Лиля
Тем же вечером, когда я уже собиралась принять душ и укладываться спать, в дверь моей комнаты постучался мой воздыхатель – седой охранник Рычков. Он заявил, что хочет поведать мне нечто важное – только поэтому я и согласилась с ним прогуляться. Я быстро оделась (Рычков ждал меня в коридоре), мы вышли в парк, и я взяла отставника под руку. Он слегка покраснел.
– Вы знаете, Лиля, – проговорил он, – вам надо срочно отсюда, из санатория, бежать.
– С чего вы взяли?
– Вам угрожает опасность.
– Да она, по-моему, в этом санатории всем угрожает, – улыбнулась я. – И персоналу, и отдыхающим.
– Не надо быть такой легкомысленной Лиля. Беда грозит вам, именно вам.
– Откуда вы знаете?
– Как говорится, из хорошо осведомленных источников.
Я расхохоталось.
– Неужели вы думаете, что после ваших неопределенных намеков я все брошу и сбегу?
– Будьте серьезной, Лиля. Речь идет о жизни и смерти, причем не только вашей.
Я остановилась и заглянула Рычкову в глаза.
– Петр Архипович! – проникновенно сказала я. – Давайте договоримся: или вы мне скажете, какая конкретно опасность мне грозит, за какие прегрешения и откуда вы об этом узнали – или оставим этот разговор.
Мы зашагали дальше. Я цепко держала седого охранника под руку, моя грудь касалась его плеча – должен же он получить хотя бы небольшую награду за свою беззаветную заботу обо мне!
– Ну, хорошо, – вздохнул мой ухажер. – Последнюю неделю я работал личником у Анжелки...
– Кем, простите? – не поняла я.
– Ну, личным охранником у Анжелы...
– А это кто?
– Дочка директора санатория. Ее Анжелой зовут, ей девять лет. Жены у директора нет, он, говорят, вдовец, а там кто его знает... Они с дочкой вдвоем живут. Ну, я, значит, Анжелку сопровождал, когда ей хотелось погулять или, там, за покупками в город выехать. Но она большей частью дома сидит, учителя к ней сами приезжают, слышали бы вы, как она на них орет... Ну, так вот, я в доме у Арсения Арсеньевича сидел. И многие его разговоры, конечно, до меня доносились... Однажды я подслушал, как он говорил Кирюхе, что с вами, Лиля, надо разобраться. И с вашей подружкой Машей – тоже.
Я нахмурилась.
– Разобраться – за что? И какими конкретно словами он это говорил?
– Так и сказал: «Надо с этой Бодровой срочно разобраться. И с подружкой ее, Степановой, – тоже». А за что – он не сказал... Поэтому, Лиля, я вас умоляю: они ведь серьезные люди, угроз на ветер не бросают, уж я-то знаю. Поэтому бегите отсюда, как можно скорее и как можно дальше. Жаль, что я никак не могу вам в этом помочь...
Мы как раз успели прогуляться по центральной аллее и сейчас возвращались к спальному корпусу для обслуги.
– Спасибо за предупреждение, Петр Архипович, – улыбнулась я.
– По-моему, вы не понимаете всей серьезности своего положения, – с грустью молвил отставник.
– Нет, как раз понимаю. Я предупрежу Марию, и мы обе, обещаю, основательно подумаем над вашими словами.
...Однако ни предупредить Машку, ни основательно подумать над предупреждением Рычкова мне так и не удалось.
Мобильник у моей подруги не отвечал, а едва я успела принять душ, как в комнату ввалился человек, которого я меньше всего хотела бы тут увидеть. То был злобный шкафоподобный Кирюха.
– Что тебе надо? – нахмурилась я. – Почему лезешь без стука?
Впрочем, сама виновата – забыла запереть дверь.
Однако мне казалось, что я уже сумела подобрать ключик к этому мордовороту. Он, конечно, грозен и еще получает дикий кайф, когда унижает и оскорбляет тех, кто слабее его. Но, если на Кирилла орать самой, заметила я, это помогает. Амбал, конечно, все равно тебя приволочет, куда велели, но хотя бы руки выкручивать по пути не будет. Хоть и громадина, а трусливый. И крика, даже женского, боится.
Но в этот раз крик не помог. Потому что Кирюха молча приблизился ко мне и со всего маху влепил пощечину. Удар был сильнейшим – меня отбросило к противоположной стене. Я, задыхаясь, хватала ртом воздух и в ужасе смотрела на него. Кирилл подошел вплотную, взгляд его не предвещал ничего хорошего.
Я сжалась, ожидая нового удара, но бить он не стал. Лишь с нескрываемой ненавистью выплюнул:
– Тварь ты, Бодрова! Все из-за тебя...
И одним рывком поставил меня на ноги.
– О чем ты, Кирилл? – прохрипела я.
– Сейчас поймешь, – выдохнул он. И прибавил: – Давай, пошли. Живо!
– Куда?
Он не ответил. Тоскливо взглянул на меня и с какой-то даже безнадегой в голосе произнес:
– И чего тебе спокойно не сиделось?!
Потом стальными клещами схватил меня за руку и уже обычным тоном добавил:
– Директор тебя хочет видеть. Лично. Собственной персоной. Пошли.
– Не лапай меня! Синяки останутся!
– Да тебя вообще убить мало!
Прежде я безошибочно определяла: он всего лишь угрожает. Но сейчас мне показалось: Кирилл действительно готов меня уничтожить. Причем не по заданию карлика – а по собственной инициативе. Что я ему сделала?
– Могу я переодеться? – попросила я.
Директор санатория – далеко не Константин. Представать перед ним в халатике на голое тело мне совершенно не хотелось.
– Пойдешь, в чем есть. А не пойдешь – я тебе шею сверну.
И опять мне показалось: это отнюдь не пустая угроза.
Что я могла придумать? Против Кирюхи с моим карате никаких шансов у меня нет – слишком уж он огромен. К тому же на поясе у него болталась кобура, откуда выглядывала рукоятка пистолета, и я не сомневалась, что ствол заряжен боевыми. Как не сомневалась, что присказка мордоворота, что пуля догонит, не просто слова. Поэтому мне пришлось, дрожа от холода, страха и стыда, покорно тащиться в одном халатике впереди охранника. Он меня конвоировал, как заключенную, отстав на два шага.
Шли мы, как я и предчувствовала, в административный корпус. Тот самый, где располагался ужасный подвал.
Когда зашли в здание, Кирилл скомандовал: «Вниз!» Меня охватила паника. Вниз – значит, я не ошиблась. Меня действительно ведут в тот подвал, где пытали для того, чтобы я подписала бумагу о своем якобы долге. Не помня себя от ужаса, я рванулась по холлу, не разбирая, куда лечу. Но уже шагов через десять Кирюха догнал меня, поймал за руку и резко завернул за спину. Я взвыла. Он нажал еще сильнее, боль стала нестерпимой, и я заорала во весь голос. Проходящая мимо парочка горничных замерла от страха.
– Помогите! – взмолилась я.
Но женщины лишь опустили головы. Из моей груди вырвался совсем уж отчаянный вой, и горничные, подобрав длинные форменные юбки, прыснули по коридору прочь. А я краешком сознания подумала: «Почему он это делает на глазах у других? Ведь в санатории действует неписаное правило: все гнусности совершать втихаря...»
Объяснение я услышала тут же. Кирюха наконец отпустил мою руку, которая тут же повисла плетью, и произнес:
– Это тебе от меня лично. За Машку.
Перед глазами танцевали красные пятна, боль в руке была нестерпимой. Каюсь, мне в тот момент было совершенно наплевать на Марию. В голове билась единственная мысль: бежать, спастись самой. Кирюха подтолкнул меня в сторону лестницы, ведущей в подвал. Я снова закричала, но административный корпус, казалось, вымер.
