Таня его ни о чем не попросила. Падчерица, как всегда, чем-то увлечена, спешит, и ей совершенно не до него. Но родители на то и родители – чтобы помогать, даже когда дети в этом совсем не нуждаются.

К тому же он никак не мог выбросить из головы Петра Петровича Горемыхина. Мальчишку с кладбища, пропавшего без вести в далеком 1981 году. День назад Татьяна горячо умоляла отчима выяснить его судьбу. Рассказала, будто ее работодательница, миллионерша Холмогорова, подозревает, что Горемыхина убил другой миллионер, Матвей Максимович Алтухов. Уже неправдоподобно. Однако просьба падчерицы для Ходасевича (хотя и неправильно это, детей надо в строгости держать!) – закон. Пусть и пришлось снова поднимать старые связи, звонить куратору, но выяснил все за рекордно короткий срок. Только Татьяна его не то что вполуха – в четверть уха выслушала. Мимолетно поблагодарила и ускакала дальше – по очередным срочным делам. Его Таня – всегда нарасхват.

А у пенсионера Ходасевича всех занятий – читать-перечитывать полное собрание сочинений Рекса Стаута, подарок той же Татьяны. Ну, или приготовить солянку. Или, совсем уж для себя, порассуждать о судьбе совсем ему не знакомого Горемыхина.

Занятная действительно у человека жизнь. По тем сведениям, что удалось добыть, картина вырисовывалась непонятная, неполная. Безвестно отсутствовал, потом вдруг выплыл – под прежней фамилией. Непонятно откуда раздобыл немалые доллары – на дорогой особняк и хорошую машину... У правосудия к Петру Петровичу претензий, похоже, нет. Нет указаний и на то, что Горемыхин сотрудничает с органами. Во всех смыслах интересный человек.

«Да что тебе до него? – уговаривал себя Ходасевич. – Пусть живет, как знает. Да и Таня о нем как спросила – так и забыла...»

Но все-таки не удержался.

Выкурил одну за другой три сигареты, а после решительной поступью вышел из дома. Поспел на электричку с Ярославского вокзала. Дорога, по его прикидкам, займет часа три – до Сергиева Посада с относительным комфортом и дальше непонятно как до деревни Глухово.

Про деревню Глухово, где проживал Петр Петрович Горемыхин, полковник Ходасевич выяснил загодя. Явно забытое богом местечко – никаких предприятий или колхозов, жителей меньше сотни и даже улиц не имеется. До Москвы больше ста пятидесяти километров, прямого сообщения со столицей нет. От Сергиева Посада всего два раза в день ходит автобус. Чем, интересно, местные живут – кроме водки?

Дорога экс-полковника измотала: сначала бесконечные коробейники в электричках, потом – бесконечные ямы-колдобины, на которых то и дело подпрыгивало старенькое такси. Позавтракал сегодня утром Валерий Петрович нехотя, мимолетно, и обедом, пока в Сергиевом Посаде был, не озаботился – не хотелось время терять. И только когда добрался до Глухова, понял, сколь опрометчиво поступил. Здесь, похоже, и куска хлеба перехватить не удастся. Какие там кафе-столовые – даже магазина не имелось.

Давно Ходасевич не видел таких деревенек – неприкаянных, с единственным рядом кособоких, о паре оконцев, домишек. Ни церковки, ни площади, ни клуба. Вместо улицы – грязная колея. Единственная достопримечательность – горемыхинский особняк. Массивный, в три этажа, за внушительным, в два кирпича толщиной, забором, он нависал над крошечными домиками, давил их, уничтожал... Что за странная блажь – возвести дворец в умирающей деревне?

Хотя сомнений, где проживает Петр Петрович, у Ходасевича не было, он все же остановил встречного мужичка – нескладного, в тесном пиджачке и рваных трениках, но, о радость, вполне трезвого. Вежливо поинтересовался:

– Не подскажете, Горемыхина где мне найти?

– Упыря-то? – ухмыльнулся мужичок. – Да вон его замок, не ошибешься!

– А почему упыря? – Ходасевич извлек из кармана верный «Опал», предложил сигарету местному жителю.

Тот прикурил, с удовольствием втянул дым, похвалил:

– О, раритет! А Петьку тут все так называют: упырь или вурдалак. Или кровосос, по-простому. Да ты на его рожу только взглянешь – сам все поймешь.

– Действительно кровь сосет? – усмехнулся Валерий Петрович.

– Сосет не сосет, а вся деревня на него пашет, – недобро оскалился мужичонка. – То забор ему наладь, то дымоход почисти, то кирпичи разгрузи. Эксплуататор!

