Глава 16
День Х. 13 часов 10 минут.За 3 часа 20 минут до взлета
Экипажам по традиции в аэропортах доверяют. «Если не верить своим, то кому же тогда?» – говорят авиаторы.
Служебный вход никак нельзя сравнить с кордонами, кои приходится преодолевать пассажирам. Имеется, конечно, и рамка, и аппарат, чтобы багаж просвечивать, и охранник с металлоискателем – только обыскивают лишь юных красоток-стюардесс. Чтоб, как говорится, был повод поближе познакомиться. Ну, или если уж кто-нибудь из экипажа совсем обнаглеет. И везет из солнечного Краснодара не скромный ящик с персиками килограммчиков на пятнадцать, а неподъемный полосатый баул, полный барахла на продажу.
Таня со своим летным стажем в два месяца юной уже не считалась. И попытки познакомиться, общупать давно пресекла. Весь аэропорт потешался над толстым Васькой, который попробовал ее обыскать, неразумно распустил руки – и взвыл на весь холл от меткого удара в причинное место.
Но сегодня…
Посылка, которую ей передали два часа назад, когда она садилась в машину, жгла руки.
– Положишь это в короб для питания, поняла? Правый верхний, не забыла?
Пластит, если его тащить сквозь рамку, не звенит. Но оружие…
Всегда, конечно, просто здороваешься с охраной и обходишь рамку стороной. А если не повезет? Вдруг сегодня, по закону подлости, усиление объявят? Или поставили на служебный вход для экипажей какого-нибудь ретивого новичка? Или охранники хотя и дуболомы, но шестым чувством почуют ее нервозность и на всякий случай решат проверить?!
Таня, пока добралась до аэропорта, вся извелась. Как ни сдерживалась, а губы искусала. Да и лицо – смотреть противно – бледное, под глазами тени. Любой мало-мальски опытный контролер просечет: со стюардессой Садовниковой сегодня явно что-то не так. И на всякий пожарный подозрительную девицу проверит.
Таня вышла из «пежика». Заперла машину. Ласково погладила шильдик. «Пежик», милый «пежинька», а не в последний ли раз мы с тобой видимся?..
Как на заклание, двинулась к служебному входу. И, о ужас: на контроле оказалась тетя Вера. Та еще личность, известная на весь аэропорт тем, что не стеснялась выносить сор из избы. И недавно сдала службе внутренней безопасности молоденького бортмеханика. Лишь за то, что юноша прихватил с собой в полет газовый пистолет – ясное дело, и не думая ни о каких захватах. Хотел просто перед стюардессами пофорсить. А тетя Вера его по всей строгости закона… Посадить, конечно, не посадили, но из авиации с волчьим билетом поперли.
«Сейчас она точно почувствует, что со мной что-то не так, – запаниковала Татьяна. – И обшарит по полной программе…»
Она даже замедлила шаг, лихорадочно соображая: может, заглянуть в туалет? И переложить опасный груз из внутренних карманов в сумку – а то ведь как ни старалась утрамбовать, а карманы все равно оттопыриваются… Или – попробовать через вход для пассажиров? Там ворчат, конечно, что по инструкции не положено, но экипажи всегда пропускают… А если на том контроле окажется еще худший злыдень?..
Нет, как решила, пусть все так и будет. Тем более теть-Вера уже острым глазом заметила, что Садовникова замедляет шаг. Впилась в нее подозрительным взглядом. И демонстративно захлопнула металлические воротца. Оставила для прохода лишь одну рамку – металлоискатель.
«Поймают – и пусть, – малодушно подумала Таня. – Пусть все лучше закончится здесь, на контроле. Здесь хотя бы земля. И пассажиров нет…»
Как Чехов ни распинался, что все будет под контролем, но выучка школы стюардесс давала о себе знать. А там – первейшее из правил: все проблемы решать собственными силами. И пассажиров не впутывать ни в коем случае. Оружие, штурм, возможная перестрелка… А если на борту сердечники окажутся? И дети?..
А Вера уже ждет, оскалила нездоровые зубы в хищной улыбке:
– Ты что это, милая, еле плетешься? Небось загуляла вчера? Перебрала? Ножки заплетаются?..