О, хоть кто-нибудь, услышьте мои крики! О, кто-нибудь, придите ко мне на помощь! Костя, мой любимый, где же ты? Неужели ты не чувствуешь, как мне плохо?
Но никому я была не нужна. И всему миру было наплевать на мои страдания. На моих глазах выступили слезы, и я закусила губу, чтобы не доставлять мучителям радости видеть меня рыдающей.
Хотя что там говорить: я не Зоя Космодемьянская, и уже чувствовала себя сломленной. Когда Кирюха втолкнул меня в подвал, все во мне надломилось окончательно. Потому что среди тех, кто там присутствовал, оказался человек, которого я совершенно не ожидала увидеть.
Константин, мой Костя, собственной персоной, сидел за столом по правую руку от седого карлика. Он посмотрел на меня холодно, отстраненно – словно на лягушку на лабораторных опытах. В его глазах я не прочла ни отголоска любви, ни тени сочувствия. Ни взглядом, ни незаметным жестом он не сделал ни малейшей попытки меня приободрить. Наоборот, скривил губы и отвернулся.
Слева от директора сидел еще один мой мужчина. Георгий Семенович Старцев. Однако и в его лице – когда-то таком внимательном, заинтересованном – я не увидела ни капли сострадания. Он вперился в меня тяжелым взглядом, словно пытался высосать у меня мозг. Ну, а третьим, конечно, был седой тролль со своим властным взором.
И неизвестно, от чего я страдала больше: от их взглядов, не предвещающих мне ничего хорошего – или от полного равнодушия Константина и оттого, что он участвовал в судилище.
С военно-полевым судом, где расстреливают без суда и следствия, картину роднила не только тройка злых или безучастных судей. Здесь же присутствовал и палач Воробьев – тот самый, что выбивал из меня долговую расписку. Он стоял в углу, скрестив на груди руки, и улыбался.
И присутствовала еще одна жертва: моя Машка.
Ей было явно хуже, чем мне. Рот ее был залеплен скотчем. Руки связаны веревкой и воздеты над головой. Веревка пропущена через блок и прикреплена к стене так, что моя подружка вытянулась в струнку, едва доставая носочками пола. В глазах у нее плескались безмерный ужас и отчаяние.
– Не будем терять время, господа, – проговорил карлик непререкаемым тоном. – Кирилл, отпусти девку, но не уходи. Ты нам можешь понадобиться.
– Понял, – буркнул мордоворот.
Отпустил мою руку. И бросил на воздетую к потолку Машку совсем уж отчаянный взгляд.
Кирюха не осмеливался на открытый бунт. Он, конечно, не решится защищать свою возлюбленную, уже приговоренную седым карликом. Однако амбал явно, неприкрыто страдал.
– Итак, – молвил директор, обращаясь ко мне, – ты, Лиля, затеяла с нами игру. Довольно опасную – для тебя. И я хочу знать: кто твой хозяин? Кто заказчик? Чего он хочет? Чего добивается?
Вопросы холодными булыжниками падали на меня. Я растерянно молчала.
– Не заставляй нас идти на крайние меры. Расскажи добровольно – все и прямо сейчас.
– Я ничего не знаю, – отчаянно сказала я. – А Мария здесь совсем ни при чем.
– В пионерку-героя играешь, девочка? Ну, смотри... Киря, помоги! – скомандовал карлик.
Я ожидала, что на меня сейчас обрушится очередная волна боли, и мысленно сжалась – но у мучителей был приготовлен другой план.
Кирилл вышел из-за моей спины и сделал несколько шагов по направлению к Машке. Штатный палач слегка отодвинулся в сторону – безо всякого удовольствия. А Киря вытащил из кобуры свой «макаров» и приставил дуло ко лбу Машки. Та дернулась, заизвивалась, попытался закричать, но из-под скотча, которым был залеплен ее рот, доносилось лишь мычание.
– Воробьев! – приказал директор.
– Не надо, – вдруг встрял Кирилл. – Она все скажет и так. Бодрова, ну?!
Он уставился на меня. Но я смогла лишь прохрипеть:
– Пожалуйста... Не стреляй... Кирюша...
Директор повысил голос:
– Воробьев, ты меня слышишь? Помоги.
И тогда белоглазый палач вышел из своего угла и слегка натянул веревку. Руки Машки вытянулись, в суставах что-то хрустнуло, носки ее оторвались от земли, и она потеряла сознание. Кирилл охнул – впрочем, на его вздох никто не обратил внимания.
– Ты встань за ее спиной, – отдал директор указание Кириллу. – А то нас тут всех мозгами ее забрызгаешь. – И обратился ко мне: – На счет «три» он выстрелит. Если, конечно, ты раньше нам все не расскажешь. Итак...
Однако тут амбал не выдержал. Опустил пистолет и твердо произнес:
– Я не буду этого делать. Так не по-людски.
– Что-о? – Директор, кажется, опешил.
– Она ни в чем не виновата, – упрямо сказал Кирилл. – Ее не за что убивать. Я в такие игры не играю.
Впрочем, директор уже оправился от недоумения. Он сиплым от злости голосом велел палачу:
– Воробьев. Возьми у него оружие.
Палач шагнул к Кирюхе, и тот покорно отдал ему свой пистолет. Директор же прошипел:
– Пшел отсюда вон. Чистоплюй!
Кирюха, который мог бы одним даже не очень сильным ударом превратить директора в лепешку, понуро поплелся к выходу из подвала. А карлик ему вслед выкрикнул:
– И чтоб духу твоего в санатории больше не было!
Едва дверь за Кириллом захлопнулась, Арсений Арсеньевич велел теперь уже Воробьеву:
– На счет «три» стреляй.
Палач послушно уткнул пистолет в затылок Марии. Та по-прежнему была без чувств.
Воробьев вдруг с удовольствием произнес, обращаясь ко мне, любимую Кирюхину фразу:
– Пуля – догонит...
Он издевался надо мной. Он явно давал понять, что, хоть Кирилл из игры и вышел, сама игра продолжалась. И кто в ней окажется победителем, определено с самого начала.
Карлик пропустил мимо ушей реплику подручного и уставился на меня. Произнес:
– Раз...
Раздался щелчок – палач снял пистолет с предохранителя. Я метнула умоляющий взгляд в сторону Кости. Если бы он был героем боевика – и настоящим героем моего романа! – он выхватил бы пистолет и перестрелял тут всех, а нас с Машкой освободил... И в финале я бы прильнула к нему в поцелуе... Но презренный кадровик оказался совсем не героем – просто трусом, если не больше. Он безразлично смотрел в сторону, словно все происходящее его не касалось.
– Два!.. – прозвучала команда седовласого.
Я, конечно, тоже была никакой не героиней и ничего не могла придумать, чтобы не дать умереть Машке, поэтому закричала:
– Стойте! Перестаньте! Я все расскажу!
– Опусти пистолет! – отдал указание карлик.
Палач с явным неудовольствием повиновался.
– Давай, мы внимательно слушаем. – Арсений Арсеньевич уставился на меня.
Воробьев опустил оружие и ослабил веревку, ноги Марии коснулись земли. Она вздрогнула и пришла в себя. Обвела нас всех мутным взором. Кажется, она удивлялась, что еще жива.
Я начала рассказывать. Я говорила все, без утайки. И как меня похитил и просил о помощи вдовец Туляков. И как я завербовала Машку. И что она разузнавала обо всем, что творится в санатории, по моей просьбе.
Лица всех троих судей – директора, Старцева, Константина – ничего не выражали.