– Плохо платит, что ли?

– Да нормально платит, – неохотно признал мужик. – Вопрос в другом: где берет?

– И правда, – подлил масла в огонь полковник, – с каких, интересно, доходов у него такой особняк?

– А потому что упырь, – вздохнул мужичонка.

Разговор, похоже, вернулся к исходной точке, и Ходасевич уже собирался откланяться, когда собеседник вдруг зашептал:

– И попереть против него не попрешь. Боязно. Знаешь, какие мордовороты к нему ездют? Сами на джипах, и охрана на джипах, встанут у ворот – мимо не пройди.

«Интересное кино», – мелькнуло у полковника.

Осенило только сейчас: не скрывается ли под именем Петра Петровича Горемыхина совсем другой человек? Немало ведь случаев, когда по документам давно погибших вдруг всплывают абсолютно посторонние лица – как правило, с обширным криминальным прошлым. Может, и под фамилией Горемыхина нынче обретается какой-нибудь сбежавший с зоны авторитет?

Хотя нет, не сходится. Беглые каторжники стараются жить тихо. А Горемыхин в глухой деревеньке, напоказ любопытным местным, роскошный особняк выстроил. Да еще и в открытую принимает гостей на роскошных джипах. Неразумно.

В любом случае: раз уж приехал – надо идти, знакомиться и выяснять.

И полковник неспешной поступью приблизился к особняку. Твердой рукой вдавил кнопку звонка на калитке. Тот оказался самым простецким, безо всяких видеокамер. И дверь распахнулась по-деревенски широко, доверчиво. На пороге, заслоняя собой почти весь проем, показался мужчина.

«Действительно: упырь», – пронеслось у Ходасевича, едва метнул на встречавшего мимолетный взгляд. Огромный, явно выше двух метров, необъятных габаритов, а лицо и вовсе исключительное: глаза-щелочки, огромный приплюснутый нос, хищный оскал зубов. Детишки, наверное, себе Бармалея таким представляют.

Зато улыбка широкая и голос приветливый:

– Здравствуйте. Вы ко мне? Проходите. Как раз к столу. Чай, кофе, борщец, бигос?

– Бигос? – Валерий Петрович против воли оживился.

Сие блюдо он жаловал и сам частенько готовил, а время, как ни крути, более чем обеденное.

– И огурчики, самолично их солю, и капуста из погреба, и картошечка рассыпчатая имеется, и ноль пять самое время раздавить. – Хозяин явно почувствовал его интерес.

– Не откажусь, – улыбнулся в ответ полковник.

Редко сейчас такое встретишь – чтобы абсолютно незнакомому человеку с порога предлагали выпить. Или Горемыхин его за какого-то другого принимает?

Но за кого бы ни принимал – улыбается широко. Может, просто скучно человеку в деревне, вот и рад любому интеллигентного вида гостю, готовому разделить с ним трапезу?

Мужчины миновали двор и вступили на террасу – необъятных размеров, с паркетным полом и массивными, под бронзу или действительно бронзовыми, люстрами. Из мебели здесь имелись лишь сервант с посудой да круглый стол, устланный скатертью с роскошными кистями. На нем уже был сервирован обед – на одну-единственную персону.

– Служанок у меня не имеется, – коротко проинформировал Горемыхин. – Берите вон сами в шкафу вторую тарелку.

Покуда Ходасевич доставал посуду и приборы, тот внимательно его рассматривал. А едва сели за стол, хозяин задумчиво произнес:

– Вы – образованный человек. По складу ума – аналитик. Живете, похоже, один. В столице. Любите детективы – что-то добротное, интеллектуальное. Агату Кристи? Себастьена Жапризо? Угадал?

И ведь действительно – почти в точку!

– Угадали, – кивнул полковник. – Только читаю я Стаута.

– Что ж... Разделить трапезу с умным человеком всегда приятно, – подытожил Петр Петрович. Разлил по стопочкам водку. Но, едва Ходасевич поднял свою, сделал упреждающий жест:

– Прежде скажите: вы мне друг или враг?

– Полагаю... я держу нейтралитет, – пожал плечами полковник.

– Уже приятно, – усмехнулся Петр Петрович. – Но все же: что привело вас ко мне?

И Ходасевич пошел ва-банк. Внимательно посмотрел на хозяина и спросил:

– Я хочу знать: зачем вы тогда, в восемьдесят первом году, исчезали. И зачем спустя двенадцать лет вернулись. Под той же фамилией. И чем все эти годы жили. И чем живете сейчас.