– Ой, теть-Вер, вы как скажете!.. – забормотала Татьяна. – Не загуляла, а умоталась. Мы вчера сели в двадцать три тридцать…
– И всю ночь успешный полет отмечали… – не сдавалась контролерша. Демонстративно водила носом, пытаясь уловить запах. И приговаривала: – Чувствую я: предполетный медосмотр не пройдешь. Давление, пульс, зрачки – все ни к черту.
– А не пройду – и слава богу, – вырвалась у Садовниковой.
– Это почему? – еще больше насторожилась тетя Вера.
– А потому, что ребеночек у меня будет, – пожала плечами Татьяна. И шепнула: – Только что узнала. Прямо вчера, как домой дотащилась, тест сделала. Две полоски. Ярчайшие. Так что сентябрь долетаю – и гуд бай!
Цепкий теть-Верин взгляд скользнул по ее фигуре, еще раз прошелся по лицу, задержался на животе – хотя что там можно увидеть на таком сроке? И злая тетка вдруг расплылась в улыбке:
– Ах ты, милая! Вот оно, значит, что!.. А я и гляжу: бледненькая, глазки красные… Тебя тошнит, наверное, бедняжка?..
– Да просто наизнанку выворачивает, – согласилась Таня.
И, что самое интересное, не наврала. Ее и правда ощутимо мутило.
– А ребеночек? Оставишь? – продолжала пытать контролерша.
– Ясное дело! Говорю же: прямо сейчас бы ушла, только кто отпустит, пока сезон отпусков не закончится?
– Да, – закивала контролерша. – Дети детьми, а летать некому. Но ты себя все равно береги, слышишь? Питайся правильно! Соки пей. Тяжелое не таскай.
– Стараюсь, – вздохнула Таня. – Но сами ж понимаете – не всегда получается.
– Ну, иди, иди, милая, – заторопила контролерша. – Может, успеешь перед полетом прилечь хотя бы на полчасика.
Татьяна лишь усмехнулась. И обреченно двинулась к рамке-металлоискателю.
– Куда? Куда?! – замахала на нее руками контролерша. – Совсем обалдела?! Ребеночка облучать?!! Тут, тут иди.
И она распахнула запертые воротца.
– Как скажете, теть-Вера… – покорно кивнула Таня.
И вошла на территорию аэропорта.
Первую часть задания она выполнила. Опасная игра началась.
День Х. 16 часов 05 минут. За 25 минут до взлета
Борт будет полупустым. Это Таня определила наметанным глазом еще с верхней ступеньки трап, едва автобус подвез пассажиров и они полукругом рассредоточились вокруг лестницы.
А с чего ему быть полным, подумалось Татьяне. Курорты на юге стремительно пустеют. Сколько ни говорили о прелестях бархатного сезона в здравницах Кавказа, москвичи, проводившие отпуск в сентябре – то есть отдыхавшие для себя, а не ради детей, – выбирали Турцию, Кипр и Испанию. Ненамного дороже, чем на Черноморском побережье, а сервис, питание и развлечения не сравнить.
Вот и сегодня – им даже «сто пятьдесят четвертую» «тушку» на меньший «Ту-134» заменили. И все равно – свободные места останутся.
Бортпроводница Садовникова спустилась на пять ступенек.
– Пожалуйста, пропускаем пассажиров с детьми, – скомандовала она.
Толпа у трапа неохотно подалась и перегруппировалась. Вперед протиснулись мамаши с отпрысками. Детей (а пуще их мамочек) Таня – как стюардесса – не любила больше других. То место им неудобное, то дует, то принеси воды. То их тошнит, то орут на весь салон… Однако первой сегодняшней пассажирке Садовникова даже слегка позавидовала. Идет – молодая, хорошо одетая, уверенная в себе. Но при этом – в «кенгурушке» на животе у нее младенец. Спит – как умеют спать только дети – беззаветно. Не замечая ничего вокруг себя. Ни толпы, ни гула аэропорта, ни рычанья турбин на холостом ходу. Ручки-ножки безвольно свесил. Головенка – набок… А молодая мамочка (кстати, со свежим маникюром) деловито тащит дорожную сумку с детскими причиндалами, а посадочный талон, по американской традиции, сжимает во рту.
Таня улыбнулась первой пассажирке. Тихо, чтобы не побеспокоить малыша, проговорила: «Добро пожаловать!.. Садитесь на любое место в первом ряду. Посадочный талон вам больше не понадобится», – и помогла мамаше его вынуть изо рта и спрятать в сумку.
