Глава 7
Десять лет наза. Надя
Труднее всего было не хихикать, но как удержаться, если Иркина идея ничего, кроме смеха, у Нади не вызывала?
Заключалась мысль подруги в следующем: назавтра, когда малолетка Леся опять явится к историку на «дополнительные занятия», затаиться всем троим под той же задней партой, где пряталась Надя. Дождаться, пока урок истории свернет в эротическую плоскость. И заснять подвиги учителя на видеокамеру.
Ну а дальше — твори что хочешь, горячо агитировала Ирина. Выцыганить им всем пятерки по предмету как минимум. А то и на бабки старого развратника удастся развести. Ведь он не дурак, не допустит, чтобы они компромат в милицию отнесли.
Надя тщетно утверждала, что видео не является доказательством. А Ирина в ответ: «Ну не дурак же историк — дело до милиции доводить. Наверняка захочет миром все решить. Должен понимать: ему куда дешевле будет нам пиво с мороженым спонсировать».
Еще Надя говорила, что два раза кряду никогда не везет. И если давеча историк не заметил , что она прячется под партой, то это чистой воды случайность. К тому же она сидела очень тихо, а им втроем сохранить полнейшее безмолвие вряд ли удастся, кто-нибудь все равно не выдержит — или чихнет, или расхохочется. Да и дни становятся все короче и короче, плюс дожди обложные — к трем уже темно, а Леся с историком на четыре договорились. Видеокамера ведь у них самая обычная, не шпионская — в темноте снимать не умеет. А вершить свои темные делишки при электрическом освещении историк вряд ли решится…
Но девчонки в ответ на ее сомнения лишь хохотали.
— Ты, Митрофанова, просто трусиха, — клеймила ее Ишутина. — Зудишь, зудишь, ля-ля-фа-фа… Скажи уж честно: боишься!
— Да если и не получится ничего снять, — ухмылялась Коренкова, — хотя бы прикольнемся. Прикинь, Адамыч только возбудится, нефритовый ствол свой зарядит, а тут мы! Белыми привидениями!
«И по истории в аттестате точно будет трояк. Это в лучшем случае», — закончила про себя Надя.
Но нельзя, раз сама кашу заварила, сигать в кусты. Глупо будет и подловато.
…И в назначенный день девчонки в половине четвертого все втроем разместились под задней партой кабинета истории. Видеокамера, включенная, с заправленной новой кассетой, лежала подле — только с паузы снять.
Окна, как и позавчера, заливало дождем, и в классе было совсем сумрачно. При таком освещении их ни от входной двери, ни от доски точно не углядишь. Правда, и в камеру, Надя не поленилась посмотреть в глазок, тоже ничего не разобрать, сплошное черное поле.
Явно глупость они затеяли. Одна надежда, что Иван Адамович свой дополнительный урок отменит. Или малолетка Леся одумается.
…Но Надины надежды не оправдались — ровно в четыре дверь кабинета истории отворилась. Старшеклассницы замерли в своем укрытии.
На пороге чернели две фигуры. Одна, высокая, по-хозяйски поддерживала под локоток вторую, юную, худенькую.
— Йес! — еле слышно выдохнула Иришка и схватила видеокамеру.
«Попали, идиотки!» — мелькнуло у Надежды.
Почему, ну почему она только не отказалась участвовать в этом спектакле?! Может, еще не поздно вылезти из-под парты, извиниться, наболтать историку какую-нибудь ерунду, будто она полы здесь моет? Но что тогда подумают девчонки?.. Явно превратят ее в изгоя, еще похуже классной отличницы и пугала Людки Сладковой…
Нет уж, лучше не рыпаться.
И Надя продолжала сидеть тихой мышкой. Лишь губу в отчаянии закусила.
Впрочем, Лена с Ирой, хотя и строили из себя безбашенных-разбитных, тоже явно волновались.
А учитель с ученицей, ничего не знавшие о засаде, тем временем вошли в класс. Сели в этот раз не за парту — за учительский стол, Иван Адамович на своем привычном месте, Леся рядом на стульчике. Только хотя стол и стоял на возвышении, и видно его было куда лучше, чем первую парту, в классе уже совсем темно стало. Не то что на камеру снимать — подсматривать и то невозможно.
«Слава богу, фильм не состоится!» — мелькнуло у Нади.
Но едва историк раскрыл рот, начиная свою лекцию, малолетка вдруг его перебила:
— Иван Адамович! Сегодня такая темень противная… Давайте свет включим!
Не дожидаясь ответа учителя, она вскочила, щелкнула выключателем. Врубила, правда, не те лампы дневного света, что под потолком и заливают весь кабинет неприютным электричеством, а длинную узкую лампочку, освещающую доску.
— Во! Так гораздо классней! И это, как его… романтичней, вот!
