свою трудовую вахту? – светски спросила Татьяна.

– Нет, – усмехнулся Глеб Захарович, опускаясь в соседнее кресло. – Просто небольшой перерыв.

Таня автоматически взглянула на часы: время – начало двенадцатого. Так она и поверила, что в глухой ночи можно работать! Никакой мозг, даже ее собственный, светлый, ближе к полуночи уже не соображает. Так что, похоже, врет ей миллионер. Прикидывается, будто он не богач-бездельник, а честный трудяга.

– И над чем же вы сейчас работаете? – не без иронии поинтересовалась она.

– Бизнес, – пожал плечами Глеб Захарович.

– Ну, это не ответ, – хмыкнула Таня.

– Завтра французы приезжают, – спокойно пояснил миллионер. – Будем соглашение о намерениях подписывать. А я до сих пор не определился, что конкретно могу им предложить.

– Будто ваш отдел маркетинга все заранее не просчитал, – усмехнулась Татьяна.

Она была крайне недовольна. Тем, что Глеб Захарович нарушил ее долгожданное уединение с не менее долгожданной сигареткой. Тем, что выглядит он, несмотря на поздний час, словно иллюстрация к статье о здоровом образе жизни в «FHM» (сама же Таня, себе-то уж можно признаться, так устала, что сейчас только для фотосессии в «Крестьянке» и годилась). Ну, а главное, что ее возмущало, – в присутствии Пастухова она теряла контроль над собой: «Чего, интересно, я к нему цепляюсь? Придираюсь? Спорю? Подкалываю?»

– Давайте не будем в такое время говорить о делах, – миролюбиво предложил Пастухов.

– И о чем же нам с вами тогда разговаривать? – с вызовом поинтересовалась она.

«Ну вот опять: чего, спрашивается, я петушусь?!»

– О том, например, что я впервые встречаю такую девушку, как вы, – серьезно ответствовал Глеб Захарович.

– Да? И чем же я вам так глянулась? – иронически спросила Татьяна.

Ждала, признаться, потока привычных комплиментов. О том, что она – необычайное и редкое сочетание ума с красотой. Плюс драгоценнейший теннисный талант. Но миллионер опять ее удивил, ответил неожиданно:

– Вы разбираетесь в людях.

Встретил недоумевающий Танин взгляд и пояснил:

– И я очень рад, что в сложной ситуации вы позвонили именно мне.

– Да ладно, какая там сложная ситуация? – усмехнулась Татьяна. – Я просто ваш Костров рекламирую.

Теперь уж пришел черед Пастухова глядеть удивленно, и она, выдержав паузу, пояснила:

– Сами ж видите: ко мне отчим приехал. Меня повидать, с вашим городом познакомиться. Ну я и решила его впечатлить. Продемонстрировать, как лихо живут иные костровцы, – Таня пренебрежительно махнула рукой в сторону роскошного вида с веранды – на ухоженный сад и сонный Танаис.

– Валерию Петровичу здесь нравится? – заботливо поинтересовался Пастухов.

– О да. Он в экстазе, – фыркнула Садовникова.

– Тогда нужно будет ему экскурсию устроить, – заявил Глеб Захарович. – По нашим достопримечательностям.

– Нет уж. Хватит с нас ваших достопримечательностей, – отрезала Татьяна.

Признаться, она начала уставать – никогда не любила говорить одно, а думать при этом совсем другое. На работе уж, ничего не поделаешь, кривить душой приходилось. Но в свободное время – увольте.

И она выпалила:

– А вот я, Глеб Захарович, от вашего Кострова совсем не в восторге.

– Климат не нравится? – прищурился на нее миллионер.

– Нет. Люди, – отрубила она. Секунду подумала и неохотно прибавила: – Не все, конечно… Но отдельные гады тут просто редкостные.

– Говорите, кто вас обидел, – тут же потребовал Пастухов. И заверил: – Городские гады у меня все под контролем.

– Так уж и все? – хмыкнула Татьяна.

– Давайте проверим, – предложил Пастухов.

В конце концов, что она теряет?

– Комков. Знаете такого?

– Знаю, – поморщился Глеб Захарович. – Деятель из местного УВД. Редкостная, не буду врать, сволочь. Что прикажете с ним сделать?

– Голову ему оторвать, – тоном королевы повелела Татьяна.

– Будет исполнено, – спокойно кивнул Пастухов.

– Вообще-то, это просто цитата. Из «Мастера и Маргариты», – на всякий случай сообщила Садовникова.

– Нет уж, Татьяна Валерьевна, задний ход давать поздно, – покачал головой миллионер. – И приказ ваш обратной силы теперь не имеет.