У Тани перед полетами имелась своя примета: если самый первый пассажир (а это всегда был ребенок) спокоен, значит, и рейс пройдет хорошо. Сработает ли примета сегодня? На борту, который перевозит оружие и взрывчатку? И террористов? И спецназовцев?
На миг Татьяну снова окатила ледяная волна паники. Затошнило и стало тяжело дышать. Чтобы справиться со страхом, она изо всех сил сжала кулаки – аж ногти вонзились в ладони. Физическая боль помогла преодолеть ужас. Она должна сейчас быть такой, как обычно: спокойной, доброжелательной, веселой.
Чтобы никто ничего не заметил.
Вторыми на трап ступили два мальчика-погодка: белобрысенькие, лет семи-восьми. Батяня, явный строевик, скомандовал им: «Шагом арш!» – и они, ать-два, деловито замаршировали вверх.
«Добро пожаловать!»
Затем последовала умученная мамаша – тоже с двумя отпрысками: один, лет трех, у нее на руках орал благим матом, а дамочка злобно урезонивала его: «Хватит!.. Тихо ты!.. А ну, закрой рот!..» Сумку покорно тащила сестренка лет десяти.
«Добро пожаловать на борт!»
«Добро пожаловать в ад!»
Пятнадцатилетний забитый подросток во главе с властной мамашей тоже выбился в число детей – и на том ребятня закончилась.
На трап вступили взрослые.
Обычно встречающая бортпроводница должна приметить в толпе, что поднимается в самолет, проблемных пассажиров : неадекватных, психов, скандалистов, алкоголиков. Некоторых особо набравшихся товарищей можно пригрозить снять с рейса – в действительности прямо с трапа отправляли восвояси крайне редко, но заставить алканавта переждать, пока поднимутся все остальные, и затем нехотя пустить на борт – этих воспитательных мер обычно хватало, чтобы пьяница смирнел и трезвел.
И еще в обязанность встречающей входило разглядеть тех, кто что-то замышляет .
Потенциальных террористов.
В этот раз Таня твердо знала, что террористы на борту будут.
И хотела вычислить их сразу.
А еще – тех, кто будет противостоять им. Спецназовцев. Отряд «Альфа», или «Вымпел», или как он там теперь называется…
Далее по трапу пошли: иностранец с переводчицей – они непрерывно трещали на итальянском…
Двое молоденьких влюбленных – они даже по лестнице ухитрились подняться, не расцепляя объятий…
Немолодой одышливый бизнюк с ноутбуком…
Всего пугающаяся старушка в платочке (похоже, это первый полет в ее жизни)…
Мадам с высокой прической и с лысоватым мужем (кажется, военным) – явно супруги, до смерти надоевшие друг другу за десятилетия совместной жизни…
И только потом на борт поднялся первый террорист.
Даже не ведай Татьяна в точности, что бандиты на борту будут, на него она обратила бы внимание. И Кристинке б о нем сказала, и постаралась бы не сводить с него глаз в течение всего полета. Во-первых, потому, что это был кавказец – молодой, длиннорукий, насупленный. А во-вторых, он прошел мимо Тани, ничего не ответив на ее радушное приветствие и – самое главное! – не подняв глаз. Он будто бы знал , что она скоро будет убита, и не хотел разговаривать с почти трупом .
Когда Таня бормотала свое дежурное «Добро пожаловать!», ей на секунду стало тяжело дышать. Она лицом к лицу встретилась с врагом. Лицом к лицу со смертью.
Дальше снова пошли обычные пассажиры.
Парочка лет тридцати, он, на костыле, она его трогательно опекает…
Целая армянская семья: мамаша лет шестидесяти, наверное, бабушка. Затем тетка лет сорока, ее носатый муж, двое взрослых детей… Все толстые – с трудом в кресла, наверное, влезут…
А потом – опять: одинокий чеченец, пасмурный, молодой, смотрит в землю, не здоровается…
Итак, врагов на борту уже двое.
Но где же защитники?
Пока Татьяна не видела ни одного, кто годился бы на эту роль.
