Маша
Цукини с баклажанами нужно было резать кубиками, болгарский перец – кольцами, фенхель – мелкой лапшой, чеснок – давить, базилик – разбирать на листочки, а помидоры – ошпаривать кипятком и складывать в отдельную посуду. Целая наука – непростая и вдвойне бессмысленная оттого, что не пройдет и часа, а от всего произведения искусства под названием рататуй не останется ни крошки.
Но Маша терпеливо резала, ошпаривала, обжаривала и припускала. И, что самое удивительное, получала от сего нудного занятия огромное удовольствие. Ведь цукини, если их порезать аккуратно, очень красиво смотрятся – будто Никиткины новые кубики. А фенхель, пока не очищен, похож на лук. А базилик, если потереть листочек меж пальцев, фантастически пахнет. Свободой, горячим солнцем, страстной любовью… Всем тем, чего ей так не хватало в ее недавней, стандартно академической жизни.
Но главное, конечно, что появилось для кого готовить.
Игорь. Ее любовь. Первая и, как она не сомневалась, последняя. Это не то, что Аськин «экс» Мишка, который сунет нос в газету и даже не замечает, что ест. А вместо «спасибо» бурчит, что борщ опять пересоленный. Игорь же, даже пока Маша на первых порах его подгоревшей яичницей кормила, никогда не жаловался. А когда она сама извинялась, что вышло не очень вкусно, только плечами пожимал. И говорил: «Ой, Машенька, брось. Такой талантливый человек, как ты, – он во всем талантлив. А кухня – дело нехитрое. Освоишь».
Маша и освоила – как говорили при социализме, в рекордно короткие сроки. И теперь любимый человек называет ее «Королевой специй и приправ». Не очень понятно, зато красиво. Игорь вообще умеет говорить… Хотя, конечно, это отнюдь не идеал мужчины. Машина мама считает, что он излишне высокомерный и ждать от него можно чего угодно. А папа называет его авантюристом и шарлатаном. Даже добрая Аська и та говорит, что Игорек Маше не пара. Но что бы родственники ни вещали, насколько же, оказалось, лучше, когда по вечерам ты пьешь чай не в гордом одиночестве, а в компании этого надменного, ненадежного и авантюрного типа!..
…Познакомились они в Милане, хотя Маша изо всех сил старалась держаться там от сильного пола как можно дальше. Очень нужно, чтобы дед – или кто там еще! – ее личную жизнь устраивал!
От мужчин, что пытались заговаривать с «очаровательной русской», она шарахалась, по улицам перемещалась глаза долу. Ничего этим козлам не светит! Никаких навязанных любовей! Если бы просто на чудо новое интересное знакомство списать – это еще туда – сюда, но, когда она ехала на конференцию, уже не сомневалась: никаких чудес нет. А на самом деле все вроде как волшебные желания исполняет взбалмошный старик. Лично – или руками каких-то своих, таких же взбалмошных, друзей.
Вот она и решила: приглашение в Милан принять. А от устройства своей личной жизни решительно отказаться. На то она и называется личной , чтобы никто посторонний в нее не совался.
Но на первый взгляд среди русской делегации никаких потенциальных кандидатов в женихи и не было. Народ на конференцию приехал в большинстве пожилой, увенчанный сединами и немалым академическим опытом. На Машу, самую юную, смотрели косо, а однажды она даже подслушала, как две ученые бабки, профессорши, судачат, что, мол, Кирилл Кириллович, ректор ее института, совсем стыд потерял. То, что свою любовницу в Милан прислал – это-то дело обычное. И будь любовнице хотя бы лет сорок – это еще по правилам. Но не совестно ли такому старику, говорили бабки, заводить амуры совсем уж с девчонкой? И главное, еще и в докладчики ее проталкивать? О чем там эта кандидатишка наук может рассказать?!
