Глава 17
Еще один завтрак

Выпуск радионовостей в то утро был посвящен — в который уже раз — текущему кризису недели, а именно: куда можно безопасно слить национальный Запас глупости. Одни предлагали небольшую войну в отдаленной стране с народом, к которому мы в целом не питаем недобрых чувств, но другие полагали, что это слишком рискованно, и отдавали предпочтение снижению эффективности государственных служб путем добавления нового слоя бюрократии с максимальными затратами и минимальной отдачей. Не все предложения были разумны: наиболее оголтелые участники дискуссии придерживались мнения, что стране следует возродить колоссально затратный «противокарный щит», созданный в целях защиты человечества — или хотя бы Англии — от потенциальной угрозы со стороны разгневанного божества, желающего стереть грешную расу с лица планеты при помощи огненного дождя. Проект имел бы двойной положительный эффект в виде бессмысленной растраты кучи денег и вероятности того, что, может быть, удастся привлечь и другие европейские страны и таким образом разобраться одним коварным ударом с общеевропейским избытком глупости.

Премьер-министр Редмонд Почтаар предпринял необычный шаг, выступив в прямом радиоэфире, где отклонил все предложения и сделал дерзкое заявление о том, что, несмотря на растущий переизбыток, его партия продолжит относиться к правлению с позиций здравого смысла. Когда его спросили, как сократить Запас глупости, Почтаар заверил всех, что непременно подвернется что-нибудь «фантастически тупое, но экономичное», и добавил, что в качестве примирительно тупой меры для утешения его критиков будет с нехорошими целями подожжено большое количество резиновых покрышек.

В ответ на последнюю ремарку раздались вопли «слишком мало, слишком поздно» со стороны мистера Альфредо Траффиконе из оппозиционной партии «Носповетру», который постепенно набирал сторонников, продвигая политику «немедленного обретения», по словам самого Траффиконе «крайне предпочтительную по сравнению с пугающе дальновидной политикой осторожной проницательности».

— Все то же старое дерьмо, — фыркнул Лондэн, подавая Вторник вареное яйцо на завтрак и ставя второе яйцо перед стулом Дженни, потом крикнул наверх, что завтрак на столе.

— В котором часу вчера вернулся Пятница? — спросила я, так как ушла спать первая.

— После полуночи. Сказал, что шумел с друзьями.

— С «Дерьмовочкой»?

— Думаю, да, но они могут с тем же успехом называться «Обратная связь» и работать над синглом «Статический разряд» для альбома «Белый шум».

— Это только потому, что мы старые и отсталые, — сказала я, ласково накрывая его ладонь своей. — Уверена, музыка, которую слушали мы, была для наших родителей таким же ужасом, как и его — для нас.

Но Лондэн был где-то далеко. Он набрасывал план собачьего самоучителя под названием «Да, вы МОЖЕТЕ открывать дверь самостоятельно» и, следовательно, был функционально глух ко всему остальному.

— Лонд, я сплю с молочником.

— Вот и славно, дорогая, — ответил он, не поднимая глаз.

Мы со Вторник заржали, и я обернулась к ней с притворным ужасом:

— Ты над чем смеешься?! Тебе ничего не полагается знать о молочниках!

— Мам, — изрекла она со смесью преждевременной зрелости и непринужденности, — у меня ай-кью двести восемьдесят, и я знаю обо всем на свете больше, чем ты.

— Сомневаюсь.

— Тогда что делает ишиокавернозная мышца?

— Ладно, ты и впрямь знаешь больше меня. Где Дженни? Вечно она опаздывает к завтраку!

Я села на трамвай и поехала в старое ТИПА-здание в надежде кое-что выяснить. Побег Феликса-8 был свеж в памяти, и несколько раз я принимала за него безобидных прохожих. Я по-прежнему понятия не имела, как ему удалось сбежать, но одно знала точно: семейка Аидов обладала некоторыми поистине дьявольскими свойствами, и они присматривали за своими друзьями. Каким бы злобным псом ни был Феликс-8, он считался другом. Если он по-прежнему у них на жалованье, то мне следовало поговорить с членом семьи Аид. А это могла быть только Аорнида — единственная находившаяся под арестом.