За месяцы в качестве стюардессы, да и за годы своей прежней жизни Садовникова практически безошибочно научилась распознавать тех, кто работал в силовых структурах, пусть даже они были в штатском. Неважно, как те выглядят и одеты. Самая главная примета – у них особенный взгляд. Кто-то (кажется, отчим) рассказывал, что они тренируют его: никогда не смотрят собеседнику прямо в глаза, а сосредотачиваются на переносице. Оттого взгляд у них становится строгим, хищным и труднопереносимым. Такой был у тех ментов в штатском, что когда-то в ходе проверки, затеянной Чеховым, пытали ее в отделении. Такой взгляд был у самого Чехова. Да и отчим, даром что на пенсии, мог его демонстрировать…
А у тех немногих мужиков, что сейчас поднимались по трапу, взгляды штатские.
Кроме того, в представлении Тани спецназовец должен быть сильным. Как его ни одень, а мускулы и широкие плечи выпирать будут.
Тут же шли если не хлюпики, то старички, а если не старички, то животастые. А если вдруг попадался бравый мужчина с военной выправкой (двое таких все же проследовали в самолет), то они были обременены либо детишками, либо женой-матроной. И если матрону еще можно с огромной натяжкой представить в роли спецназовки под прикрытием, то кто, черт возьми, будет брать с собой на задание детей?!
А вот и еще один… Похоже, третий потенциальный террорист. Кавказец, одет в черное, в глаза не смотрит. Совсем молоденький и в ответ на Танино приветствие что-то буркнул. Очевидно, волнуется, даже губы подрагивают, и на виске капелька пота, хотя на улице совсем не жарко…
А последней в самолет проследовала восточная женщина – тоже в черном, в хиджабе. И так же, как трое предыдущих, смотрит долу и молчит.
Но где же, черт возьми, наши доблестные борцы с террором? Где они, люди Чехова? Ровно ни одного подобного среди пассажиров Татьяна углядеть не сумела. Может, они подскочат в последний момент на каком– нибудь спецавтобусе? Но это же глупо, это означает расшифроваться раньше времени, террористы ведь не идиоты, они сейчас наверняка очень внимательно смотрят в иллюминаторы… Может, спецназовцы замаскировались так, что даже Татьяна не сумела их опознать?! «Нет, разрази меня гром, – подумала она, – я не могу так ошибаться. Нет их на борту».
Садовникова спустилась по трапу и спросила перронную сопровождающую:
– Это все пассажиры?
– А тебе что, еще надо? – хмыкнула та.
«Да, да, надо!» – чуть не крикнула Таня. Но вместо этого безнадежно уточнила:
– Опаздывающих нет?
– Слава богу, ни единого. Все пятьдесят семь на борту. Счастливого полета.
Она передала Татьяне список пассажиров, впрыгнула в автобус и была такова.
На негнущихся ногах Таня поднялась по трапу. Как же они полетят? Четверо террористов – и ни одного защитника. Что происходит?
Похоже, что-то в чеховской операции пошло наперекосяк…
Словно на эшафот, Садовникова поднялась на борт. Она чувствовала себя как в дурном сне: когда видишь перед собой смерть, и чуешь смерть, и дико боишься ее – а все равно, точно загипнотизированный, идешь к ней навстречу, и нет никаких сил, чтобы вырваться, броситься прочь, убежать…
– Что с тобой, Танька? – спросила ее Кристина.
Трап дрогнул и отъехал, отрезая последний мостик к отступлению.
– А что такое? – пробормотала Татьяна.
– На тебе прям лица нет.
– Что-то мне правда нехорошо, – еле выдавила из себя Садовникова. – Посчитай, пожалуйста, пассажиров, а я в туалет.
И она стремительно бросилась по проходу в хвостовую часть «тушки».
На бегу машинально, хоть ей было плохо и страшно, заметила, как расселись пассажиры.
Девушка с младенцем, вошедшая первой, устроилась на первом ряду, возле нее никого, и вот чудо, оба спят – и дитя, и мамашка… За ней – строевик, двое его непоседливых сынишек сражаются за место у иллюминатора… Лысоватый военный с мадамой занял четвертый ряд слева по борту… За ним – старушка: освоилась, довольная, с любопытством крутит головой…
А террористы разместились грамотно. Все четверо, включая женщину, – вразнобой, поодиночке. Все четверо у прохода. Все – достаточно близко к кабине пилотов. И все хмуро смотрят в пол. Двое перебирают четки.
