Глава десятая
Антиномия. Неразрешимое противоречие.
Полуянов любил свежие слова. Постоянно пополнял свой лексический багаж. Не ради того, чтобы применять новинки в статьях, – читателям газет ведь чем проще написано, тем лучше. Просто пытливость его, любознательность, распространялись не только на людей или события, но и на все на свете, включая научные открытия, необычные ощущения. И слова тоже.
Вот сейчас... Сейчас про его состояние можно было сказать так: полная, блин, антиномия! Что делать, совершенно не ясно. По-русски говоря: пойдешь направо – коня потеряешь, налево – головы не снесешь.
И мысли неотступно крутились вокруг событий, происшедших прошлой ночью в литерном поезде «Северный экспресс».
...Когда состав прибыл на Ленинградский вокзал, их уже, разумеется, ждали. Вагон немедленно заполонили следователи, оперативники, эксперты... Мирову тут же куда-то увели, а всех прочих пассажиров первого вагона направили – учитывая их высокий статус – в VIP-зал, и там принялись поодиночке допрашивать. Дольше всех мурыжили, совершенно понятно, Диму. Он рассказывал все без утайки, включая и собственное расследование, но с определенными лакунами. О том, что часть ночи он провел с Марьяной, журналист, разумеется, благоразумно умолчал. Невыспавшаяся тетка-следователь, казалось, убить была готова Полуянова за его самочинное дознание, за припрятанные и перепрятанные ножи, изъятый кусок фотки и прочее самовольство.
– Я вам двойное убийство раскрыл, – сделал репортер вид, что обиделся, – а вы меня прессуете!
– Ты еще не знаешь, как по-настоящему прессуют, мальчик, – понизив голос, с угрозой проговорила тетка. И добавила, передразнив: – Раскрыл он... Эркюль Пуаро проездом со станции Бологое в Клин! Ну, вырвалось у девчонки нечаянно признание – и что дальше? Завтра она же скажет: имел место самооговор. А где у нас доказательная база? И какова формула обвинения? Ох, больше всего не терплю, когда дилетанты, да с амбициями, не в свое дело лезут!
Полуянов не возражал, хотя упрямо уверил: если б не он, еще неизвестно, нашли бы вообще убийцу или нет. А раз Марьяна уж однажды призналась, дальше она все расскажет и следственные эксперименты ее признания подкрепят. Скажет, где ножи купила, и почему Волочковскую убила, и что еще, кроме фотки, жгла в тамбуре...
Отпустили Диму – под подписку о невыезде, надо заметить, – только в начале второго дня.
Наде он, разумеется, позвонил, еще когда поезд прибывал (голос подруги оказался сух, а может, спала просто). Позвонил и ведущему очередной номер редактору: продиктовал заголовок – почти тот самый, что пришел ему в голову, когда в начале ночи он увидел труп Прокопенко, – только с прибавкой:
КИНОЗВЕЗДА ВОЛОЧКОВСКАЯ И ЕЕ ЛЮБОВНИК-РЕЖИССЕР УБИТЫ В ПОЕЗДЕ «САНКТ-ПЕТЕРБУРГ – МОСКВА»
Попросил редактора фотографии найти: не только погибших, но и Царевой, Кряжина, Марьяны.
А когда добрался наконец с вокзала в редакцию, до своего любимого шестого этажа, написал в номер лишь расширенную информацию на сто строк (или, по новой системе подсчета, на три тыщи знаков). Никаких оценок, никакого включенного наблюдения. Голые факты. Труп режиссера обнаружен во столько-то... Труп актрисы – тогда-то... В вагоне следовали такие-то... Задержана актриса Марьяна Мирова...
И лишь потом поехал домой. Умирая от усталости, все-таки принял душ, смывая с себя запахи вагонной пыли и, главное, Марьяны. Добрался до кровати, рухнул и заснул.
Надя работала в своей библиотеке в вечернюю смену, и, стало быть, они даже не повидались. Ночью он спал бесчувственным бревном – даже не слышал, как подруга вернулась, переоделась, легла рядом. Она сама приставать к нему не стала. Недобрый знак.
И когда наутро Митрофанова ушла в первую смену, Дима еще спал. А потом, проснувшись, снова оказался в одиночестве, выпил эспрессо из кофе-машины – и почувствовал, что он бодр, весел и... И еще – что он, оказывается, страшно соскучился по Наде.
Журналист тут же позвонил подруге. Та прошептала в трубку:
– Извини, совещание у директора. Перезвоню...
Полуянов включил комп и посмотрел в Сети свежий номер «Молвестей». Информацию подали достойно, ярко: и заголовок в половину первой полосы над фотками убитых, и вся вторая полоска посвящена событию. Главным образом, конечно, там стояли карточки фигурантов, кадры из ролей Волочковской, Царевой, Кряжина, Марьяны, биографические справки (бильд-редактор и архив постарались). Плюс – Димины скромные три тыщи знаков.
