Глава 8

Митя, красавчик из одиннадцатого «Б», звал сегодня в киношку. Девчонки, заклятые дружбанки из модельного агентства, предлагали сходить в бигмачную – почесать языки про Соньку да погадать, кто из Маратовых подопечных ее в Милане заменит.

Но – вот, блин, минусы школьного возраста! – ей ведь на все нужно у мамусика позволения испрашивать. А старушка, увы, встала насмерть. Завела бодягу:

– Никуда не пойдешь. И так три вечера подряд где-то шляешься!.. Приходишь пьяная!.. Табачиной несет!

И попробуй убеди, что нигде она особенно не шлялась, а приходила поздно исключительно по делу. Вчера – задержалась на съемках, позавчера – на кастинге, третьего дня – на показе (о Сонькиной гибели Лера маме не рассказывала – чего зря пожилое поколение нервировать?). Ну, а уж насчет табака с алкоголем – так и вовсе, как говорится, инсинуация, или, по-русски, понты корявые. Не то что Лера, конечно, чиста как слеза – но бокал шампанского с единственной сигареткой сроду невозможно унюхать – тем более что, прежде чем домой идти, она всегда по две таблетки «антиполицая» высасывает.

Но спорить с мамулей – себе дороже. Вывернет еще «всю косметику в унитаз», как когда-то грозилась. Или нотариальное согласие на поездку в Милан порвет (когда уж, наконец, ей восемнадцать исполнится, чтоб от мамашкиной воли не зависеть?).

Так что пришлось уважить старушку: остаться дома. Можно вечерок и перед телевизором посидеть. Красавчик Митя, да и девчонки-кобры никуда не денутся. К тому же веселиться надо, когда на душе легко и энергия прет. А какая может быть легкость, если на послезавтра Сонькины похороны назначены? Да и с внутренней энергией неувязочка – чувствовала себя Лера не так чтобы очень. Какой-то сбой в организме – голова тяжелая, затылок ломит, перед глазами желтые мушки плавают. И в пузе – невесомость. Сказывалось, видно, что спала она и позавчера, и вчера, и сегодня часов по пять.

И тогда Лера взялась капризничать:

– Ну, мамуль, раз уж я дома – пожарь картошечки. И оливки давай откроем. И икру. А еще – вина красного выпьем. Для сосудов.

– Вино тебе еще – обойдешься! – цыкнула маман. – Какие там могут быть сосуды в твоем возрасте!

«Что и требовалось доказать! – внутренне усмехнулась Лера. – Предсказуемый у меня мамульчик…»

Лера часто угадывала, как поведет себя родительница. Вот и сегодня: ежу было ясно, что алкоголь мамик зажмет – типа в трезвости дочку воспитывает. Не очень того вина, кстати, и хотелось: все равно у них дома только дрянненькое, московского разлива, «Киндзмараули» имеется. Зато картошку родительница поджарила безропотно и вкусно, полпачки сливочного масла на сковороду вывалила, и оливки на стол метнула, и даже икорку (а говорила ведь, что на выходные хранит) не пожалела.

Ну, а когда на столе такой пир – даже неизменное «Исцеление любовью» по ящику можно вытерпеть.

Лера и взялась деликатесы наворачивать. О фигуре сегодня решила не беспокоиться: в конце концов, у нее стресс, надо ж его заесть? Да и лечиться нужно, раз уж ее такая слабость обуяла. Ну, а диетическое питание выздоровлению не способствует – исцеляться надо доброй порцией белков с углеводами.

…Звонок в дверь раздался на втором икорном бутерброде.

– Кого еще черти?.. – с набитым ртом пробурчала Лера.

К ней самой, москвичке, как она гордилась, до мозга костей, без предварительного звонка сроду не приходили. А вот к мамулику – у той-то корни деревенские – вечно, как снег на голову, сваливались то соседки за солью, то клушки-подружки, душу изливать.

– Пойду, посмотрю, – всполохнулась мама.

– Если Митька – скажи, меня дома нет, – на всякий случай предупредила Лера (вряд ли, конечно, посмеет домой явиться – но вдруг совсем от любви ошалел?).

Маманя торопливо прошла в коридор, прильнула к дверному «глазку» – и тут же от него отпрянула. Схватилась за сердце, выдохнула:

– О, господи! Допрыгалась…

Лера тут же поперхнулась – после таких заявлений любой деликатес колом встанет. Отшвырнула надкушенный бутерброд, тоже ринулась в коридор:

– Кто там, ма?..