Ну, уж насчет своего доклада о сентиментальной литературе Маша не сомневалась – все у нее получится. И получше, чем у иных докторов наук, которые себе под нос всякую скучнятину бубнят. Зря, что ли, она еще в младших классах рыдала над Карамзиным, а в последние дни перелопатила горы современных книжечек в мягких обложках?! Особых терминов типа генезиса или экстраполяции ученый люд от нее, пожалуй, не дождется, но слушать будут. Потому что рассказывать она умеет интересно, ярко, с выражением.
Доклад – ерунда. Главное в другом. Как ни уверяла она себя, что никаких романтических знакомств ей не нужно, а любопытство все равно разбирало. Где же тот человек, кого неведомые НЕ-волшебные силы прочат ей в спутники жизни? Поскорее бы вычислить его – и поднять на смех. Может, это единственный в их группе достаточно молодой человек по имени Илья Александрович? Доцент известного столичного вуза? А может, это старший менеджер отеля, где остановилась делегация из России, который просил называть себя «просто Марио»?
Оба они, и Илья Александрович, и жгучий черноглазый итальяшка, на Машу поглядывают. Оба во время завтрака пытаются стульчик ей в ресторане подвинуть. Доцент в первый же вечер трогательно одарил ее еще теплой пиццей в коробке. Итальянский менеджер прислал в номер цветы. Но никаких прочих авансов они не делают, по ночному Милану гулять не зовут… Может, они с подачи деда выжидательную тактику выбрали? Или старик ей кого-то другого предназначает?! И Маша ловила себя на парадоксальной мысли: хотя она и решила ни с кем не знакомиться, а одним глазком взглянуть на того, кого дед ей в женихи определил, не возразила бы…
А пока жениха на горизонте не появилось, приходилось осваивать Италию самой.
Милан, признаться, поражал ее. Маша ехала сюда, исполненная скепсиса, потому что накануне отъезда списалась со своей американской подружкой, и та дала городу шмоток и прекрасной музыки самые нелестные аттестации. Итальянцы, заверила, многословны и навязчивы. Итальянки дурно пахнут и страшны, как смерть. Еда невкусная, достопримечательности примитивные, таксисты наглые.
И в чем-то приятельница из Америки, безусловно, была права. Но только оказалось, что городу, где отовсюду – из магазинов, ресторанов и кабинетов дантистов – прекрасной скороговоркой звучит итальянская речь, можно простить все. Что ни словечко, то произведение искусства. Bella! Donna! Rogazza! А эти безупречно вылизанные витрины на Монте Наполеоне? А роскошный, похожий на дворец вокзал? А местные старушки – все сплошь в шубах, несмотря на то что на термометре плюс пятнадцать? Да и насчет местной кухни американка погорячилась, потому что Маша никогда прежде, когда бывала в немногих московских ресторанах, не ела ничего похожего на местное ризотто или пармскую ветчину. Не говоря уже о маленьких уютных барчиках, где подают напоенный солнцем кампари…
И еще, конечно, очень бы хотелось посетить Ла Скала. Такой шанс – старое здание театра совсем недавно после реконструкции открылось! Маша, конечно, не то что завзятая меломанка, но в столичном Большом все спектакли пересмотрела. Балеты – с удовольствием, оперы – без восторга. А вот в Милане, она давно слышала, именно вокальное искусство на высоте. Не зря же в девятнадцатом веке Стендаль и Байрон, когда бывали в Милане, каждый вечер проводили в опере. И писали о здешних спектаклях восторженные рецензии. Может, благодаря Teatro alla Scala, где в свое время дирижировал великий Тосканини и пели Шаляпин с Собиновым, она изменит оставшееся еще со школы мнение о том, что опера – тоска смертная?
Но только, увы, подобной культурной программы для русской делегации не предусмотрели, а когда Маша отправилась за билетами самостоятельно, оказалось, что они раскуплены на сезон вперед. И единственный шанс в оперу попасть – как в России, пытаться стрельнуть лишний билетик. Иногда их продают, потому что в кассы билеты сдать все равно нельзя.