Полуянов звякнул в газету, сказал, что сегодня не придет, будет отписываться. И снова сел за компьютер. Но...
Опять накатила тоска по Наде. Только теперь, когда он снова оказался в квартире, полной ее вещичек, цветочков, сувенирчиков, в жилье, словно бы освещенном ее внутренним светом, Дима вдруг отчетливо понял: как же ему ее не хватало... И еще – на него глядела их совместная фотография в заботливо подобранной подругой рамочке: они отдыхают в Черногории, сняты на фоне городка и моря, что маячат где-то внизу... Полуянов глядит в объектив прямо и иронично, а Надежда обняла его, прильнула к плечу – так доверчиво, так любовно...
Пока Дима был занят в Питере новой и интересной работой, знакомством со свежими людьми, лихорадкой съемок, он о подруге (как ему казалось) и не думал. Потому даже звонил редко и говорил сухо... А теперь выяснялось, что Надюшка, оказывается, каждую минуту присутствовала в нем, была с ним – только он этого не замечал. А вот сейчас заметил. Нахлынуло.
Журналист вскочил из-за стола, пометался по комнате, а потом совершил то, чего от себя, циничного, и не ожидал. Взял подушку, на которой спала Надя, и стал прижимать ее к себе и нюхать, с наслаждением вдыхая родной аромат. Аж голова закружилась. Правду, наверное, утверждают ученые: мы партнера выбираем по запаху, и если уж снюхаемся, то потом друг от друга с кровью не отдерешь...
Писать репортаж о вчерашней ночи? Какой, к черту, репортаж!
И тут Полуянов вдруг понял, что сам себя загнал в ловушку. В то самое неразрешимое противоречие. В антиномию.
В самом деле! Если он станет писать для газеты статью об убийствах (а виделась даже целая документальная повесть с продолжением), ему придется выкладывать на страницах ВСЕ, КАК БЫЛО. Включая и Марьянины кувырки в его вагонной постели.
А если... если писать, но о кратком романе с убийцей умолчать, как он следовательше ничего про секс-эпизод не сказал? Нет, кривить душой прилюдно он не сможет. Одна ложь неминуемо потянет за собой другую. Придется подтасовывать факты, придумывать новые объяснения своих и чужих поступков. Документальная повесть – может, даже незаметно для него, но ощутимо для читателей – превратится в выдуманный детектив. Лишится аромата подлинности. Маленькая ложь рождает большое недоверие, Штирлиц!
Что же делать? Вываливать правду без купюр? Но Надя, Надя... Как же она?! Конечно, тогда придется ей ВСЕ РАССКАЗАТЬ. Разумеется, еще ДО публикации, чтоб не услыхала, да с прибавлениями, от чужих. И как она отреагирует?
Полуянов всю жизнь полагал: грешки могут случаться. Ты не ангел. Тебя может посетить мимолетное чувство. Или похоть (противное слово, но что делать!) обуять.
Что ж, такое бывает. Редко, но и с ним случалось. Даже в пору, когда они стали жить с Надей. Но... Если ты не садист, ты изо всех сил будешь стараться, чтобы партнер ни о чем даже не догадался. Потому что ТО, О ЧЕМ ЛЮБИМАЯ НЕ ЗНАЕТ, КАК БЫ И НЕ СУЩЕСТВУЕТ ВОВСЕ.
А тут... Прилюдно признаться в измене? Да Надька не простит! Она б еще, наверное, могла простить, когда б он тихонечко исповедался, одной только ей. Но при сеансе публичного саморазоблачения... когда все ее, к примеру, подружки, коллеги по библиотеке прочтут его статью... и будут шептаться... открыто давать ей советы: бросить его, послать, разойтись... Нет, нет, тогда она точно ни за что его не простит!
НО ОН НЕ ХОЧЕТ ЕЕ ПОТЕРЯТЬ! НЕ МОЖЕТ ПОТЕРЯТЬ!
Значит, остается – что?
Остается – НЕ ПИСАТЬ. НИЧЕГО НЕ ПИСАТЬ.
Выходит, сенсационного репортажа, ради которого он затеял доморощенное расследование, не будет.
При этой мысли Дима почувствовал облегчение. Невиданное облегчение. Уф-ф, как гора с плеч...
И тут зазвонил телефон. Журналист глянул на определитель. Черт, как назло, главный редактор.
– Полуянчик, – ласково пробасил начальник, – ты молодец. Хорошая работа.
Подобный комплимент от главного в свой адрес Дима за всю многолетнюю работу в «Молвестях» слышал раза три с половиной.
– Стараемся, Василий Степанович, – бодро ответствовал он. – Даже в вагоне-люкс всегда есть место журналистскому подвигу.
