Глава 10
Одиннадцатое июля, пятница.
Ночь
Едва раздался телефонный звонок, Пашино участие как ветром сдуло. Он дернул плечом, едко прокомментировал:
– Клиент, больше некому.
Таня взглянула на определитель. На дисплейчике телефона высвечивалось «ВИКА». Господи, только ее сейчас не хватало! Не отвечать?
– А ты девушкам тоже услуги оказываешь? Вот не знал… – продолжил ехидничать Синичкин.
Таня метнула в него уничтожающий взгляд и нажала кнопку приема.
– Да, Вика?
– Таня, Таня! У меня беда!
Голос дрожит, срывается. Слезы, похоже, льются ручьем.
«Но мне-то что до твоей беды? – в отчаянии подумала Таня. – У тебя что, мужа разве нет? Или мамы?»
А Вика всхлипывает и, кажется, напугана до смерти.
«Мне даже неинтересно, что у нее случилось», – поняла Таня. За последние сутки столько всего произошло, что просто не осталось сил переживать за кого-то еще, кроме себя.
– Они сказали, что не приедут! Чтобы я такси ловила!
– Вика, – холодно сказала Таня. – Ты знаешь, сколько сейчас времени?
– Не зна-аю. Ночь. Страшно. Как я буду такси ловить?!
Новый приступ плача. Нет, просто бросить трубку будет жестоко.
– Ладно, Вика. Давай, только быстро. В чем дело?
– Ма-аленький! Во-оды отошли! В роддом надо!
– Ну, так в чем проблема? – сухо спросила Таня. – Буди своего благоверного и вызывай «Скорую».
– Его дома нет! Обещал прийти и не пришел!
– Значит, сама «неотложку» вызывай, – пожала плечами Таня.
Она решительно не понимала, как можно не знать таких элементарных вещей.
– Я вы-зы-ва-ала! – прорыдала Вика. – Они скаа-зали, что не приедут!
– Да что за чушь! – Таня начала злиться. – Как это – не приедут? Мы что, в Мозамбике? Они обязаны приехать! Возьми себя в руки!
– Живот очень болит, – прохныкала Вика.
– Ну, так набери еще раз «ноль три» и объясни им все. У них специальная служба есть для перевозки рожениц. Приедет «Скорая» и отвезет тебя в роддом.
– А у меня контра-акт! – взывала Вика.
Тане показалось, что она сходит с ума.
– Какой контракт? О чем ты?
– Контра-а-акт с девятым роддомом. Там написано, что доставку они не обеспе-ечива-ают.
– То есть как это? – не поняла Таня.
– Му-уж опла-атил контракт. Чтоб я в девятом роддоме рожала. А на «Ско-орой» спрашивают: «У вас контракт с роддомом есть?» Я отвечаю: «Есть». А они говорят: "Вот и добирайтесь сами туда, с кем контракт.
На такси".
– Бред какой-то, – решительно заявила Таня. – Не могли они так сказать!
– Ска-азали!
– Ну, так позвони еще раз. И не говори им про свой контракт. Просто объясни, что тебе очень плохо.
Они обязаны за тобой приехать. В любом случае.
– Та-аня! – всхлипнула Вика. И вдруг закричала в голос:
– Ой! Больно, больно!
– Позвони в этот свой девятый роддом! – перебила ее Татьяна. – Пусть оттуда за тобой машину пришлют.
– Бо-ольно! Не мо-могу!
Плача не слышно. Только частое, болезненное дыхание.
– Эй, Вика?
Тишина.
– Вика?!
В ответ – хриплый шепот.
– Таня.., пожалуйста… Дмитровское шоссе, шестнадцать, тридцать три.., пожалуйста.., прошу тебя, Таня.
– Вика, я сейчас не могу. Позвони своей маме.
Или какой-нибудь подруге. Не знаю, кому хочешь звони!
Глухой стук. Похоже, телефонная трубка выпала из Викиных рук.
– Вика! Ответь сейчас же! Вика!
– Что ты кричишь? – К Тане подошел взволнованный Синичкин.
– Вика!
Но в трубке – только еле слышные стоны.
Таня в сердцах нажала на «отбой».
– Что случилось? – потребовал Паша.
– Да с дурой одной связалась, – зло ответила Таня. – Звонит среди ночи и нервы треплет.
– Выкинь из головы, – посоветовал Паша.
– Уже выкинула… – слабо улыбнулась Таня.
И вдруг спросила:
– Слушай, а как ты думаешь – ничего не случится, если мы выедем в Мележ чуть попозже?
Синичкин взглянул на часы:
– Прилечь хочешь? Прийти, в себя? Конечно, отдохни. Часок времени, думаю, у нас есть. Как раз и рассветет, по светлоте поедем.
Таня вскочила.
– Ну, раз мы не спешим… Тогда я сейчас вернусь.