– Но максимум, что вас ждет, – просветила ее темпераментная, несмотря на седины, кассирша, – это самая-самая галерка. Двадцать евро, слышно хорошо, только, увы, ничего не видно. И очень душно, многие девушки, особенно если беременны, часто в обморок падают.
Да хоть как – только бы послушать знаменитую «Травиату» Верди в исполнении настоящих мастеров. Наверняка будет что-то исключительное. Не только голоса изумительные, но и зрелище роскошное. Вон даже по афише видно: солисты стройные, красивые, лица – одухотворенные. Не то что в нашем Большом, где Татьяна Ларина тянет под сотню килограммов, а Онегин – не только толст, но еще и на огромных каблуках, чтобы выше казаться.
– Grazie, – поблагодарила Маша кассиршу.
И грустно двинулась прочь. Обидно, конечно, будет прийти за час до спектакля, на всякий случай при параде, потоптаться перед входом и, очень вероятно, уйти ни с чем. И только помечтать, чтоб ее сюда в роскошной карете подвезли: когда театр строился, в нем специальный фронтон предусмотрели. Чтобы прямо в здание в каретах заезжать.
…В этот момент ОН к ней и подвалил. Неприметный такой дядька, лет пятидесяти, с ощутимой лысиной. Нетипичный какой-то итальяшка – они-то все волосатые. Обратился по-английски:
– Мадам, наверно, туристка?
– Наверно, – сухо ответила Маша.
– И интересуется «Травиатой»?
– Возможно, – осторожно откликнулась она.
Это еще, интересно, кто? Неужели тут тоже есть спекулянты – вот уж не ожидала… Но, похоже, она не ошиблась. Потому что мужчина понизил голос и горячо, с придыханием, заговорил:
– Тогда я готов дать вам изумительный шанс. Уникальный! Единственный в мире! Потряса…
– Сколько? – перебила она.
Мужик осекся. Пробормотал:
– Вы деловая женщина. Двести евро.
– Это нереально, – покачала головой Маша.
– Партер. Середина. Мягкое кресло. Восьмой ряд.
– Нет, извините, – вздохнула она. – Звучит заманчиво, но это мне не по карману.
– Что ж… – вздохнул мужичок (странно, он явно был итальянцем, но определение «мужичок» по отношению к нему так и напрашивалось). – Очень жаль. – И зачем-то взялся объяснять: – Я не особый знаток оперы, а моя жена ее обожает до такой степени, что всегда ходит сюда одна, чтобы никто не отвлекал ее от музыки пустой болтовней. Но сейчас ей пришлось срочно уехать, понимаете ли, срочная командировка, а билет остался, и я взялся его пристроить и подумал, что такая ценительница искусства, как вы, не откажется от такого шанса…
– Вы уже говорили про шансы, – вздохнула Маша. – Но я могу себе позволить только последний ярус. Тот, что по двадцать евро.
– А вы надолго приехали в Милан? – неожиданно поинтересовался мужик.
– На три дня, – пожала плечами Маша.
– Но потом приедете еще? – продолжал пытать он.
– Вряд ли.
– И вы уедете, так и не посетив Ла Скала? Не повидав божественное горло Марии Каллас?
– Какое еще горло? – опешила Маша.
– Не знаю, как сейчас, но до реконструкции ее горло в фойе выставлялось. Заспиртованное. В банке. Ну, знаете, как у вас, в Санкт-Петербурге. В Кунсткамере.
– Какая гадость… – пробормотала Маша.
– Вы можете на него не смотреть! – поспешно проговорил мужичонка. И продолжил давить: – Ну так что? Берете билет?
– Нет, – вздохнула Мария. – Я приду вечером, перед спектаклем. И попробую достать лишний. За разумные деньги.
– Это нереально, – отрубил собеседник. – Вечерами сюда приходят сотни студентов, понимаете – сотни! И все они мечтают только об одном. О недорогом билетике на галерку. Так что вам ничего не светит. А тут: самое престижное место! Партер! Обитое бархатом кресло! И акустика! В том месте, которое я предлагаю вам, она особенно изумительна!