– Вот именно! Ты там, говорят, настоящее дознание со следствием учинил?
О Всевышний! Откуда главный только черпает свою – как правило, абсолютно верную – информацию?
– Было такое, – вздохнул спецкор отдела расследований, чувствуя, куда клонится разговор.
– Когда отпишешься? – Тон Василия Степановича стал деловым, начальственным. – Ты не затягивай. И сделай настоящий гвоздь. Чтоб и «Комосомолке», и «Комсомольцу» фитиль вставить. А как первый кусок закончишь, шли его, минуя секретариат, прямо мне. К семи вечера жду.
– Статьи не будет, – бухнул без подготовки Дима.
– Это еще почему?
– Только начато следствие. СМИ не должны на него давить. И называть имя преступника до вступления решения суда нельзя. Есть закон такой. «О печати» называется.
– Ты демагогией не занимайся, Полуянов! – Голос главного сделался недовольным. – И ни финти. Когда тебя закон о печати останавливал?!
– Всегда, когда это, хотя бы даже гипотетически, могло повредить живым людям.
– Не надо песен! Я жду репортаж.
– Его не будет, – упрямо повторил репортер.
– Знаешь, Полуянов, – взъярился редактор, – за такие слова можно и партийный билет на стол положить!
Давно уже не было той партии, членский билет которой (или – его отсутствие, а тем паче лишение) определял судьбу человека. Однако присказка про партбилет до сих пор звучала в устах главного пусть завуалированной, но весьма реальной угрозой.
– Давай мне десять тысяч знаков в номер прямо сейчас, для начала.
– Будет только три знака, – осмелел (если не сказать оборзел) спецкор. – Первый знак «х».
– Так, Полуянов, я, конечно, понимаю, что ты звезда, но хамить старшим права нет даже у тебя.
Дима понял, что слегка перегнул палку и немедленно покаялся.
– Извините, Василий Степанович, – смиренно проговорил он.
– Бог простит! Ладно, жду тебя завтра ровно в девять. Обсудим до летучки, что делать с твоим «Северным экспрессом». Не зря ж ты всю ночь там следствие проводил.
Главнюга опять сменил тон: с языка угроз – на политику умиротворения.
– Хорошо, – согласился репортер. – Давайте, действительно, не пороть горячку. Вместе решим, как лучше.
Шеф бросил трубку, не попрощавшись.
Однако даже теперь, поругавшись с начальником, Дима по-прежнему чувствовал уверенность в том, что решил все правильно. Не будет он ничего писать. Не выгонят же его с работы!
А даже если выгонят... Ни газета, ни сенсационный репортаж, ни кусочек связанной с ним славы, не стоят того, что он может потерять.
НИКТО И НИЧТО НЕ СТОИЛО НАДИ.
Слава богу, он, дурак, наконец-то это понял.
И никаких антиномий.
Никаких неразрешимых противоречий.
А тут... тут и замок щелкнул, и девушка, легка на помине, появилась на пороге: свежая, бодрая, довольная, красивая. И – очень любимая.
Полуянов пошел ей навстречу. Надя завидела его и... Обычно, насколько б он ни уезжал, хоть на три дня, Митрофанова после разлуки всегда бросалась ему на шею. Но не в этот раз.
– А, вот и наша кинозвезда, – молвила девушка насмешливо.
– Привет, Надюшка. Я скучал по тебе.
– Что-то не заметила, – саркастически хмыкнула библиотекарша.
Митрофанова выглядела уверенной в себе и самодостаточной. По сравнению с днями их первой встречи она сильно прибавила в самооценке – да и в красоте тоже.
– И тем не менее, верь не верь – я скучал.
– Ага, за все время – три звонка и семь эсэмэсок.
Надя скинула туфли, переобулась в тапочки и, игнорируя сожителя, отправилась на кухню. В руках, однако, несла пакет с логотипом супермаркета. Значит, что-то вкусненькое все-таки купила. Значит, дела Димы небезнадежны. И она хочет его простить. И простит, если он по-умному поведет себя.
Но Полуянов продолжал вести себя по-глупому. Словно не замечал, что Надя – изменилась. И она уже далеко не та девчонка, что заглядывала в рот своему старшему товарищу.
– О, ты считала мои эсэмэски! – хмыкнул Дима. – Это радует.
Митрофанова поняла, что проговорилась, и щеки ее вспыхнули. Краснеть девушка не разучилась.
– Просто когда скучают – по семь эсэмэсок в день пишут, – буркнула Надя.
– Ну тебе, конечно, лучше знать, – насмешливо бросил журналист. – Именно столько ты мне и писала, как же.
Дима никак не мог наладить нормальный диалог. Словно тень Марьяны витала рядом и мешала ему.