И вернулась на свое место.
Историку, похоже, было куда романтичней сидеть в темноте. Однако вставать выключать свет он не стал. Сухо произнес:
— Ладно, Леся, как хочешь. Но давай начнем.
И лекторским тоном понес очередную пургу. Борис Годунов, бояре, битвы… Леся записывала, кивала, преданно смотрела учителю в рот.
Решительно никакой эротики. Девушки под своей партой разочарованно переглянулись.
— Только пленку зря тратим! — одними губами прошептала подругам Елена.
— Так выключай! — тоже тихо предложила Надя.
Но Ирина лишь отмахнулась. Прошелестела:
— Все будет!..
Учитель, похоже, тоже услышал их еле слышную перекличку. Вдруг прервал свою лекцию, насторожился…
Однако опять их выручила Леся. Громко и укоризненно обратилась к историку:
— Ну что же вы, Иван Адамович! Почему замолчали? Вы настолько интересно рассказываете, я прямо вся в нетерпении!
И юная развратница сама прижалась к учителю вполне сформировавшейся грудью.
Но тот, будто не замечая ее прелестей, еще с минуту напряженно прислушивался.
Одиннадцатиклассницы перепуганно замерли под партой.
К счастью, никто из них не чихнул и не кашлянул.
Иван Адамович успокоился. Горячо жестикулируя, вернулся к своему уроку.
И, как предсказывала Ирина, основной урок продлился недолго. Сначала учитель, будто между делом, прижал восьмиклассницу к себе… потом расстегнул кофточку на ее груди… его рука пошустрила по персям малолетки… скользнула ниже… Самые пикантные детали, к сожалению, было не разглядеть — стол мешал, — но и так стало ясно: к дополнительным занятиям по истории происходящее имеет весьма отдаленное отношение.
А Леська, позорная Лолитка, вела себя едва ли не активней, чем умудренный годами учитель. Так и липла к Ивану Адамовичу, всеми частями тела прижималась, и в свете единственной лампы на фоне черной классной доски их фигуры смотрелись эдакой порнографикой.
Ира Ишутина, от напряжения высунув кончик языка, снимала происходящее. Лена, захваченная спектаклем, то и дело опасно высовывалась из-под парты. Одна Надя сидела тихим мышонком. Сегодня у нее самой никаких эротических позывов и близко не было. Какая эротика, если за такую авантюру можно в два счета из школы вылететь!
…И катастрофа не замедлила разразиться.
В самый кульминационный момент, когда Лесина юбка была задрана выше некуда, а историк свои штаны расстегнул, Елена вдруг чихнула. Громко, на весь класс.
У Нади заколотилось сердце, Ира в ярости показала подруге кулак, а учитель с ученицей от неожиданности аж подскочили.
Малолетка только пискнула:
— Ой!
И сжалась в комочек.
Но историк не растерялся. Немедленно вскочил, одним движением застегнул брюки, отправился к парте, под которой затаились шпионки. И застал всю картину в красках — троих перепуганных старшеклассниц. И включенную видеокамеру…
Пару секунд Иван Адамович молчал. А потом глаза его сузились, и он зловеще протянул:
— Да, девочки… Вы — доигрались.
Надя от его сурового тона аж шею втянула. Краем глаза заметила, что сидящая рядом Ленка тоже до смерти перепугана. Вот так историк! Хотя и педофил позорный, но — мужик ! Быстро ситуацию в свою пользу обернул. А они-то его шантажировать собрались…
Одна Иришка не растерялась. С достоинством встала из-под парты. Брезгливо взглянула на учителя. И с вызовом произнесла:
— А по-моему, это вы доигрались, Иван Адамович. — И помахала перед его носом видеокамерой. — Ну что? Покажем нашему директору пленочку?!
И еле успела отшатнуться. Потому что историк с необычной для него резвостью шагнул к ней и попытался вырвать камеру из рук.
Но Ирина оказалась проворнее. Отступила на пару шагов и весело добавила:
— Фигушки, Иван Адамович! Так просто не возьмете!
По большому радиусу, чтобы он точно не смог напасть, Ишутина обогнула учителя. И, позабыв о подругах, так и остававшихся под партой, бросилась прочь из класса.
А историк затравленно смотрел ей вслед и, кажется, еле сдерживался, чтоб не кинуться за ней.
Наши дни. Дима
Полуянов откинулся на плетеном ресторанном стульчике. Залпом допил свое «Перье». Восхищенно произнес:
— Ну, Надюха, ты авантюристка! Ну, хамка!
— Скорее дура, — самокритично опустила голову Митрофанова.