Ситуация начинала ее веселить, и Маша лукаво улыбнулась навязчивому мужичку:
– А вы случайно не рекламный агент?
– Я литератор и не-на-ви-жу торговлю! – живо откликнулся он. – Но жена сказала, чтобы я обязательно пристроил ее билет, потому что двести евро – это немалые деньги, но в кассу их обратно не принимают, а прийти вечером я не смогу…
– Как интересно! – всплеснула руками Маша. – А я литературовед. И буду выступать на конференции по русской литературе. Слышали, она сейчас проходит?
– Вот как… – Мужичок вдруг смутился. Постоял, подумал и вдруг выдал: – Тогда сто восемьдесят.
– Сто восемьдесят чего? – опешила Маша.
– Евро. За билет. А двадцать – скидка за то, что мы с вами коллеги. Я верну их жене из собственного кармана.
– Нет, вы все-таки не литератор, а коммерсант, – усмехнулась Мария.
– Сто пятьдесят. Вы только подумайте! Альфреда сегодня будет петь Массимо Джордано! А Виолетту – сама Кристина Каллардо Домас, от ее сопрано люди впадают в ступор! А вы придете вечером, грустно постоите под дверью – и вернетесь ни с чем!
– Сто пятьдесят евро – это все, что у меня есть с собой.
– Вот и отдайте их мне, – не растерялся он.
– Вы не поняли. Сто пятьдесят – на все три дня, что я сюда приехала.
– Ох, ну о чем тогда с вами разговаривать! – горячо воскликнул мужичок.
Но не ушел. Снова задумался. И наконец выдал:
– Хорошо. Сто. Но это мое последнее слово.
– Но…
– Сто – или я ухожу. Подумайте! Жермона будет петь сам Ренато Брузон! И дирижер – Риккардо Мути!
Полный, конечно, бред. Отдать две трети всех своих денег всего лишь за несколько часов в мягком кресле… Но, с другой стороны, дядька прав. Совсем скоро она уедет и, наверно, не вернется сюда никогда. К тому же, по закону жанра, именно сегодня вечером Илья Александрович или итальянец Марио позовут ее прогуляться. А она в ответ лишь эффектно пожмет плечами: «Сорри. Вечером я занята. Иду в Ла Скала».
И Маша, вздохнув, потянулась за кошельком.
В оперу она явилась при параде – лучшее платье, туфли на каблуках, плюс фамильное ожерелье с четырьмя микроскопическими бриллиантами. И тут же поняла, что, несмотря на все ее ухищрения, выглядит она здесь, в партере, абсолютной Золушкой. Маша не очень разбиралась в haute couture и драгоценностях, но даже ее скромных познаний хватило понять: наряд каждой из прочих дам тянет как минимум тысяч на десять евро. Ох, эти вечерние платья с открытой спиной! А туфельки, как в сказке, сплетенные будто из лилий! А украшения! Сколько ни убеждай себя, что бриллианты – всего лишь стекляшки, однако их обладательницы столь горделиво выгибают шеи… Так снисходительно позволяют кавалерам поддерживать себя под руку… Как ни убеждай себя, что это все лишь мишура, но в Ла Скала очень хочется поражать .
Маша нашла свое место и скромненько устроилась в кресле. Итальянский литератор – или кто он там на самом деле был – не соврал: сцена оказалась совсем близко. До спектакля еще оставалось время, но оркестр уже вовсю настраивался, наигрывал, пока вразнобой, бессмертные мелодии Верди. Итальянские буржуи и буржуйки, заполонившие партер, обменивались приветствиями. Наверху, на галерке, галдели студенты. В кресле слева от нее поместился необъятных размеров толстяк в компании столь же огромной дамы. Смешно, но он тут же накрыл огромной лапищей ладонь своей спутницы и принялся нашептывать ей в ушко что-то игривое, а та стреляла в него счастливыми взглядами и лукаво хихикала. Удивительные люди – разве в таком возрасте и с такими габаритами им не положено всего лишь сдержанно обсуждать успехи детей и внуков? Но этим итальянцам после литра просекки, видно, закон не писан.
