Глава 17

Кажется, за окном идет дождь. Да, это дождь. Окна располосованы струйками, Родион прячет носик под мышку. Бакс, Димин кот, угнездился на диванной подушке. Притворяется спящим, а сам не сводит с Надежды настороженных желтых глаз. На кухонном столе вывалена вся мамина аптечка. Корвалол, валерьянка, пустырник, настойка хмеля, травяной чай “Дивный вечер”… Не помогает ничего. Никакой “Дивный вечер” не способен изгнать из памяти: черный зев жедяевской кухни, и языки пламени, лижущие занавески, и едкий, всепоглощающий запах гари, и надсадный вой пожарных машин…

Надины питомцы, звери, кажется, чувствуют ее состояние. Родька печальной колбаской ходит за ней по квартире. И даже нахальный Бакс снисходит и запрыгивает на колени.

Кажется, приезжал Димин друг Сашка. Вроде привез продуктов: и колбасы, и сыра, и пирожных в пластмассовых упаковках. Эклерчик, она его вынула к завтраку, так и остался лежать на тарелке, уже скукожился, засох.

– Очнись, Надюха! – уговаривал Сашка. – Все закончилось, все прошло!

– Да, Саша. Конечно, – покорно отвечала она.

– Выходи на работу. В институт. Нагружай себя. Занимай. Только не молчи, хорошо?!

– Ладно, Саша. Я так и сделаю.

Проводить Сашку – и снова в тишину кухни, и в ногах калачиком свернулся Родя, а Бакс восседает у нее на коленях и тянется лапой к пакетику с валерьянкой.

Надя зачем-то взялась перешивать свитер – тот самый, в котором встречалась с Димой в день похорон мамы. Пришила на рукава оторочки из меха “под далматинцев”. Оторочки получились кривые, убогие. Для чего возилась, к чему? Даже мерить не стала, убрала свитер с глаз подальше, на самое шкафное дно. “Кто он мне, Дима? Да никто! Зло победило? Ну и что? Оно, зло, всегда побеждает! Добро торжествует только в книгах и кино!.. Должна радоваться, что сама уцелела! Сашка прав: мне пора в институт, на работу, у меня и денег-то нет! А еще – мне нужно пойти в банк, забрать из ячейки дискету, переписать статью, позвонить Диминому редактору… Нет, не могу… Позже”.

Всякий раз, когда Надя шла к телефону – позвонить начальнице в библиотеку или в Сбербанк: узнать, в какие часы можно воспользоваться своей ячейкой, – словно какая-то сила хватала, не пускала звонить, останавливала… И она снова усаживалась за кухонный стол, и опять пила мамины травы, и понимала: что-то треснуло в ее жизни. Надломилось. Оборвалось. И тогда она бралась за расческу и принималась причесывать Бакса, а кот стоически переносил экзекуцию и выпускал когти не в Надины ноги, а в кромку стола.

"Надо поесть!” – думала Надя. Шла к холодильнику и на полпути останавливалась, взглядывала в окно и все смотрела и смотрела в залитый дождем двор, пыталась понять – о чем она думает? И не понимала. Кажется, в квартире работал телевизор, и радио тоже бурчало, но Надя не разбирала слов. Лица на экране хмурились, улыбались, шевелили губами – а Надя смотрела на них, словно на уродливых кукол.

Она прислушивалась к своему состоянию. Вяло говорила себе: “Да у тебя, Надька, – депрессия. Психическое расстройство, реакция на стресс. На смерти самых близких тебе людей. Сначала – тетя Женя Полуянова. Потом – мама. Ну а потом Дима… Тебе, Надечка, не травки пить надо, а транквилизаторы. У мамы, кажется, были. Пойти поискать? Нет, ну их в болото, эти “колеса”. Сама справлюсь. Посижу, помолчу. Все пройдет. Все. Всегда. Проходит”.

И снова – тишина, и теплая тяжесть Бакса на коленях, и Родька, свернувшийся у ног, и о чем-то вещающие головы в телевизоре. Как бы увлечься глупым ящиком, зацепиться за него, вырваться из полона тоскливых мыслей?!

Но телик был неприветлив и скучен. Надя сделала над собой усилие. “Надо сосредоточиться, – сказала она себе. – Хотя бы на телевизоре. Для начала – на телевизоре. А потом – и на всей прочей жизни. Которая, увы, продолжается”.

На экране седой дядечка, внешностью и манерами похожий на протестантского проповедника, заговаривал мягким голосом свою телевизионную паству:

– ..Мы работаем в прямом эфире, телефоны в студии включены – сейчас их номера вы можете видеть на своих экранах. Звонок из Москвы бесплатный, и вы можете позвонить нам и задать любой вопрос нашему сегодняшнему гостю. Это Иван Петрович Кочугин…

Камера показала крупным планом крепко сбитого, моложавого человека в дорогом костюме. Его пышная, абсолютно седая прическа была уложена волосок к волоску. Мужчина тепло, по-отечески улыбнулся в камеру. Люди в студии отозвались искренними аплодисментами.

