Приговорили
Картины, что видел Сырцов, переменились. Они по-прежнему относились к пятидесятым годам прошедшего века – однако теперь стали не только более ясными и яркими. Они как бы перестали транслироваться из головы одного лишь футболиста Стрельцова. Теперь он наблюдал самые разные события, происходившие в те времена, – притом не своими собственными глазами, а словно со стороны. Будто находился на борту самолета-разведчика, который, невидимый, мог зависнуть рядом с эпизодом и наблюдать и фиксировать все, что происходило.
И вот он видел двоих, слышал их разговор. И прислушивался к нему изо всех сил. Потому что знал, что беседа этих людей самым непосредственным образом относится к нему. И к его судьбе. Первого из собеседников он узнал. Его портреты были во всех газетах. Ими украшали главные площади советских городов. Их носили на демонстрациях. То был низенький, полненький, лысенький человечек в драповом пальто и шляпе: Никита Сергеевич Хрущев, советский лидер, который в ту пору повелевал страной и с которым считались повсюду в мире. Собеседника его Сырцов не узнал. Он был моложе и кругл лицом и говорил с Хрущевым подобострастно, но с чувством собственного достоинства – из чего футболист сделал вывод, что второй – один из ближайших сподвижников лидера. А может, даже – родственник. Оба прогуливались рука об руку по асфальтовым дорожкам обширной государственной дачи. Наступала весна. Деревья еще стояли голыми, однако голосили птицы, и снег лежал только в низинах. И солнце уже пригревало. «Весна 1958 года», – почему-то безошибочно определил Сырцов: словно бы титр вспыхнул на секунду в углу кадра.
– Что у тебя еще? – сиятельно и властно спросил Хрущев у собеседника.
– Футболист Стрельцов продолжает свои финты, – подобострастно проговорил тот. – Пьет, гуляет. Неоднократно засыпал на политинформациях и комсомольских собраниях. Пытался провезти через границу запрещенную музыку – джазовые пластинки.
– Опять этот джаз! – выкрикнул руководитель страны. – В бараний рог его! Что еще со Стрельцовым?
– Неуважительно высказывался о руководителях партии и правительства.
– Что конкретно?
– Спрашивал при свидетелях, я цитирую, когда вынесут из Мавзолея усатого таракана, как он выразился…
– Когда вынесут? Хм. Правильно, кстати говоря, спрашивал, – проворчал про себя Хрущев. – Хорошая идея. Но неуважительный тон и поведение – налицо. Однако ты ж про него фельетон в своей «Комсомолке» публиковал? – нахмурился вождь. – Про то, как Стрельцов на поезд опоздал и для него международный состав специально в Можайске останавливали?
– Да, Никита Сергеич, Нариньяни фельетон писал. Так ведь не подействовала газета на Стрельцова. Его вывели из сборной, потом опять вернули. Играет-то хорошо.
– Может, черт с ним, пусть играет, а? – Поистине, Никита Сергеевич пребывал сегодня в благодушнейшем настроении. – Нам победы в футболе нужны. Очень они повышают настроение нашего простого советского человека, верно, товарищ Аджубей?
– Но, товарищ Хрущев, по некоторым агентурным данным выходит, что Стрельцов имеет намерение после чемпионата мира в Швеции остаться за границей. Подписать контракт с богатым зарубежным клубом.
– Что?! – взревел Хрущев. – Это что еще за спортивный Пастернак выискался?!
– Да, – скорбно подтвердил Аджубей, – аналогичные случаи в социалистическом лагере имеются. В частности, венгерские предатели-футболисты Пушкаш и Кошич, которые после событий пятьдесят шестого года изменили родине и за испанские команды выступают.
– В Советском Союзе не бывать этому!! – вскричал Хрущев. Он покраснел, словно его любимый овощ, бурак. – Вывести Стрельцова из сборной! Не пускать в Швецию!
– Боюсь, Никита Сергеевич, – мягко-мягко, словно на кошачьих лапках, возразил его собеседник, – нас не поймут. Ни советская общественность, ни, тем паче, международная. Спросят: а по какой причине лучший футболист сборной не представляет свою страну, тем более на чемпионате мира?
– Значит, придумай что-нибудь! – властно прокричал Хрущев. – Скажи Серову от моего имени, чтоб все организовал! Чтоб Стрельцов этот на чемпионат в Швецию не поехал! И чтоб я от тебя больше эту фамилию не слышал!