— Да нет, не дура, — усмехнулся журналист. — Типичный трудный подросток. И чего, спрашивается, ты всегда из себя овечку строила?.. Будто я тебя в десятом классе не помню! Такую всегда чушь несла! — Он скорчил смешную рожу и передразнил: — По выходным я люблю ходить в консервато-о-орию, на ко-о-онцерты по абонементу. А вечерами предпо-о-очитаю изучать тво-о-орчество Чехова-а… И личико всегда постное-постное!..
— Но я правда и в консерваторию ходила, — слабо улыбнулась Надя. — И Чехова читала.
— Ладно, Чехова! Луку Мудищева ты читала! А еще своими руками снимала порнуху! — продолжал веселиться он.
Надю аж передернуло:
— Ох, Дима, прекрати! Я не для того рассказала, чтоб ты насмешничал!
— Я и не насмешничаю! Я тебя реально зауважал! — парировал он. — Мне всегда, знаешь ли, нравились девушки с огоньком!..
— А я вот себя до сих пор ругаю, — погрустнела Надя. — Уже десять лет прошло, а все не пойму — как девчонки меня только на эту глупость развели?!
— Никто тебя не разводил. Сама пошла, — важно заключил Полуянов. — Потому что в тебе, Митрофанова, всегда дремала тщательно скрываемая сексуальность. И здоровый авантюризм.
— Дурость это, а не авантюризм, — пригвоздила она. Понизила голос и добавила: — И еще — подлость. Потому что Иван Адамович… он такой… нет, не беззащитный, конечно, но неприспособленный, что ли… А мы его так жестоко…
— Нашла кого жалеть! — фыркнул журналист. — Тоже хорош гусь. Мог бы, если приспичило, себе проститутку нанять и потребовать, чтобы она пришла в школьной форме. А щупать малолеток прямо в классе — это как-то не очень украшает.
— Да ладно, нашел малолетку! — скептически хмыкнула Надя.
— А как еще назвать ученицу восьмого класса? — возмутился журналист. — Или эта Леся в седьмом училась?
— Да какая разница, в каком! — фыркнула Надя. — Главное, оторвой она была еще той. Я-то сначала удивлялась: почему все настолько гладко прошло? И урок точно в назначенное время состоялся. И свет очень кстати эта коза включила. И начала вопросы громко задавать, когда историку шорох послышался… А мне потом Ирка рассказала. Она с ней, оказывается, заранее договорилась.
Надя умолкла. Вздохнула.
— Не понял… — озадаченно произнес Дима. — Договорились? О чем?
— Да о спектакле. Леська на самом деле была развратницей еще той. Восьмиклассница — а уже на оптовый рынок бегала, чурок за небольшие деньги обслуживала. Я имею в виду сексуально, — слегка смутилась Надя. И продолжила: — Ну а Ира Леське куда больше посулила, чем ей чурки за один раз платили, и аванс сразу дала. И еще больше обещала, когда удастся кино заснять. И Леся, — Надя снова усмехнулась, — с восторгом согласилась. Ирка — она сделки еще тогда, в одиннадцатом классе, умела заключать.
— Да… У вас не школа была, а прям бордель какой-то, — строго произнес Полуянов.
Однако глаза его улыбались.
— Ой, ладно, ангел ты мой! — нахмурилась Надя. И робко спросила: — Можно, я себе еще джина с тоником закажу?
— Заказывай, — великодушно разрешил он.
Будем надеяться, кредитная карточка выдержит. А если Надюха напьется — может, и это хорошо. Выпивка, во-первых, лучшее лекарство от угрызений совести, вот пусть и полечится. А во-вторых — рассказ подруги весьма распалил его самого. Да что там распалил: Дима просто дождаться не мог, когда они вернутся домой и он сорвет с Надьки взрослые одежки. А потом попросит ее втиснуться в старую школьную форму и исполнить роль послушной ученицы. Ну а сам примерит на себя обличье строгого учителя.
Правда, Надежда пока что домой не собиралась. Продолжала сидеть напряженная, нервно теребила в руках салфетку.
— Слушай, чего ты дергаешься? — пожал плечами Полуянов. — Милая детская шутка, дела давно минувших дней… Уверяю тебя: за такое не мстят. Тем более спустя десять лет.
— Да я тебе еще не все рассказала, — горестно вздохнула Митрофанова.
— Вы что, сделали вторую серию? — хмыкнул он. — И следующим номером засняли забавы физкультурника? Или трудовика? Или вообще директора?
— Не смешно, — отрезала Надя. — Я, между прочим, вообще эту пленку ни разу не посмотрела. И с девчонками о ней мы никогда не говорили. И у Ивана Адамовича, конечно, никаких пятерок я не вымогала…
— Я и говорю: не бизнесменша, — с улыбкой укорил Полуянов.
А Надя, будто не услышав, продолжила:
— Я решила, что самым умным будет сделать вид, будто ничего не произошло. И Иван Адамович, кстати, точно так же себя повел. Тоже об этом случае никогда не вспоминал. Словно вычеркнул тот день. И все.