– Че-го?! – Паша остолбенело уставился на нее.
– Езды тут всего ничего… – пробормотала Таня. – Посажу эту дуру в такси и сразу вернусь…
– Что ты несешь? – набросился на нее Синичкин.
Но Таня его не слушала. Она бросилась к выходу.
Павел так растерялся, что задержать ее не додумался или не решился.
А Таня вихрем скатилась по лестнице, прыгнула в «Пежо» и с визгом шин выехала со двора. Дом шестнадцать, совсем недалеко от центра…
Дороги были пусты, и «пежик» несся по Москве быстрее, чем самая скорая помощь.
«Ну, Вика! Ну, свалилась на мою голову!» – злилась Таня.
Вот и начало Дмитровского шоссе, еще минута – и показался дом шестнадцать, а рядом с ним кафе, где она с Викой сегодня обедала.
«Вот так вот! Покорми кого-нибудь один раз – и тебе тут же на шею сядут! Будут срывать среди ночи!»
Таня, не заботясь о спящих гражданах, на полном ходу, с ревом влетела во двор и заглушила двигатель.
«Тридцать третья квартира.., кажется, второй подъезд.., лифта ждать некогда.., бегом.., интересно, а эта дура хоть дверь отпереть догадалась? Вряд ли…»
Таня добежала до двери, сильно толкнула ее… Дверь подалась, и Садовникова влетела в прихожую.
И тут же на ее голову обрушился страшный удар.
Одиннадцатое июля, пятница.
Утро
Таня очнулась. Она лежала на чем-то мягком.
Перед глазами был угол комнаты, завешенное плотной шторой окно и одинокая свеча, стоящая на комоде.
Таня поняла, что лежит совершенно голая.
Попыталась поднять руку и обнаружила, что пошевелиться не может. Что-то держало ее. Повернула голову, увидела: ее рука перехвачена веревкой за запястье и привязана к спинке кровати.
Таня перевела взгляд. В поле зрения оказалась другая рука. Она также была привязана к спинке. Взгляд выхватил простую обстановку комнаты: сервант, телевизор. Предметы выступали из тьмы под светом еще двух свечей.
Таня дернулась и попыталась вскочить. Тщетно.
Веревки не пустили ее. Удалось только чуть приподняться: ноги также были привязаны к противоположной спинке кровати.
Охваченная паникой, она попыталась крикнуть, но изо рта вырвался только хрип.
Рот был заткнут чем-то грубым.
И тут в полумраке комнаты возник человек. Таня скосила глаза.
Это была Вика.
Красивая, с распущенными волосами. Одета в шелковое кимоно. В одной руке бокал шампанского, в другой – тонкая коричневая сигаретка. Сигаретка ?!
И еще: что-то не правильное было в ее осанке, это Таня заметила даже в неверном свете свечей.
Вика радушно, словно долгожданной гостье, улыбнулась Тане.
И та с ужасом поняла, что не правильно в ее фигуре.
У Вики не было живота.
Происходящее на секунду показалось Тане дурным сном. Кошмаром.
«Вика!» – отчаянно выкрикнула она, но, как это бывает во сне, изо рта вылетел только хрип.
– Проснулась, мое солнышко, – нежно проворковала Вика.
Она присела на кровать и нежно погладила Таню по щеке.
Та отдернула голову и выкрикнула: «Пусти меня!» – но изо рта опять послышалось сдавленное сипение.
– Ну что ты, миленькая, – сюсюкала Вика. – Не злись! Когда злишься, у тебя морщинки появляются.
А ты такая хорошенькая.
Она нагнулась над беспомощной Таней и нежно поцеловала ее в щеку.
– Не надо нервничать, – продолжала Вика. – Разве ты не рада? Наконец-то мы одни. И нам никто не мешает.
Она еще раз поцеловала Таню, на этот раз в шею.
Та снова дернулась и попыталась увернуться от Викиных губ, но у нее ничего не получилось.
А Вика проговорила:
– Я так мечтала о тебе. Я думала о тебе все эти два дня. Каждую минутку. Каждую секундочку. И вот ты наконец-то со мной.
Она встала, поставила бокал на пол, скинула кимоно и оказалась совсем голой.
И в этот момент Таня поняла: происходящее – не сон, не кошмар.
И она распята сейчас на кровати в той же самой позе, что и все убитые девушки.
Тут обнаженная Вика прилила рядом с Таней, прижалась к ней… Ее тело слегка подрагивало от возбуждения. Она ласково погладила Таню по волосам. Та резко отдернула голову.
– Ну, что ты, что ты… – пробормотала безумная. – Ты сердишься? Сердишься на меня за обман?
Что я прикинулась, будто рожаю? Но согласись: идея была классная! А когда я тебе про пирожки плела – сама чуть со смеху не скончалась! Ты думаешь, я умею печь пирожки? – Вика расхохоталась.