Кресло справа пока пустовало, и Маша решила: если его никто не займет, она, когда начнется спектакль, обязательно пересядет. А то слушать противно, когда великовозрастные толстяки воркуют в стиле Ромео с Джульеттой.
Но пересесть она не успела – в кресло рядом опустился мужчина. Маша скосила на него взгляд и тут же в смущении отвернулась. Потому что сосед ее просто ослеплял. Выглядел он абсолютным, лакированным итальянцем. Какой-то шикарный граф, не меньше. Черный смокинг, ослепительно белая рубашка, легкие лаковые туфли – интересно, он в них по мокрому асфальту шлепал? Или, как принято в России, переобувался в гардеробе? Хотя о чем это она – такого перца наверняка привезли на машине. На каком-нибудь столь же лакированном «Мазератти». Хотелось бы знать, где же его холеная, надменноглазая спутница? Наверно, она не интересуется оперой. И проводит этот вечер на каком-нибудь светском приеме, куда после первого акта «Травиаты» переместится и ее супруг…
Маша слегка загрустила. Все-таки, хотя и удалось себя убедить, что именно ее жизнь, с литературой, работой в вузе, скромной зарплатой и одинокими чаепитиями, – единственно правильная, а иногда хочется чего-то иного. Такого же сверкающего, праздничного, роскошного, как Ла Скала. Или как ее сосед по креслу. Прекрасный итальянский граф. Какой-нибудь очередной Марио…
И вдруг она услышала мужской голос и абсолютно чистый русский язык:
– Привет!
– Чего? – пораженно переспросила Маша.
– Привет, говорю! – беззаботно подмигнул ей сосед-итальянец.
Даже намека на акцент нет.
– Вы кто? – тихо поинтересовалась она.
– Игорь. Для друзей – Уай. А вы?
Представляться она не стала. Осторожно поинтересовалась:
– А что значит «Уай»?
– Сокращение от «Игрек», – усмехнулся он. – От предпоследней буквы английского алфавита. Но этим прозвищем меня только близкие друзья называют.
– А мы с вами уже настолько подружились? – Насмешка в голосе далась нелегко.
– Пока нет. Но скоро подружимся, – уверенно откликнулся он.
И тут Машу осенило.
Опять! Опять очередные дедовы штучки!
Она инстинктивно сдвинулась на самый краешек своего кресла и сердито сказала:
– Я все поняла. Могла бы сразу догадаться, что этот литератор со своим билетом ко мне пристал неспроста…
– О чем вы, милая дама? – беззаботно поинтересовался новый знакомый.
– Да о том, что нечего меня сватать! – рявкнула она. – Я и сама разберусь!
Получилось громко – даже соседи-толстяки повернули головы и посмотрели изумленно. А вот в лице Игоря-Игрека ничего даже не дрогнуло.
– Вы меня интригуете, – светски произнес он.
– Я бы ушла, – отрезала Маша. – Но билет обошелся мне в сто евро. И поэтому я останусь. Только говорить с вами нам больше не о чем.
– Сто евро за такое место – очень выгодная сделка.
Кажется, этот Игрек над ней просто издевается.
– А сколько вам мой дед заплатил?! За меня?! – не выдержала она. – Тысячу, две? Или вы с ним договорились по бартеру?!
Вот тут и он растерялся. Переспросил:
– Ваш дед?
– Ну да. Николай Матвеевич Шадурин.
– Я эту фамилию впервые слышу.
– Ладно врать-то! – совсем уж распсиховалась Маша.
– И за что же ваш дед должен был мне заплатить? – спокойно поинтересовался Игорь.
– А у него идея фикс – меня замуж удачно выдать! – зло откликнулась она. – Только я ни за какой замуж не собираюсь!
