Глава десятая

Семен Кузьмич думал и принимал решения быстро. Только дочь заикнулась об убийстве, он сразу сообразил, что ему делать.

Жену свою Ариадну Степановну будить генерал Старостин не стал и ни слова ей не сказал. Правда, она пробормотала со сна: «Кто звонил?» — однако генерал быстро сказал ей: «Мне с работы, срочно вызывают». Срочные вызовы для секретаря парткома были не новость, даже по вечерам в субботу и в праздники, вот супруга и не удивилась. Снова пробормотала: «Будь осторожен» — и опять погрузилась в сон. Надо оставить ее в покое на даче, решил Старостин, а то только будет путаться под ногами и глупо кудахтать.

Персональный автомобиль генерал требовать не стал. «Ни к чему в это дело кого-то из посторонних вмешивать, — сразу сообразил он. — Даже Костика». В дачном гараже у него стоял собственный «Москвич» самой первой модификации, четырехсотой. Приобреталась малолитражка для Ариадны, но сама она ездить боялась и ленилась, предпочитая в случае нужды пользоваться услугами Костика и «ЗиМа» из правительственного гаража. Самому Семену Кузьмичу тоже хватало «персоналки», поэтому он тоже «Москвича» не касался и даже удостоверения водительского не имел, хотя управлять авто, конечно, умел. И не только авто, но и, к слову сказать, трактором, и танком, и мотоциклетом, и даже самолетом.

Хотя машина и не использовалась, Костя-шофер — зря, что ли, его генерал баловал — всегда поддерживал «Москвича» на ходу и в полной исправности. На всякий экстренный случай. И вот он, тот самый случай, наступил.

Старостин очень быстро переоделся: сменил дачную гимнастерку на белую сорочку и генеральский китель. Он был доволен тем, как построил разговор с дочерью Лерой, когда та сообщила ему оглушительное известие об убийстве. Дочь — она ведь материя нежная, на нее не цыкнешь, не обложишь, как на службе или в парткоме. Тем более — случились такие чрезвычайные обстоятельства.

— Кто убит? — задал он первый вопрос.

— Одна девушка, — всхлипнула Лера. — Ровесница наша, учится в педагогическом.

— Ты уверена, что мертва?

— Да, папа! Нет ни дыхания, ни пульса. Что делать, папуля? Что нам делать?! — В голосе девочки явственно послышались панические нотки.

— Вы «Скорую» вызвали?

— Нет.

— И не вызывайте. Если девушка, конечно, и впрямь мертва.

— Да, конечно, мы уверены!

— В милицию звонили?

— Тоже нет.

— И очень хорошо. И не звоните. Ждите меня. Никого из квартиры не выпускайте. Я сейчас приеду и сам во всем разберусь.

Генерал распахнул ворота гаража, сел в «Москвич». Нажал носком на педаль стартера, пяткой надавил на газ. Двигатель завелся сразу же. Степан Кузьмич несколько раз дал газку на холостых оборотах, мотор взревел. Он выехал и даже двери гаража прикрывать не стал. Места у них в дачном поселке спокойные, а он, когда назад вернется, сможет жену не будить, въедет в открытые ворота.

«Москвич» довольно шустро разогнался и помчался во весь опор. Москва и Подмосковье — места и без того для автомобилистов спокойные, ни пробок, ни суеты здесь нет, в отличие от капиталистических столиц. А в субботу вечером движение в городе и вовсе почти остановилось. Только бессонные сине-белые полупустые троллейбусы мчались по Кутузовскому проспекту. «Москвич» летел со скоростью под сто километров в час.

Через двадцать пять минут генерал уже остановил свою машину рядом с домом на Кутузовском, неподалеку от Триумфальной арки.

В подъезде было два входа. Один с проспекта, другой со двора. Выход с проспекта закрывался на ключ. Дверь со двора не запиралась никогда. Консьержей не имелось. Семен Кузьмич для экономии времени прошел с проспекта, отворив дверь в подъезд своим личным ключом. Взлетел на лифте на шестой этаж. Позвонил в дверь условным сигналом, он всех домашних приучил, что звонит при любых обстоятельствах одинаково, как сейчас: два длинных, один короткий. Вот теперь и пригодилось.

Открыл ему Вилен. Лицо зятя было застывшим — ни одной эмоции. Непонятно, то ли оглушен известием, то ли настолько хорошо владеет собой.

— Показывай, где труп, — безо всяких рассусоливаний распорядился Старостин.