– А ты сама посмотри, – зловеще предложила мамуля.

Лера осторожно выглянула в «глазок». Ух, ты ж, блин: менты! Двое. Один – в форме, с мелкими звездочками на погонах, второй – в джинсах, но по глазам видно: тоже полицай. Еще и поглавнее того, кто в кителе. Лицо штатского показалось Лере знакомым – вроде бы он третьего дня в ресторане мелькал, где Соньку убили. Всячески там командовал и распоряжался, а еще один мент – тот, который Леру по поводу Соньки допрашивал, – называл его «товарищ подполковник».

Лера в тот вечер ментов очень просила: чтобы маму не пугали, не звонили ей, про Сонину смерть не рассказывали. Целую легенду сплела, что у родительницы сердце больное и ее нервировать нельзя. На самом деле, конечно, боялась не за маму – за себя. Мамахен и безо всяких убийств на ее модельную карьеру кривится, все охает, что дочку одну в Милан отпускать придется, «неизвестно, – как она говорит, – в какие руки». А уж если узнает, что с подругой случилось – сто пудов, зарубит поездочку на корню…

И ведь обещали менты, что матери ничего говорить не будут. А Леру, если что еще нужно, к себе, в уголовку, вызовут. Ну и вот как они слово держат: домой явились. И маман, ясное дело – хоть сердце-то и здоровое, – тут же побледнела, будто покойник со стажем. Вцепилась в Лерино плечо, засипела придушенным шепотом:

– Что ты натворила?!

– Ничего, – поморщилась Лера. – Пойдем, я тебе все объясню. – И потянула мамулю обратно в кухню.

А дверной звонок – продолжает заливаться. Родительница болезненно скривилась:

– Соседи услышат…

«Что скажет княгиня Марья Алексеевна?» – всплыло у Лерочки из школьного мусора. И она твердо повторила:

– Плевать на соседей. А менты – позвонят и уйдут. Мы их пускать не обязаны.

– Открывайте. Или дверь будем ломать, – раздалось с лестничной площадки.

Мама охнула.

– Понты, – заверила Лера. – Ничего они не сломают. Права не имеют… – Задумалась, вспомнила, объяснила: – Закон такой есть: если поздно, то домой приходить нельзя…Только если с ордером.

Впрочем, уверенности у нее поубавилось. А менты – видно, заслышали, что под дверью шепчутся, – засигналили с новой силой. Звонят, стучат…

– Нет уж, Лера. Я пущу их, – зловеще заявила родительница. – Раз пришли – значит, за дело. И потом: надо же мне знать…

И распахнула дверь.

– Почему не открываем? – тут же напустился на них первый мент – тот, что в форме.

– Извините… – тут же взялась каяться маменька.

– А мы спим уже! – вызывающе взглянула на милиционера Лерочка.

– Сказки мне не рассказывай! – рявкнул форменный – так сурово, что девушка отступила.

– Добрый вечер, Валерия Павловна, Анастасия Семеновна, – вежливо поздоровался второй, тот, что в штатском. – Пожалуйста, не волнуйтесь, ничего страшного не случилось. Нам просто нужно поговорить. Куда можно пройти?

Мамулю – когда услышала, что их обеих не обезличенно, а по имени-отчеству назвали, – едва кондратий не объял. Она потерянно забормотала:

– Вот сюда, в гостиную проходите… на стульчики, в кресло… простите, у нас не убрано…

– Пожалуйста, Анастасия Семеновна, не волнуйтесь, – повторил штатский. – Мы просто зададим вашей дочери пару вопросов. Пройдемте. – Он уверенным шагом двинулся в гостиную.

– Я все вам уже рассказала, – буркнула Лерочка.

– Все – да не совсем, – спокойно парировал штатский, опускаясь в самое удобное, почти что кожаное, кресло.

Мент в кителе присел на стул, Лера с мамой приткнулись на диванчике.

– Скажите, Валерия Павловна, – безупречно вежливо спросил штатский. – Вы верите в черную магию?

– Чего? – опешила Лера.

– В наговор, в порчу, в сглаз?

– Что за бред! – захлопала глазами она.

– Так верите – или нет? – настаивал подполковник.

– Конечно, нет! – пожала плечами девушка.