– Слышите, мальчики, – вдруг прервал меня, обращаясь к своим подручным, директор, – эти две шалавы соблазняли вас обоих потому, что им информация была нужна. Маты Хари из Кирсановки!
Я чуть не крикнула в ответ, что мне от Кости не нужна была никакая информация, но осеклась. Он оказался предателем и трусом – с какой стати я перед ним буду оправдываться?
Лицо Старцева тоже ничего не выразило, когда он услышал, что Машка крутила с ним любовь небескорыстно. То ли он уже знал это, то ли ему было безразлично.
– Продолжай, – кивнул мне карлик.
И я выложила все, что мне удалось узнать – до самого донышка. Но, естественно, умолчала о том, что со мной делился своими подозрениями Степан и что меня предупреждал отставник Рычков – зачем же я буду подводить хорошего человека.
– Значит, толком ты так ничего и не узнала, – подвел итог моему рассказу директор. – А вот она, – кивок в сторону Марии, – успела. И что нам теперь прикажешь с ней делать? А, Лиля? Убить ее?
В глазах у Машки опять заплескался вселенский ужас. Палач предвкушающее ухмыльнулся. Он, окончательно уверилась я, просто дебил. Только дефективные могут быть такими садистами.
А доктор Старцев? А директор? И мой Константин? Как они-то могут участвовать в этом разбое? Ведь они-то умные люди, с высшим образованием, да еще и гипнотизер – представитель самой, блин, гуманной профессии – медицины... Когда мы общались с ним, он всегда был настолько участливым, ласковым, понимающим...
– Ты же знаешь, – усмехнулся тем временем карлик, – убить – для нас совсем не проблема. Вспомни Степана. Неужели ты думаешь, что он действительно покончил с собой? – Он презрительно взглянул на меня.
Ответа директор не ждал – он просто наслаждался своей пламенной речью. И с удовольствием продолжил:
– Разумеется, милая, Степана мы уничтожили. Хотя провинился он куда меньше, чем ты. Всего лишь заглянул – единственный раз – в заметки доктора Старцева. Но только умереть, запомни, очень просто, легче легкого. Для тебя с твоей подружкой мы приготовили кое-что посерьезней.
И директор широко и весело улыбнулся.
Он безумен. Он просто безумен.
Карлик продолжил, указывая на Машку, но обращаясь ко мне:
– Может, сейчас на твоих глазах отрезать девчонке язычок? Чтобы наверняка молчала?
Моя подруга в ужасе замычала. А карлик, не обращая на нее внимания, задумчиво произнес:
– Так ведь она письменные показания дать сможет... Значит, и руку тоже отрезать? Или – обе руки?..
Он рассуждал настолько хладнокровно, что просто дрожь брала. Я ни секунды не сомневалась, что этот человек готов осуществить все свои угрозы. Моральных ограничений для него не существовало.
– Ведь нам надо не так много времени, чтобы закончить здесь все свои дела... – проговорил карлик. – Главный принцип успешного человека: не зарываться и вовремя выйти из игры, не правда ли, коллеги?
Старцев и, что самое противное, Константин заулыбались и покивали. А директор сказал:
– Нам нужно две-три недели... Ну, может быть, месяц... И мы – фюить! – все уже в теплых странах. Шезлонг, море, коктейль, мулатки – не знаю, как кому, а мне такой бессрочный отпуск очень даже нравится. Можно считать, что билеты на райский остров мы себе уже забронировали. Неплохая пенсия для представителей бюджетной отрасли, – его тонкие губы искривила усмешка, – для нищих российских медиков, не правда ли? Прям национальный проект, а? Однако прошу заметить, мы собственным трудом заслужили свой персональный рай. Для этого нам пришлось сделать не одно научное открытие. И основательно потрудиться. Особенно этому замечательному человеку, – карлик похлопал по плечу Старцева. – Кодирование от пьянства или табакокурения, от сладкого или жирного – детский сад по сравнению с тем, что придумал и, главное, сумел воплотить в жизнь (с нашей, разумеется, помощью) этот гений.
«Гений» сидел с каменным лицом, однако все равно было заметно, что ему льстят похвалы. А директор перегнулся через стол ко мне:
– Эх, Лиля, Лиля, разведчица ты наша! Ты что, думаешь, нашла разгадку? И корень зла лежит в кодировании от ожирения? Или в подделанных анализах? Ха-ха-ха! – Он визгливо рассмеялся. – Неужели ты действительно считаешь, что мы бы стали тратить силы и время на подобную ерунду? Кодированием от ожирения занимаются тысячи врачей. На этом методе можно заработать от силы на хлебушек с малой толикой масла! Нет, Лиля, – с гордостью сказал он. – Масштаб наших деяний куда серьезней. Знаешь ли ты, что такое прививка альтруизма?
Его слова долетали до меня, словно сквозь вату, я не сводила глаз с Машки – из ее глаз текли слезы. Но карлику, кажется, слушатели были и не нужны. Он выступал будто на научном симпозиуме, с кафедры:
– Прививка альтруизма, дорогая Лилечка, суть совершенно уникальная вещь. Один сеанс, и пациент уже обуреваем жаждой облагодетельствовать тебя своими деньгами, домом или фирмой. Всем, что имеет... Он готов все отдать! Но не всем подряд, не всему человечеству, а одному, конкретному, даже не знакомому ему человеку! Как прекрасно: лечение у доктора Старцева – и женщина (особенно почему-то с женщинами у него хорошо получается) просто жаждет избавиться от своего имущества!.. И отдает! Все до копейки!.. И счастлива при этом! Еще и благодарит за то, что у нее нажитое отобрали.
«Вот и объяснение – почему толстушка Елена Ивановна передала свои акции совершенно незнакомому человеку, – мелькнуло у меня. – Я раскрыла преступление. Димусик был бы доволен».
Директор же продолжал свою горячечную речь:
– А чего стоит еще одно ноу-хау доктора Старцева? Когда он внедряет в мозг объекта сигнал на самоуничтожение? А? Какая силища! Какая нечеловеческая мощь разума!.. Самоликвидация клиента происходит в строго определенное время, только после того, как он подписал все нужные бумаги. В этот момент запускается программа. Мозг просто дает сердцу команду: остановись. И оно останавливается. Не убийство, не преступление – обычный инфаркт. А?! Какое открытие! Какие возможности! Спецслужбам или бандитам до зарезу нужен такой человек, как товарищ Старцев! Но он – он-то готов работать только на самого себя. Ну, и немножко на нас – тех, кто создал ему все условия для экспериментов, кто поддерживал его в трудные дни, обеспечил его всем необходимым и сделал так, чтобы он никогда и ни в чем не нуждался!
Старцев благодарно, но с достоинством склонил голову. Костя, как и раньше, скучающе смотрел в сторону. Мне было и горько, и противно, и досадно, что он – такой вроде бы внимательный, нежный, интеллигентный – тоже, оказывается, принадлежал к шайке убийц. Иначе его б сюда не позвали... Однако меня тут же поразило другое открытие, еще куда более неприятное, чем настоящая личина Константина. «Зачем директор санатория без обиняков рассказывает о своих преступлениях? Зачем откровенничает перед нами? Ведь если мы с Машкой будем знать все их тайны – им не останется ничего другого, как убить нас!»
Я воскликнула:
– Стойте! Зачем вы это рассказываете?! Я не хочу ничего знать и ничего слушать!!
– А-а-а, – усмехнулся карлик, – тебе ведома истина, что во многой мудрости – многие печали? Боишься, что мы тебя с подружкой грохнем, чтоб вы никому ничего не успели передать? Не волнуйтесь, милые! Не волнуйтесь, хорошие! У нас есть другие методы для того, чтобы вы держали язык за зубами. Да и помолчать вам останется совсем недолго. Недели две, максимум месяц. Мы тут еще деньжат немного нарубим – и поминай, как звали. Тогда – болтайте, сколько хотите. Все равно вам никто не поверит, а нас – никто не достанет.