Я сошла с трамвая возле ратуши и направилась по склону холма вниз, к зданию ТИПА. Когда я вошла, там царила жутковатая пустота, особенно заметная по контрасту с оживленным ульем, который я помнила. Мне выдали беджик посетителя, и я направилась по пустому коридору к кабинету Хроностражи. Я уже бывала здесь по разным поводам, поэтому знала, чего ожидать: у меня на глазах отделка и мебель в комнате непрерывно изменялись, а сами оперативники Хроностражи то возникали, то пропадали с такой скоростью, что казались не более чем мазками света. Не менялся один-единственный предмет обстановки, в то время как все кругом неслось во весь опор, двигалось, мелькало в бесконечной мешанине. Это был небольшой столик со старинным телефонным аппаратом на нем, и когда я протянула руку, он зазвонил. Я сняла трубку и поднесла рожок к уху.

— Миссис Парк-Лейн-Нонетот?

— Да.

— Он сейчас будет.

И в мгновение ока он прибыл. Комната прекратила перемещаться из одного времени в другое и замерла в декорациях более или менее современного вида. Человек за столом улыбнулся при виде меня. Но это был не Темпор и не папа — это был Пятница. Не Пятница двадцати с небольшим лет, которого я видела на своей свадебной вечеринке, и не старый Пятница, которого я встретила в ходе «Фиаско Сэмюэла Пеписа», но юный Пятница, почти неотличимый от того, кто по-прежнему крепко спал дома, громко храпя в «преисподней», как мы называли его комнату.

— Привет, мам!

— Привет, Душистый Горошек, — сказала я, сильно озадачившись и в то же время почувствовав известное облегчение.

Это был Пятница, которого мне полагалось иметь: аккуратно подстриженный, импозантный, уверенный в себе, с заразительной улыбкой, напоминавшей мне Лондэна. К тому же он, вероятно, мылся чаще чем раз в две недели.

— Сколько тебе лет?

Я коснулась его подбородка, чтобы убедиться, что он настоящий, а не фантом или что-нибудь вроде Майкрофта. Он и был настоящий. Теплый и все еще нуждающийся в бритве всего раз в неделю.

— Мне шестнадцать, мам, — столько же, сколько и ленивому тупице, дрыхнущему дома. В понятном тебе контексте я — потенциальный Пятница. Я поступил в «Хроноскауты» в тринадцать, а первый раз прошел трубу в пятнадцать — никому не удавалось сделать это в таком возрасте. Пятница, которого ты знаешь, — это нынешний Пятница. Моя старшая ипостась, которой предстоит стать генеральным директором Хроностражи, — это Пятница последний, а поскольку ему сейчас нездоровится из-за небольшого темпорального возмущения, вызванного тем, что более молодой альтернативный я не желаю вступать в «Хроноскауты», Темпор восстановил меня по отголоскам того, что могло бы быть. Меня попросили узнать, что я могу сделать.

— Ни слова не поняла, — ответила я в легком замешательстве.

— Это фишка с расщеплением линии времени, мам, — объяснил Пятница, — согласно которой две версии одной и той же личности могут существовать одновременно.

— Почему же ты не можешь стать генеральным директором на том конце времени?

— Не все так просто. Альтернативные временные линии должны быть согласованы, чтобы двигаться вперед к взаимно совместимому будущему.

Я поняла… отчасти.

— Полагаю, это означает, что путешествия во времени еще не изобрели?

— Не-а. Есть мысли, почему другой я такой бездельник?

— Я просила тебя поступить в «Хроноскауты» три года назад, но тебе было до фени, — проворчала я в качестве объяснения. — Ты был слишком занят компьютерными играми и телевизором.

— Я не виню ни тебя, ни папу. Тут какие-то серьезные неполадки, но я не знаю, какие именно. Похоже, у Пятницы нынешнего хватает ума, но недостает пороху взять и сделать что-нибудь.

— Кроме игры на гитаре в «Дерьмовочке».

— Если это можно назвать игрой, — недобро хохотнул Пятница.

— Не будь так…

Я одернула себя. Если это не самокритика, то я не знаю, как она должна выглядеть.