– Хорошо, – удовлетворенно кивнул штатский. – Тогда попрошу вас кое-что объяснить. И на магию при этом не ссылаться – раз уж, как вы сказали, ее не признаете… – Он сделал паузу.

– Не понимаю я, о чем вы, – твердо заявила Лера.

– О вашей новой подруге. Как вы считаете: почему она всегда оказывается там, где происходит убийство? – спокойно спросил милицейский начальник.

– Что? – пискнула маман.

– Какая… подруга? – растерянно пролепетала Лерочка.

– Ну, как же – какая? Надежда Митрофанова.

– Кто это? – вылупилась на Леру маман.

– Ой, ну познакомились мы с ней в поликлинике, – досадливо поморщилась Лера. – В очереди рядом сидели. Прикольная девчонка. Надька – я, кстати, и не знала, что она Митрофанова, – в историко-архивной библиотеке работает. Умная, как сволочь, книжек, наверно, миллион прочитала. Мне такие нравятся. Вот телефонами и обменялись…

– И что было дальше? – цепко вперился в нее штатский.

– Ну, я же рассказывала вашим коллегам… тогда, в «Континентале»…

– А вы повторите. Для нас – и для мамы, – едко попросил мент в кителе.

– Да ничего не было. Я ее развлечь решила. Ну, она ж все в библиотеке да в библиотеке. Или дома, носки вяжет. А девчонка-то еще молодая… Вот я и захотела ей показать, что на свете и другая жизнь есть… Вытащила на показ, привела за кулисы. Там она с Маратом, моим менеджером, познакомилась – ну, а он ее в свою очередь тоже приметил. Типаж, сказал, интересный, – и в рекламе сниматься позвал. Надька, ясное дело, согласилась – поди плохо пять сотен загрести… – Лера изо всех сил старалась замолчать Сонино убийство: на мамуле и так лица уже нет. – Ну, она и снялась вчера. В рекламе «Пет-гри». А я вместе с ней на съемки ездила. Вот, в принципе, и все.

– Минуточку, – перебил штатский. – Вы забыли о том, что в «Континентале» произошло убийство. И именно эта Надя Митрофанова нашла Сонин труп.

– О, господи… – прошептала мама. – Сонин? Труп?!!

Лера мученически закатила глаза.

– Лерочка, скажи, что это неправда! – с надеждой попросила мамуля.

Лера промолчала. Вместо нее ответил штатский:

– Да, Анастасия Семеновна, подругу вашей дочери, Соню Перепелицыну, убили. Два дня назад. На показе мод в ресторане «Континенталь». Разве Валерия вам не рассказывала?

– Да что ж я – дура?! – еле слышно простонала Лера.

– Но кто? Кто ее убил? – выдохнула маман.

– Это мы и пытаемся выяснить, – кивнул штатский. – Но давайте, Лера, вернемся к еще одной вашей подруге. К Наде. Вы так мне и не ответили – как получилось, что именно она первой увидела Сонин труп?

Анастасия Семеновна начала всхлипывать. Поискала в кармане платок – не нашла, начала утирать глаза кончиком халатного рукава.

– Мам, тебе корвалол принести? – обернулась к матери Лера.

– Не пущу! Никуда! Никогда больше! – забормотала маман. – Все контракты порву…

И, словно ее судорогой свело, – бросилась к Лере, сжала в объятиях, принялась гладить по голове…

А милиционер – безжалостно повторил свой вопрос:

– Так почему, Лера?

– Господи, да случайность это! – взъярилась девушка. – Случайно она Соньку нашла – понимаете?! Пошла в туалет – и увидела. В мире вообще миллион всяких случайностей происходит!

– А Марат? – тихо спросил штатский.

– А при чем здесь Марат? – опешила Лера.

– Да при том, что и его – тоже нашла ваша новая подруга, – пожал плечами милиционер. – Опять, скажете, случайность?

– В смысле? – нахмурилась Лерочка. – Где – нашла?

– В его офисе.

– Ну да, – продолжала недоумевать девушка. – Она так и должна была: к нему в офис идти, договор подписывать. Сегодня, в четыре. Я ж говорила вам: он ее в рекламу сниматься позвал.

– Ну, вот и сходила, – кивнул штатский. – Пришла. И обнаружила, что Марат мертв.

– Да ладно… – недоверчиво протянула Лерочка. – Я его утром сегодня видела, он ко мне в школу приезжал… Живой был и здоровый.

