ДЦП – диагноз тухлый. Если б я с ним в детдом попал – от больных детей ведь часто родители отказываются – жил бы, как растение. Не ходил бы, не говорил. Да и если б не в детдом – государственная, бесплатная, медицина с этой болезнью плохо справляется. Что могут предложить? Устаревшие лекарства, ЛФК да массаж в поликлинике... Так называемое поддерживающее лечение. А по жизни: сидел бы на инвалидности, без образования, безо всяких перспектив.

Но моя маманя молодец, конечно. Никогда со мной не сюсюкала. И возиться особо не возилась – сказок не читала, почти никогда не играла. Но на то, чтобы вылечить меня, отдавала все силы. Мне с ней только и пообщаться удавалось, когда она меня к очередному врачу везла. Сама, за рулем. Обычно-то я был с нянями или с отцом, но если к доктору – тут маман всегда брала дело в свои руки. Говорила, что медицина – наука сомнительная, над ней контроль нужен еще строже, чем над бизнесом.

И постоянно мне мозги компостировала, чтоб себя не жалел. Не сдавался. Все время повторяла: «Один раз слабину дашь – и все, проиграл». Заставляла на позитив настраиваться. Один раз, помню, принесла большой лист ватмана. В центре наклеила мою фотографию, а вокруг, сказала, я должен нарисовать свои мечты. Все-все! Мне тогда лет двенадцать было, и я уже, конечно, прекрасно понимал, что не такой, как другие. Инвалид. И сколько бы маманя миллионов ни потратила, нормальным все равно не стану... Ну, я и нарисовал, чтоб ее позлить, вещи, которые мне однозначно недоступны. Я – альпинист. Я – с парашютом. Я – с аквалангом... Думал, она расстроится, как увидит. А мама наоборот – похвалила. Молодец, говорит, правильные цели перед собой ставишь. Хотя какой там альпинизм? Я же тогда в коляске передвигался.

Ну и однажды – это было в девяносто шестом году – мама вдруг приезжает домой часов в шесть вечера. Для нее уникально рано – ведь бизнес уже шел по-серьезному, круглые сутки в делах. Так вот, приезжает и говорит мне загадочно: «Ложись, Стасик, сегодня пораньше, потому что завтра мы в пять утра выезжаем». Я, конечно, пристал к ней: «Куда?» А она улыбается: «Мечту твою исполнять». Ну, я разволновался, а мне ж нервничать нельзя. И получилось: всю ночь не спал, с утра капризничаю, голова болит. Медсестра – а она у нас тогда постоянно жила – мне давление померила и запаниковала: сто сорок, для ребенка – экстремально повышенное. Бежит к маме, говорит, мол, надо в «Скорую» звонить. А маман ей: «Никаких „Скорых“. Мы со Стасиком уезжаем». «Куда ему ехать? – паникует медичка. – В постель, и врача вызывать!» Но мама на своем стоит: «У нас встреча назначена, и отменить ее невозможно. Дай ему лекарство какое-нибудь, что там детям можно, и все». Медсестра орет, что нельзя ребенка губить, а мамуля злится: «Выхода нет. Если не сегодня, больше никогда не получится».

И настояла, конечно, на своем: сбили мне давление. Да я и сам постарался взять себя в руки. И повезла меня мама – ни много ни мало! – на спортивный аэродром. Тут, недалеко от Сочи, в маленьком поселке. Приезжаем: еще только рассвело, народу никого, но один самолетик уже двигатель прогревает. А ко мне сразу мужик подваливает, огромный такой. Строго спрашивает: «Это ты, что ли, парашютист?» Я вообще офигел, конечно. А маман за меня отвечает: «Он, он». «Тогда слушай внимательно, – говорит мужик, – проводить инструктаж буду». И начинает рассказывать, как из самолета выпрыгивать, как себя в воздухе вести, как приземляться... Я сначала подумал: они прикалываются. Но, с другой стороны: самолетик-то гудит. И маманя, я успел заметить, инструктору изрядную пачку баксов в руки... Неужели, правда, хотят, чтоб я с парашютом прыгал?! Тут я дико трусить начал и даже, кажется, разревелся, но маманя утешает, мол, я не один буду, а с инструктором, тот меня к своему животу пристегнет. И выпрыгивать, открывать парашют, приземляться он будет, конечно, сам, а я у него типа довесок. Но все равно, конечно, запрещено – и детям прыгать, а уж инвалидам, как я, – тем более. Но мать – она такая, любое «нельзя» пробьет...

Ох, до чего мне страшно было! Высота четыре километра, одного свободного падения – целая минута. И дальше еще под парашютом... А мама почувствовала, что я дрейфлю, и все повторяла: «Смотри, Стасик, не опозорь меня!» Ну, а я ей: «Тебе легко говорить: не опозорь! Сама-то небось не решишься!» А у нее вдруг глаза как полыхнут: «Кто не решится? Я не решусь?!» И к инструктору: «Организуешь?» Тот ей: «Да не вопрос. Оплачивайте еще один взлет – я и с вами прыгну». А мама плечами пожимает: «Зачем ты-то мне нужен? Сама справлюсь». – «Вы, что ли, раньше прыгали?» – удивляется инструктор. А она: «Подумаешь, дурное дело нехитрое».