– Иван Кочугин – министр топлива и энергетики. Но, как вы, наверное, знаете, – продолжил похожий на пастора ведущий, – вчера президент России внес в Государственную думу кандидатуру господина Кочугина на должность премьер-министра страны. Многие аналитики считают, что Дума утвердит кандидатуру Кочугина при первом же голосовании. Таким образом, возможно, что уже на следующей неделе Иван Петрович займет второй по значимости пост в стране – премьер-министра России… – Снова – крупный план холеного седого человека. – У нас сегодня в студии, – продолжил ведущий, – присутствуют также эксперты. Это, во-первых, депутат Государственной думы Иван Густавович Чириковский…

Надя вздрогнула. Слишком живо еще в ней было воспоминание, как Димочка – молодой, красивый, веселый – рассказывал ей, по пути к дому Желяева, как он вышел из здания Думы под прикрытием говорливого Чириковского. И как она тогда самозабвенно хохотала – хохотала, несмотря на грозящую им обоим смертельную опасность… О, если бы можно было все изменить!.. Вернуть Димочку!.. Пусть хотя бы даже на минуту… Хоть на секунду… Она бы ему сказала… Она бы успела ему сказать… Глаза ее наполнились слезами…

Надя вытерла слезы рукой и досадливо щелкнула пультом.

На другом канале шел американский боевик. Громыхнул взрыв, взметнулись языки пламени, двое героев полетели вверх тормашками… О господи, как это походило на правду – и насколько веселее и нереальней было по сравнению с тем, что происходит взаправду… Ей и тела-то Диминого не показали. Сказали: “Не на что там смотреть!"

Надя еще быстрее переключила программу.

Дальше – врачи (опять-таки, судя по красивым халатам, американцы) толпились у каталки, и один из них сосредоточенно выкрикнул: “Интубацию!..” Картинка живо напомнила ей о маме – и опять о Диме. К черту, к черту!..

На следующем, музыкальном, канале певичка стиля “гранж” распевала что-то на фоне мужского туалета. Из кранов хлестала мутная вода, она переполняла раковины и вытекала на пол… Опять – мимо. Надя с омерзением переключила программу.

Надя надеялась напасть на старое доброе советское кино – вроде “Девчат” или “Кавказской пленницы”. Им бы она, кажется, заинтересовалась, вспомнила бы, поплакала – но ничего похожего не было и в помине. Она пролистала весь ассортимент программ и в конце концов вернулась к самой первой – политическому ток-шоу. И тут услышала нечто, заставившее ее остановиться и прислушаться.

– ..вы, как и президент, родом из Ленинграда? – ласково спрашивал ведущий-“пастор”.

Мужик в дорогом костюме, без пяти минут премьер-министр (как там его звали?), важно кивнул своей седовласой головой.

– Да, но познакомились мы с президентом только в Москве, работая в правительстве.

– Вы в Ленинграде учились?

– Да, и учился, и потом работал. Учился в ЛЭИС – Ленинградском электротехническом институте связи, а работал…

Тут ведущий перебил будущего премьера. Прозвучал странный вопрос:

– Вас не тяготят никакие воспоминания студенческих лет?

Легкая тень прошла по лицу интервьюируемого. Надя напряженно уставилась в экран. Вопросы о Ленинграде и студенчестве странно перекликались с последними событиями в ее жизни.

– Времена молодости, – солидно пожал плечом будущий премьер, – это время учебы, спорта, дружбы, общественной работы… Естественно, что эти годы я вспоминаю с большой теплотой.

– Совершали ли вы в юности неблаговидные поступки? – все пытал большого человека мягким, почти ласковым голосом телепроповедник.

– Не припомню, – сухо и даже слегка зло ответил высокий чин. – Ах да!.. – словно бы вспомнил он. – Однажды с друзьями мы в три часа ночи на Невском распевали песни. – В аудитории раздались смешки. – Это неблаговидный поступок? – Герой улыбнулся, однако глаза его оставались злыми.

– А имя Елены Коноваловой вам что-нибудь говорит? – вдруг резко спросил ведущий.

Надю словно бы по лицу ударили. Она дернулась и отшатнулась от экрана. И уж с этой минуты всеми своими обострившимися, напряженными чувствами ловила каждое доносившееся с экрана слово, каждый оттенок мимики и ведущего, и зрителей, и будущего премьера. Она (и, наверное, миллионы телезрителей) увидела, как на мгновение – но только на мгновение – дернулось лицо большого человека. Впрочем, он тотчас овладел собой, произнес:

– Странный вопрос… Кто это? Я что, должен ее знать?