И снова Таня не увидела никого, кто смог бы им противостоять .
Она заперлась в кабинке. Как ни старались они с Кристинкой, там все равно попахивало мочой, да и деревянный крашеный стульчак явно был из какой-то прошлой, очень советской жизни. Удивительно, какие только дурацкие детали не замечаешь, находясь на грани между жизнью и смертью!
Татьяна достала мобильник. Что-то происходит, и, наверное, об этом может ей рассказать только сам Чехов.
Она набрала его номер.
Телефон не отвечал.
Новый приступ страха. Еще более сильный, чем прежде. Таню чуть не вывернуло наизнанку.
А как же его заверения?
«Телефон будет включен всегда, и если не я, то дежурный офицер на звонок обязательно ответит».
Татьяна нажала на кнопку соединения еще раз.
«Телефон абонента не отвечает или временно недоступен».
Она набрала номер снова.
Бесполезно.
Боже, что же ей делать?
А самолет тем временем сдвинулся с места и под рев турбин, подрагивая, пустился в путешествие по рулежной дорожке.
Броситься к капитану? Все объяснить, остановить?.. Но… Если она все-таки чего-то не понимает? Если провалит всю операцию? И сама провалится, полностью расшифрует себя? И… Опять же вопрос: как будут вести себя кавказцы, если полет отменят? Если самолет вдруг не взлетит ? Что помешает им начать резню прямо сейчас?..
День Х. 16 часов 30 минут. Взлет
Когда борт стал набирать высоту, Садовникова плюхнулась прямо на стульчак и уперлась обеими руками в раковину. В голове проносились странные, совершенно неуместные мысли: «Черт, я не пристегнута, не дай бог, тряхнет, костей не соберу…» И еще: «Эх, после посадки достанется мне на орехи от командира за то, что устранилась от взлета – все легло на Кристинку… Еще рапорт на меня напишет… Какую бы болезнь придумать, чтобы мне не попало… Ах, ну да, я же сказала на контроле, что беременна…» Мозг, словно забарахливший компьютер, выдавал всякую ерунду, лишь бы не думать о самом страшном: четырех фигурах в черном, сидящих в разных концах салона. О террористах, сообщницей которых она являлась . Для которых она пронесла на борт оружие.
Телефон Чехова в очередной раз не ответил.
И тут Таня, не думая ни о чем, почти не ведая, что творит, зачем-то набрала номер Ансара.
Самолет взлетал. Двигатели ревели.
– Таня?!
В голосе бывшего любовника слышались удивление и страх.
– Да, это я, – пробормотала она сквозь комок в горле.
– Таня, ты где?!
– Я на борту.
– Том самом?
– Да.
– Ведь я же говорил тебе не лететь!! О Аллах, Таня, что ты наделала!
Что она могла сказать ему в ответ? Только выдавить:
– Так получилось…
И тут Ансар произнес фразу, от которой у Татьяны едва не помутилось сознание. Еще секунда, и она бы грохнулась в обморок.
Шейх грустно и задумчиво произнес – несмотря на рев моторов, каждое его слово было отчетливо слышно в мембране телефона:
– Значит, это Чехов велел тебе лететь…
Чехов?! Откуда Ансар знает Чехова?!
Она и в трубку пролепетала:
– Откуда ты знаешь Чехова?
Таня не видела, что происходит за бортом, но по тому, как закладывает уши и становится тяжелее дышать, чувствовала: набрали тысячу… тысячу пятьсот…
В голосе Ансара слышалась боль. Он проговорил:
– Прости, моя девочка… Я так хотел уберечь тебя… Прости… Значит, твой куратор, проклятый Чехов, оказался гораздо кровожаднее меня…
– Что?!
А шейх продолжал:
– Боюсь, что я уже ничего не смогу для тебя сделать… Прости, моя любимая… Прости меня и прощай… Мне было очень хорошо с тобой…
И Ансар отключился.
Татьяну словно парализовало. Она не могла двинуться, будто пораженная громом.
День Х. 16 часов 35 минут. 5 минут после взлета.
Глаза у Тани наполнились слезами.
Она понемногу осознавала происходящее.
Ее предали… Ее подставили…
Оба – и Ансар, и Чехов…
Не будет никакой спецоперации.
Ансар и Чехов были в сговоре.