Испытующе посмотрела на Таню – будто ждала ответа. Вдруг опомнилась:
– Ах, да. Ты же не можешь говорить… Но по твоим глазам вижу: ты оценила мою идею! И вообще я о тебе все поняла: ты добрая девочка, не могла пройти мимо несчастной дуры-беременной. Вот мне и пришлось доигрывать этот спектакль. Ведь ты же никогда бы не пришла ко мне иначе. Ты никогда бы не решилась со мной поиграть… Правда? Я не сомневаюсь: ты уже знаешь, в чем дело? Знаешь, в чем смысл игры?
И чем она кончается? Ведь правда знаешь? – Вика заглянула Тане в глаза. – У-у, вижу, что я права.
Таня в ужасе резко дернулась от нее в сторону.
Внезапно тон Вики изменился. Она привскочила на кровати, нависла над Таней и спросила, теперь резко и зло:
– Ты – знаешь?!
Тон ее был полувопросительным-полуутвердительным.
Таня опять не ответила, но девушка что-то, видимо, сумела прочитать в ее глазах.
Она затрясла ее за плечи.
– Ты знаешь! – выкрикнула она. – Ведь ты же знаешь! Знаешь!
Вдруг она с размаху залепила Тане пощечину, А потом еще одну – по другой щеке.
Щеки будто обожгло.
– Ты знаешь!! – злобно, с ненавистью прокричала Вика. – Знаешь!! Откуда?! Откуда?! – повторяла она исступленно.
От боли и беспомощности из Таниных глаз потекли слезы.
Теперь ей стало по-настоящему страшно.
Очень страшно.
Вика вдруг отстранилась от нее и будто бы с раскаянием проговорила:
– Прости меня. – И повторила:
– Прости.
Но потом ее тон вдруг переменился на игривый:
– А я ведь тоже все знаю про тебя. Все, все знаю.
Откуда? Никогда не догадаешься. – Она громко и хрипло расхохоталась.
Тане было больно от пощечин и от беспомощности, и она против своей воли – хоть и не хотела показывать своей слабости – всхлипнула. Слезы появились на ее глазах, потекли по щекам.
Вдруг Вика снова резко сменила тон.
– Танечке больно, – сюсюкая, проговорила она. – Танечке сделали бобо. Бедная крошечка плачет!
И она наклонилась над ней и принялась вылизывать Танины слезы.
Таня дернулась, отбрасывая ее голову, – хотя в самой глубине души ей была приятна эта жалость.
– Ну, не брыкайся, не брыкайся. И не плачь, моя миленькая.
Она погладила ее по шее.
– Не плачь, мое солнце, – повторила Вика. – Не плачь, моя радость.
Потом она свернулась клубочком и снова прижалась к Тане.
– А хочешь, я все расскажу? – интимно прошептала она. – Все-все? Ведь тебе же интересно? Ведь ты же, типа, сыщик, да? Ты, наверное, старший оперуполномоченный, да? Хочешь, расскажу? А ты будешь тихонечко лежать и слушать…
Вика заглянула ей в лицо:
– Что ты молчишь? Скажи, ведь тебе интересно, да?
Тане не было интересно. Она почти не слышала эту ненормальную. Теперь она с ослепительной яркостью понимала, к кому попала в лапы и что, скорее всего, последует за всеми этими разговорами. Изнутри ее наполнял черный, мертвящий страх. И казалось, не осталось никаких иных чувств, кроме ужаса и желания хоть как-то оттянуть то, что, Таня знала, должно было совсем скоро произойти…
Оттянуть боль.
Боль и смерть.
И потому – даже не очень понимая, о чем ее спрашивают, – Татьяна кивнула.
– Ты знаешь, как я на тебя вышла? – продолжила хищница. – Он мне все рассказал.
Она снова улеглась рядом с ней и принялась играть ее волосами. Голос Вики снизился до шепота.
– Почему ты не спросишь, кто – он?.. А, да ты ж не можешь! Ты не можешь говорить! – Она грубо хихикнула, а затем стремительно вскочила на ноги – и вместе с переменой позы опять переменила тон. – А разгадка была так близка! – проговорила она язвительно. – Ты шла в правильном направлении. Но ошибочка вышла только с полом! Преступником оказался не он, а она. Не брат, а сестра.
Вика взволнованно заходила по комнате, делая странные движения рукой.
– Да. Да! – вскричала она, словно с кем-то споря. – Михаэль Пилипчук – мой брат. Братик. Мишенька! Михаэлюшка. Мишаня, – на разные лады повторяла она. – Славное имя, правда?
Она наткнулась взглядом на бокал шампанского, стоящий на полу, подняла его и махом выпила. Почему-то передернулась, словно там была водка, нашла на полу кимоно, накинула его на себя и запахнулась.
Чем больше Таня наблюдала за ней, тем очевидней становилось: она имеет дело с сумасшедшим, абсолютно не владеющим собой человеком.