– На самом деле, что ли, оторвете? – усмехнулась Таня. (Она еле удерживалась, чтобы не попросить Пастухова – чтоб вместе с головой Комкову оторвали кое-что еще.)

– Разумеется, – подтвердил миллионер.

Глаза его улыбались и смотрели, что особенно обидно, снисходительно. По-отечески.

– Крепкий же вы орешек, – пробормотала Татьяна. И пообещала: – Но я вас все равно раскушу.

– И не надейтесь, – надменно усмехнулся Пастухов. А дальше и вовсе выдал – феминистки бы растерзали: – Женский мозг тут не справится.

Вот это наглость! Или, что скорее, он намеренно ее дразнит? Выводит из равновесия? Ну, в таком случае, нужно вывести из равновесия его самого.

– А сколько у вас, Глеб Захарович, было жен? – елейным тоном поинтересовалась Татьяна.

Милое дело для любых переговоров – резко сменить тему. Но Пастухов, ясное дело, переговорщиком оказался опытным. И не смутился совершенно. Спокойно, даже равнодушно ответил:

– Одна.

Странно.

– И где она сейчас?

– В Австралии живет.

– Да?.. – Таня задумалась, как бы ловчей сформулировать следующий вопрос – под насмешливым взглядом миллионера сделать это было непросто. – Сбежала от вас, что ли?

– Сбежала, – подтвердил Пастухов.

– Вы ее допекли, – констатировала Татьяна.

– Возможно, – не стал спорить миллионер. – Но она сказала, что просто влюбилась. – Он презрительно усмехнулся: – В какого-то австралийского фермера. И я их любви мешать, разумеется, не стал.

– Благородно, – оценила Садовникова.

– Так что я, Танечка, человек свободный и вольный. И с полным правом могу просить вас…

Татьяна обратилась в слух.

Вдруг Глеб Захарович прервался на полуслове и нахмурился, вслушиваясь в полутьму за каменной балюстрадой. Тане тоже показалось, что со стороны въездных ворот донеслась пара странных хлопков. А через секунду она увидела, как в полутьме сада, скупо освещенного редкими фонарями, прямо по направлению к ним движутся четыре черные фигуры. Они приближались очень быстро, едва ли не бегом. Лица людей были скрыты под масками, в руках – пистолеты.

– Какого черта? – пробормотал Глеб Захарович и по-хозяйски прикрикнул на них: – Что вы здесь делаете? Что происходит?

Однако ответа он не дождался. Вместо него пистолет одного из черномасочников плюнул огнем раз, другой, и Татьяна с изумлением и ужасом увидела, как миллионер схватился за плечо и стал медленно оседать на пол. А люди в черном, бесшумно и неотвратимо, словно в кошмаре, приблизились к самой балюстраде. Татьяна только и успела, что отчаянно крикнуть: «Валера!!» – но в этот момент двое нападавших уже оказались на террасе рядом с нею. Она попыталась бежать, но первый сбил ее с ног подсечкой. Татьяна растянулась на каменном полу, а сверху на нее навалился мужик, обхватил горло сгибом локтя, стал заламывать назад руку. Таня не могла даже крикнуть, только хрипела. Бандиту пришел на помощь еще один. Он схватил другую ее руку, и в тот же момент Татьяна почувствовала, как ее резко укололи в предплечье чем-то острым. И через секунду она ощутила, словно засыпая с открытыми глазами: мышцы расслабились, захват мужчины стал казаться не таким жестким, а каменная плитка пола перед глазами вдруг надвинулась настолько близко, что она смогла различить даже декоративные трещинки. А еще через секунду Таня потеряла сознание.

Сознание возвращалось к ней в окружении тяжелых снов. Тане снилось, что вроде бы она стоит перед Глебом Захаровичем, готовясь представить ему какую-то новую концепцию, но дело происходит не в офисе, а у него в особняке, на террасе, и хозяин в одном парчовом халате возлежит на оттоманке. А в следующий момент вдруг обнаруживается, что она совершенно голая, и Глеб Захарович начинает над ней обидно хохотать, закидывая назад голову, причем из носа у него при этом струится кровь.

– Что с вами, Глеб Захарович? – гневно и холодно произносит она. Но во сне надменный тон ей не удается, и она понимает, что ее тирада звучит скорее жалобно, а потом вдруг оказывается, что произнесла ее вслух, и Таня открывает глаза, когда в воздухе еще висят эти слова. И чей-то – но совсем не Глеба Захаровича – голос откликается на слабое Танино бормотание:

– Она очнулась, кажись.

Ему вторит другой:

– Любовничка своего зовет, – и коротко всхохатывает.