В этот момент мне показалось, что директор или кокаина нанюхался, или, может, ему вкатили ампулу морфина – доктор Старцев, наверное, постарался. Очень уж карлик был веселый, болтливый, энергия так и била из него через край. Или такую эйфорию успехи в смертоносном бизнесе вызвали? Или он – как и все мужики, присутствующие тут! – садист по натуре и его возбуждает зрелище двух девушек, полностью находящихся в их власти?
Веселость хозяина передалась и его подручным. Улыбки заиграли на устах Старцева и Кости. Даже палач Воробьев позволил себе усмехнуться уголками губ.
Тут зазвонил чей-то мобильный. Директор залез в карман пиджака, вытащил трубку, глянул на определитель и коротко ответил:
– Слушаю!
В телефоне разразились короткой тирадой. О чем шла речь, я не разобрала. Седой карлик буркнул в ответ:
– Вот и хорошо, – спрятал трубку и царственно махнул в сторону Маши: – Развяжите ее!
Палач сдернул пластырь с ее рта, потом развязал веревку, стягивающую руки. Когда не стало пут, вытягивающих ее в струнку, моя подружка кулем повалилась на пол и разрыдалась в голос, закрыв лицо руками.
– Ну, хватит тут! – раздраженно прикрикнул на нее директор.
Машка немедленно послушалась, и ее рыдания стали беззвучными, только плечи сотрясались.
– Вы можете быть свободными, – обратился он к нам обеим, потом бросил палачу: – Выдай этой, – брезгливый жест в сторону Машки, – ее вещички и мобильник. А ты, – его властный взгляд уперся в меня, – живи молча, поняла? Я надеюсь, ты хорошо запомнила сегодняшний урок: на свете есть вещи пострашнее смерти, – произнес он со значением. Потом махнул палачу: – Давай, проводи их!
На окаменелом лице Воробьева мелькнуло разочарование. Он походил на ребенка, которому к обеду пообещали пирожное – да не дали.
– Вставай, – легонько пнул он ногой Марию.
Та не заставила себя упрашивать, перестала рыдать, подскочила. Палач вручил ей мобильник и портмоне.
Я бросилась к выходу. Я слышала, как за мной по ступенькам поспешает Машка и топает Воробьев. Мной овладела эйфория: то ли я заразилась ею от довольного всем на свете главаря, или, скорее, радость охватила меня оттого, что еще час назад я ожидала боли и неминуемой смерти – а теперь меня отпустили на все четыре стороны, живую и невредимую. Только одна мысль смутно тревожила меня... Слова, сказанные карликом-главарем... Что-то, изреченное им со значением, с двойным дном...
Палач вывел нас из здания в темень.
– Валите, козы, – равнодушно молвил он.
«Как там сказал седой карлик? – все продолжала думать я. – Бывают вещи пострашнее смерти?»
В тот момент, когда он изрек эту истину, я решила, что он имеет в виду ситуацию, которую едва мне не продемонстрировал: гибель подруги на моих глазах – и по моей вине. Но теперь... Теперь... До меня стало доходить, и внутри заледенело... Тот короткий разговор директора по мобильному телефону... Ему явно рапортовали о каком-то успехе... Нет, не может быть!.. От страшной догадки у меня подкосились ноги. Меня затрясло – и совсем не оттого, что я стояла на ветру в одном халатике на голое тело.
– Дай мне свой мобильник, – сорвавшимся голосом прошептала я Маше.
Но телефон зазвонил в ее руке сам. Моя подруга посмотрела на дисплей и молвила с удивлением:
– Твоя мама.
Я выхватила у нее трубку. Крикнула:
– Да, мама! Это я!
– Лилечка, не могу тебе дозвониться, – дрожащим голосом начала та, – поэтому звоню Маше, ты только не волнуйся...
Я заранее знала, что она скажет, поэтому выкрикнула:
– Что с Максимкой?!
Ее сбивчивые объяснения я почти не слышала. Ноги у меня подкосились, в глазах потемнело. А мама все лепетала в трубку:
– Я только на секундочку отвернулась... Ты понимаешь, в нашем же дворе... И никто ничего не видел... Я уже всех соседей обежала... Раз – и его уже нет...
– Мама, не сходи с ума, – насколько могла твердо сказала я. – Ты ни в чем не виновата. Я знаю, кто его похитил. Я сама решу этот вопрос.
Я отдала мобильник Маше и бросилась назад, в административный корпус. Меня охватила дикая злоба. Она прямо-таки разрывала меня изнутри. Сейчас я была готова на все.
Мои мучители как раз поднялись по лестнице из пыточного подвала и по диагонали пересекали холл: впереди – седой карлик, сзади на полшага – Старцев и Константин. Замыкал процессию палач. Я бросилась прямиком к директору. Я готова была растерзать его. Выцарапать глаза. Сломать шею. Злоба моя была так велика, что я не сомневалась, что смогу убить его голыми руками.
К несчастью, мое появление заметил палач. Он и перехватил меня в полушаге от седовласого – директор только и успел, что испуганно отшатнуться.
– Мерзавец!!! – заорала я. – Отдай мне сына!
Гнев придавал мне силы. Я почти вырвалась из стальных объятий палача. Карлик смотрел на меня, и в его глазах, таких самодовольных, все-таки промелькнула тень испуга. Но Воробьев перехватил меня за шею сгибом локтя и чуть отогнул назад. В позвоночнике что-то хрустнуло, дикая боль пронзила затылок и спину, я начала задыхаться.
Откуда-то издалека я услышала слова седовласого:
– Ведь я же тебя предупреждал: есть вещи пострашнее смерти. Будешь правильно себя вести – с твоим сыном ничего не случится. Начнешь нам мешать – пеняй на себя.
И процессия – вместе с предателем Костей – отправилась своей дорогой.
Палач выволок меня из корпуса, вытряхнул на ступеньки и закрыл дверь на засов.
Машка меня ждала. Ее преданные глаза были преисполнены сочувствием.
...Когда-то, еще в школе, я впервые услышала сравнение: как тигрица, защищающая своего детеныша. И только сейчас я поняла эти слова. Прочувствовала их во всей остроте. Я действительно кидалась на седого карлика, словно самка-хищница, спасающая своего малыша. Ни ради кого не бросилась бы я на амбразуру с такой яростью: ни ради любимого, ни ради собственной матери, ни ради себя самой. Но вот ради Максимушки!.. Для него я готова была на все.
И, как зверь, могла бы растерзать мерзавца-директора – если бы на моем пути не встал палач Воробьев.
Но надо постараться успокоиться! И смирить инстинкты. Ведь что такое зверь, даже самый хищный, в сравнении с человеком? Животное, оно и есть животное. Что у него есть в арсенале? Зубы, когти, тренированные мышцы – и все. Ну, самая малость мозгов. Их у зверя даже меньше, чем у Кирюхи. Поэтому человек без труда может расправиться с любой тигрицей, сколь угодно разъяренной. Если, конечно, тигрица будет нападать на него прямо в лоб.
Но я ведь не безмозглая дикая кошка. У меня по сравнению с ней имеется множество преимуществ. Во-первых, все-таки мозги. И неважно, что я так и не выучила законы Ньютона и с дедукцией у меня слабовато – когда дело касается моих интересов, соображаю я быстро. Кроме того, есть хитрость. И женское обаяние. Тигрица пускает его в ход, только когда ей нужен самец, раз в год. А человеческая самка готова применять его семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки. Она должна его использовать, чтобы добиться своей цели!