– Михаэль! Такое красивое имя! – продолжала разглагольствовать Вика. – Наши родители постарались! Ведь они настоящие придурки, наши с ним родители! Знаешь, как они назвали меня?
Сумасшедшая остановилась у кровати и снова склонилась над Татьяной, словно бы ожидая ответа.
– Нет, я не Вика! – выкрикнула она – не дождавшись, естественно, ответа от Тани, – выкрикнула и залилась смехом. – И даже не Виктория!.. Я – Витольда!
Она снова деревянно рассмеялась, а потом воскликнула с сарказмом:
– Витольда! Можешь себе представить! Витольда Как красиво! Как изящно! Чего еще, спрашивается, можно было ждать от старшего сержанта милиции и буфетчицы! О, как они назвали своих детей! Михаэль и Витольда! Настоящие аристократы!
Вика – Витольда вдруг остановилась и изо всех сил запустила пустым бокалом в стену.
Ее лицо перекосила злобная гримаса.
– Суки! – выкрикнула она. – Что же они со мной и с Мишенькой сделали! Твари!
Осколки бокала разлетелись по всей комнате. Кусочек стекла попал на обнаженный Танин живот. Она вздрогнула, словно на нее упал кусочек раскаленного металла.
Витольда обессиленно присела на кровать подле Тани. Понурила плечи, уронила голову в ладони.
– Сволочи, что же они сделали с нами… Бедный мой, любименький Мишенька… Мишенька… Милый…
Сколько раз он спасал меня… Вот и от тебя спас. Все мне рассказал… Вика вдруг обернулась к Тане. Теперь ее глаза были переполнены ненавистью – но, как оказалось, не по отношению к ней, а к кому-то третьему.
Если бы Таня находилась в другом положении, она, пожалуй, сочла бы достойной изучения столь быструю и кардинальную смену настроений в одном и том же человеке. Витольду на протяжении нескольких минут буквально бросало из ярости в нежность, из черной меланхолии – в беспричинную радость.
Но Тане было совсем не до того, чтобы фиксировать все перепады и извивы Викиной психики. Садовникова понимала одно: она находится во власти абсолютно непредсказуемого и смертельно опасного человека.
– Ведь они все, все мне рассказали… – горячечно прошептала Вика.
Теперь тон ее сменился на заговорщицкий, доверительный.
– Меня же сначала лечить пытались, и эти врачи несчастные все мне про меня рассказали: и чем я больна, и откуда это взялось… У меня лекари-то лучшие были. Ведь папаня-то мой – генера-ал. Он мог самых-самых купить! А у врачей теперь, оказывается, новый стиль – доверие. Ведь они, психиатры эти, пациента себе как бы в союзники берут. И разговаривают с ним, как с равным. И все тебе объясняют. Все-все.
«А знаете, Витольда, этиология вашего заболевания, скорее всего; связана с неблагополучной обстановкой в семье в вашем раннем детстве…»
Вика расхохоталась:
– Нет, не могу!
Она встала, прошлась по комнате, исчезла из поля зрения. Загремел выдвигаемый ящик. Затем послышался щелчок зажигалки, и следом до Татьяны долетел тошнотворно-сладковатый аромат анаши.
Вика снова подошла к кровати, села. Глубоко затянулась папиросиной, выдохнула дым в самое лицо Тани. Потом еще и еще раз. Напряженные черты ее лица слегка разгладились.
– Неблагополучная обстановка в семье… Да что я, про нее сама не знаю, что ли, про эту обстановку?!
Когда папаня ко мне, десятилетней, в кроватку лез – это называется «неблагополучная обстановка»! Я тогда ведь молчала – молчала, а он, стервец, все спрашивал: «Ну, как? Хорошо ли тебе, дочурочка?»
Витольда сделала одну за другой три глубокие затяжки, проговорила:
– Дрянь. Не берет… – И продолжила:
– А ух когда я, двенадцатилетняя, из дому-то убежала – он очень испугался. Он ведь тогда генералом стал… В Москве служил… Карьеру, блин, сделал. Демократ хренов… Он, я думаю, боялся, что я про эти его лазанья в мою кроватку кому-нибудь да расскажу… Да еще и до его начальства, не дай бог, дойдет!.. Но только стыдно мне за все это было, и никому ничего я не рассказывала… Никогда… Только этим поведала… Девчонкам, куколкам моим… Всем семи.
Вика глубоко вздохнула, а потом произнесла мечтательно:
– Они меня понимали. Каждая из них мне сувенирчик отдала… Пальчик, сосочек…
Она засмеялась.
– Они меня любили – а я их всех – хрясь!
Девушка сделала короткое рубящее движение рукой и опять рассмеялась.
– Вот и тебе рассказываю… Потому что и ты…
И ты теперь молчать будешь! Навсегда заткнешься!