– Марат погиб, – жестко сказал мент в кителе. – И у нас есть все основания полагать, что ваша новая подруга причастна к его смерти.

– Боже мой, Лера… – схватилась за сердце мама. – Почему ты мне ничего не рассказала?!

– Это правда? – не слушая маму, обратилась Лера к милиционерам. – Марат – он… он… что?!

– Тело Марата Макарского найдено в офисе. Он отравлен. Кто-то угостил его кофе со смертельной дозой клофелина, – с наслаждением, смакуя, проинформировал Леру милиционер в форме.

Лера попробовала представить: Марат – мертвый. И не смогла.

– И вы что же… считаете, что клофелин подлила – Надя? – Она с трудом удержалась от нервного смешка.

– Мы эту версию проверяем, – спокойно произнес штатский.

– Фигня. Полная, – покачала головой Лера. – Вы хоть сами можете представить, как эта библиотекарша зашуганная кому-то яд подливает?!

– Возможен другой вариант, – задумчиво сказал милицейский начальник. – Ваша подруга просто знала, что Марат в это время будет один. И предупредила убийцу.

– А эта, мымра его… Серафима какая-то… секретарша? – вспомнила Лера.

– У нее был отгул.

– Но откуда Надька могла об этом знать? – задала резонный вопрос девушка. – И потом: зачем? Зачем Надьке убивать Марата?.. Они ж наоборот – работать вместе собирались!..

– Не волнуйтесь: мы все выясним, – зловеще кивнул штатский. – А на данный момент от вас, Лерочка, требуется вот что: опишите мне, час за часом, что вы делали – три последних дня, включая сегодняшний.

– Мне тоже… тоже, кажется, нужен корвалол, – пробормотала Лера.

Все. Как это писатели любят говорить: слишком непосильная ноша на нее свалилась. Здоровью, похоже, совсем писец пришел: перед глазами всполохи, и пузо крутит, будто она поганок объелась.

Сначала Сонька. Потом Илья Казарин – о его гибели ей рассказал журналист Димка. И теперь вот – Марат… Нельзя сказать, что этих троих Лера любила. Или нуждалась в них. Или хотя бы симпатизировала. Но все-таки: они ведь были живые. Пусть вредные – но настоящие. Умели улыбаться, к чему-то стремились, о чем-то мечтали…

– Принесите, Анастасия Семеновна, корвалол, – скомандовал штатский.

Маманя послушно двинулась в кухню и быстро явилась обратно с мерным стаканчиком. Судя по едчайшему запаху, капель шестьдесят набухала.

Лера махом хватанула отраву, закашлялась, забормотала:

– Я… я, конечно, все расскажу. – Она вдруг почувствовала смертельную усталость. Невесомость в желудке – еще днем чувствовать ее было даже прикольно – вдруг навалилась чугунной тяжестью. А легкая, как с приятного похмелья, слабость вдруг обратилась в полную беспомощность. Лечь бы сейчас в постель, уткнуться носом в подушку… И не думать ни о ком. Ни про Соню. Ни про Марата. Ни про Илью Казарина…

– Вам нехорошо, Лера? – встревоженно спросил штатский.

– Нет-нет, ничего, – пробормотала она. – Я просто… устала, наверно… поэтому и чувствую себя неважно. И Марата жаль… – Она взглянула милиционеру в глаза. – Нельзя сказать, чтоб я его очень любила. Часто злилась на него. Орала. Но смерти – не желала ему никогда.

– Вот и помогите нам найти тех, кто его убил, – тихо попросил подполковник.

…Убрались менты только в двенадцатом часу ночи. Недоеденная картошка давно остыла, ненакрытая икра покрылась противной корочкой. Мама – пока Лера, изо всех сил напрягая мозги, описывала милиционерам три предыдущих дня – многократно бегала в кухню. И засадила чуть не полный пузырек корвалола – таким образом подтвердив придуманную дочерью версию насчет сердечной слабости.

Сердечные капли настроили матушку на решительный лад. И, когда за незваными гостями закрылась наконец дверь, маман заявила:

– Все, Валерия, с меня хватит. Никаких больше – слышишь, никаких! – показов! Никаких съемок. Сыта по горло… При мне теперь будешь сидеть! – Она всхлипнула остатками слез: – Бедная Сонечка… бедные ее родители. Бедный Марат – у него ведь тоже мама, наверно, еще жива…

Лера еле заметно пожала плечами – Сонька, царствие ей небесное, миллион раз говаривала, что «родакам на нее плевать с высоченной Пизанской башни». Ну, а Марат родительницу (если она у него, конечно, имелась) упоминал только в контексте «твою мать».