— А что у тебя в аттестате по истории? — лукаво поинтересовался журналист.
— «Четыре».
— И в историческую библиотеку ты пошла работать, чтоб искупить свою вину… — снова подколол подругу Полуянов.
— У нас, кстати, с Иваном Адамовичем до сих пор нормальные отношения, — будто защищаясь, произнесла Надя. — Мы и здороваемся, и еще я ему в свой зал пропуск сделала, хотя у него кандидатских корочек нет, и редкие книги из хранилища ему добываю…
— …А вечерами караулю с кинокамерой! — не отставал Полуянов. — В твоей «историчке» ведь тоже полно хорошеньких малолеток! Ну, или хотя бы первокурсниц.
— Ди-има! — простонала Надя.
— Ну что Дима, Дима! — ворчливо произнес он. — Я просто понять не могу: если все прошло гламурно и мирно, — чего ты сейчас дергаешься?
— Да потому что… Вот смотри, — понизила голос Надя. — Тому, что Леська, ну, та самая малолетка, погибла, я, конечно, не удивилась.
— А она погибла?
— Да. Лет пять назад. Передозировка вроде. У нее такие гулянки были — не чета Ленкиным, она ведь еще в школе, как говорится, большие надежды подавала и колоться уже в девятом классе начала… Теперь, значит, и Ленка умерла. Тоже вроде бы объяснимо с ее-то образом жизни. Но когда еще и Ирка…
Дима задумчиво произнес:
— А тебе не кажется, что покушение на нее — несколько из другой оперы? Не ты ли сама мне говорила, что госпожа Ишутина — самый молодой в России директор риелторской фирмы? Живет в элитном коттедже, передвигается на новой спортивной «бэхе»?..
— Я понимаю, куда ты клонишь, — кивнула Митрофанова. — Бизнесменов, особенно выскочек, стреляют всегда и везде. Но все равно: не странно ли? То, что сначала убивают Елену и через два дня пытаются убить Ирку?..
— В жизни и не такое бывает, — пожал плечами журналист.
— Ну, я не знаю… — с сомнением протянула Надежда. И сделала огромный глоток из своего стакана с джином.
— А ты думаешь, это историк отомстить решил? Спустя десять лет? — расплылся в скептической ухмылке Полуянов.
— А что? — не смутилась Надя. — Как говорится, для мести и сорок лет не срок.
— Было б за что мстить… — хмыкнул журналист.
Он не сказал подруге, что совсем недавно виделся с Иваном Адамовичем. И тот уж никак не походил на рокового злодея. Более того — отзывался и о Наде, и о ее подругах очень тепло. Почти по-родительски.
Но на всякий случай Дима уточнил:
— Вы с историком об этой пленке никогда даже не говорили. Будто ничего не было. Ты сама до этого додумалась? Умно. Молодец. А как повели себя Лена с Ирой?
— Ленка тоже не рыпалась, — кивнула Надя. — По крайней мере, меня уверяла, что молчит. Хотя пусть и молчала, а иногда ее с катушек срывало. Сядет, например, на первую парту, ногу из-за стола выставит, юбку задерет… И глядит на Адамыча гнусным взглядом. А тот, бедняга, краснеет.
— А что у нее было по истории? — уточнил Дима.
— Тоже «хорошо», — вздохнула Надя. И уточнила: — Только наши четверки — разной цены.
— В смысле?
— Ну, мне ведь в институт нужно было историю сдавать, а в приемной комиссии всегда смотрят, что в аттестате… Куда лучше, если б пятерка стояла. Зато Ленке четыре балла оказалось в самый раз. Она ведь в последнем классе уже на тройбаны скатилась конкретно. По-моему, только Адамыч да физрук ей нормальные оценки и поставили.
— А у Ирины что было по предмету?
— А у Ирины — «пять», — произнесла Митрофанова. — Хотя вот уж кто совсем не историк…
— Потому она сейчас и удачливая бизнесменша, что с детства умела крутиться, — пожал плечами журналист. — А теперь, в двадцать семь лет, имеется у нее и особняк, и спортивный «БМВ». А мы с тобой, Надька, честные люди, на копейки перебиваемся.
— Да, — кивнула Надя. — Она, похоже, с Адамычем тогда сделку и заключила. Единолично. Не думаю, что он ей, конечно, денег дал, но по истории вытянул. Потому что на «пятак» она предмет никогда не знала. Да у нас во всем классе только две пятерки и были. У нее и у Сладковой, которая на медаль шла. Хотя Ирка и сейчас, я ее буквально сегодня спрашивала, в шантаже историка не признается… Ты что, говорит, Надька!.. Охота была руки пачкать. А пятерку, говорит, он мне поставил, потому что я все даты честно вызубрила…
— Да какая разница — шантажировала, не шантажировала?! Я все равно не понимаю, — упорствовал журналист. — Почему вдруг спустя десять лет…
— Да потому! Вдруг только кошки родятся… А у нас буквально две недели назад встреча выпускников была, — вздохнула Надежда. — В честь как раз десятилетия выпуска. И эта история всплыла по новой…
— Так-так, — заинтересовался Полуянов.