В аудитории раздались смешки.

– Елена Коновалова, – спокойно и размеренно проговорил ведущий, – была студенткой Ленинградского технического университета. Она покончила с собой в январе тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Елена Коновалова выбросилась из окна…

– Соболезную ее родителям, – успел вставить будущий премьер.

– ..И вы, господин Кочугин, тогда первым оказались у ее тела. И плакали над ним. Так это было?

Пальцы Кочугина, до того спокойно лежавшие на подлокотниках, дрогнули. Струйка пота выползла из-под бойкой седой шевелюры и покатилась по щеке.

– Не припомню, – выдохнул он.

– Кроме того, рядом с вами у тела убитой оказался некий Шепилов. В будущем – бизнесмен. Вы его знали?

– У меня нет комментариев.

– Шепилов был убит в Москве, в своей квартире, восемнадцать дней назад. Что вы можете сказать по этому поводу?

– О чем это вы, уважаемый, говорите? – резко бросил Кочугин (он, кажется, теперь полностью овладел собой). – Что за вопросы мы обсуждаем? Объясните мне, какова тема передачи?

Показали крупный план студии. Все присутствующие затихли. Даже вечный дебошир (ввиду телекамер) депутат Чириковский сидел тихо-тихо: похоже, понимал, что начинается скандал, который ему не перескандалить.

Надя, по другую сторону экрана, вцепилась обеими руками в обивку дивана, подалась к телевизору.

– Задача передачи, – отпарировал ведущий, – познакомить зрителей с личностью будущего премьер-министра России. Что я сейчас и делаю… Итак, вернемся на двадцать пять лет назад. Тогда на месте самоубийства девушки, кроме вас с Шепиловым, оказались еще двое: врач студенческой поликлиники Евгения Полуянова и медсестра Надежда Митрофанова. Они обе тоже были убиты. Совсем недавно. Две недели назад. Вскоре после убийства Шепилова…

В зале кто-то ахнул.

– ..Как вы объясните сей факт? Кочугин спокойно произнес, глядя прямо в лицо ведущему:

– Я обращусь к руководству вашего канала, чтобы вас назначили вести криминальные новости. У вас получается неплохо. Но, может быть, пока вы политический обозреватель, мы обсудим темы, которые действительно волнуют население? О повышении пенсий? О финансировании оборонных расходов на будущий год? О темпах роста курса доллара?

– Думаю, население теперь больше интересуют подробности того, как произошли те три убийства, о которых я упомянул, господин Кочугин.

Кочугин пожал плечами и, адресуясь к аудитории – что, мол, взять с больного или пьяного человека, – юмористически развел руками. Кое-кто в студии засмеялся – но лучше бы Кочугин таких сложных жестов не делал: внимательный наблюдатель мог бы заметить, как у него подрагивают кончики пальцев.

– У меня просто нет слов, – вздохнул он.

– Еще вопрос… Впрочем, режиссер подсказывает мне, что сейчас у нас на связи наша студия в гостинице “Россия”. Говорите, вы в эфире!..

И тут на большом студийном экране вспыхнуло изображение: человек сидел на фоне Васильевского спуска и собора Василия Блаженного. Надя пока не различала его лица, но поворот его плеч показался ей странно знакомым. И тут режиссер перевел изображение в студии “Россия” на экран – и у Надежды закружилась голова. На экране был Дима Полуянов. Дима – живой, здоровый, веселый. Он был в той куртке, что и в день убийства, и он так же улыбался, как тогда, когда она видела его в последний раз в жизни, когда он входил в подъезд желяевского дома, и обернулся к ней, и помахал рукой… Надю затошнило. Что это?! Господи, что это? Запись? Компьютерная графика? Монтаж?

– Вы, господин Кочугин, думали, что я погиб? – усмехнулось изображение Димы на экране. – Могу вас огорчить: нет. И одновременно обрадовать всех моих друзей: я жив и здоров. Сегодня – двадцать шестое октября, и на моих часах, – Дима глянул на запястье, – как и на ваших, двадцать два часа пятьдесят восемь минут. И мы – в прямом эфире.

Тут оператор дал крупный план Кочугина. Его лицо застыло, смертельная бледность проступила даже сквозь бодренький грим. Губы подрагивали. Еще одна струйка пота выкатилась из-под седой шевелюры и пробежала по лбу.