– Кому они оба могли помешать? – продолжала всхлипывать мама. – Кому?!

– Хватит, мам… – попросила Лера. И подумала: «Хорошо хоть, менты про Илюшку ничего не спросили. Еще больше было бы крику…»

Не будет она думать о погибших – нужно о живых беспокоиться. Но не обо всех живых – мамины слезы, например, Леру не волновали абсолютно. А вот за несчастную Надьку она очень беспокоилась. Ведь менты, скоты такие, похоже, вполне серьезно ей убийства хотят приписать! Обоих: и Соньки, и Марата. И, по большому счету, – кто в этом виноват? Она, Лера. Ведь Надя-то – ни на какой показ идти не хотела. И в рекламе сниматься – совсем не рвалась. А Лера ее уговаривала. Рисовала радужные картины. Сулила золотые горы. Вот и подставила человека.

Лера еле дотерпела, пока маман наконец отахается и отправится в коечку. Выждала минут пятнадцать, подкралась к двери маминой комнаты, послушала ее сонное дыхание… А потом вернулась в свою спальню, вышла с мобильником на балкон – чтоб родительница точно уж не услышала – и набрала домашний телефон Нади Митрофановой.

Домой она попала только ближе к полуночи. Сказать, что состояние ее было кошмарным, – значит, не сказать ничего. Не Надя домой пришла – бледная ее тень. Клон.

Даже Родион, преданный друг и – давно проверено! – лучший лекарь, не решился к своей хозяйке подойти. Забился в угол, есть-гулять не просит и поглядывает не с сочувствием – с ужасом.

Надя не стала разуваться. Не сняла ветровку. И даже сумочку на столик в прихожей не бросила – так и держала в руках. Тупо, словно робот, прошла на кухню. Опустилась на табуретку. Прикрыла глаза… И тут же увидела себя – как она входит в офис. И замечает Марата – тот ждет ее за столом. Безучастный, в дорогом костюме, прическа – волосок к волоску… Опрокинутая чашка из-под кофе.

Что было дальше – Надя помнила смутно. Совершенно точно она закричала. И кричала, ей показалось, очень долго – прежде чем ее услышали. Первым в Маратов офис вроде бы пришлепал старичок-вахтер, а потом – и еще какие-то люди. Они все громко разговаривали, о чем-то спрашивали, тыкали в телефонные кнопки… Ну, а потом появилась милиция.

Надя очень боялась, что ее запрут в камере. И один из ментов – молодой, злой, с вонючей сигаретой, прилипшей к нижней губе, – ей это обещал. Он что-то бесконечно шипел про невинных овечек, ломающих комедию. Про тихий омут… про благостных дурочек… И еще Надя запомнила: «Ладно мне сказки травить, кинозвезда нашлась! Таких коров, как ты, в рекламе не снимают!»

Потом ее посадили в милицейскую машину – на заднее, пропахшее нечистотами сиденье. И повезли, как она поняла, в райотдел. А там – снова были лица. Вопросы. Угрозы. Холодная комната с депрессивными, болотного цвета стенами… Надя просила, чтобы ей позволили позвонить – единственному человеку, который мог бы помочь, Димке. Она не сомневалась, что тот примчится немедленно. Но к телефону ее не пустили: «Ты не в Штатах, лапуля. А у нас – последний звонок не положен».

Краем уха Надя успела уловить – Марата, похоже, отравили. Нагло. Не маскируясь – в чашечке с кофе оказалась ударная доза клофелина. Лекарства, благо запаха и вкуса у него нет, не пожалели. Доза оказалась такой, что Марат умер в течение двадцати минут. Примерно в три сорок пять. За четверть часа до ее прихода.

– Но при чем же тогда здесь я?! – взывала к логике Надежда. – Я ровно в четыре пришла, спросите хоть у вахтера! И кофе мы с Маратом не пили, я даже за стол не села – сразу увидела, что он мертвый!

Но ее вопросов никто не слушал – требовали бесконечных ответов. О том, где она познакомилась с Маратом. Какие их связывают отношения? Вели ли они финансовые дела. И – этот вопрос повторили неоднократно, в многочисленных вариациях – чем Надя может объяснить гибель Марата всего через два дня после смерти его подопечной, Сони Перепелицыной? А также тот факт, что именно она в обоих случаях первой обнаружила трупы?