И тут Татьяна обнаруживает себя сидящей в высоком кресле. Обе руки ее накрепко привязаны к подлокотникам, ноги также связаны, и даже голова чем-то крепко прихвачена к высокому подголовнику – так, что она не может пошевелить ею. От того, что она связана, – а может, из-за тяжелого искусственного сна, – тело кажется чужим, затекшим. Тане представляется, что после того, как на нее напали, прошло совсем немного времени – может, час, может, два, – однако не исключено, что она ошибается. Голова ее после наркоза будто бы набита ватой.

Где она? Что с ней? Слава богу, комната освещена лишь чем-то неярким, вроде настольной лампы, потому что от света у Тани ломит глаза. Наверное, это тоже последствия наркоза. В ее ограниченном поле зрения находится завешенное плотной портьерой окно, сервант с разнокалиберными рюмками и угол круглого обеденного стола (на нем лежат какие-то предметы, но какие в точности, не разглядеть, потому что они прикрыты старой газетой). Судя по обстановке, она находится не в тюрьме, не в казенном доме, а где-то на частной квартире. Непонятно почему, но данное обстоятельство наполняет ее оптимизмом. Наверное, потому, что из тюрьмы выбраться практически нереально, а из квартиры еще возможен побег.

Хотя как сказать… Это зависит от того, кто и зачем ее похитил. Она не видит своих похитителей, но они находятся здесь же, в комнате, за ее спиной. Странно, но она не чувствует перед ними страха. Она вообще сейчас с трудом способна и мыслить, и чувствовать.

И тут в поле ее зрения вплывает мужчина. Таня не сомневается: это один из тех, кто ее похитил. Он уже без маски, и, хотя этот человек одет в черные водолазку и джинсы, а не в белую рубашечку и наглаженные брючки, как в прошлый раз, Таня без труда узнает его. Это опер капитан Комков, так грубо допрашивавший ее в райотделе и запечатленный на пленке Леонида. Таня почему-то даже не удивляется, увидев его. Кажется, она и не ждала ничего другого. Или ее одурманенная наркозом голова разучилась удивляться.

– Да, открыла глазки наша красавица, – язвительно констатирует Комков, вглядевшись в ее лицо.

В поле зрения Татьяны входит второй собеседник. Его лицо тоже кажется ей знакомым. Где она его видела? Ведь они явно ни разу не встречались, разве что мельком… Мельком… Ах ну да, именно мельком… Но где?.. И через секунду, во многом благодаря тому, что второй одет в черную рубашку и джинсы, она вспоминает, где его видела. Кассета. Пленка. Человек в черном. Пистолет в вытянутой руке. Это именно он стрелял в детишек.

– Ну что, приступим к оперативным мероприятиям? – хмыкает убийца, вглядываясь в лицо Тани. Голос его звучит буднично и почти дружелюбно. И вообще он выглядел бы даже симпатичным, когда бы не бледный, мучнистый цвет лица и стеклянные, ничего не выражающие глаза.

И не знание того факта, что три дня назад он хладнокровно убил двоих детей.

– Давай приступим, – соглашается с товарищем опер Комков. Он вытягивает откуда-то из-за спины Татьяны стул и садится на него верхом. Его тело оказывается совсем рядом с ней. Она чувствует, как от опера припахивает несвежим: ношеной одеждой, водочным перегаром, застарелым потом. Странным образом этот запах помогает ей отчасти стряхнуть с себя морок наркоза.

Мужчина в черном уходит в этот момент за ее спину. Наверное, это ментовская тактика, чтобы Таня чувствовала себя неуютно и в любой момент ждала удара сзади.

– Итак, гражданка Садовникова, – буднично начинает Комков, – в настоящий момент вы являетесь задержанной по делу гражданина Шангина, обвиняемого в трех убийствах. Мы с коллегой вынуждены допросить вас…

– Покажите ордер, – выдавливает Таня: не потому, что она такая смелая, а потому, что чувствует после наркоза полное ко всему безразличие.

– Я говорю, что вы задержаны, а не арестованы, – досадливо роняет Комков, – а чтоб задержать гражданина, никакого ордера не требуется.

– Вы меня похитили, – упрямо говорит Таня.

– Ты, Садовникова, задержана, – терпеливо поправляет Комков, сбиваясь на более ему привычное «ты».

– А почему я нахожусь на частной квартире? – упорствует Татьяна.