– ..А в руках у меня, – продолжал говорить Дима, и в ушах у Нади отдавались все столь хорошо знакомые интонации его голоса, – свежий номер газеты “Молодежные вести”. Завтрашний номер. Он уже печатается в типографии. И центральное место в нем, – Дима поднял и развернул газету, – занимает моя статья…

На экране стала хорошо видна шапка: “ПРЕМЬЕР – УБИЙЦА?” А ниже – подзаголовок: “Наш корреспондент воскресает из мертвых!!!"

– Итак, главная новость этого номера, – продолжил Дима, – хорошая. Она заключается в том, что, вопреки сообщениям газет и телеканалов, я, спецкор “Молодежных вестей” Дмитрий Полуянов, – жив и здоров. Как живы и здоровы находившиеся вместе со мной в доме на Ленинском проспекте господин Желяев и капитан милиции Савельев… А еще одна новость – очень плохая для вас, господин Кочугин. Она состоит в том, что неподалеку от места взрыва желяевской квартиры задержан ваш подручный, по кличке Седов. Он же – бывший майор спецназа ГРУ Валерий Суватов. Он слегка ошибся позавчера, в тот вечер в пятницу, двадцать четвертого октября. Он действительно взорвал тогда квартиру генерала ФСБ Желяева. Он рассчитывал одним взрывом покончить и с Желяевым, и с Савельевым, и со мной. С последними из тех, кто знал подноготную этого дела… Однако мы, все трое, хотя и находились в тот момент в том же доме, в том же подъезде, но… Но мы были совсем в другой, заранее снятой оперативниками ФСБ квартире… А через десять минут после того, как наши тела, якобы обгорелые, вынесли на носилках из подъезда, ваш подручный Седов-Суватов, захваченный с поличным на месте взрыва – на месте преступления, которое он организовал, – стал давать показания. Показания против вас, господин Кочугин… Он рассказал, что именно по вашему заданию был организован взрыв в квартире Желяева. И по вашему заданию он, бывший майор спецназа ГРУ, устроил убийства пенсионерок Раисы Митрофановой и Евгении Полуяновой, моей мамы. И это его люди, действовавшие по вашему поручению, убили позавчера прямо в здании Государственной думы депутата Котова.

Камера показала крупным планом Кочугина. Он вскочил с кресла. Губа его непроизвольно дергалась. Руки шарили по лацкану дорогого пиджака, нащупывая микрофон-петличку. Слышались глухие стуки пальцев по микрофону.

– Это провокация… – бормотал он. – Пьяный бред… Я не считаю возможным более присутствовать здесь!

– Господин Полуянов, вы закончили? – спокойно спросил ведущий в студии Диму.

– В общих чертах – да, – кивнул на экране из гостиницы “Россия” Полуянов. – Подробности читайте завтра. Завтра – в “Молодежных вестях”!

– Вы сделали хороший тираж завтрашнему выпуску своей газеты, – по-доброму улыбнулся ведущий в Останкинской телестудии. – Поздравляю. Камеру в гостинице “Россия” отключили. Режиссер снова показал крупным планом Кочугина. Тубы его тряслись, руки совершали нескоординированные движения: левая пыталась сорвать петличку микрофона с лацкана, правая старалась снять передатчик с брючного пояса.

– Мои адвокаты вчинят вам иск! – выкрикнул без пяти минут премьер. – Я разорю вас и весь ваш канал тоже!.. Я не могу больше участвовать в этом балагане!

Кочугин наконец справился непослушными пальцами с микрофончиком, отстегнул его, оторвал с пояса передатчик, швырнул прибор в кресло – и широкими шагами пошел вон из студии. В зале пару секунд царило онемение, потом кто-то бешено зааплодировал, кто-то засвистел.

Ведущий по-пасторски поднял руку ладонью вверх, призывая к спокойствию.

– Что ж, несмотря на то что главный герой нашей сегодняшней программы удалился, наше ток-шоу “Время икс” продолжается. Через пару-другую минут, после рекламы, мы с вами вернемся в эту же студию…

И по экрану как ни в чем не бывало полетели прокладки с крылышками.

Надя – оглушенная, переполняемая бесконечной радостью – сначала вскочила, а потом бросилась на диван. Слезы, душившие ее все время с тех пор, как на экране нежданно-негаданно появился погибший, оплаканный ею Дима, вдруг полились ручьем. Плечи затряслись. Она, уже не сдерживая себя, зарыдала.

И в этот момент раздался телефонный звонок. ” Она вскочила, бросилась к трубке, прокричала:

– Алло!

– Привет, – раздался бодрый голос Полуянова. – Как там мой кот?

– Ди-има, – простонала сквозь слезы она, – что ж ты делаешь-то со мной, сволочь?!

– Э, Надька, не реви, – по-отечески проговорил Полуянов. – Лучше поставь-ка чайник. Я сейчас приеду.