– Я не знаю, это просто случайность… – оправдывалась Митрофанова.

Но оправданиям, похоже, никто не верил: «Таких случайностей, милочка, в нашей практике еще не бывало».

И отстали менты, только когда у Нади случилась истерика. Настоящая – рыдала так, что слезы не останавливались. Не помогали ни вода, ни сердечные капли, ни даже водка, сыскавшаяся в милицейских запасах.

Тогда наконец ей дали подписать какую-то бумагу – кажется, то была подписка о невыезде. И велели ехать домой.

И вот – она дома. В пустой, страшной квартире. Сидит, в уличных туфлях, ветровке и с сумкой на коленях, на кухонном табурете. В темноте. И бесконечно, навязчиво думает: «Нужно… нужно что-то сделать…»

А что именно? Покормить и выгулять Родиона? Пойти умыться? Махом выпить стакан коньяку?.. Нет, нет, все не то… Вот что надо сделать: позвонить Полуянову. Пусть приезжает. Она ведь вчера поддерживала его – когда было плохо ему? Так пусть теперь и он ей поможет!

Надя ощупью, дрожащей рукой потянулась к телефону – и вдруг аппарат зазвонил сам. На душе потеплело: «Дима! Понял, почувствовал, как мне плохо!» И она радостно схватила трубку:

– Алло?

– Надя? – раздался в трубке юный, слегка испуганный голосок.

Она едва не застонала от разочарования: всего-то – Лерочка. Бестолковое, взбалмошное создание. Из-за кого, собственно, и заварилась вся эта каша.

– Да, это я, – устало выговорила Митрофанова. – Ты что-то хотела, Лера?

Пауза. Взволнованное дыхание в трубке. Наконец неуверенное:

– Ну… просто узнать: ты как? Мне только что сказали… про тебя и Марата. – Надя поморщилась. – И я теперь за тебя волнуюсь…

Надя нашла в себе силы усмехнуться:

– I am fine. Так, кажется, полагается отвечать в западных фильмах?

В Лерином голосе вдруг проклюнулись гневные нотки:

– Слушай, не надо мне мозги парить! «Файн», ну и бред! – И неожиданно она закончила: – Я сейчас к тебе приеду.

– Что-что? – опешила Надя. – Куда приедешь?

– Домой. Прямо сейчас, – отрезала Лерочка. И потребовала: – Диктуй адрес.

– Да ты с ума сошла! – возмутилась Надя. И попыталась воззвать к логике: – Времени – полночь, сейчас метро закроется.

– А я на этом метро вонючем и так сроду не езжу, – хмыкнула школьница. – А таксистов – полная Москва. Так что давай, диктуй. Сейчас буду.

– Лера, спасибо, конечно, но это лишнее, – мягко сказала Надя.

Но переупрямить юную красавицу оказалось совсем не просто:

– Я сама знаю, что лишнее – а что нет. И вообще – ты дура!

– Что?

– Да то! Тебе сейчас поддержка нужна, понятно? Вот я тебя и поддержу. И не надо, как последний ишак, упрямиться! – Лерочка слегка сбавила тон: – Пожалуйста, Наденька, скажи мне свой адрес. Я ненадолго подъеду. Только чайку с тобой попьем, ты плакать перестанешь – и я сразу назад.

…В конце концов – почему нет?

Ведь полностью одинокую ночь даже представить себе невозможно. А Полуянова она, вполне возможно, сейчас и не разыщет.

И Надя продиктовала Лерочке адрес.

– Недалеко. Буду через двадцать минут, – заверила новая подружка.

И – явилась точно, как обещала, – Надя едва успела переодеться, умыться и поставить на плиту чайник.

Первым делом девушки обнялись – и Митрофанова очень удивилась, когда поняла: объятия взбалмошной красавицы неожиданно ее успокоили. Красота ей гармонию, что ли, подарила?

– Пойдем, Лерочка, в кухню, – позвала Надя. – Чайник я же поставила. Правда, у меня только сушки есть…

– Сгодятся и сушки. И даже просто хлеб, если найдется. Я обычно углеводы, правда, не ем, но сегодня – плевать, – сказала Лерочка. И объяснила: – Мне ведь тоже толком пожрать не дали…

И рассказала про явление милицейских. А Надя, в ответ, – про жуткую картину, которая ждала ее в офисе Марата. И про бесконечный допрос. И про подписку о невыезде…

– Как ты думаешь, Лер, что происходит? – устало спросила Митрофанова, когда рассказ был окончен. – Я вообще ничего не понимаю…

– Ох, Надь, выкинь пока из головы, – скривилась Лера. – Даже говорить больше об этом кошмаре не хочу. Налей мне лучше чаю еще. И сушек подбрось.