– А ты что, коза, в ментовку захотела? – ощеривается Комков. – В подвалы «большого дома»?.. В общем, слушай давай сюда. И не перебивай. У нас с коллегой к тебе есть пара вопросов. И ты ответишь на них. Даже если не захочешь отвечать – все равно ответишь. Рано или поздно. Здесь, в этом кресле, и не такие, как ты, начинали говорить. Мужики вот с такими кулачищами, бандиты-отморозки звали тут маму, плакали кровавыми слезьми и норовили нам ноги целовать. А знаешь, Садовникова, почему они мамочку звали и плакали? А?! – повысил он голос.

Она промолчала, только глаза отвела, и тогда Комков ответил себе сам:

– А случалось это, Татьяна Валерьевна, потому, что мы с моим коллегой делали им больно. Очень больно. Мы, с этим вот товарищем, – кивок за ее спину, – умеем делать больно. Хорошо умеем.

– И любим это делать, – хрипло хохотнул невидимый убийца.

– Так что, если ты хочешь, Садовникова, выйти отсюда живой и невредимой, – продолжал глумиться Комков, – советуем тебе сразу и откровенно все рассказать. А ежели ты все-таки собираешься упорствовать, прошу обратить внимание на наш богатый ассортимент подручных средств.

И Комков жестом фокусника сорвал со стола газету. Под ней лежали разнообразные инструменты: скальпель, ланцет, кусачки. Рядом притаились резиновый жгут и большой шприц без иглы, уже наполненный какой-то белесой жидкостью. И тут же помещался автомобильный аккумулятор, на клеммы которого были нацеплены провода-«крокодилы». Красный и черный провод свернуты, контакты – в опасной близости друг от друга.

– Ну, киска? – хохотнул Комков. – Будем говорить?

– Ну, допустим, будем, – сказала хрипло Таня. Она не партизанка, не Зоя Космодемьянская. Она упорствовать не станет, все им расскажет.

Только… Ну, положим, она расскажет. Только вот что потом?

– Ну, допустим, – продолжила она, – я вам все расскажу, что знаю. И даже то, чего не знаю. А что дальше? Вы меня убьете?

– Ну, зачем нам тебя убивать? – Комков произнес такие сладкие для нее слова, но она не поверила в них, потому что чувствовалось: он и сам в них не слишком верит. – Отпустим мы тебя, Танюха, с богом домой, к твоему любимому отчиму. И валите вы вместе с ним в свою Москву.

– А гарантии?

– Какие, на хрен, тебе гарантии? Ты че, не поняла: мы не даем никаких гарантиев. Мы тебе – вопросы задаем, ты на них отвечаешь. Такие вот у нас здесь гарантии. На все сто процентов.

Таня вдруг отчетливо поняла, что спасти ее может только чудо. Или великолепная игра, для которой ей понадобятся вся ее воля, терпение и вдохновение. И сразу же голова стала ясной, словно и не было совсем никакого наркоза. И она перестала бояться. Вообще. Она приготовилась дать подонкам бой.

Они, конечно, сильные. Их – двое мужчин, а она – одна и, как говорится, без оружия. Но мозги у нее – и в этом Таня не сомневалась даже сейчас, будучи совершенно беспомощной и связанной, – работают лучше, чем у обоих выродков, вместе взятых. А уж хитрости ей тем более не занимать.

– Что вас интересует? – спросила она.

– Вопрос номер раз. Ты получила кассету от Шангина?

– А вопрос номер два будет?

– Естественно.

– Задавайте, сразу. И я на все вопросы отвечу.

Комков хмыкнул. Он, при молчаливой поддержке напарника, чувствовал себя хозяином положения.

– Вопрос номер два. Где кассета находится сейчас? И кто еще, кроме тебя, ее видел?

Из-за Таниной спины выдвинулся второй бандит. Или милиционер? Или, что верней всего, бандит-милиционер?

Он встал рядом с Комковым, начал напряженно всматриваться в Танино лицо.

– Знаете, мальчики, – снисходительно проговорила она (откуда только силы у нее взялись для этой снисходительности?), – а ведь вам надо сматываться. Обоим. И как можно скорее.

– Чего? – Комков угрожающе придвинулся к ней еще ближе, однако в его глазах промелькнула тень испуга.

– Дело в том, мальчики, – продолжала Татьяна, даже сама удивляясь наглости своего тона, – что вы оба очень хорошо получились на той кассете. Лица ваши – и твое, и твое! – там прекрасно видны. И то, чем вы заняты – тоже. Как вы оружие на теплоход грузите. А главное, как детей убиваете. Двоих детей – мальчика и девочку.

Мужчины непроизвольно переглянулись.