И уговорила, конечно. Правда, парашют ей мужик дал смешной. Огромный, на всю спину, и на животе еще запаска. Называется, сказал, «дуб» – за неповоротливость, зато риска практически никакого.

И прыгнули мы, оба прыгнули. Я в самолете боялся ужасно: все-таки еще мальчишка, да и диагноз серьезный, привык, что меня холят-оберегают. А тут – четыре тысячи метров, холодина, скоростища... Если б не мама рядом – точно бы отказался. Но как перед ней опозоришься? Она со мной на одном борту летела. И выпрыгнула прежде меня. С тысячи метров. На «дубе», да еще если в первый раз, выше, оказывается, просто нельзя. Никогда не забуду ее лица: я ведь видел, как она боится. У нее в глазах панический был страх, дикий. А губы – улыбались. И анекдоты она травила все десять минут, пока мы взлетали...

Эта авантюра здорово нас сплотила. Я мамулю просто боготворить начал, в рот ей заглядывал, молился на нее... Но только дальше пошло, как обычно. Я просыпаюсь – ее уже дома нет. И вечером – жду, жду маму, над книжками носом клюю, но сон все равно смаривает. И только глубокой ночью, уже в забытьи, чувствую, как она меня целует.

А у такой любви перспектив, конечно, нет. И постепенно я от мамани отвык. И, от обиды, что она снова меня забросила, стал себя вести, как дебил полный. Когда мама изредка дома оказывалась, специально ее изводил. Конкретного инвалида из себя строил. Падал нарочно – словно меня ноги не держат. Истерики закатывал – такие, что все считали, будто у меня с головой проблемы. Учиться не хотел – тоже назло. Маман мне каких только учителей не нанимала! По иностранному – настоящую англичанку, да не простую, а с дипломом Принстона. По музыке – профессора консерватории, какого-то там лауреата. А для гимнастики – настоящего йога из Индии выписала. Но я их всех тиранил. Что-то вроде хобби: до слез довести. Всех до единого. Даже бесстрастного йога.

Хотя даже обидно было: учителя хорошие, рассказывали интересно. Иногда забывался, слушал их, на вопросы отвечал. Но потом вспоминал, что все они – враги, что мама ими от меня откупается, и снова начинал: швырял учебники, падал на пол, кричал...

Тогда маманя другой метод придумала.

Однажды в субботу, когда ей об очередных моих подвигах доложили, ругаться не стала. А велела мне в ее кабинет подняться. И спрашивает:

– Ты, когда вырастешь, кем хочешь быть?

Я буркнул:

– Никем.

Она настаивать не стала, только плечами пожала:

– Не выбрал, значит, еще профессию. Тогда скажи: ты хочешь руководить или подчиняться?

Я на своем стою:

– Без разницы.

Маман усмехается:

– Не скажи! Руководить – значительно лучше, чем подчиняться.

И приказывает:

– Собирайся. Давно хотела тебе свою работу показать.

А я ее побольнее уколоть хочу:

– Да? Чтоб я тебя опозорил?

Она только плечами пожимает:

– Переживу.

И повезла меня по своим ресторанам. «Песочного дракона» тогда еще не было, но «Каравелла» уже открылась. И еще один работал, самый старый: «Американская мечта». И боулинг только начал раскручиваться, первый, кстати, в этих краях...

Нас везде принимают, как королей. Даже ко мне, сопляку, только на «вы», да не хотите ли, да не изволите... Подарки дарят, каждый понравиться хочет. Я, конечно, в полном восторге. А мама все с тем же вопросом пристает:

– Ну, решил, что лучше? Руководить – или подчиняться?

Тут уж я сказал уверенно:

– Руководить, конечно!

Тогда она мне:

– А чтобы руководить – надо учиться. Без хорошего образования людьми командовать не поставят. А ты, говнюк, что делаешь?

Так и сказала: «говнюк».

Тут я задумался. Говорю ей:

– А я ведь специально все делаю. Потому что ты меня не любишь. Дома совсем не бываешь.

Мама только вздыхает:

– Стасик, заинька! А как же иначе? Один ресторан, другой, боулинг, остальные мои предприятия – их ведь контролировать надо. Кто за меня-то это сделает?!

– Лучше, чем контролировать, дома бы сидела, – бурчу я. – И пусть твои рестораны прогорают.

А она будто не слышит, продолжает:

– Но руководящая должность – не только работа. Раз много работаешь – значит, и позволить себе можешь многое. – И, без перехода: – Хочешь, мы с тобой завтра на яхте пойдем?

А у меня как раз самый возраст – тринадцать лет, я Жюлем Верном бредил. Глаза сразу загорелись:

– Какое водоизмещение? Сколько мачт? А капитан будет?