Они – вдвоем – сделали все, чтобы организовать захват борта. Использовав ее. Она стала сообщницей бандитов…
Боль от предательства была так сильна, что Татьяна чуть не завыла в голос.
Самолет тряхнуло на воздушной кочке, и она словно очнулась.
Она одна знает о том, что происходит .
Она одна на борту знает о готовящемся теракте.
В ее руках судьба самолета. И ее собственная судьба.
И Кристинки. И экипажа. И пятидесяти семи пассажиров.
Отличительной чертой характера Садовниковой было – не зря ее взяли в «секретную службу» – в критические минуты, минуты опасности не предаваться панике. Не замирать, не реветь, не прятать голову в песок. Напротив, выброс адреналина в кровь заставлял Татьяну действовать. Не суетно, не заполошно, а продуманно, хладнокровно, спокойно.
Таня вышла из кабинки. Самолет продолжал набирать высоту.
Она быстро пошла по проходу от кормы к носу, к кабине пилотов.
Она видела затылки пассажиров. Она углядела, что все четверо кавказцев – трое мужчин и одна женщина – сидят на местах. Пока на своих местах.
Садовникова пробежала по салону и ворвалась за шторку в отсек бортпроводников.
Кристинка сидела на своем кресле, пристегнутая. Подняла голову, прошипела:
– Татьяна, где ты ходишь!..
Таня не дала ей докончить. Она наклонилась к напарнице и прошептала:
– На борту – террористы. Их четверо – трое мужчин и женщина. Они могут быть вооружены.
Глаза у Кристи округлились.
– Откуда ты знаешь?!
Садовникова ничего не ответила.
…А самолет все полз вверх…
Татьяна залезла на полку, отодвинула короб с питанием.
Вытащила оттуда неприметный сверток, который положила тремя часами раньше. Развернула. Два пистолета. Крошечная коробочка с пластитом и взрывателем.
Кристина отстегнулась и подошла к ней, заглянула через плечо.
Увидела содержимое свертка, ахнула:
– Таня! Ты – тоже?!
Садовникова твердо ответила:
– Нет. На, держи.
Она протянула напарнице один из пистолетов.
– Следи за кавказцами. Если хоть один, сволочь, шевельнется – стреляй!
Татьяна впервые видела Кристину растерянной.
– Но ведь пуля может пробить обшивку, – пробормотала та. – Разгерметизация…
– Это специальное оружие, – твердо сказала Таня, – для спецназа, применяется против террористов на борту…
А сама подумала: «Ой ли! А не подстава ли и эти стволы? Может, они самые обычные?..»
Но размышлять было некогда. Второй «наган» она сунула себе за пояс юбки. Прикрыла сверху блузкой.
А коробку с пластитом и взрывателем положила на самую верхнюю полку поверх бортпитания. Задумываться о том, что эта штука может вдруг рвануть сама по себе, не было ни времени, ни сил.
Садовникова сделала глубокий вдох и постучала условным стуком в дверь кабины пилотов.
День Х. 16 часов 42 минуты. 12 минут после взлета
Дверь отомкнулась. Таня вошла в кабину.
– Ты что, Садовникова, шляешься? – не поворачиваясь к ней, грубовато спросил командир Михалыч.
Самолет продолжал набирать высоту, и сквозь прозрачный кокпит, в почти безоблачном небе, Татьяна увидела такую далекую землю и поняла, что они уже забрались километров на пять-шесть.
– Петр Михалыч, – сказала она громко. – На борту террористы. Их, кажется, четверо. Кавказцы. Они могут быть вооружены. И еще на борту бомба.
– Откуда сведения, Садовникова? – не поворачивая головы, размеренным тоном спросил Михалыч. Таня поразилась его хладнокровию.
– Сейчас некогда рассказывать, – быстро ответила она. – Некогда! Поверьте мне. Я знаю.
Она говорила очень убедительно и, хотя не видела лица командира, почему-то поняла, что он поверил ей.
– Они выдвигали требования? – по-прежнему спокойно поинтересовался Михалыч.
По движению рук командира, сжимавшего штурвал, и по положению самолета Таня поняла, что борт прекратил набор высоты.
– Нет, – стараясь быть столь же уверенно-спокойной, как пилот, ответила бортпроводница. – Пока террористы никак себя не проявили.