– Пока эту кассету видела я одна, – сказала Татьяна. Тут она вступала на скользкую дорожку блефа. – Я да еще мой отчим. Пока только двое. Но если вы меня не отпустите, мой отчим – он, между прочим, полковник ФСБ, если вы не знаете, передаст кассету на Лубянку. И в Управление собственной безопасности МВД – тоже. И вам, юноши, обоим хана петровна придет.

– Отчим твой уже никуда ничего не передаст, – ухмыльнулся Комков.

Татьяна на секунду запнулась: он, что – тоже блефует, как и она? Или нет? Или… Возможно, напав на особняк ГЗ, застрелив хозяина, они захватили и Валерочку тоже? Или даже убили его?

– Значит, кассету передаст в ФСБ другой человек, – быстро нашлась Таня, хотя реплика Комкова наполнила ее страхом: «Что они сделали с Валерочкой?!»

– На Глеба Захаровича намекаешь, любовничка своего? – хмыкнул Комков. – Так ведь ему тоже кирдык пришел, как и толстяку твоему.

– Да ведь она врет, – вдруг убежденно сказал второй, который все это время напряженно всматривался Тане в зрачки.

– Врет, – согласился Комков.

– Почему вы решили?! – закричала Татьяна.

– А вот сейчас мы проверим, – ухмыльнулся Комков.

– Угу, – поддержал его убийца.

Он взял со стола тянущийся от аккумулятора электрод с черным проводом. Комков схватил второй – с красным. В том, как четко оба они действовали, чувствовалась слаженность, которая достигается годами упорных совместных тренировок. Левой рукой Комков, не глядя, ухватил шприц с мутной жидкостью. Прыснул из него Тане сначала на левое запястье, потом на правое.

– Солевой раствор, – буднично пояснил он. – Повышает электропроводность.

Когда вода попала Тане на руки, она от неожиданности дернулась, и второй мотнул в ее сторону головой: «Боится!» – и обидно рассмеялся.

– Три, четыре, – скомандовал Комков, и они разом приложили к мокрым Таниным рукам по электроду.

Всю ее пронзила дикая боль. Тело свело судорогой. Шея выгнулась. Кажется, она закричала. Потом боль вдруг отступила, и Таня сквозь красный туман увидела ухмыляющуюся рожу Комкова.

– В следующий раз я один электрод тебе в рот засуну, – деловито сообщил он, – а второй… Ну, сама знаешь, куда. – Его коллега по пыточному цеху довольно загоготал. – Ну, будешь еще морочить нам мозги, мочалка?

– Я… я… говорю… правду…

– Кто еще, кроме тебя и отчима, видел ту кассету?

– Слушайте меня, мальчики, внимательно… – выдохнула она. Уверенности у Тани поубавилось, голос слегка подрагивал. – Вам надо бежать. Обоим. Срочно. И если вы меня отпустите, мой отчим поможет вам. Он сделает вам липовые документы. Он даже перебросит вас через границу. Только отпустите меня. Он многое может и все для вас сделает!

Комков с убийцей переглянулись, а потом он вперился ей прямо в зрачки.

– Почему это нам надо бежать? – холодно спросил он.

– Да потому что мы уже передали кассету! – выкрикнула Таня. – В Москву, в Центр передали!

И она заплакала от унижения и обиды на себя, оттого что так легко и быстро выдала свою «военную тайну».

Комков выразительно посмотрел на второго и покачал головой:

– Не врет.

– Да, вот сейчас похоже на правду, – деловито откликнулся убийца в черном.

И тут у кого-то из них запиликал мобильный телефон. Комков вытащил из кармана трубку:

– Я слушаю.

На противоположной стороне линии кто-то его о чем-то спрашивал. Дело касалось Тани, она была уверена, но непонятно, кто звонил, и непонятно, о чем шла речь, потому что Комков односложно и однообразно отвечал в мобильник: «Да… Да… Да… Да». А потом вдруг сказал:

– Сейчас я дам ей трубочку, – и вытянул руку, подставив телефон к уху Татьяны. И тут она услышала в трубке задыхающийся от волнения голос отчима:

– Танечка, дорогая, как ты?

Двумя часами ранее Валерий Петрович в отведенной ему комнате в особняке ГЗ услышал два хлопка, донесшихся снизу, с террасы. Через секунду до него долетел отчаянный Танин крик: «Валера!!» Но он только и успел, что подняться с кровати и схватить в качестве оружия тяжелую мраморную пепельницу. И в тот же миг запертая на английский замок дверь с треском распахнулась от удара ногой, и в комнату влетел человек в черном с пистолетом на изготовку. Ходасевич, готовый к нападению, опустил пепельницу точно на его висок, тот ахнул и стал оседать, но второй, вбежавший вслед за ним, коротким ударом в солнечное сплетение заставил Валерия Петровича согнуться и, пока полковник, задыхаясь, бесполезно ловил ртом воздух, уколол его чем-то в бедро. И сразу в глазах Ходасевича комната начала расплываться, полетела кувырком, а затем стены надвинулись на него, и полковник потерял сознание.