Холодок пробежал по Таниному телу.
Вика еще пару раз пыхнула папиросой и рассмеялась своим деревянным смехом.
Таня поймала ее взгляд: глаза Витольды были абсолютно пустыми, лишенными всякого человеческого выражения.
Ужас, обуявший Таню, уже исчез – человек не в состоянии испытывать панический страх слишком долго. Мозг стал мыслить очень ясно и трезво. Таня понимала: ее мучительница не остановится ни перед чем. И помочь Тане не сможет никто. Уповать ей не на кого, кроме как на самое себя. Но что может сделать она одна, прикованная к кровати, связанная по рукам и ногам?
Вика потянулась к пепельнице и загасила в ней папиросу.
– Папаня меня в двенадцать лет за границу отправил, – доверительно пояснила Татьяне сумасшедшая. – Учиться в Швейцарии, в интернате. Клево, да?
Всякие девчонки из высшего общества. Графини. Дочки нефтяных магнатов. Особы королевской крови…
Она сделала паузу, а потом вдруг злобно выкрикнула:
– Гореть им всем в аду!
Тут Таня громко простонала через платок, зажимающий ей рот:
– ALALA!..
– Чего тебе?! – недовольно повернулась к ней Вика.
Таня, как могла, показала ей мимикой лица она, дескать, больше не может – задыхается.
– Потерпишь! – пренебрежительно бросила ей мучительница.
У Тани оставался, пожалуй, только один шанс: сначала освободиться любыми правдами-не правдами от кляпа во рту, а потом уговорить, уболтать, улестить Вику – чтобы она не мучила ее, отпустила.
– Так о чем это я? – спросила себя Витольда. – Черт, засранка! Сбила меня!
И она сильно и болезненно ткнула Татьяну рукой под дых.
Из горла Таня вырвался сдавленный стон.
– Не кричи! – зло бросила ей Вика.
Мучительно наморщила лоб, а затем сказала:
– Ах, вот!.. Этот пансион'.. Там все было так круто!
Крахмальные скатерти. Семь блюд на ужин. Гольф – ненавижу я эти клюшки! Поло на лошадях. Три языка учили Вика доверительно нагнулась к Татьяне – а у той после ее удара слезы на глазах выступили – и проговорила:
– У моего отца много денег. Очень много. Хоть он и милиционер.
Потом расхохоталась и добавила:
– А может, именно потому и много, что милиционер! Как их теперь называют – оборотнями? Оборотнями в погонах?
Татьяна попыталась улыбнуться Вике заткнутым ртом. Она стала настраивать себя на волну сочувствия ей, понимания. Может, в таком случае Витольда захочет вступить с ней в диалог?
– Да ведь за деньги не все купишь. – Вика перешла на доверительный шепот. – Дружбы, например, не купишь. Любви… Я там, в пансионе, была изгоем.
Они третировали меня, все эти девочки из высшего общества. За то, что я русская. За то, что неуклюжей была, неловкой. За то, что они по три-четыре языка знали, а я только один английский еле-еле.
«Сочувствую тебе, Вика. Понимаю», – попыталась сквозь кляп произнести Татьяна. Вышел нечленораздельный сип, а Витольда оборвала ее:
– Не стони!.. – И продолжала горячечным шепотом– У нас все хуже и хуже с этими девками отношения становились. Они подставляли меня. Гадили мне по-всякому. А потом… Однажды ночью… Эти шлюхи собрались… Впятером… Пришли ко мне в комнату.
И… И привязали к кровати… И били. А потом – они изнасиловали меня…
Вика уронила голову, а затем вдруг выкрикнула:
– «Fucken communist piglet, lick! Go, go!» – И грубо расхохоталась.
"He убивай меня, Вика, пожалуйста. Спаси меня.
Я люблю тебя", – снова попыталась проговорить Таня сквозь кляп. Во рту у нее пересохло, и опять получилось одно сипение. На этот раз Витольда даже не обратила на него никакого внимания.
– Но я им отомстила потом… Отомстила… – шептала она. – У нас там девочка появилась, из Баку, и они ее тоже хотели опустить, изгоем сделать… А мы с ней объединились… И однажды ночью пришли к одной из тех – я ее про себя Принцессой называла, хотя никакая она была не принцесса, просто дочка одного английского магната – голубые глазки, белые длинные волосики до плеч, кожа на лице тонкая-тонкая…
И мы с Наирой пришли ночью к этой Принцессе, привязали ее к кровати и сделали с ней все то, что они, эти сволочи, со мной делали…
Вика тяжело задышала, глазки ее разгорелись.
– Как это было приятно, Таня! – сладострастно воскликнула она. – Как же мне было приятно!
«Отпусти! Отпусти! Отпусти меня!» – мысленно внушала ей Таня, не рискуя больше стонать. Она не сводила с нее глаз.