К счастью, командир не стал больше задавать никаких вопросов. Незыблемое летное правило: в экстренной ситуации надо действовать, а разбор полетов будет потом.
– Иди в салон, Садовникова, – бросил он, а сам включил тумблер связи с землей.
День Х. 16 часов 46 минут. 16 минут полета
За спиной Татьяны защелкнулась бронированная дверь кабины пилотов, и, оказавшись в отсеке для бортпроводников, она снова почувствовала себя словно голой и абсолютно беззащитной.
Кристинка сидела на своем креслице, согнувшись и закрыв лицо руками, и по ее позе Таня отчетливо поняла, что на подругу надежды мало. Похоже, бедовую старшую напарницу настиг – впервые в жизни – приступ паники.
Татьяна выглянула из-за шторок в салон. Там все было спокойно. Пока спокойно. Все трое кавказцев и женщина в хиджабе сидели на местах. Все склонили головы: то ли молились, то ли набирались храбрости перед тем, что задумали.
И тут в динамиках раздался голос первого пилота. Звучал он совершенно бестрепетно.
– Уважаемые пассажиры, говорит капитан. У нас на борту обнаружилась небольшая накладка. Бортпроводники забыли погрузить для всех пассажиров завтрак и свежие газеты. Поэтому мы возвращаемся в аэропорт Москвы. Прошу всех оставаться на своих местах и не отстегивать привязные ремни. Минут через пятнадцать мы совершим посадку в аэропорту Молодедово.
Самолет чуть тряхнуло, он заложил небольшой вираж и стал ощутимо терять высоту.
По салону пронесся ропот. Кто-то переспрашивал соседа, что сказал капитан. Кто-то принял за чистую монету его шутку насчет забытых газет и начал громко возмущаться. Но сильнее всего сообщение первого пилота подействовало на кавказца, сидевшего ближе всех к кабине. Он вскочил с кресла и решительно двинулся вперед по проходу.
Таня воскликнула:
– Вы куда, гражданин?! Немедленно займите свое место!
Тот, не слушая, подошел к ней почти вплотную. Лицо его исказила гримаса. Глаза были невидящими, бешеными.
– Вернитесь на место немедленно! – выкрикнула Татьяна.
Однако террорист выхватил что-то из-за пазухи и замахнулся. В его руке, заметила Таня, было нечто вроде офисного ножа для разрезания бумаг и картонок. Блеснула сталь.
– Где наше оружие, ехи его мать, сука?! – прокричал террорист, адресуясь к Тане.
И тогда она выхватила из-за пояса пистолет. Наставила его прямо в грудь кавказцу.
– Вот оно, твое оружие! – прошипела она. – Еще один шаг, и я буду стрелять!
Кто-то из пассажиров, увидев нож и пистолет, завизжал. За первым криком последовал другой. Поднялась паника.
Но Таня старалась не обращать внимания ни на что постороннее. Она стояла, ноги на ширине плеч, обе руки вытянуты вперед, одна поддерживает другую (как учил ее сволочь Чехов), а взгляд и дуло направлены в одну точку, прямо в ту цель, куда она собирается стрелять: в грудь террористу. И рука ее совсем не дрожит.
– Ну хорошо, – сказал кавказец, и непонятно, что прозвучало в его тоне: то ли смирение, то ли скрытая угроза.
А в следующую секунду он нагнулся вперед и выхватил одной рукой с переднего кресла, из объятий молодой мамашки, младенчика.
Мать закричала, и младенец зашелся в крике, а в правой руке кавказца сверкнул занесенный над ребенком нож, но Татьяна не стала медлить. Еще доля секунды – и она не решится. Побоится попасть в младенца.
Она выстрелила, и пуля угодила прямо в грудь кавказца.
Террорист выронил орущего малыша – его на лету поймала мать. Бандит опустился на колени и завалился набок.
Мать кричала. Плакал-надрывался младенец.
И в салоне, на секунду притихшем, снова заорали. Люди нагибались и прятались за спинки кресел. И старушка в платочке. И матрона со своим мужем строевиком. И итальянец с переводчицей. И семейство толстых армян.
И только трое оставшихся кавказцев сидели прямо и глазами, полными ненависти, буравили Татьяну. И еще они, трое оставшихся, переглянулись. И взглядами словно спросили друг у друга, что делать. А один крикнул что-то по-арабски.