Рука Горемыхина дрогнула. Капли водки из рюмки выплеснулись на скатерть. Он откинулся на своем стуле, пробормотал:

– Вопросы, конечно, по существу... Но почему они вас интересуют?

Полковник слегка усмехнулся:

– Вы можете мне не поверить, но на девяносто процентов – из праздного любопытства.

– Да, да, понимаю... – хмыкнул в ответ Петр Петрович. – Здесь, в деревне, все голову ломают: почему это я ничего не делаю и живу королем, а им за копейки горбатиться приходится.

Ироничный, с печальными глазами, великан становился Ходасевичу все более симпатичен. И Валерий Петрович не стал наспех выдумывать никакой легенды, а просто сказал правду:

– Узнать о вашей судьбе попросила моя дочь.

– Ваша дочь? – Горемыхин непонимающе уставился на него. – А кто она?

– Это неважно, – отмахнулся Ходасевич. – Но она пишет биографию Марины Евгеньевны Холмогоровой.

И лицо Квазимодо тут же просветлело:

– Маришка свою биографию решила написать? Ох, ничего себе!

– Вы с ней знакомы? – с напускной небрежностью поинтересовался Ходасевич.

– Конечно! Еще как знакомы! Я почти каждый день о ней вспоминаю. И скучаю. И часто представляю ее: совсем юную, солнечную, носик в веснушках... – Великан мечтательно вздохнул, умолк.

– Все-таки, что тогда, в восемьдесят первом году, случилось? – вернулся к волнующей его теме полковник.

– Давайте прежде выпьем, – предложил хозяин.

И, не чокаясь, выплеснул в себя водку из рюмки. Ходасевич последовал его примеру. Петр Петрович сразу разрозовелся, налил себе и полковнику еще по полтинничку, со смаком выпил (полковник эту рюмку пропустил), начал рассказ:

– История на самом деле проста. Папаня у меня был могильщик, мать умерла. Жили мы в халупе при кладбище, сортир на улице. Да к тому же пил папаня по-черному. Короче, все беспросветно. А я еще мальчишкой о путешествиях мечтал. О доме хорошем, о машине собственной... Голова, слава богу, всегда варила, так что не сомневался: заработать смогу. Только ведь батя пропьет, сколько денег ни принеси. Да и вообще достал он меня... И был у меня приятель, Матвейка. Тоже при кладбище жил...

– Матвей Максимович Алтухов? – уточнил полковник.

– Ну да, он, – кивнул Горемыхин. И продолжил: – Матвейка еще тогда, когда мы оба пацанами были, понимал, кто в нашем тандеме сила, а кто – мозги. По всем вопросам со мной советовался, и все задачки я за него всегда решал. Я с ним общался, хотя и скучно с ним было. Один бабл-гам на уме, фирмовые джинсы да «Жигулевское». Но однажды я с ним поделился: думаю, мол, юнгой на корабль попроситься, только чтоб из дома сбежать, вдруг возьмут... Ну и говорит мне тогда Матвей: хоть и головастый ты, Петюня, а дурак. Какие перспективы у юнги? Максимум – дорасти до капитана, и то для этого институт заканчивать надо. А разве капитаны, даже которые в загранку ходят, хорошо живут? К тому же, говорит, ты не от мира сего, капитаны из таких не получаются. Тут он прав был, конечно... И вместо того, чтоб на корабль, Матвей предложил... сюда, в Глухово, к его тетке поехать. Женщина она одинокая, за помощь по хозяйству с радостью примет. И деревенька никому не нужная – никто меня здесь искать не будет. А я и говорю: «Идея неплохая, только с чего бы тебе, Матвей, мне помогать? И как я с тобой рассчитываться буду?» А он смеется: «Вот умом своим и рассчитаешься!» Что ж, мозгов-то мне не жалко. Уехал я. Перебрался сюда, в Глухово. Освоился. Понравилось. Матвейка про меня, казалось, забыл. Только через пару лет после того, как я в Глухово пожаловал, вдруг заявился. В восемьдесят третьем году. И рассказал: он с приятелями большую фарцу затевает – фирмовые джинсы к нам из Венгрии везти, огромную партию. Но сначала хочет с моей светлой головой посоветоваться: каким маршрутом лучше, чтоб по пути не замели. Послушал я его и сразу сказал: полный, мол, бред. Без налаженных связей, без опыта, да с народом нашим болтливым – однозначно загребут. Матвейка, как услышал, расстроился. Говорит мне: «Просто трус ты, Петюня, а не помощник». А я ему отвечаю: «Сам ты дурак». И предложил альтернативу куда проще: чем везти и рисковать, те же джинсы самому сработать. Всего-то и нужно: пара швейных машинок да пяток нормальных портних. А этикетки с клепками, если заплатить, еще лучше фирмовых нарисуют... Подумал Матвейка, потом говорит: «Ладно, Петь, попробуем. Но исключительно под твою ответственность». Вот и началось: сначала подпольный цех открыли... Когда перестройка пошла, легче стало. Автосервис заделали, компьютеры продавали, потом недвижкой занялись, а лет пятнадцать назад я Матвейке напророчил строительный бум, посоветовал цементные заводы скупать, производством кирпича заняться...