Витольда нагнулась над Татьяной и очень больно сжала ей грудь. Изо всех сил ущипнула ее за сосок.
Таню пронзила острая боль, и она невольно застонала. Вика тут же залепила ей пощечину:
– Молчи!!
Она вскочила и в возбуждении прошлась по комнате. Выкрикнула:
– Они выкинули меня из пансиона! Принцесса, сучка, гадина, нажаловалась на нас! И они вышвырнули нас с Наирой! Вызвали отца! «You have to be glad that we will not sue your daughter, mister Pilipchuk!» И выслали меня из страны!
Витольда остановилась посреди комнаты, изо всех сил сжала кулаки – так, что ногти впились в ладони, – и выкрикнула:
– Сволочи! Сволочи! Сволочи!
«Боже мой! Какой кошмар», – подумала Таня против воли и закрыла глаза. Она устала бороться и постепенно начала погружаться в темное, тупое равнодушие.
«Нет! – остановила она себя. – Нет! Не смей! Не сдавайся!»
И, пользуясь тем, что Витольда была целиком поглощена своими собственными чувствами, она изо всех сил дернула правой, скрытой от мучительницы рукой. Потом – еще и еще раз. Вика не заметила этого, а веревка, сдерживающая Танину руку, кажется, от ее толчков изрядно ослабла.
– А в России он, папашка мой чудный, снова меня запер… – выдохнула Витольда и опять присела на кровать.
Таня перестала дергать рукой – теперь ее мучительница наверняка бы заметила эти движения, – но она чувствовала, кожей ощущала, что веревка сдерживала запястье значительно слабее.
– Частная клиника… Уколы, таблетки… Раз вдень – собеседования с лечащим врачом. «Обстановка доверия и спокойствия», – с сарказмом процитировала она кого-то. – Но я в этой обстановке доверия просто превращалась в растение!.. – выдохнула она. – В траву, в бурьян! Такое состояние возникает, когда ничего не надо. Ничего не хочется. Только есть и спать. Спать и есть. Я и спала по двадцать часов в сутки. А остальное время – ела… И никаких контактов с внешним миром. Никаких посещений.
Вика встала и потерла лоб рукой. Тон ее становился спокойным, ровным, безразличным.
– Да только Михаэль, братик мой, плевал на все эти запреты. Он ко мне по ночам приходил. Кофе мне приносил. И виски, и травку… Ми-ишенька, – ласково протянула она. – Это он посоветовал прикинуться, что я выздоровела. Ни с кем ни о чем не спорить. Со всем соглашаться. Быть, – она усмехнулась, – позитивной. И они меня перевели на амбулаторное лечение. Выпустили.
Витольда снова села на кровать. Потерла рукой лоб.
– Когда это было? Года два назад? Или три? Я вышла… И ходила к врачу – как часы, раз в неделю. Чтобы они ничего не заподозрили… А потом, – мечтательно проговорила она и потянулась, – я исчезла.
Она вдруг нагнулась к Тане и потрепала ее по щеке.
– Мишенька помог мне. У него много денег, у моего Михаэлечки. Он мне паспорт на чужое имя сделал. Да не один. Два, кажется. Или три? И денег давал.
И помогал квартиры снимать. И советовал: нигде на одном месте больше двух-трех месяцев не задерживаться. Вот я и путешествовала. В Москве поживу. В Самаре. Потом опять в Москве. В Питере. В Твери…
Список мест жительства Витольды совпадал с географией убийств. Таня не удивилась этому, ей только вдруг пришла в голову мысль, что, если ей суждено умереть, она хоть узнала на прощание разгадку тайны: кто убивал и почему. И кто покрывал эти убийства: отец Михаэля и Витольды. В голове вспыхнула строчка из Пашиного досье: генерал-лейтенант милиции Иннокентий Пилипчук. Заместитель министра внутренних дел.
Но, боже мой, как ей не хотелось умирать!
И Таня, надеясь, что Витольда увлечена разговором сама с собой, любимой, – еще раз дернула правой рукой. Вика ничего не заметила, а веревка в том месте, где Таня была привязана к спинке кровати, ослабла еще больше.
– Это Мишенька доложил мне, чем ты, Танька, у него интересовалась. Спрашивала, сказал, был ли он в Питере? В Твери? И когда? И еще выясняла, говорит ли он по-английски?.. Все ты правильно делала, Танечка. И в Питер я ездила, и в Тверь эту несчастную.
И в Самару. Я ведь и правда любила с этими шлюхами по-английски болтать… Сразу ту стерву из пансиона вспоминала, Принцессу…
Вика еще раз сладко потянулась и продолжила:
– Мне Михаэль про тебя и твои расспросы рассказал, и я сразу поняла: да ты по мою душу. Сыщица ты, поняла я. Правда, ничего толком не знаешь, а бьешь наугад. Ты в каком звании, а?