Уроки арабского для Тани на яхте «Пилар» остались давно в прошлом, но ей показалось, что она поняла.
– Эта шлюха нас предала!
И тогда Татьяна крикнула как можно громче, стараясь перекричать гул движков:
– Только двиньтесь с места – стреляю без предупреждения!
За своей спиной Таня услышала какое-то шевеление. Она в страхе оглянулась – но то была Кристинка.
Девушка встала с ней плечом к плечу и так же, как Татьяна, вытянула вперед пистолет. «Оклемалась, – мелькнуло у Садовниковой. – Вот молодец!»
Кристина заорала, вторя своей напарнице:
– Я тоже для вас, суки, пули не пожалею!
А потом наклонилась к щеке Тане и прошептала:
– Если только ты мне, подруга, покажешь, как эту чертову штуку снимают с предохранителя…
Самолет заложил вираж. Он, очевидно, спускался.
В какой-то момент в иллюминаторе стала видна земля, и Татьяна подумала, что до нее остался всего-то какой-то километр-полтора…
* * *
Самолет приземлился в аэропорту Молодедово через двадцать пять минут, и все это время две девушки держали под прицелом салон и, главное, трех кавказцев в нем. Они сбросили туфли на каблуках. Когда уставала рука у Тани, она опускала ее, и тогда пассажиров брала на мушку Кристина. Через пару минут они менялись.
У их ног лежал убитый террорист. Пассажиры прятались за спинками кресел, рыдали и молились.
А в какой-то момент, когда самолет уже выпустил шасси, трое оставшихся кавказцев снова переглянулись между собой, и по их взглядам Таня поняла: захвата не будет. Террористы поняли, что проиграли.
Когда самолет сел и, полный неотработанного топлива, едва не выкатился за пределы посадочной полосы, а потом наконец остановился, из кабины вышел капитан и отозвал к себе Кристину. Татьяна не слышала, о чем он ее спрашивал, до нее донесся лишь громкий ответ напарницы:
– Нет, никакого спецназа не нужно. Все под контролем.
Дикое напряжение последнего часа отпустило.
* * *
Все, что происходило далее, Садовникова воспринимала как во сне или в тумане.
На земле их встречали и пожарные, и «Скорые», Татьяне пригодилось умение выкидывать надувной трап – научилась-таки! – и она помогала пассажирам взойти на него, а Кристинка страховала их внизу.
А еще людям помогали медики и люди в шерстяных масках с короткоствольными автоматами.
А потом, когда всех эвакуировали с борта, спецназовцы быстро отделили от прочих пассажиров троих потенциальных террористов и куда-то их увезли.
Затем на черной «Волге» отправили в сторону аэровокзала экипаж. А Кристинку с Таней повезли на другой «волжанке» – один парень с автоматом рядом с девушками на заднем сиденье, еще один в маске – впереди…
И тут Кристинка принялась рыдать и приговаривать, что она будто второй раз родилась, и у нее трое детей, и бог не оставил малюток… А Таня сидела спокойная-спокойная и не могла даже плакать, и в голове у нее была полная пустота, а на сердце – ледышка… И она даже не думала ни об Ансаре, ни о Чехове, ни о том, что сегодня убила человека… А потом Кристинка вдруг стала спрашивать у всех, какое сегодня число, и молодой веселый водитель обернулся и сказал:
– Одиннадцатое сентября, мамаша.
А тот, что сидел впереди, внушительно добавил:
– Одиннадцатое сентября две тысячи первого года.
А потом они подъехали к аэровокзалу и долго шли в окружении двух автоматчиков, словно под конвоем (а может, и вправду под конвоем), какими-то незнакомыми Тане коридорами. Вскоре их завели в просторный кабинет, где находилось несколько человек. Но те, кто занимал кабинет, даже не оглянулись в сторону вошедших, потому что – вот странность! – все их взгляды были прикованы к телевизору.
А на экране большой иностранный самолет таранил огромный небоскреб, и в месте удара рос огненный шар.
И Таня зачем-то спросила:
– Что это за фильм?
Один из обитателей кабинета мельком оглянулся на нее и ответил:
– Это, девушка, не фильм. Это прямая трансляция. Террористы взорвали здание Всемирного торгового центра в Нью-Йорке…