...Всю дорогу до нашей общаги Машка меня утешала. Она все говорила, что Максимке не сделают ничего плохого. Что через неделю, максимум через две, его выпустят, живого и невредимого. Надо только вести себя спокойно, ни во что не вмешиваться и ничего не предпринимать. Будем сидеть тише воды ниже травы – таков был лейтмотив ее рассуждений.
Но я ее почти не слушала. И даже не замечала вечернего холода в своем халатике. Не чувствовала боли в вывихнутой Кирюхой руке. Куда только девалась моя мечтательная натура, которая обычно при решении разного рода задач отключалась и начинала витать в облаках. Теперь мозг работал ясно, четко, быстро. Я, словно компьютер, просчитывала и отбрасывала варианты. Десятки вариантов, один за другим.
Сидеть, как предлагает Машка, тише воды? Ждать и надеяться, что преступники, когда завершат все свои дела, расшаркаются передо мной и вернут Максимку целым и невредимым? Нет, я этого просто не вынесу. Даже когда я начинала работать в санатории, а сын оставался в городе с мамой, я подспудно ежеминутно думала о нем и беспокоилась. А теперь? Я же изведусь, просто с ума сойду! Я что, должна надеяться, что у мерзавцев все пройдет гладко? А вдруг – нет? Вдруг их планы сорвутся? Что им тогда стоит обвинить во всех неудачах меня? И сорвать свою злость на моем ребенке?
Может быть, обратиться в милицию? Или в ФСБ? Похищение человека, тем более малыша, серьезная статья. Но спецслужбы обычно действуют, как слон в посудной лавке. Вдобавок предатели и там случаются. И информация оттуда утекает, словно из решета. Смогут ли наши силовики сработать настолько четко, чтобы обнаружить, где спрятали моего сыночка, а потом освободить его, не причинив ему вреда? Я не могла на это надеяться. Отдать судьбу моего Максимушки в руки чужих и равнодушных людей из силовых структур? Опять сидеть и ждать у моря погоды?
Нет, нет и нет! Спецслужбы скорее навредят мне. И моему мальчику. Потому что у них в крови – хватать и не пущать, а не наоборот: беречь и охранять. Преступников они, может, и задержат, а вот что будет с моим Максимкой? Значит, вариант с силовиками тоже отметаем.
Может быть, вдовец? Я ведь выполнила поручение Тулякова: узнала, кто и почему погубил его супругу. Ну, доложу я ему о том, что выяснила... И что дальше? У него – своя свадьба, у меня – своя. Кто я ему? Да никто! Просто наемный работник.
Заплатить мне денег за информацию он, может, и заплатит. И наверно, с преступниками разберется. С седым директором, и со Старцевым, и наверняка даже с предателем кадровиком. (Мне, кстати, последнего было сейчас ничуточки ни жаль.)
Димусик, конечно, рассчитается с убийцами жены по понятиям. У него в арсенале, как я поняла, тоже свои мордовороты имеются. Но вот помогать мне... Отыскивать моего сыночка... Спасать его... Зачем ему это? Я ему не жена и даже не любимая...
Не возьмется он выручать Максима, и даже если возьмется, могу ли я быть уверенной, что у него это получится? Чем его амбалы по большому счету отличаются от милиции? Ничем. У милиции даже возможностей побольше, и закон на ее стороне...
Итак, что же я имею? Получается замкнутый круг? Да, наверное...
И все-таки мой мозг – клянусь, никогда раньше он не действовал столь хладнокровно и быстро – выдал мне приемлемое решение. Выдал, не успели мы с Машкой дойти до общежития. Это была тонюсенькая, но ниточка... Слабенькая, но надежда...
– Что ты все молчишь! – прервала свои излияния Машка. – Скажи хоть что-нибудь!
Наверное, ей показалось, что я впала в ступор от горя.
Я слабо улыбнулась.
– Да что тут говорить... Посмотри, что у меня с рукой.
Машка быстро и ловко ощупала мою руку – и вдруг резко и неожиданно ее дернула. Я взвыла от приступа короткой, резкой боли – потом мгновенно почувствовала облегчение.
– Вправила, – важно сказала Машка. – Сегодня еще поноет, а завтра и не вспомнишь.
– Спасибо, – благодарно улыбнулась я. – Ну, я пойду?
Однако подруга не отставала.
– Что ты сейчас собираешься делать? – требовательно спросила она.
– Спать лягу, – соврала я.
– Спать?!
– А что? Ночь на дворе.
– Хочешь, я посижу с тобой?
– Не надо, зачем.
– Ну, скажи... что мне для тебя сделать?
Хорошая все-таки она подружка, Машка. Верная и самоотверженная.
Кстати, прошу заметить: ни слова упрека не произнесла она в мой адрес: ни за то, что я ее подставила, ни за то, что ее связывали и пытали, приставляли к затылку пистолет, чуть не убили. Нет, когда-нибудь – если эта история, конечно, благополучно закончится – она мне все выскажет, но сейчас... Сейчас мое горе затмило в ее сознании собственные невзгоды.
– Может, тебе выпить надо? – не отставала Мария. Мы уже поднялись по лестнице, прошли по коридору и стояли на пороге моей комнаты. – У меня есть бутылка, я из дома захватила на всякий пожарный. Или принести тебе валокордину? Корвалолу?
– Запасливая ты моя, – слабо улыбнулась я. – Нет, мне ничего не надо. Спасибо тебе, заинька. Пока, – я поцеловала ее в щечку. – Доброй ночи.
Подружка обалдело посмотрела на меня. Обычно-то я ее шпыняю, а тут и «заинька» и поцелуйчик. Возможно, она даже решила, что я слегка умом тронулась от горя.
Я вошла в свой номер, захлопнула за собой дверь и закрыла ее на ключ.
Скинула халатик и стала одеваться.
Сегодня ночью я должна выглядеть безупречно.
...Через пятнадцать минут я уже стучалась в номер отставника – охранника Рычкова. Он проживал в нашем корпусе на «мужском» этаже. Про себя я молилась: только бы он оказался дома! Только бы не отправился в особняк главаря исполнять обязанности «личника» при дочери директора!
Бог услышал мои молитвы (а, может, наоборот, дьявол подталкивал меня по неверному преступному пути?).
Как бы то ни было, дверь комнаты отворилась, и на пороге я увидела своего трепетного обожателя. Рычков явно проводил тихий холостяцкий вечер: в майке, трениках, в руке – стакан чаю в железнодорожном подстаканнике. За его спиной верещал спортивный комментатор. В полутемной комнате блистали отсветы телевизора.
– Лилечка?! Вы?! – от удивления стакан чуть не выпал из рук отставника.
– Да, вот решила заглянуть на огонек, – бодро выдала я отрепетированную фразу. – Можно войти?
– Да-да, конечно, – Рычков посторонился. – Простите, ради бога, у меня не убрано.
В комнате, однако, насколько я могла разглядеть в сумерках, царил образцовый порядок. В моей собственной обители, к моему стыду, никогда не бывало столь аккуратно. Кровать безупречно заправлена, подушка лежит ровно по центру изголовья, на прикроватной тумбочке, строго посредине, поместился мемуарный талмуд, а на нем – очки.
– Чем обязан, Лилечка? – хозяин явно не мог отойти от шока, вызванного моим появлением.
– Кто играет, Петр Архипович? – Я деловито кивнула на телевизор.
– Наши с литовцами, – машинально ответил седовласый охранник.
– Какой счет?
– Сейчас?
– Что значит «сейчас»? – уставилась я на него.
– Ну, игру показывают в записи, и я уже знаю результат, – чуть сконфуженно улыбнулся Рычков.