…Очнулся он в машине. Его куда-то везли. Автомобиль был без окон, с жесткой лавкой вдоль железной стены. Руки Валерия Петровича были скованы за спиной наручниками. Когда он попытался приподняться, оказалось, что они крепятся за что-то внутри машины, потому что встать на ноги ему не удалось. В автомобиле было полутемно, только какие-то отблески попадали внутрь из оконца, находящегося под самой крышей фургона. Машина шла с хорошей скоростью и по довольно-таки приличной дороге, потому что почти не трясло.

В автомобиле, на лавке напротив, находился еще один человек. Ходасевич в полутьме видел лишь его силуэт, но в неверном свете, иногда падающем из оконца, он смог заметить, что тот немолод, сед, но он не его товарищ по несчастью, еще один похищенный и заключенный, а скорее человек, чувствующий себя хозяином положения.

– Валерий Петрович, если я не ошибаюсь, – звучным голосом проговорил сидящий напротив.

– Кто… вы?.. – прохрипел полковник. После наркоза язык плохо слушался его, и очень хотелось пить. Отчего-то вспомнилась ситуация сорокалетней давности, когда его, курсанта разведшколы, почти так же захватили врасплох и куда-то увезли в фургоне – предмет назывался «Методы контрдопроса». Но тогда все курсанты, и Ходасевич в том числе, знали, что, хотя все будет выглядеть по-настоящему: и жесткость следователей, и, возможно, пытки, и боль, – но он по-прежнему останется среди своих. И его не запытают до смерти, и не убьют, хотя в разведшколе, конечно, ходили легенды (негласно, но тщательно подогреваемые преподавателями), что однажды допрашиваемые увлеклись и забили одного курсанта до смерти. Но все же, все же, все же…

Вот теперь все происходило всерьез. И он оказался среди чужих. Впервые в жизни. Причем – ирония судьбы! – не на территории вероятного противника: в Америке или в стране НАТО, а у себя, в России. Но это, кажется, только усугубляло ситуацию. И еще – по сравнению с четверокурсником краснознаменного института он сейчас почти на сорок лет старше и перенес микроинсульт, и потому закончиться все могло очень печально.

– Неважно, кто я, но в данной ситуации я играю против вас, – с долей галантности ответствовал собеседник. Строй его речи выдавал человека образованного. – Давайте, Валерий Петрович, не будем терять времени, у нас его с вами мало, и сразу поговорим по делу. Я знаю, что вы, с помощью вашей падчерицы, нашли ту самую кассету. И я не сомневаюсь, что вы ее, конечно же, посмотрели.

Ходасевич молчал, однако немолодой мужчина, казалось, совершенно не нуждался в подтверждении собственной правоты. Речь его лилась размеренно и плавно.

– Сразу оговорюсь: меня совершенно не интересуют те лица, что изображены на кассете, а также их дальнейшая судьба. Все эти Самкины, Комковы и иже с ними. Бог им судья. Выйдут они сухими из воды – ну и ладно. Нет – никто не заплачет. Они – между нами, товарищ полковник, говоря – отработанный пар. Они меня не волнуют.

Мужчина сделал решительный отметающий жест, выдающий в нем, как привиделось полковнику, человека восточных кровей.

– Но меня интересует другое, а именно: судьба судна «Нахичевань», а также груза, который оно перевозит. Я гарантировал его сохранность до момента доставки потребителю, и я за него отвечаю.

– Что… за… груз? – с трудом, через паузы, выдавил из себя Ходасевич. Язык по-прежнему плохо слушался – видать, подлецы, напавшие на него, маленько переборщили с наркозом.

– Это вас не должно волновать, – повторил мужчина свой широкий отстраняющий жест. – Коротко говоря, я гарантировал, что груз в целости и сохранности дойдет до порта назначения, а затем и до грузополучателя. Однако, зная вашу, полковник, пытливую гэбистскую натуру, я предполагаю, что вы уже успели сообщить в Центр обо всем. И про груз, и про пароход. Я прав?

– Понятия не имею, о чем вы говорите, – прохрипел полковник. «Отрицай все, даже очевидное, и тяни время», – вот два первых правила успешного противостояния допросу.