Он вспомнил: недавно Надя действительно явилась домой чрезвычайно поздно. И сильно подшофе. Но он, как благородный человек, никаких вопросов задавать подруге не стал. Загуляла и загуляла. Пусть и скромная библиотекарша, а имеет право хотя бы раз в год.
Только сейчас он ревниво подумал: ведь наверняка целовалась там со всеми. В том числе и с омерзительным Степаном. Плясала. Кокетничала. Хлебала коньячок на брудершафт…
А Надя говорила:
— Ленка на вечеринке напилась вусмерть. Бутылка водки в одно лицо. Она в последние годы уже не могла себя контролировать. Ну и вот. Представь картину маслом. Степка куда-то сгинул. Коренкова еле на ногах стоит. А мы с Иркой, типа старые подруги, ее под ручки поддерживаем. Тут к нам Адамыч и подваливает, хотел, как положено, какой-то великосветский разговор завести. А Ленка, музыкантша наша, вдруг ему выдает: вы, Иван Адамыч, зря из себя интеллигента строите. Потому как пленочка-то с вашими похождениями у нас прекрасно сохранилась. И в школе вы по-прежнему работаете. И девочек щупаете. А главное — нынче возможности, в плане Интернета, совсем другие, нежели десять лет назад. И заявила, что собирается эту пленку во Всемирную сеть выложить. На все крупные порносайты. С пометкой, что в главной роли — реально работающий в школе учитель… Мы с Иркой аж обалдели…
— А что Иван Адамович?
— А что он мог? Сказал, мол, ты не ведаешь, что творишь, пойди проспись. И отошел. А через две недели Ленку задушили. А теперь и Ирку пытались убить…
— Ирина видела, кто в нее стрелял? — уточнил журналист.
— Говорит, лица не видела. Он был в маске, да и стемнело. Но точно, конечно, не историк. Фигура совсем другая.
— И ты считаешь, что Иван Адамович нанял киллера , – прищурился журналист. — Со своей грандиозной учительской зарплаты…
— Дима, — рассердилась Надя. — Тебе обязательно это нужно? Все время выставлять меня какой-то непроходимой дурой?
— Мне просто кажется, что твоя версия несколько, м-м… беспочвенна, — кротко произнес журналист. И предложил: — Давай еще джинчику. Ты сильно перенервничала.
А Надя твердо сказала:
— Знаешь, Дим… Может, я, конечно, и дура, но мне все равно почему-то страшно…
— Охота на школьниц, осмелившихся шантажировать маньяка-учителя, продолжается! — зловещим тоном проговорил Полуянов. — Теперь на очереди последняя жертва!..
— Дима. Я сейчас обижусь, — сдвинула она брови.
А он в ответ обезоруживающе улыбнулся:
— Надюшка, солнышко. Пожалуйста! Еще джинчику — и домой! Будем отдыхать. А я, со своей стороны, обещаю: охранять тебя от маньяков в поте лица своего!..
— Змей ты, Полуянов, — буркнула она, впрочем, уже беззлобно. — И джину я больше не хочу.
— Тогда платим — и вперед! — Дима замахал официанту.
А Надя допила из своего стакана последние капли и задумчиво уставилась на начавшее сереть вечернее небо.
Полуянов со всеми своими беззаботными аргументами до конца ее не убедил.
Далеко от Москвы. Степан
К семечкам на завалинке его приохотил Мишка: «Самый, Степах, по-моему, достойный из всех деревенских обычаев!»
В первый вечер, когда вылезли грызть на свежий воздух, употребили пакетик покупных — его Степан по пути на какой-то станции приобрел. Лузгали, плевались, базарили… Понравилось. И теперь обеспечивали себя — как тот же Мишка формулировал — «по-феодальному». То бишь топали в деревню Калинки до бабы Мани и выменивали у той семена подсолнечника на банки с тушенкой, в избытке имевшиеся в Мишкином погребе. А после Степан, не полагаясь на безрукого приятеля, семечки самолично обжаривал на подсолнечном масле и солью приправлял, получались вкусные — просто класс! А главное — под них самое святое дело смысл жизни поискать. Обсудить, к примеру, зачем нужна бесконечная беготня за карьерой, и постоянные стрессы больших городов, и малолетние дети в семье, когда можно, не чинясь, в рваных джинсах устроиться на завалинке, и грызть подсолнухи, и наблюдать, как в прокаленную за день степь скатывается солнце? И ни о чем не беспокоиться, не заботиться…
…Сегодня Мишаня аж на комплимент расщедрился. Внимательно посмотрел на приятеля и серьезно сказал:
— А хорошо мы, Степка, с тобой пожили…
— Почему — «пожили»? — улыбнулся Степан.