– Повторяю еще раз: никакого Шадурина я не знаю! – твердо возразил собеседник.
– Да-да, рассказывайте! – продолжала кипятиться Маша.
– И в плане замужества я партия совсем неподходящая, – спокойно продолжал Игрек. – Такой девушке, как вы, нужен мужчина состоявшийся. С блестящей карьерой. А я кто? Сорок лет, ни кола ни двора, ни Отечества. Ни определенных занятий. Мечусь по свету, перебиваюсь там и сям… Ни один хоть сколько-нибудь здравомыслящий дед не станет мечтать о таком супруге для любимой внучки.
А у Маши в голове вдруг мелькнуло: она бы тоже хотела так жить! Мотаться по свету, перебиваться там и сям и периодически надевать смокинг с лаковыми ботинками и заглядывать в Ла Скала… Причем в партер.
Но она твердо повторила:
– Давайте на этом наше знакомство закончим.
– Давайте, – легко согласился Игрек. – Тем более что спектакль начинается.
И будто сигнал дал, в зале тут же погас свет, а публика бешено зааплодировала.
– Мути приветствуют, – как ни в чем не бывало просветил ее сосед. – Он и правда восхитительный дирижер. Достойный наследник Тосканини. Знаете, кстати, что это именно Тосканини ввел правило, чтобы занавес поднимался не вверх, а разъезжался в стороны?
– Какая разница? – буркнула Мария.
– Когда занавес вверх поднимается, сначала ноги артистов видны, потом бедра и так далее. А Тосканини хотел, чтобы люди сразу всю картинку видели… Все, не буду вам мешать.
Игорь повернулся к сцене.
И больше за весь первый акт, а это добрых полтора часа, не произнес ни слова. А Маша ужасно злилась. Потому что опера действительно оказалась исключительной. Нежные голоса, слаженный хор, изящные декорации, великолепная музыка… Никакого сравнения с родным Большим. Но она вместо того, чтобы полностью погрузиться в спектакль, то и дело взглядывает на дурацкого болтуна Игоря-Игрека… Просто свинство! Ведь обычный мужик, ничего особенного, а такая от него энергетика прет, что ощущаешь ее всей кожей. Или это смокинг на нее так подействовал? Стыдно признаться, но прежде она видела мужчин в вечерних нарядах только по телевизору. В фильмах из жизни высшего общества – сигары, бокалы с виски, крытые зеленым сукном столы… А тут высший свет рядом сидит, но она его уже послала… Не глупо ли? Ну и пусть его прислал дед. Они же не в загс собираются, почему бы не поболтать в антракте?
Действие летело к концу, а Маша, вместо того чтобы наслаждаться стремительной, как в хорошем кино, картинкой, мучительно раздумывала, как бы в антракте заговорить с Игорем, чтоб он не счел ее совсем уж окончательной дурой…
Но, как оказалось, подбирала слова она зря. Потому что, едва упал занавес, он как ни в чем не бывало обернулся к ней и галантно предложил:
– Шампанского?
И она, краснея, будто первокурсница из какого-нибудь далекого Сосногорска, пролепетала:
– Да…
Они с Игорем вместе уже почти год, но тот по-прежнему стоит на своем: никакого Шадурина он не знает. И никто его в Ла Скала тем вечером не присылал. Да и вообще: он не из тех, кто женится, все его знакомые, близкие и далекие, это прекрасно знают: «И давно уже зареклись меня с кем-то знакомить».
– Но со мной-то ты познакомился… – пробурчала тогда Маша.
– А ты меня знаешь чем сразила? – расхохотался Игорек. – Лицом своим серьезным. Ни улыбки, ни смешинки. Единственная бука на весь театр.
– Сам ты бука!