– Зачем вы тогда смотрите?!
– Ну, как же!.. Счет в футболе не главное. Надо ведь узнать, кто из наших в какой форме, оценить, в чем сила и слабость сборной, прикинуть шансы. Да потом это просто красиво!
Благодаря футболу мне удалось настроиться с отставником на общую волну. Прав был незабвенный Высоцкий – Жеглов: говорить с человеком надо о том, что ему интересно. Правда, Жеглов использовал свой принцип для того, чтобы получить информацию, однако, чтобы найти общий язык с мужчинами, завет Высоцкого годился еще в большей степени. Поэтому я всегда хоть краем глаза, да следила за новостями спорта, и очень хорошо (благодаря Юрику) разбиралась в силовых единоборствах – не только теоретически.
Я мило улыбнулась своему благородному почитателю и спросила:
– Ну, и какой же счет сейчас? И что будет в конце?
– Сейчас три – один в нашу пользу, а будет четыре-один... Да вы присядьте!
Загадочно улыбаясь, я покачала головой. Бог знает, чего мне стоили моя легкость и кокетство, и рука, вывихнутая Кириллом и вправленная Машкой, до сих пор болела, а главное: мой мальчик был у них, этих тварей! Впрочем, о Максимке ради него самого я запрещала себе думать.
– Жаль, что вы настолько увлечены футболом, – загадочно сказала я.
– А что? – немедленно встрепенулся Рычков.
– Хочу пригласить вас прогуляться по парку.
– Но... мы ведь с вами недавно гуляли... – слегка растерялся отставник.
Ах, ну да. Всего лишь пару часов назад – когда Рычков пытался предупредить меня о надвигающейся опасности. Сейчас кажется – это было в другой жизни.
Однако я не растерялась и призывно промурлыкала:
– Ну, то было вечером, а теперь ночь. Куда романтичней: уже совсем стемнело, и соловьи поют.
Насчет соловьев я приврала: рано еще для них. К тому же за окном гулял такой холодный ветер, что даже воробьи – и те заткнулись. Но как еще было выманить моего воздыхателя из номера?
– О! Ради прогулки с вами, Лилечка, я готов забыть не только про футбол, но и про все на свете.
– Тогда одевайтесь. – Я уселась в хозяйское кресло и уткнулась в телевизор. – Обещаю, не буду за вами подглядывать.
Пока Рычков за моей спиной натягивал рубашку и брюки, наши забили четвертый гол, текущий счет сравнялся со счетом окончательным, и мой седовласый воздыхатель мог отправляться на прогулку с легким сердцем. Он уже ничего не терял и, видимо, надеялся хоть что-то от прогулки получить.
Несмотря на поздний час, цивильные брюки Рычкова были идеально отутюжены, в ботинках отражалось электричество, и куртку он надел уже другую, новехонькую, довольно-таки щегольскую. С таким мужчиной и прогуляться не стыдно. На улице я нежно взяла отставника под руку и исподволь повлекла в сторону заброшенной оконечности санаторного парка.
Хоть сердце мое и разрывалось от горя, от беспокойства за Максимушку и нетерпения, я не позволила себе сразу брать быка за рога. Однако все равно: с Рычковым я собиралась играть с открытыми картами. Он, может, и откажет мне в помощи – но не заложит, не донесет. Или я ничего не понимаю в мужчинах.
Когда мы сошли с тротуара и зашагали по тропинке средь бурелома (путь нам освещала луна), я поведала Петру Архиповичу о сегодняшних происшествиях. Правда, далеко не во всех подробностях. Я не рассказала о роли Машки, не стала распространяться и о том, чем промышляют начальник санатория и его приспешники и что у них на уме. Зато сделала акцент на похищении Максимушки. Рычков принял мое повествование близко к сердцу.
– Ах, мерзавцы!.. Сволочи!.. Негодяи!.. – временами восклицал он.
Наконец, когда мы достигли беседки, моя история подошла к концу. Мы остановились. Я отпрянула от моего ухажера, потом повернулась к нему и положила обе руки ему на плечи. Я знала, что он видит перед собой: прекрасное девичье лицо с мерцающими в полутьме умоляющими глазами.
– Петр Архипович, вы мне поможете?
– Но я не понимаю, чем могу...
– Тсс, – я приложила палец к его губам. – Просто скажите: да или нет.
– Помочь? Но в чем?
– Да или нет?
Он еще секунду поколебался, потом махнул рукой:
– А, в конце концов, я этому мерзавцу-директору присягу не приносил!
Я придвинула свое лицо совсем близко к его, и тогда он прошептал изменившим ему голосом: «да». И я поцеловала его в губы.
Положительный условный рефлекс у мужчин следует всякий раз закреплять маленьким, но приятным вознаграждением.
Поцелуй длился ровно до того момента, пока мой бедный влюбленный не захотел большего и не обхватил меня за талию сильными руками. Тогда я вырвалась из его объятий и отпрыгнула.
– Петр Архипыч! – взмолилась я. – Сейчас не время!
– Мы с тобой поцеловались, значит, можем говорить друг другу «ты».
– Хорошо, Петр... Знаете, то есть знаешь, когда все кончится, а я очень надеюсь, что с вашей помощью все закончится хорошо... Тогда я – заметьте, не вы, то есть не ты, а я – сама приглашу тебя в «Ротонду» и угощу чем-нибудь вкусненьким, мы с тобой разопьем бутылку шампанского, потом пойдем ко мне, и никого не будет дома...
Обещать, обещать и обещать – таким способом можно великолепно отделаться от мужика, если ситуация заводит тебя не туда, куда ты стремишься. Правда, этот метод годится только в отношении джентльменов, подобных Рычкову. Прямодушных и восхищающихся тобой. С твердолобым Мишаней, моим первым мужчиной, он, помнится, не сработал. В ответ на посулы, что я расточала, последовала искусно выполненная подножка, и через минуту Миха уже взгромоздился на меня, притиснул к земле и впился в губы... Может быть, поэтому я до сих пор в глубине души предпочитаю мужчин, которые не рассусоливают, а действуют...
Однако отставник оказался, как я и предполагала, из разряда тех, кто соглашается слушать сладкие песни. Когда Рычков успокоился и восстановил дыхание, я твердо сказала:
– Хочу быть до конца честной и рассказать тебе свой план. А ты, как человек военный, поправишь меня.
Я поделилась с ним своей идеей. Однако после моего повествования первой реакцией Рычкова было решительное:
– Ничего у тебя не получится.
– А вдруг?
– Вдруг только кошки родятся, – хмуро ответствовал бывший подполковник.
– А если ты мне поможешь? – задала я ключевой вопрос.
– Помогу? Как?
– Хотя бы подвезешь меня до места, а потом будешь ждать нас в машине.
– О господи! Лиля! Ничего не выйдет! Тебя просто убьют!
– Я удивляюсь, Петр, – нанесла я удар ниже пояса, – как ты дослужился до подполковника? Ты ведь самый настоящий паникер!
– На слабо меня берешь? – разгадал мой маневр отставник.
– Беру, – не стала отрицать я.
Минуту поразмыслив, Рычков молвил:
– Если я откажусь, ты все равно поедешь?
– Поеду.
– Будешь действовать в одиночку – шансов останется еще меньше.
– Не отрицаю.
Мой преданный поклонник продолжал рассуждать:
– У тебя в одиночку вероятность успеха один на миллион... Если вступлю я, появится один на сто тысяч... Все равно крайне мало... Но, – он скупо улыбнулся, – все-таки чуть больше... Эх, была не была! Мой ответ – да!
Что ж, ура! Рычков мне поможет.
Нам с ним оставалось только выработать точный план и действовать.