Прошедшее время в этот безмятежный вечер показалось ему совершенно неуместным. Казалось, так теперь будет всегда, до скончания веков и Страшного суда: горячий закат, жирные, впитавшие всю силу земли семечки, плечо друга рядом…
Но Михаил не ответил, и Степан его молчанию сначала даже не удивился — на их ленивых посиделках отвечать было не обязательно, главное — что сидишь рядом. Но потом он заметил, что Мишаня смотрит не в перспективу степей, а совсем на другой пейзаж. На скучную, всю в рытвинах и без единого деревца по обочинам дорогу, что ведет в деревню Калинки.
А по ней, деловито переваливаясь по колдобинам и ухая в ямы, ползет милицейский «козлик»… И машина уже совсем рядом, а он сидит до такой степени расслабленный, что даже шума мотора не расслышал… А верный друг Мишка придвинулся к нему поближе. Хочет в трудный момент поддержать? Или собирается вцепиться, вздумай Степа спасаться бегством?
Ивасюхин метнул быстрый взгляд на «козлик» — машина была фатально близко, в полукилометре, и явно прибавила газу. Срываться? Бежать? Но куда? По голым, ярко освещенным закатным солнцем степям?.. И даже если удастся скрыться — дальше как? В рваных джинсах, без денег — сбережения остались в Мишкином доме, в кармане куртки…
А взгляд друга — по-прежнему безмятежный, ласковый. Глаза человека, так и не свыкшегося с жестокостью окружающего мира. Но на донышке этого взора Степа вдруг с изумлением увидел и жестокость, и злорадство. И насмешку.
Сразу все понял. И тихо спросил:
— Миша, это ты меня сдал. Зачем?
Тот оправдываться не стал. С внезапной ненавистью взглянул на Степана и отрезал:
— А потому. Не хрен меня за убогого держать. И в армии. И здесь. Защитничек, блин. Спаситель мира!
Степан аж опешил:
— Я — тебя? За убогого?..
А у сослуживца от злобы аж слюна в уголке рта выступила, а к другому уголку очень смешно прилипла семечка. И шипит Миша змеей:
— Думаешь, я не понял? Как ты вдруг от столицы устал. Ко мне приперся вроде на поправку. Ежу ведь понятно, что неспроста!
«Козлик», из последних сил выжимая газ, был уже совсем рядом. Степа только и успел сказать, прежде чем машина остановилась и из нее выскочили двое милицейских:
— А я думал, ты мне друг…
Но верный Мишка вместо ответа лишь сплюнул приставшую к уголку рта семечку.
А к Степану уже спешили милиционеры. И прежде чем окунуться в свою очередную новую жизнь – жизнь заключенного, он успел подумать: «Меня опять предали».
Сначала его предали они. Трое его прекрасных дам. И теперь вот — сослуживец.
Что за нескладная жизнь!
Дима
Не зря Полуянов так гордился своими контактами .
Опер, что вел дело об убийстве Коренковой, позвонил ему на следующий же день после ареста Степана. Без особой радости в голосе сообщил:
— Взяли убивца.
И рассказал, что забрался тот далеко, аж в Воронежскую область, и закрывали его менты местные, из райцентра. Так что пока то да се, а дней пять пройдет, прежде чем душегуба в Москву доставят.
— Хреново, — отреагировал Дима.
— А что ж хренового? — изумился опер. — Висяк с плеч!
— Он чего, уже раскололся? — осторожно, чтоб не спугнуть источник , спросил Полуянов — этих ментов никогда не поймешь, что у них открытая информация, а что оперативная тайна.
— Да не. Молчит пока, но долго ли умеючи! — хохотнул собеседник.
О своих сомнениях в Степановой виновности — горячие Надькины речи свое действие все же возымели! — журналист говорить не стал. Деловито произнес:
— Ты лучше вот что скажи. А мне повидать этого Ивасюхина — никак не получится?
— Это только по запросу, — поскучнел опер. — Сам, что ли, не знаешь? Пиши письмо за подписью своего главного. Шли к нам, в УВД, а они уж рассмотрят…
— Недельки через две, — закончил Полуянов.
— А то и все три получится, — поправил опер. — Сейчас отпуска, не до тебя.
— Ясно, — вздохнул журналист. — Но все равно: спасибо тебе. С меня причитается.
— Кто б возражал! — не стал ломаться опер.
Они договорились встретиться «с джином», когда по делу Коренковой выплывет еще что-нибудь новенькое. Дима положил трубку и задумался.