Митрофанова выкладывала из пакета на стол продукты: ничего особо вкусного или праздничного. Традиционные йогурты, сухие каши, сыр. Никакого тебе тортика или бутылки вина. И даже хлеба для любимого не купила – сама Надежда мучного не ела, за фигурой следила.
Чувствовала она, что ли? Видела на расстоянии, что он изменил?
И тогда журналист прибег к испытанному средству: подошел к девушке сзади, крепко обнял. Но она с неожиданной силой вырвалась, отскочила.
– Да что с тобой, милая?
– Послушай, Дима...
Девушка стояла у окна, и Полуянов видел только ее силуэт. Выражение лица не разглядеть, но голос Нади чуть дрогнул.
– Послушай... – повторила она, – может, нам разъехаться?
– С какой стати?! – нахмурился репортер. Он был ошеломлен.
– С такой, что ты меня больше не любишь.
– С чего ты взяла?
– Но и это не главное...
– А что?
– Что я... мне кажется... больше не люблю тебя.
Дима всегда считал, что скорее услышит трубный глас с неба, чем подобные слова – из уст Надюшки. Ее он привычно считал своей – навсегда.
– Да ты с ума сошла! – воскликнул Полуянов.
– Если б действительно сошла, было б легче, – грустно и загадочно молвила подруга.
– У тебя что, кто-то появился? – еще больше нахмурился Дима.
– Пока нет, – ответила она.
Но улыбнулась – загадочно. И, черт возьми, девушка не играла!
Полуянов стал волноваться. Вот так номер! Тихая библиотекарша Надюша, кажется, наставила рога – ему. И это Диме не понравилось. Очень не понравилось. Глухая ревность затопила его.
– Значит, не скучала... – пробормотал он. И понимал, что своими репликами только теряет лицо, но остановиться не мог. – Вот откуда наезд, что эсэмэсок ей мало. Рыльце-то в пушку! Ну и как он в постели?
– Ах, Дима, что ты все на секс переводишь? – досадливо вскрикнула Надежда. – Не спала я ни с кем!
Голос подруги звучал искренне, и у Полуянова чуть отлегло.
– А о чем тогда речь? – успокоенно и даже самодовольно проговорил он. – Флиртовала с кем-то? Целовалась на День независимости на черной лестнице? У тебя в зале новый красавчик-доцент появился?
Никак Дима не мог избавиться от снисходительности по отношению к Надюхе, младшей своей подружке с детских лет, всю жизнь смотревшей на него чуть не как на бога.
– Ох, Дима... – вздохнула девушка: будто устала от непонимания, будто говорила с дефективным.
– Слушай, Надька, а давай лучше для начала поедим, а? – сменил тему Полуянов. – Хоть что-нибудь у тебя похрустеть-то имеется? А то у меня организм уже третий день на одном кофе работает.
Раньше, на заре их жизни, Надя при таком его заявлении немедленно спохватилась бы, засуетилась, стала извиняющимся голосом сетовать, что пирожки плохо поднялись. Но сейчас лишь сухо согласилась:
– Ладно. Давай перекусим.
А когда они уселись за стол – никаких разносолов, лишь куриный супчик да салат из фасоли, – Дима потребовал:
– Давай, рассказывай.
– По-моему, это тебе надо рассказывать. – Надя строго, с прищуром посмотрела ему прямо в глаза.
– И я расскажу тоже. Ох, у меня целая детективная история была...
– Я уже знаю.
– Откуда?
– Вся Москва знает. Все твои «Молвести» прочитали.
– Расскажу, расскажу.
«Может, и о Марьяне поведаю тоже – смотря по тому, насколько Надька далеко зашла в своем желании со мной расстаться».
– Только ты, – продолжил Полуянов, – будешь рассказывать первая.
– Почему это?
– Потому что я первый спросил.
– Ну ладно. У меня ведь тоже, знаешь ли, прямо настоящий детективный роман был.
– Детективный? А я думал – любовный.
– А какой же детектив нынче без любви? – с вызовом глянула на друга Надежда, и ее слова опять болезненно проскребли по душе Полуянова, снова всколыхнули его ревность.
– Давай, колись, Надюха. И рассказывай – все. Как на исповеди.
– Буду я еще перед тобой исповедоваться! – фыркнула Митрофанова.
– Ладно, не исповедывайся. Только не ври.
– А я никогда не вру. – Девушка не удержалась и добавила: – В отличие от некоторых.
– Не буду спорить, кто из нас честнее. А то мы до мамонтовых костей не кончим. Ты меня заинтриговала. Мне уже даже интересно: что у тебя там случилось? В библиотеке похитили очередные раритеты?
– Нет, не раритеты. И не в библиотеке. Там совсем другое. Не знаю, с чего начать...
– С начала, – самоуверенно подсказал Дмитрий.
– Ну ладно, – проговорила Надя. – Начало было странным. Я и думать не могла, что та случайная встреча потянет за собой такую цепь событий...