Она хохочет:

– Про водоизмещение ничего не знаю, про мачты тоже. Я ведь женщина, а тетки в яхтах не понимают. Мне просто предложили ее купить. Цена подходящая, завтра приглашают опробовать. Вот и дашь мне совет, покупать ее или нет. Ты – мужчина. Посмотришь, чего эта посудина стоит.

И на следующий день – я его надолго запомнил, 31 августа 1998 года, – мы с маман отправились на яхту. Оказалось, что пойдем в море. С ума сойти – сами, без капитана, вообще без экипажа!

– Как? – перепугался я. – Кто управлять будет?

А мама строго сказала:

– Ты мужик или кто? Разберешься. Да и я тебе помогу.

И улыбается:

– В конце концов, еды на борту полно. Если что, хоть месяц продержимся.

Отшвартоваться от пирса оказалось делом не самым хитрым. Идти, при попутном ветре, в море – вообще легче легкого. Насчет обратного пути мама тоже заверила: ничего, мол, страшного, если на ту же пристань не сможем вернуться. Навигатор благо есть, и спутниковый телефон – тоже. Всегда можно или в другом месте пришвартоваться, или спасательный катер вызвать.

– Поэтому, Стасик, просто наслаждайся! – велела она.

И я, конечно, кайфовал. Сам за штурвалом. Паруса трепещут. Море слегка волнуется. Чайки над кормой вьются.

Мать, я понял, в яхтах все же разбиралась – по крайней мере, советы мне давала дельные. И когда я захотел остановиться у дикого пляжа, сказала, что без проблем.

– А если на мель сядем? – засомневался я.

– Но ты же мой капитан! – возмутилась она. – Вперед, без страха и упрека!

И, незаметно и умело, помогла мне подойти почти к самому берегу. Мы бросили якорь.

– Пообедаем здесь – или на пляже? – спросила мама.

Я, гордый, что смог поставить яхту на рейд у берега (хотя, на самом деле, без маминых подсказок давно бы сидел на мели), предложил перенести провизию на пляж.

– Будет сделано, капитан! – отрапортовала мама.

И уже через четверть часа мы с ней закатили на берегу настоящий пир. Помню, и лобстеры имелись, и семужка, и соки, и домашнее печенье...

А когда обед был закончен, маман, будто бы между делом, сказала:

– Обычному человеку... инженеру, скажем, или учителю... нужно целый год работать, чтобы один сегодняшний день прожить, как мы.

– Да ладно! – не поверил я.

– Аренда яхты такого класса стоит несколько тысяч долларов, – пожимает плечами мамуля. И снова усмехается: – Поэтому еще раз подумай, что лучше: руководить, сутками посвящая себя делу, или подчиняться – и всю жизнь на хлебе-воде сидеть.

Я был почти готов с ней согласиться. Но все-таки окончательно убедила меня не она. В тот день еще один забавный эпизод приключился.

Когда мы уже собирались обратно на яхту и маманя, любуясь закатом, курила тонкую дамскую сигаретку, я вдруг увидел: по пляжу идет мужик. Ну, мужик и мужик, места хоть и дикие, а туристы куда только не забираются. Я на него и внимания не обратил. А маманя, вдруг вижу, вся напряглась. Испугалась, что ли? Я ей и говорю:

– Не бойся, мама! Сама говорила: я – твой капитан. Я тебя защищу.

А она, раздосадовано:

– Не в этом дело...

Мужик тем временем уже в пятидесяти метрах от нее оказывается, и маман вдруг к нему кидается. А тот от нее отстраняется брезгливо:

– Женщина! Я вас не знаю!

А маманя брови нахмурила и заявляет:

– Ты, Саша, мог такое пятнадцать лет назад говорить, когда я сопливой девчонкой была. А сейчас меня не признавать тебе невыгодно.

Тут и я его узнал: Александр Пыльцов, известный актер. Его фильм «Последняя любовь пирата», хоть и старый, а абсолютно клевый. И вообще он мужик оказался нормальный. Много раз потом у нас в гостях бывал. А тогда мама с ним, как с холопом...

– Так и быть, Сашка, – говорит свысока, – извинения приняты. Можешь идти, куда шел.

И он послушно поковылял дальше – будто побитая собака. День жаркий, футболка потная, кроссовки разбиты... А мы с маман на яхту вернулись. И мимо него царственно проплыли. И она ему небрежно ручкой помахала – вся из себя красивая, воздушная...

– Зачем ты с ним так? – спросил я у матери.

И она мне рассказала, как однажды, когда она совсем девчонкой была, так же его случайно встретила. Кинулась к нему, а тот ее послал.

– Вот сегодня, – улыбнулась, – наконец отомстила.

Ни фига себе, подумал тогда я, что деньги могут сделать! Ты становишься круче, чем любой известный актер! Тут и решил: не буду больше дурить. Права мама: лучше нормально работать. И руководить.

– И, конечно, всегда, в любых обстоятельствах, оставаться мужчиной, – добавил молодой человек.

Стас, закончив рассказ и вынырнув уже из воспоминаний, внимательно взглянул в глаза Татьяне. Затем крепко взял девушку за руку. И наконец сделал то, чего она давно ждала: впился губами в ее губы.