В принципе, кое-какая картинка не криминальной, конечно, драмы, а психологического очерка о безвременно погибшем таланте у него в голове уже сложилась.
Девочка — больше самоуверенная, чем способная. Ее мамаша — готовая на все, лишь бы сделать из ребенка «звезду». Ее учительница хотя и понимала, что таланта у ребенка нет, но долгие годы кормила Коренковых посулами о грядущей славе. Ее подруги — самые обычные девчонки, не имевшие никакого отношения к музыке… Милые забавы скучающих старшеклассниц. Запретные удовольствия вроде тайных сигареток или баночки джина с тоником на троих…
И Степан. Который сначала преданно носил неприступной Леночке портфель и ловил каждое ее слово. Потом, устав от роли пажа, переметнулся к более покладистой однокласснице. К его Наде. Спустя годы — когда звезда Коренковой померкла — вновь оказался подле нее. Жил в ее квартире. Делил с ней выпивку и постель. Потом непонятно зачем убил ее. И попытался хладнокровно скрыться.
Надька пусть вся на эмоциях, а права: непонятно, с какой стати Степану было убивать Коренкову? Пьяная ревность? Белая горячка? Но Дима припоминал: Ивасюхин хотя и смотрелся несколько потасканным, но на конченого алкоголика не походил. Не будет такой, даже если перебрал, убивать, потому что мозги сохранил. Проблюется себе тихонечко и спать пойдет. Вот Коренкова — та да, на любую глупость способна. Может, Елена его и завела? Разозлила, распалила настолько, что Степану ничего не оставалось, кроме как ее задушить? В состоянии, как говорится, аффекта?
Дима даже у Надежды спросил — та как раз на кухне крутилась, ужин готовила:
— Надь, а этот Ивасюхин ваш — горячий мужик?
— В каком смысле — «горячий»? — немедленно закраснелась подруга.
— В данный момент я не про секс, — усмехнулся журналист. — Имею в виду: завести его легко? Чтоб он, там, орать начал, мебель крушить?
— Да вообще невозможно, — отрезала Митрофанова. — Флегма еще та. Все бе-е да ме-е… Никаких эмоций. Мы с девчонками его снулой селедкой дразнили.
«Непонятно только, зачем тебе понадобилось эту снулую селедку у подруги отбивать», — мелькнуло у Полуянова.
Но спрашивать не стал — понимал, что новая , внезапно открывшаяся ему Надька все равно правды не скажет. Вместо этого поинтересовался:
— А вот скажи еще: у Степана в школе друзья были?
— Да был один, — пожала плечами Надька. — Такой же доходяга. Васёк Пшеницын.
— Из вашего класса? — навострил уши журналист.
Сегодня ведь, пока Надька на работе была, он раскопал в дальнем ящике стола ее выпускные фотографии. Долго вглядывался в напряженные лица одноклассников, читал фамилии под снимками. И никакого Пшеницына вроде бы среди них не было.
— Нет, он из параллельного, — тем временем ответила Надежда. — Они со Степкой на шахматах сошлись. Вечно, помню, трепались про всякие гамбиты да трехходовки. — В ее голосе прозвучало нескрываемое презрение.
— А я почему-то всегда считал, что ты шахматы уважаешь, — улыбнулся Дима.
— Шахматы уважаю. А дохляков — нет, — отрезала подруга. И строго добавила: — Дим, я, вообще-то, готовлю, а ты процессу мешаешь. Или иди отсюда, или лук порежь.
Он поспешно покинул кухню и, пока Надежда шипела луком и скворчала мясными отбивными, быстренько загрузил на лэп-топе свои базы данных.
Василиев Пшеницыных в Москве оказалось немало, но в Свиблове проживало только трое. А двадцать семь лет было лишь одному из них. Будем надеяться, это тот самый и есть.
Полуянов переписал в блокнот его домашний телефон и повел носом — отбивные, судя по всему, только что схватились поджаристой корочкой.
Он крикнул в сторону кухни:
— Надь! Ужинать скоро будем?
— Через десять минут! — откликнулась она. — Иди пока хлеба порежь!..
Семья, блин, семья. Вкусно — но так предсказуемо…
— Нет, Надька, мне еще один звонок надо сделать! — отмазался журналист. Закрыл от соблазнительных запахов и Надиных ушек дверь и набрал номер Пшеницына.
Недовольный женский голос ответил ему после первого же гудка.
— Могу я поговорить с Василием Пшеницыным? — бархатно поинтересовался Полуянов.
— Он спит, — отрезала дама.
Самое, конечно, время спать — ранний вечер, Дима в кои-то веки домой точно по КЗоТу явился.
— И когда он проснется? — кротко спросил журналист.
— К восьми должен. Ему на смену к девяти, — сухо пояснила собеседница.