– Ну или Снежная королева. Крепкий орешек. Как раз для меня…
В том, что она – для него, Маша как раз сомневалась. Игорь прав: они действительно совсем неподходящая пара. Девушка из скромной московской семьи – и гражданин США Игорь Старых. Ей – двадцать восемь, ему – сорок. Она – литературовед, а он – с ума сойти! – по основной профессии – игрок. Картежник запойный. По-простонародному – катала. И, главное, абсолютно этого не стесняется. Даже Машиным родителям признался при первом же знакомстве. Еще и нагло добавил:
– Профессия как профессия. Как все. Геолог. Учитель. Литературовед. Игрок.
– Вы имеете в виду… вы крупье в казино? – осторожно переспросил Машин папа.
– Да господь с вами! – отмахнулся Игорь. – Крупье – это абсолютный примитив. Машина по раздаче карт. Последняя спица в колеснице. Нет. Я никогда не работал в подобных заведениях. А играю я только в частных домах. С хозяевами и их гостями. По всему миру.
– И во что же вы играете? – папа на глазах бледнел.
– Предпочитаю интеллектуальные игры, – спокойно отчитался Игорь. – Преферанс, бридж. Не отказываюсь от покера, больше всего люблю техасский. А иногда, – он широко улыбнулся, – хозяева просят с детьми поиграть. В «секу» или в «дурачка».
– С детьми? – не поняла мама.
– А почему бы нет? – пожал плечами он. И объяснил: – У иных детей капиталы побольше родительских…
– Маша, боже мой! – кинулась к ней мать, едва Игорь вышел на балкон покурить. – Кого ты привела в дом?! Как ты могла?!!
…Еле она отбилась. А когда попробовала попенять Игорю: «Ты ведь их специально дразнил?» – тот только усмехнулся:
– Никого я, Машенька, не дразнил. Просто не желаю, чтоб ты или родители твои себя иллюзиями тешили. Я – какой уж есть. И, как бы вам всем ни хотелось, в чистенького менеджера с галстуком и на «Дэу Нэксии» я уже никогда не обращусь.
– Нет, нет, ни в коем случае! – испугалась она, потому что тут же вспомнила чистенького Аськиного «экса» Мишку. – Лучше играй в свои дурацкие карты! И никаких галстуков!
…Но Игорь, конечно, слегка эпатировал. Потому что, несмотря на несерьезную профессию, имелось у него и неплохое образование (наш мехмат плюс американская степень магистра), и кое-какие капиталы, и даже собственное бунгало в Калифорнии.
И едва Маша заикнулась о своей давней мечте учиться и работать в Америке, он даже руками, что для него совсем нетипично, всплеснул:
– Что ж ты раньше молчала?!
И уже через неделю они вылетели в Калифорнию.
Прожили в Игорьковом бунгало пару месяцев, исколесили Лос-Анджелес и окрестности, посетили Лас-Вегас, Чикаго и Нью-Йорк. Игорь возил Машу по лучшим университетам. Вместе бродили по студгородкам, заходили в кампусы, слушали открытые для свободного посещения лекции, дружески общались с преподавателями – у Игоря повсюду были знакомые.
Но чем больше Маша к этой жизни присматривалась, тем больше убеждалась: она к ней не готова. Пока. Пожалуй, права была ее случайная знакомая Ангелина Петровна: слишком много здесь условностей, правил, ограничений… Пока привыкнешь – обалдеешь. Да и скучно по чужим правилам играть.
К тому же Игорь, что существенно, в Штатах жить не хочет. Устал, говорит, от американского занудства. А жизни без него Маша теперь просто не представляет.
И они вернулись в Москву. Маша снова вышла на работу в свой институт, а Игорь очередную авантюру затеял.
Появилась у него идея открыть в российской столице элитный карточный клуб. Не казино, а именно клуб, где встречались бы друзья и играли за одним столом.
– Денег у меня хватит, опыта тоже. А что российскую специфику подзабыл – так ты поможешь.
И Маша согласилась в свободное от основной работы время участвовать в афере сердечного друга. Вот это карьера литературоведа, просто со смеху умереть!
…Странно у нее пошла жизнь.
Странно, но очень счастливо.