– Значит, я прав, – кивнул мужчина в полутьме автофургона. – Значит, я в вас, полковник, не ошибся, и вы, как положено старому служаке, верному гэбистскому псу, обо всем уже доложили в свой проклятый Центр. Впрочем, данное предположение мы окончательно проверим чуть позже… А пока у меня к вам, господин полковник, деловое предложение. Как видите, вы в данный момент ограничены в свободе. Можете считать, что вы – наш заложник. Одновременно, имею честь вам сообщить: в другом месте в заложниках находится человек, которого вы, как говорят, любите больше, чем любили бы собственную дочь, – ваша падчерица Татьяна.

Полковник никак не выдал себя, но внутренне похолодел: значит, он оказался прав в своих самых черных опасениях, и они захватили Татьяну тоже.

– Итак, суть моего предложения заключается в следующем, – продолжал собеседник в темноте машины, которая мчалась неведомо куда. – Сейчас, – он глянул на часы со светящимися стрелками, – половина второго ночи. Вышеупомянутый пароход должен стать под выгрузку в порту назначения завтра, то есть уже, конечно, сегодня утром. А вечером наступающего дня груз должен достичь адресата. И вот мои условия. В тот самый момент, когда мне позвонят и доложат, что с грузом все в порядке и его получили те, кому он предназначался, вы, полковник, окажетесь на свободе. И вы, и ваша падчерица Татьяна. Поэтому, если вы уже довели до сведения ваших друзей в Москве информацию о теплоходе «Нахичевань», трубите отбой. Отзывайте своих чекистских овчаров, иначе вам не жить. В самом прямом смысле этого слова. Вы умрете. И вы лично, и – что для вас, думаю, важнее – ваша Татьяна. Больше того, смею вас заверить: погибнет она в мучениях. В страшных мучениях. Ей будет очень больно, полковник.

– Почему я должен вам верить?

– Верить чему? Что я вас отпущу? А что вам еще остается, кроме как верить мне? У вас и выхода-то другого нет. Но могу вас заверить: я честный человек и всегда выполняю взятые на себя обязательства.

– Да? Отпустите? Я ведь буду вам мстить. А если НЕ отпустите – вам будут мстить мои коллеги.

– Это меня мало волнует, товарищ Ходасевич. Могу открыть вам маленькую тайну: сегодня к вечеру меня уже не будет в этой стране. И дотянуться до меня, даже с вашими чекистскими связями, будет ох как нелегко.

– Ничего, мы и до Троцкого с Бандерой дотягивались. И до Яндарбиева.

– Вы, кажется, мне угрожаете, – хохотнул собеседник. – А зря. Не то у вас сейчас положение, гражданин полковник, чтобы угрожать. Совсем не то.

– Откуда мне знать, что вы не блефуете? И Татьяна действительно находится у вас? И вы ее не… – Ходасевич слегка замешкался перед последним, страшным словом, – не убили?

«Торгуйся, – еще одно правило успешной контригры на допросе. Даже если у тебя нет ни единого козыря, все равно торгуйся».

– Вы сейчас в этом убедитесь.

И собеседник забарабанил в железную перегородку, отделяющую кузов фургона от кабины водителя:

– Стой!

Когда машина резко затормозила, Ходасевич, лишенный опоры, кулем завалился на лавку.

Собеседник вытащил из кармана мобильный телефон, набрал номер:

– Комков, ты?

Слышимость оказалась настолько хорошей, что Валерий Петрович услышал, как на другом конце линии откликнулись: «Да». Кое-как, упираясь скованными за спиной руками в стену, он переменил унизительную лежачую позу, уселся прямо, а собеседник во мраке кузова продолжал свой телефонный диалог:

– Вы допросили красотку?

– Да.

– Рассказала она по поводу деятелей из Москвы?

Опять утвердительный ответ.

– Значит, как мы думали: толстяк поганый настучал на нас в свой Центр?

И снова из трубки эхом откликнулись: «Да».

– Ну-ка, дай твоей красотке трубочку. С ней тут поговорить хотят.

И мужчина приставил телефон к уху Ходасевича. Тот сразу узнал трубку, и в нем искрой блеснула надежда: это был его личный мобильник. А значит, товарищи из Центра, заинтересованные в судьбе полковника, смогут без труда отследить его местонахождение. А его судьбой Центр должен заинтересоваться, в этом Валерий Петрович был уверен. Пытаясь сохранять хладнокровие, Ходасевич проговорил в трубку, но голос, зараза, предательски сорвался:

– Танечка, дорогая, как ты?!

– Плохо.

Это был первый случай в жизни, чтобы Татьяна ответила «плохо» на банальный вопрос о самочувствии. Всегда, что бы ни происходило, из уст Тани отчим слышал лишь: «хорошо!», «fine!» или «лучше всех!» И сразу стало ясно, что сейчас дела у падчерицы и вправду обстоят прескверно.