Надя налила – полную чашку. Выложила в вазочку новую порцию сушек. Посмотрела на Лерочку, подумала: «А ведь я, оказывается, ей благодарна!» И сказала:

– Что-то, подруга, меня ты утешаешь – а сама тоже выглядишь кисло. Бледная. И лицо осунулось.

– Да ладно! – Лерочка приготовилась было щетиниться – а как иначе, если какая-то «старая девушка» тебя в страхолюдины записывает?

– Нет-нет, ты все равно ужасно красивая, в смысле – очень красивая! – поспешно поправилась Надя. – Просто вид уставший. Скажи – ты нормально себя чувствуешь?

«Ох уж эти библиотекарши! Ты приезжаешь – ее поддержать, а вместо этого – святая душа о тебе беспокоиться начинает!» – удивленно подумала Лерочка. И угрюмо спросила:

– Ты врач, что ли, – про самочувствие спрашивать?

– Нет, не врач, – спокойно ответила Надежда. – Но когда-то – собиралась поступать в медицинский. И мама у меня медсестрой была. Так что немного разбираюсь. – Она секунду поколебалась и прибавила: – Впрочем, если не хочешь – не говори.

– Да что ты затрепыхалась – «хочешь, не хочешь»? – пожала плечами Лера. – Ну, колбасит. Ну, хреново немножко. Подумаешь! Пройдет.

– Что значит – «колбасит»? – строго спросила Надя. – Ты имеешь в виду – знобит?

– Ну, точно: доктор! – хмыкнула Лера. Но на вопрос все же ответила: – Нет, не знобит. Просто неможется. Слабость. Тошнит. И голова кружится. Так это с недосыпа, наверно…

– Тошнит? – подняла бровь Надежда. – А, извини за вопрос, задержки у тебя нет?

– Ну, ты как моя мамочка, – поморщилась Лера. – Та тоже: огурца соленого не съешь, сразу косится… Нет у меня никакой задержки. И вообще, к твоему сведению, я еще девушка!

– Не сердись, Лерочка, – тут же всполошилась Надя. – Я просто пытаюсь понять. Скажи: а затылок у тебя не болит?

– Да ничего у меня не болит. Просто такое ощущение – будто силы кончились. Разом. Выспаться надо, и все пройдет…

– Ты говоришь: тошнит, – не сдалась Надя. – Все время – или только иногда?

– Вот, далось тебе… – проворчала Лера. Но все-таки объяснила: – Даже скорее и не тошнит. А просто – будто в желудке какая-то невесомость. Да это из-за той миомы, наверно!

– Какой еще миомы? – удивленно воззрилась на нее Надя.

– Ой, а я тебе не рассказывала? – удивилась Лера. – Так мне ж неделю назад миому вырезали. Это, знаешь, такая маленькая опухоль. Где-то внутри. Нестрашная. Доброкачественная.

– Я знаю, что такое миома, – кивнула Надя. – Но откуда она у тебя взялась?! Они ведь обычно у совсем взрослых женщин бывают. После тридцати.

– Ну, уж не знаю откуда, – развела руками Лера. – Врачиха тоже сказала – случай довольно редкий. Жизни, говорит, не угрожает – но лучше бы чикнуть. Чтоб в рак не переродилась.

– И что?

– Ну, и чикнула. Под общим наркозом. Я ничего и не почувствовала.

– Подожди, – озадаченно сказала Надя. – Врачиха – конечно же, гинеколог?

– Нет, патологоанатом, – усмехнулась Лера.

– Из женской консультации? Но там ведь не оперируют… Она тебя в больницу, что ли, направила?

– Ну да, попрусь я еще в женскую консультацию. И тем более – в больницу, – презрительно фыркнула Лерочка. – Ты, Надька, тормоз, что ли? Не помнишь, где мы с тобой познакомились?

– А! Клиника доктора Блохиной! – вспомнила Надя.

– Ну, наконец-то. Дошло, – снисходительно усмехнулась Лера.