...Назавтра у меня был выходной. Рычков планировал отпроситься с дежурства.
Лучшее время для того, чтобы осуществить наш план, сказал мой воздыхатель, три часа дня. Все учителя уезжают, охрана расслабляется после обеда...
Рычков обещал довезти меня до особняка – у него имелись старенькие «Жигули» – «пятерка». Мы договорились встретиться в два часа дня возле автовокзала в Кирсановке, в боковом переулке, где мало прохожих и никто меня не заметит...
Утро я провела дома. Успокаивала маму и уверяла ее, что она нисколечко не виновата в исчезновении Максимушки. Нелегкое занятие, если учесть, что у меня самой сердце разрывалось на части.
Ближе к назначенному сроку я откопала на антресолях свое старое верное оружие, которым не пользовалась уже сто лет. Поместила его под замшевый пиджачок и поехала на маршрутке на автовокзал. Я с облегчением вырвалась из дома. Мне было легче действовать, легче делать хоть что-то – пусть заведомую глупость! – чем сидеть в квартире, казавшейся без Максимки такой пустой, и лить слезы.
На место встречи с влюбленным отставником я прибыла раньше времени. В нетерпении позвонила ему на мобильник: ну где он там? Однако телефон Рычкова не отвечал. В мою душу закралось нехорошее предчувствие.
Чтобы унять волнение, я мерила переулок шагами. Наконец часы показали два. Мой соратник не появлялся. Я снова позвонила ему. В трубке раздавались лишь безнадежные длинные гудки. Что случилось с Петром Архипычем?
Прошло еще четверть часа. Я опять набрала тот же номер. И снова – нет ответа.
Что происходит? Отставник испугался и решил выйти из дела? И трусливо не отвечает на мои звонки? Я не могла в это поверить: чтобы бывший офицер так поступил? Он казался мне самым ответственным человеком из всех, кого я встречала в своей жизни... К тому же он влюблен в меня...
Но у меня уже, увы, имелся негативный опыт, и совсем недавний – когда люди, казавшиеся очень близкими, подло меня предавали. Взять того же Константина... В нынешние времена ни в ком нельзя быть уверенной. Любой человек – теперь, после истории с кадровиком, я в этом не сомневалась – буквально любой, даже кажущийся образцом влюбленности и преданности, способен подло изменить и подставить тебя.
А, может... Ужасная догадка пронзила меня. Может, Рычкова схватили люди директора санатория – седого карлика? Может, они прознали про наш план? И сейчас выпытывают у Петра Архиповича подробности задуманной нами спецоперации?.. Тогда... Тогда и мне, конечно, несдобровать...
Но что я могла поделать? Возвращаться, несолоно хлебавши, в санаторий? Нет, в любом случае я должна довести задуманное до конца. Пусть у меня мало шансов. Пусть даже, как говорил тот же Петр Архипович, их нет совсем. Я не могу сидеть сложа руки и ничего не предпринимать для спасения Максимушки...
Я поторопилась на автостанцию. От Кирсановки в сторону элитного поселка «Золотые сосны» раз в час ходила маршрутка...
...Итак, я выступала против седого карлика Арсения Арсеньевича, со всеми его деньгами, приспешниками и мощью, совсем одна. Без покровителей, без защиты.
Шансов – особенно с точки зрения логики – у меня не было никаких, но я все равно решила действовать, хотя разумный человек в такой ситуации сразу признал бы свое поражение.
Я доехала на маршрутке до ворот элитного поселка «Золотые сосны».
Поселок оказался огорожен трехметровым забором. Въезд сторожила охрана. Огромный плакат извещал, что «проезд и проход внутрь возможны исключительно по договоренности с хозяевами».
Я свернула в лес и отправилась вдоль ограды. И уже метров через пятьдесят обнаружила в ней изрядную дыру. Перед тем, как нырнуть в нее, я еще раз набрала номер Рычкова. Бесполезно. Все те же унылые длинные гудки. Я решила больше не тратить время на размышления о том, кто он: предатель или просто трус, и проникла на территорию «Золотых сосен».
Пока я деловито вышагивала по аккуратно заасфальтированным дорожкам поселка, на меня никто не обращал внимания. Только узбеки-строители сделали стойку: засвистели, зацокали языками, стали зазывать на плов. Я притворилась, будто не слышу.
Вот и особняк. Хорошо, что вчера я подробно выспросила охранника-отставника про то, где он находится и кто его сторожит.
Я вдавила кнопку звонка на калитке. Мое единственное оружие – нунчаки – приятно холодили бок под замшевым пиджачком.
– Кто? – раздался из домофона ленивый бас.
– Почта, – промурлыкала я.
– Кто-о?!
– Почта! – повторила я. – Заметила глазок видеокамеры, улыбнулась прямо в него. – Телеграммочка вам!
– Мне? – продолжал изумляться бас.
– Вы ведь Семенов Эдуард Семенович?
– Ну да...
Именами-фамилиями дежуривших сегодня охранников меня тоже снабдил Рычков.
– Вам телеграмма от адвоката, – настаивала я. – Кажется, вам наследство оставили...
– Иди ты! – изумился мужик.
Но замок на двери, ура, щелкнул.
Я ворвалась во двор. Приусадебный участок размерами не уступал всему нашему кирсановскому городскому саду. А уж фонтанов, мощенных плиткой дорожек и садовых скульптур в моем родном городке и вовсе не водилось. А тут этакая красота – и вся для одного человека. Точнее, для двоих – карлика Арсения Арсеньевича и его дочери Анжелы.
Ко мне уже спешил охранник. Один. Слава богу, один.
Я ждала засады, но ее не было. Может быть, пока не было.
– Стой, ты, почтальонша, куда прешь!
Он подошел ближе, протянул руку:
– Тут частная территория! Давай свою телеграмму и чао, бамбина.
Охранник продемонстрировал, что он вроде знает итальянский. Хотя на лице его было написано семь классов.
– Чао, чао, дорогой... – пробормотала я.
И сунула руку под пиджак. Седой карлик был неправ, когда насажал на участке высоченных деревьев. Дом из-за них практически не виден. Значит, можно действовать не опасаясь, что меня заметят и набежит подмога.
Я выхватила нунчаки. Если мой противник когда-нибудь занимался единоборствами, шансов у меня нет. Юрик всегда говорил, что при боестолкновении весовая составляющая играет немалую роль. А в охраннике минимум сто кило – против моих пятидесяти.
Но тот, видно, со спортом не дружил и в телохранители попал только благодаря габаритам. Он изумленно взглянул на мое оружие, потянул к нему свои лапищи – и тут же получил нунчаками в лоб. Закачался и осел в траву, потом опрокинулся навзничь.
Я быстро обшарила его карманы. Много раз видела: так поступают в боевиках, и никогда не думала, что мне самой придется этим заниматься. Присвоила тысячную купюру, дешевые сигареты не тронула. Из кобуры на животе извлекла пистолет – кажется, газовый. Рации у охранника не было.
Я его не жалела. Защищала себя. И своего Максимку.
Я двинулась по извилистой дорожке к дому, поднялась на крыльцо. Здесь меня ждала новая преграда: унылая, с висячим носом, старуха. Она кинулась на меня, будто на первейшего врага:
– Ты куда?!
Некогда было рассказывать сказки про телеграмму, я просто легонько ткнула ее пальцем в бок. Точно под ребра, как учил тот же Юрик. Бабка охнула и осела. Еще одна преграда позади.
Но оказалось, что я недооценила старуху как противника. Только я прошла мимо и растворила дверь в холл, как она вдруг заорала. В полный голос, похлеще любой сирены.