«До чего трогательно! — возликовал про себя Полуянов. — Кто-то еще в ночную смену работает!»
Он сказал тетке, что перезвонит через часик, и отправился дегустировать Надюхин ужин. А между салатом и нежной отбивной как бы между делом он спросил:
— Надь! Помнишь, ты мне про Степанова друга говорила, про того шахматиста, Пшеницына? Он что, на заводе работает?
Та аж поперхнулась:
— Я говорила, что на заводе?!
— А что? Самое, по-моему, место для доходяги. Чтоб в настоящего мужчину превратиться, — усмехнулся журналист.
— Да ладно, Дим. Соцреализм сейчас не в почете, — улыбнулась Митрофанова. — А Пшеницын в казино работает.
— В казино?
— Ну да. Он ведь всегда играть любил. Хоть в шахматы, хоть во что. Карпова с Каспаровым из него не вышло — только и остается теперь смотреть, как другие играют. В смысле, карты им сдавать, — хмыкнула Надежда.
— А ты, Митрофанова, оказывается, язва, — задумчиво сказал Дима.
— У тебя учусь, — пожала она плечами. Лукаво улыбнулась и добавила: — Чтоб ты со мной не заскучал! — И предложила: — Хочешь еще отбивную?
Отказываться Дима не стал.
* * *
Доходяга Пшеницын на встречу с журналистом согласился без проблем. Предложил встретиться сегодня же, в десять вечера. Сказал:
— Время самое удобное. Я как раз дилеров на ночную смену заряжу и стану посвободней. Сможем с тобой спокойно кофию тяпнуть.
Полуянов не сильно разбирался в казиношной иерархии, но раз человек «заряжает» дилеров, значит, не такой уж он и доходяга. К тому же обычный, заурядный служащий приглашать на рабочее место журналиста не осмелился бы — вдруг начальство его не одобрит? А Пшеницын, видно, сам себе начальник. Неплохо устроился выпуск 1997 года! Ирина Ишутина носит титул самого молодого в стране риелтора, ее школьный знакомый заправляет в казино. Да и Надюха не сегодня завтра станет начальницей зала в крупной библиотеке, а там и до зама директора недалеко.
«Один я — несчастный, нищий журналюга», — ернически подумал Полуянов, копаясь на полке, где лежали галстуки. Дорогих среди них было — раз, два и обчелся, да и те заляпанные. Но нужно все же подобрать. Российские казино — это, конечно, не Монте-Карло, но прилично выглядеть не помешает.
Наконец он остановился на шелковом, довольно понтовом, от Массимо Дутти. Позвал Надьку, чтоб повязала.
— Куда это ты намылился? — подозрительно спросила подруга.
Врать Дима не стал:
— В казино. С твоим Пшеницыным буду встречаться.
Надино лицо окаменело:
— С Ва-аськой?
— А что? — насторожился журналист.
— Да ничего, — взяла себя в руки Надька. И буркнула: — Чувствую я, он тебе наговорит. Имей в виду: это то еще брехло.
— А чего мне остается делать? Ты ведь ничего не рассказываешь! — пожал плечами Дима.
— Да я тебе уже все рассказала!
— Нет, не все, — покачал он головой. И пристально взглянул ей в глаза: — Вот скажи, ты со Степаном спала ?
— Что я — дура? — возмутилась Надя. — Нужен он мне сто лет!
Но ее глаза предательски заметались.
«Наверняка спала, — подумал Дима. — Ах ты, тихушница!»
И пока подруга пребывала в растерянности, задал следующий вопрос:
— А раз он тебе не нужен — зачем тогда у Ленки его отбивала? Я узнал: он ведь за ней хвостом ходил! А потом вдруг к тебе переметнулся!
— Да я… я просто пожалела его! — немедленно откликнулась Надюха. — Ну и еще подумала, что Ленке слишком жирно — одной такого рыцаря… К тому же мы с ним только пару недель чисто вдвоем ходили. А потом, спроси кого хочешь, стали все вместе тусоваться. Ленка, Ирка, я. Ну и Степан.
— Ох, Надя, — вздохнул Полуянов. — Как-то с трудом во все это верится…
А она вдруг вспылила:
— Ну и не верь. Я перед тобой отчитываться не обязана! Слава богу, не жена.
— Рыбка ты моя! — улыбнулся Дима. — Акулка! Зубастая!..
Но говорить то, чего подруга явно ждала — мол, скоро станешь моей женой, — не стал. Чмокнул Надюшку в щечку и вышел в ночь.
И, пока выгонял из гаража «Мазду», жалел, что до сих пор не изобрели машины времени. Было бы очень интересно: не сейчас информацию по крупицам собирать, а просто слетать на десять лет назад. И самому разобраться в хитросплетениях отношений меж выпускниками 1997 года…