– И прямо в этой клинике тебе миому вырезали? – недоверчиво переспросила Надежда.

– Ну да, – пожала плечами Лерочка. – У них там и операционная есть, и стационар однодневный, все круто, сплошняком мрамор, в палате – шелковое белье… В общем, полный сервис.

– Сколько же это стоит? – с придыханием поинтересовалась Надя. – Там расценки, я посмотрела… Моих денег только на пару анализов и хватило. А лечиться – они у меня анемию нашли – мне у них не по средствам.

– Халява. В смысле – мне была халява. Марат платил, – не без гордости доложила Лера. – За счет, сказал, фирмы.

– А мама твоя знает? – вдруг спросила Надя.

– Да ты что?! – испугалась Лерочка. – Маман у меня такой паникер – я ей даже про ноготь не рассказывала, когда однажды нарывал… А тут еще круче было. Как с этим уколом пришлось прятаться – вообще цирк!

– Какой еще укол? – не поняла Надя.

– Ну, для миомы этой. Они мне неделю перед операцией уколы кололи. У них, в клинике. Чтобы, сказали, вырезать легче было, под минимальным наркозом – новая какая-то технология, только у них применяется, – объяснила Лера. – А еще одну ампулу с собой дали. Велели вечером, перед операцией, в брюхо сделать. Самой. Чтобы, что ли, мышцу какую-то заранее расслабить. Я сначала боялась, но они сказали, что в пузо – совсем не больно. И иголочка тоненькая…

– И что?

– Не наврали. Правда, не больно. И делать удобно – лекарство прямо в шприце, иголка в целлофан запаяна. Распаковывай – и фигарь.

– Как интересно! Никогда про такое не слышала… – заинтересовалась Надя. – А что за лекарство? Название не помнишь?

– Нет. Там не по-русски написано. Элитное, короче, какое-то средство.

– Ну, а после операции тебя Блохина смотрела?

– Ясное дело – полный, как говорится, комплекс услуг. Через три дня я к ней приезжала. Врачиха сказала, что все типтопчик. И витамины подарила какие-то импортные – чтоб организм быстрей восстанавливался. Да я тогда и чувствовала себя нормальком. Только вчера расклеилась…

– Так надо было сходить к ней еще раз!

– Ты не помнишь, что ли – мы вчера весь день на съемках торчали? А сегодня меня маман сразу после школы (о встрече с Полуяновым Лерочка умолчала) домой погнала…

– Здоровье важнее, – назидательно произнесла Надя.

– Ага, важнее. А платить кто будет – если, ты говоришь, у них расценки зашибенные? Раньше-то Марат за все башлял, а теперь? Ничего, Надька, страшного – переживем!

– Да, конечно, переживем, – согласилась Митрофанова.

Взглянула на часы, обнаружила, что уже два ночи, – и опять переполошилась:

– Господи, Лерочка, поздно-то как, а ты все у меня! Вдруг твоя мама проснется и увидит, что тебя дома нет?

– Да она храпака, как буйвол, дает! – заверила ее Лерочка.

– И все-таки: давай вызовем тебе такси.

– Ладно, давай, – неохотно согласилась девушка. – Вдруг и правда – глаза продерет, меня не застанет – вот крику будет. Да и тебе уже вроде полегче…

– Полегче, – благодарно кивнула Надя. – Спасибо тебе, Лерочка…

– Да ладно, спасибо! – хмыкнула девушка. – Я вроде тебя утешать приехала, а на самом деле ТЫ мне тут целый медосмотр устроила… И сочувствий выдала гору.

– Но мне и правда теперь гораздо лучше, – заверила Надя.

Она не обманывала. Пусть на душе по-прежнему тяжко – но, по крайней мере, ступор, в котором она пребывала весь сегодняшний вечер, отступил. Кошмар – подыстлел, стерся. И сейчас ей хотелось только спать.

Надя проводила Лерочку до машины, вернулась домой, быстро разделась и юркнула в постель. Звонить Полуянову сил уже не было. Да и желания, признаться, тоже – вдруг с ним тоже получится, как с Лерой? Приедет журналист вроде ЕЕ утешить, а получится так, что ОНА его опять будет утешать. Как вчера.

И, уже засыпая, Надя подумала: «А Лерка-то молодец! Хоть и дурочка – но заботливая… сама себя плохо чувствует – а все равно приехала поддержать… Выходит, что фотомодели – тоже нормальные люди…»