– Где ты находишься? – спросил полковник.

– Понятия не имею.

– Как с тобой обращаются?

– По-разному.

– Передай этим скотам, – закричал Валера в трубку (от безжизненного тона Татьяны он сам стал не свой и больше не мог сдерживать себя), – передай бандитам, передай им лично от меня, полковника ФСБ, что, если они тебя тронут хоть пальцем, я лично до них доберусь! И вот тогда они пожалеют, что на свет родились!

– Передам, – равнодушно откликнулась Таня. – А ты-то сам где?

Ходасевич не стал от нее ничего скрывать. Сейчас совсем не время миндальничать.

– Я… Знаешь ли, Танюшка, эти стервецы меня тоже захватили. Но ты не волнуйся, я все сделаю, как они скажут. Я все их требования выполню. И тогда они нас отпустят. И меня, и тебя. Обязательно отпустят. Самое позднее, сегодня к вечеру. Я тебе обещаю. Потерпи, моя родная. Все будет хорошо.

– Хотелось бы, – полуравнодушно откликнулась Татьяна.

Тут тюремщик Ходасевича нажал на «отбой».

– Я вижу вы все поняли, полковник, – сказал он. – И про себя, и про Татьяну свою. Все правильно поняли. А теперь самое время позвонить в Центр и дать отбой операции с теплоходом. Будете звонить?

– Буду.

– Какой номер набрать?

– Двести двадцать четыре – ноль пять – ноль семь.

Валерий Петрович решил звонить Ибрагимову прямо на службу. Все равно он сейчас, скорей всего, в своем кабинете, готовит операцию – если только уже не вылетел со своими «детишками» в Костров. Но тогда его все равно отыщут телефонисты и соединят.

Похититель, набирая номер, предупредил Ходасевича:

– У вас, товарищ полковник, имеется одна попытка и ровно тридцать секунд времени. Через полминуты я нажимаю на «отбой».

Он поднес мобильник к уху полковника. Трубку взяли со второго гудка.

– Время пошло, – шепнул мужчина и демонстративно уставился на часы на своем запястье.

– Олежек, слушай меня внимательно и не перебивай, у меня очень мало времени, – проговорил Ходасевич, когда услышал в трубке «слушаю, Ибрагимов». – Надо немедленно остановить все действия по теплоходу «Нахичевань». Что б они там ни делали, что б ни везли, куда б ни шли – дай им разгрузиться и спокойно уйти. Я тебя очень прошу. Это вопрос жизни и смерти – и, к сожалению, не только моей. Как ты понял меня?

– Понял хорошо, – рассудительно откликнулся Ибрагимов, – ты просишь остановить операцию по «Нахичевани». А где ты сам?

– Я взят в заложники, равно как и моя Татьяна, – сухо доложил Ходасевич.

– Как твое здоровье? – озабоченно спросил Ибрагимов.

– Честно говоря, неважно.

И в этот момент седой похититель щелкнул на кнопку «отбой» на телефоне. Связь прервалась.

– Свидание окончено, – ухмыльнулся он. – Что ж, теперь вам, полковник, остается только молиться, чтобы ваши московские товарищи действительно поняли все, как надо.

«Очень хорошо, что я звонил со своего телефона по прямому на Лубянку. Значит, что ж это получается? Разговор наш с Ибрагимовым наверняка записан. Через минуту-другую они определят координаты точки, откуда прошел звонок. После этого Ибрагимову найти местонахождение моей трубки, а значит, и меня – всего лишь дело техники».

Похититель тем временем открыл заднюю дверь фургона. В кузов ворвалась ночная летняя прохлада. Судя по запахам и звукам – а пахло сыростью, и слышался плеск воды, и раздался гудок буксира, – их машина стояла на мосту. По всей видимости, то был один из мостов через Танаис. Фонари, горевшие через один, на секунду осветили лицо и фигуру похитителя, и Валерий Петрович окончательно убедился, что тот совсем не молод – ему не менее пятидесяти. Но при этом он суховат и крепок, и черты его лица и в самом деле выдают в нем человека восточных кровей.

И тут похититель размахнулся и швырнул мобильный телефон Ходасевича через перила в реку. Спустя довольно продолжительное время раздался короткий всплеск.

– Ну, вот и все, – удовлетворенно сказал мужчина, – не надо, полковник, надеяться, что вы умнее других. Теперь вас уж точно никто не найдет. Можете на это даже не рассчитывать.

Он закрыл створки дверей и коротко стукнул в кабину: «Поехали!»

Команду услышали, автомобиль тронулся и стал набирать ход.