Татьяна показала кивком головы: мол, развяжи рот, тогда и поговорим.
– Э-э, нет, – рассмеялась сумасшедшая. – Развяжу – ты кричать будешь…
– Н бу бу! – прокричала Таня: «Не буду!»
– Будешь, будешь… Вот я с Михаэлем поговорила – и захотела с тобой познакомиться. Но ты же с посторонними на улице не знакомишься, ты ведь осторожная, да? Вот и пришлось тебя немножко обмануть.
На твоей жалостливости сыграть. Как тебе мой маскарад, а? Пузо произвело впечатление? А то, что я на мужа жаловалась? И на свекровь? И семгу эту сожрала, которой ты меня в кафе угощала! Знаешь, какая она была гадкая, эта рыба! Сроду такого дерьма не ела!
А ты, дура, счет оплатила и радовалась, что помогла несчастной, бедненькой Викулечке. Подвезла ее, накормила, утешила… Какой тонкий психологический расчет, а?! Никто не откажет в помощи беременной!
Витольда разулыбалась во весь рот, а потом опять по-своему, деревянно рассмеялась.
– А ты мне очень понравилась. Сразу же, с первого взгляда. Ты совсем не похожа на Принцессу. И ни на одну из тех девок, с кем я была. Ты, – сказала она с придыханием, – лучше.
Вика посмотрела прямо в глаза Тане и доверительно проговорила:
– Давай с тобой дружить, а?
А потом нагнулась к ней и попыталась поцеловать ее в губы.
В это время Таня – она понимала, что другого такого шанса у нее может и не быть, – изо всех возможных сил дернула правой рукой.
Узел, державший руку на спинке кровати, развязался – и тогда Татьяна ударила склоненную над ней Витольду прямо в шею. Она постаралась бить (как учил отчим) ребром ладони в сонную артерию, но Вика в этот момент заметила что-то, дернулась, переменила положение – и рука Тани только скользнула по ее затылку. Витольда отшатнулась, а потом вскочила с кровати как ужаленная.
– Ах, вот ты как!.. – воскликнула она и зачем-то опрометью выскочила из комнаты.
За ту пару секунд, пока ее не было, Татьяна ухитрилась освобожденной рукой вытащить изо рта кляп и заорать что есть мочи:
– Помогите! Пожар!
Крик после кляпа получился негромкий, сиплый, и тогда Таня начала свободной правой рукой отвязывать узел, удерживающий левую руку.
В этот момент из кухни появилась Витольда. В руках она держала нож.
– Сучка! – заорала она. – Гадина!
Судя по ее глазам, она уже была готова вонзить нож в голое Танино тело.
Тогда Садовникова извернулась и попыталась правой рукой ударить Вику в бок. Не получилось – та отступила и снова занесла над Таней нож.
И тут во входную дверь кто-то изо всех сил забарабанил.
Витольда непроизвольно обернулась на стук.
Таня еще раз попыталась ударить ее – не вышло, та отскочила уже слишком далеко от кровати.
И тут в коридоре раздался чудовищный грохот, а вслед за тем громовой голос прокричал:
– Бросить оружие!
«О боже! Я спасена!» – непроизвольно подумалось Татьяне.
– Всем лечь! – прокричал тот же голос.
«А я и так лежу», – усмехнулась про себя Таня. В самые острые моменты жизни в ней просыпался этот черный юмор висельника.
– Руки! Руки! – слышались крики. – Бросить оружие!
Боковым зрением Татьяна видела, как вскинула свой нож Витольда, но тут же к ней подскочили двое громадных мужчин.
Один из них поставил блок, перехватил занесенную Викину руку, а другой коротко ударил ей в живот.
Она охнула и стала сгибаться. В этот момент второй подхватил ее с ножом и сжал кольцом захвата голову.
В правой руке у него появился шприц. Коротким движением он вонзил его в предплечье Вики. И тут же ее тело стало обмякать. Мужчина бережно удержал ее и уложил на пол.
Тело Витольды дернулось и затихло.
– Развяжите меня! – требовательно вскричала Татьяна.
И тут случилось невероятное. Первый мужчина подошел к ней вплотную, оглядел ее обнаженное тело и плотоядно хмыкнул. В правой его руке блеснула темная сталь пистолета. Он приставил дуло прямо к Таниному животу. Ствол захолодил ей кожу.
– Молчи, сука! – произнес он. – А то убью.
Таня глянула ему в глаза – у мужчины был пустой, непроницаемый взгляд профессионального убийцы.
До Тани стало доходить: то, что происходит здесь, – что-то не правильное, и это вряд ли можно назвать спасением.
И тут в комнате раздался властный немолодой голос:
– Ну, наконец-то! Вы ее взяли!
Татьяна скосила глаза и увидела, что голос принадлежит третьему появившемуся в комнате человеку: немолодому господину в костюме и при галстуке. Господин подошел к лежащей на ковре без движения Витольде. Бережно пощупал ее пульс. Потом нежно, по-отцовски, погладил ее по щеке.