Совершенно неожиданно возле потенциального Пятницы возник еще один Пятница. Они были идентичны, за исключением кожаной папки в руках у последнего. Они недоуменно переглянулись. Новейший Пятница смущенно буркнул «извините», отошел подальше по коридору и притворился, что рассматривает резные наличники вокруг дверной рамы.

— Сегодня утром у меня был только один сын, — мрачно проворчала я, — а теперь трое!

Пятница оглянулся через плечо на второго Пятницу, который в этот момент таращился на нас и, пойманный на этом, быстро отвел глаза.

— У тебя появился только я, мам. Не обращай на того внимания.

— Что же пошло не так? — спросила я. — Почему Пятница нынешний настолько не похож на потенциального?

— Трудно сказать. Этот две тысячи второй год не похож на тот, что принадлежит Стандартной Исторической Линии. Все погружены в себя и начисто утратили какое бы то ни было обаяние. Словно низкое небо навевает на людей апатию — одним словом, по земле расползается серость.

— Я понимаю, о чем ты, — печально покачала я головой. — Читательская аудитория сократилась на шестьдесят процентов. Похоже, никто не хочет тратить время на хороший роман.

— Все сходится, — задумчиво отозвался Пятница. — Уверяю тебя, дело не должно обстоять так. По мнению лучших умов, это начало Великого Разгадывания. Если наши подозрения оправдаются и путешествия во времени не будут изобретены в ближайшие три с половиной дня, мы окажемся на пути к спонтанно акселерированной инверсионной облитерации всей истории.

— Не мог бы ты перевести это в понятную мне ковровую метафору?

— Если мы не сумеем закрепить наше существование в самом начале, время начнет сворачиваться подобно ковру, унося с собой историю.

— Насколько быстро?

— Это медленно начнется в двадцать два ноль три в пятницу со стирания самых ранних окаменелостей. Десять минут спустя все свидетельства о древних гоминидах исчезнут, за ними быстро последует внезапное отсутствие всего, начиная со среднего голоцена. Еще через пять минут все мегалитические постройки исчезнут, как будто их никогда и не было. Пирамиды сгинут еще через две минуты, а следом и Древняя Греция. За следующую минуту исчезнут Средние века, а еще через двадцать секунд станет несостоявшимся Нормандское завоевание. За последние двадцать секунд мы увидим, как исчезает со все возрастающей скоростью современная история, пока в двадцать два часа сорок восемь минут и девять секунд конец истории не накроет нас и не останется вообще ничего, никаких свидетельств того, что нечто когда-либо было. Со всех точек зрения окажется, что нас никогда не существовало.

— Так в чем же причина?

— Понятия не имею, но собираюсь как следует оглядеться. Ты что-то хотела?

— А… да. Мне надо поговорить с Аорнидой. Один из старых подручных ее семейства снова рыщет по моему следу… или рыскал.

— Погоди минутку.

И в то же мгновение он пропал.

— А! — сказал второй Пятница, возвращаясь из коридора. — Извини. Записи по запетлеванию хранятся в двенадцатом тысячелетии, а мне пока трудновато выверить прыжок через десять тысяч лет с точностью до секунды.

Он открыл кожаную папку и пролистал ее содержимое.

— Отбыла семь лет из тридцатилетнего запетлевания за незаконное искажение памяти, — бормотал он. — Нам пришлось судить ее в тридцать седьмом веке, где это действительно является преступлением. Сомнительная законность прохождения по суду за пределами собственного временного периода могла бы стать причиной апелляции, но Аорнида не подавала апелляцию.

— Наверное, забыла.

— Возможно. Идем?

Мы вышли из ТИПА-здания, свернули налево и пешком прошли небольшое расстояние до Брунелевского торгового центра.

— Дедушку не видел? — спросила я.

Я-то не видела его уже больше года, во всяком случае с момента последнего Армагеддона, грозившего уничтожить всю жизнь на земле.

— Время от времени он мелькает мимо, — отозвался Пятница, — но он сущая загадка. То нам велят за ним гоняться, а в следующее мгновение мы работаем под его началом. Порой он даже возглавляет охоту на самого себя. Слушай, я сам хроностраж, но даже я не разберу, что к чему. А! Вот мы и на месте.

Я подняла глаза и нахмурилась. «На месте» оказалось весьма расплывчато: мы стояли перед «ТК-Максом», дисконтным магазином одежды.