Второй удар отключил бабку надежней, но своего она добилась, тревогу подняла. По второму этажу уже грохотали шаги. Их должно быть еще двое, рассказывал мне Рычков. Обычно в это время они дремлют после обеда, но подлая бабка их разбудила. Они теперь предупреждены, и наверняка держат свои пушки наизготовку.
Что делать? Неужели весь мой наглый план рухнет?! А ведь так хорошо все начиналось...
Я заметалась по холлу. Спрятаться здесь, на первом этаже, негде. Огромная комната, старинные вазы, роскошь хрусталя в горке. Да если и спрячусь, они все равно весь дом на ноги подымут. Найдут.
Единственное укрытие – скульптура, изображавшая нагую даму с корзиной цветов на голове. Я сорвала куртку, кое-как прикрыла ею рот и нос. Газовый пистолет, отобранный у первого охранника, сняла с предохранителя. И, едва телохранители сбежали по лестнице в холл, я их атаковала. Неожиданно, из своего укрытия.
Выстрел, еще выстрел! Холл окутывает ядовитое облако, глаза моих врагов лезут из орбит, в уголках ртов выступает пена. Я тоже кашляю, от куртки защиты мало. Еще по выстрелу, на этот раз практически в упор. Охранники давятся слезами, падают на колени. Воздуху им не хватает, они не видят ничего... Я подхожу к ним вплотную и бью нунчаками каждого, по очереди, прямо в лоб. Оба без чувств валятся на паркет. Путь свободен! Но сколько же я наделала шуму!
Вроде бы, по словам Рычкова, охранников в доме больше быть не должно. Но если вдруг кто-то есть, он наверняка вызвал подмогу.
Я кинулась к лестнице. Перепрыгивая через ступеньки, домчалась до второго этажа. Рассказ Рычкова о внутренней планировке особняка я вчера пропустила мимо ушей и теперь металась в поисках детской. Я распахивала одну за другой двери. Все комнаты оказались на одно лицо: ковры, хрустальные люстры. И ни единой игрушки.
Вдруг я услышала жалобный девичий голосок:
– Полина Ивановна! Я боюсь!..
Вот она, птичка!
На пороге одной из комнат стояла девчонка. Точь-в-точь, как я себе представляла юную барыньку: с белоснежными волосиками, в дорогом, из бутика, платье, и даже заколка в волосах явно с настоящим бриллиантом. Хозяйка жизни. Анжелочка.
Она меня увидела, испуганно отступила, пискнула:
– Ой! Ты кто?
Хорошо бы обойтись без визга.
– Анжелочка! – широко улыбнулась я. – Меня прислал твой папа, Арсений Арсеньевич. У него возникли проблемы. Я должна срочно, очень срочно, привезти тебя к нему.
Она вскинула на меня беззаботные голубые глазки. Серьезно спросила:
– Проблемы? Опять? Как тогда?
Я понятия не имела, о чем она спрашивает, но заверила:
– Еще хуже.
И протянула руку:
– Пойдем.
Она доверчиво вложила свою ладошку в мою. Я вдохнула такой родной детский запах: молока, конфет, пластилина, яблок... И отчетливо поняла, что не смогу повести себя так, как меня наставлял когда-то Юрик. Ведь он рассказывал мне о спецоперациях (он уверял – своих спецоперациях, тогда я ему верила, а сейчас думаю, что Юрик просто передавал чей-то треп). Мой бывший благоверный поучал меня: «Заложник – враг. Относиться к нему положено, как к врагу, и нельзя его жалеть. Кто бы он ни был: женщина, старик, ребенок».
Зря я надеялась, что у меня стальное сердце. Пусть маленькая барынька мне никто, и ее жизнь поставлена на кон против жизни моего сына, у меня не поднимется рука ее обидеть. Тем более, что она уже улыбается и почти весело спрашивает:
– Ты меня тоже повезешь, как тогда возила Олечка? В Париж и в Диснейленд?
– Конечно. Именно туда мы и поедем, – заверила я.
Видно, девочке, несмотря на юный возраст (мой отставник говорил, ей девять лет) уже приходилось убегать и скрываться. Что ж, я постараюсь, чтобы она вернулась домой живой-невредимой.
Теперь осталось самое малое. Найти машину. Не тащить же девчонку пешком по поселку, а потом на маршрутке!
Мы по черной лестнице, чтоб девочка не увидела вырубленных охранников, благополучно спустились во двор. Анжела показала мне, где находится гараж. Здесь нашлось две машины, ключи, к счастью, торчали в зажигании, ворота открывались нажатием кнопки. Я посадила девчонку на заднее сиденье. Распахнула дверь гаража. Завела мотор. Быстро вспомнила, как переключать передачи (водить меня научил мой теперешний враг – доктор Старцев, но подготовил лишь до умения трогаться и ездить на второй передаче). Я уже собиралась выехать из гаража, как вдруг водительская дверца распахнулась. Сильная рука схватила меня за плечо.
Я вскинула глаза и застонала от ужаса: Константин.
Как он здесь оказался? Пронеслись мысли: мой обожатель Рычков все-таки предал меня. И седой карлик послал своего подручного, Костю, разбираться со мной...
Мой враг заглянул в машину и пробормотал:
– Понятно. Хозяйскую дочь решила похитить... Ну-ну...
И я поняла: на этот раз для меня все кончено.
* * *
Из тайного дневника.
Женщины, даже самые лучшие, в действительности не умней куриц. Взять бедняжку Бэлу. Неплохое образование, и английским владеет в совершенстве, и книг перечитала столько, что иному кандидату наук не снилось. Но обмануть ее оказалось просто элементарно. Всего лишь до одури, до бесконечности вешать на уши лапшу: «Ты такой интересный человек, милая, ты замечательно рассказываешь, и мне так жаль, что ты одинока, я так хочу тебе помочь...» И все. Бедная толстушка «плывет» и готова поверить любой твоей глупости.
Лилька, инструкторша по шейпингу, та совсем другая. Образования – максимум девять классов и то на сплошные тройки. Но обвести ее вокруг пальца совсем непросто, этой дамочке цепкости, хитрости, хватки не занимать. Готова зубами выгрызать для себя лучшую долю, сметая на своем пути всех и вся. Но в отношениях с мужчинами, как и все женщины, доверчива и наивна. Достаточно участливо на нее взглянуть, пожалеть, приласкать – и начинает таять в твоих руках, как пластилин.
...Однако прочь снисходительный тон. Я могу подсмеиваться над моими дамами сколько угодно, но обязан признать: именно они помогли мне сделать карьеру. И только благодаря им я сейчас успешен, самодостаточен и счастлив. И очень скоро добьюсь еще большего, много большего.
* * *
Из аналитической записки.
Препарат, называемый «прививкой альтруизма», разрабатывался Старцевым Г.С. на протяжении пятнадцати лет и имеет следующий механизм действия. В первые минуты после его приема человек испытывает состояние подъема, бодрости, переходящей в эйфорию, его манеры становятся дурашливыми, речь бессвязной, взгляд блуждает. По мере всасывания средства в кровь вышеописанные симптомы проходят, веселость сменяется полной апатией. Человек делается безучастен, отвечает на вопросы с видимой неохотой, однако при этом вполне адекватен, сознание сохранено. Далее – примерно через два часа после инъекции – наступает фаза полной парализации воли. На этой стадии испытуемый, по-прежнему находясь в полном сознании, способен выполнить любой отданный ему приказ – вплоть до убийства, членовредительства или самоубийства.
Дозировка препарата рассчитывается на килограмм веса и, как правило, составляет от двух до трех куб. см.
Антидота не выявлено.
Психологических возможностей противостоять воздействию препарата нет.
Исходя из вышесказанного, следует считать «прививку альтруизма» чрезвычайно опасным изобретением.