– Получается, вы все эти годы... работали на Алтухова? – уточнил полковник.

– Ну да. И сейчас работаю.

– А в какой, если не секрет, должности?

– Матвейка много раз меня в замы звал, – усмехнулся Горемыхин. – В официальные – чтоб в офисе сидеть и всеми делами ворочать. Но мне оно без надобности. Я не скрываю: к большой жизни я не приспособлен. Чужая она мне. Телевизор не смотрю принципиально, Интернетом не пользуюсь, газет не люблю. Зачем – когда еще столько книг нечитанных? И работать мне лучше тут, дистанционно. Матвейка меня обманывает, конечно. Обещал пятнадцать процентов от прибыли, а сам и пяти не платит, но мне хватает. В конце концов, я ж ничего особенного не делаю. Всего лишь Матвейке мозги вправляю. И слежу, чтоб он, со своим умишком куриным, в очередную историю не влип.

– Вот, значит, как...

– Не хочу хвастаться, но без меня он бы и жалкого миллиона не заработал. Да Матвейка это и сам прекрасно понимает. Поэтому перед каждой сделкой ко мне бежит.

Хозяин презрительно улыбнулся. Помолчал многозначительно. И Ходасевич не нарушал нависшую тишину.

– Впрочем, – задумчиво заговорил вновь Горемыхин, – у него тоже есть свои положительные качества. Прет, как танк. Любую бетонную стену пробьет. Не боится ни бога, ни черта. И действовать, когда надо, умеет быстро. И людей чувствует. Вон, сразу понял, чего я хочу от жизни, что мне и в Глухове хорошо. Тетка умерла, я на месте ее хибары этот дом построил. Езжу, как и хотел, на хорошей машине. И путешествую, как мечтал. Почти весь мир объехал. Пришлось даже из мертвых воскреснуть – чтоб заграничный паспорт выдали...

– А Марина? – осторожно спросил полковник. – Вы ведь, кажется, ее любили?

– Да что Марина... – вздохнул Горемыхин. – На рожу мою посмотрите и скажите: нужен я Марине? Тем более, Матвейка говорит, она теперь тоже крутая. Миллионерша. Замужем. Сын. Поклонники...

«Он, похоже, не знает, что Холмогорова умерла», – понял Валерий Петрович.

А Горемыхин продолжил:

– Была у меня мысль к ней на Кипр съездить... хотя бы одним глазком взглянуть... да Матвейка отговорил. Он хоть и дуб дубом, а в житейских вопросах дока. Зачем, сказал, душу травить? Нет хуже: смотреть на женщину и понимать, что она не про тебя. Пусть лучше считает безвременно и трагически погибшим.

– А Марина... разве она на Кипре? – осторожно спросил Ходасевич.

– Что-то я не понимаю, – насторожился собеседник. – Вы сказали, что ваша дочка ее биографию пишет, а где Мариночка живет, не знаете?

– Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос, – повысил голос Ходасевич.

– Я же сказал: на Кипре! Пару лет назад уехала. Навсегда. Заработала денег и отошла от дел.

– Вы уверены, что говорите про Марину Евгеньевну Холмогорову? – еще раз уточнил полковник.

Горемыхин наконец понял. Начал бледнеть. Выдохнул:

– А что... разве неправда?

– По моим сведениям, Марина Евгеньевна здесь, в России, – пожал плечами Ходасевич. – Живет в районе Сочи. Вовсю работает. У нее свои санатории, рестораны... И дочка моя в Сочи. Точнее, в Красной Долине. Где у Холмогоровой особняк.

Петра Петровича бросило в краску.

– Что? Что вы сказали? Где она живет?!

– У нее особняк в районе Красной Долины.

Валерий Петрович встретил растерянный взгляд Горемыхина и пояснил:

– Вы, наверное, не знаете. Это горнолыжный курорт. Там еще зимняя Олимпиада будет.

И в изумлении увидел, как Горемыхин схватился за голову и простонал:

– О, великий боже! Какой же я идиот...