– Молодец, Кобылин! – проговорил он, адресуясь к тому, кто наставил пистолет прямо в живот Тане. – Слава богу.
– Что теперь, товарищ генерал? – спросил мужчина с глазами убийцы, не отрывавший взгляда от Татьяны.
– Теперь? – со смешком переспросил властный мужчина. – А то ты не знаешь что. Хотя девка красивая, даже жаль…
«Это же отец Витольды, – с ужасом догадалась Татьяна. – Иннокентий Пилипчук. Милицейский генерал».
– Вика проспит часов двенадцать, – продолжал генерал. – За это время я организую окно на границе.
И паспорт для нее. И место в клинике. Потом еще один укольчик, и вы отвезете ее туда. Интересная загранкомандировка. За счет министерства.
– Куда конкретно везем ее? – переспросил тот, кого называли Кобылиным.
– В Швейцарию. Точнее я скажу позже.
– А что делать с этой? – спросил Кобылий, мотнув головой в сторону Тани, по-прежнему полураспятой на кровати.
– Ты повторяешься. По-моему, я уже все объяснил.
– В дальний лес? – уточнил Кобылин.
– В дальний, ближний – какая разница. Главное, чтоб она больше никогда никому ничего не сболтнула.
Хорошо понял меня, Кобылин?
– Так точно.
– Ну, и все. Она твоя.
Генерал развернулся, чтобы выйти из комнаты, и бросил через плечо:
– А за дочку мою головой мне отвечаешь.
– Так точно, товарищ генерал.
Кобылин, не отрывая дула пистолета от живота Тани, другой рукой погладил ее по груди. Она размахнулась и ударила его правой рукой в лицо. Не попала – тот отшатнулся и плотоядно рассмеялся.
– Живая девочка, игривая, – растягивая губы в улыбке, проговорил он. – Ну, когда тебя замочить?
До любви или после ?
– Эй, – вмешался второй подручный генерала, – ты и мне ее оставь попробовать.
И в этот момент раздался негромкий звон разбитого стекла. Тихо качнулось пламя почти сгоревшей свечи.
Кобылин, второй подручный и генерал стали поворачиваться в сторону окна.
И тут комнату залил невероятно яркий слепящий свет, а через долю секунды раздался ужасающий, нечеловеческий грохот. Б-бам-м!!!
Татьяне показалось, что у нее лопнули барабанные перепонки, а зрачки просто выжгло до самых глазниц. Она непроизвольно зажмурилась изо всех сил – и наступившая темнота и тишина были настолько глубокими, как никогда в ее жизни. И где-то далеко-далеко, как легонькие постукивания костяшками пальцев о дерево, прозвучали три выстрела. Тук. Тук. Тук.
…А когда Татьяна открыла глаза, декорации чудесным образом переменились.
Обе шторы были оторваны, а через разбитое окно проникал яркий свет летнего утра.
«Надо же, уже давно рассвело, – отстраненно подумала Таня, – а я и не заметила».
Вика по-прежнему лежала на полу в той же позе.
Кажется, с нею ничего не случилось, и она как спала, так и продолжала спать.
Рядом с нею распростерлось тело Кобылина. Он лежал навзничь, и его рука с пистолетом покоилась у него на груди. Во лбу красовалась маленькая кровавая дырочка, зато под затылком на ковре натекла целая багровая лужа.
Неподалеку валялось недвижимое тело второго подручного генерала. Половина его лица превратилась в кровавое месиво.
Сам генерал лежал дальше, и Таня со своего места на кровати могла видеть только его неподвижную холеную руку и застывшее пепельно-серое лицо.
А подле нее стоял молодой парень в каске с плексигласовым забралом и в бронежилете. Очевидно, смущаясь, он отводил лицо от Таниного обнаженного тела и развязывал ей ноги. Вторая рука ее уже была свободна.
Вот он закончил свою работу и отошел, и Татьяна рывком села на кровати. Руки и ноги затекли.
Как из-под земли появился отчим. В руках Валерий Петрович держал одеяло.
Ходасевич набросил его Тане на плечи и закутал ее, скрывая от нескромных взглядов.
Он что-то говорил, но Таня после светошумовой гранаты была оглушена и не разбирала ни слова.
– Что??! – громко спросила она.
Отчим улыбнулся. Она увидела рядом с кроватью Пашку. Синичкин тоже смеялся. Валерий Петрович указал на свой рот. «Читай, мол, по губам», – поняла Таня.
– Прости, Танюшка, – прочитала она.
– За что?! – сквозь слезы спросила Таня. И опять, видимо, получилось слишком громко, потому что Павел снова улыбнулся.
– Что я пришел так поздно, – ответил отчим.
Эту фразу Таня уже слышала хорошо.