Зять молча проводил его в комнату, где временно квартировал с Лерой. До недавнего времени здесь спали Старостины-старшие — однако генерал все чаще стал перебираться из-под бочка женушки в свой кабинет. Но после того как дочка вышла замуж и ввела в дом зятя, решили, что теща съедет в бывшую девичью спальню Леры, генерал останется при своих в кабинете (впрочем, молчаливо предполагалось, что ему не возбраняется совершать набеги к Ариадне), а супружеское ложе из карельской березы отойдет Лере и Вилену.

И вот теперь поперек этой самой кровати в спальне лежала девушка. Признаков жизни она не подавала. Лицо ее смутно, отдаленно что-то генералу напоминало, где-то он ее видел. Семен Кузьмич послушал пульс на шее, потом на запястье. Бесполезно. Тело было еще теплое, но вернуть гражданочку к жизни возможным не представлялось. Глаза ее были полуоткрыты и пусты, рот осклаблен. Слава богу, покойников в войну генерал насмотрелся, различал, кто живой, а кто готов.

Из центра груди у девушки торчал нож. Кинжал этот, из дамасской стали, острый-острый, преподнесли Семену Кузьмичу на юбилей грузинские чекисты, и висел он у генерала здесь же, в спальне, на ковре, над кроватью. Кто-то взял его и нанес один, чрезвычайно успешный удар (с первого взгляда видится, что один).

Крови вылилось немного. Видимо, убийце, так сказать, повезло — первым же ударом поразил несчастную в сердце. При подобных ранах крови вытекает немного, наш естественный насос сразу останавливается, не выплескивает задарма животворящую жидкость.

— Кто такая? — отрывисто спросил Старостин своего зятя.

— Давняя наша знакомая, — передернул плечами Вилен. — Закончила пед. Работает в Люберцах, училкой. Зовут Жанна. Жанна Спесивцева. Вернее, звали.

— Откуда я ее знаю?

— Она на нашей свадьбе присутствовала.

— У тебя с ней что было? — в прежнем темпе задал провокационный вопрос генерал. Однако, где бы ни учился Кудимов, учителя у него были хорошие. На провокацию он не поддался, даже бровью не шевельнул.

— Ничего.

— Кто убил? — столь же коротко вопросил Семен Кузьмич.

Лицо Кудимова, и без того не слишком выразительное, словно закостенело.

— Не знаю, — лапидарно ответствовал он.

— Собери мне всех присутствующих, — распорядился Старостин.

— Они и так все вместе, в зале.

И вот генерал увидел их всех. Молодые, принаряженные. Потрясенные, взволнованные, заплаканные. На столе стояли забытые пирожки, винегрет и холодец. Бесполезно нагревались штофы с водкой, грузинским вином и крымским портвейном.

— Сейчас все, по очереди, назовут себя. Фамилия, имя и год рождения, — скомандовал Старостин.

Он зашел по пути в свой кабинет, где много прекрасных часов проводил наедине с собой или в компании бутылки «Арарата» и задушевного собеседника, того же самого Вилена. В кабинете он захватил трофейную ручку-самописку и стопку писчей бумаги. Начал опись с людей, лично ему знакомых.

Под номером первым значился Вилен Венедиктович Кудимов, возраст двадцать четыре. Зять, молодой человек очень крепкой наружности, с широченными плечами и пудовыми кулаками. Проучился с Лерочкой пять курсов в одной группе, а уже когда были они на дипломе, вдруг, здравствуйте-пожалуйста, сделал ей предложение. Рассмотрел, наконец? Или распределение приближалось, захотелось в столице, под крылышком тестя остаться? Впрочем, генерал зятя не осуждал, он и сам втайне думал, что брак по расчету — лучший вид брака, и дочку с тех пор, как она выросла, призывал выбирать мужа, прежде всего, разумом, и уж во вторую, или в последнюю, очередь — сердцем и, тем более, прочими глупыми органами. Главное, он сам кандидатуру зятя мало того что одобрил, еще и супруге сумел внушить, что этот провинциал для дочери наилучший вариант. «Если только, — мелькнула непрошеная мысль, — не сам Вилен сейчас стал первопричиной убийства».

Второй в списке значилась Валерия Семеновна Кудимова (в девичестве Старостина), которой как раз сегодня исполнилось двадцать четыре года. О ней, о своей любимой дочери, в качестве подозреваемой в убийстве генералу даже думать не хотелось. Он и не думал, хотя — что сделаешь с мозгом, иногда он выдает поток неконтролируемых ассоциаций, вот и теперь внутренний голос ехидно проговорил: «Дочь моя девушка крепкая, в волейбол по первому взрослому разряду играет, такая, если решит нож в сердце засадить, рука у нее не дрогнет».

Присутствовали на дне рождения и другие бывшие однокурсники Кудимова и Старостиной. Один из них — приметный, в форме лейтенанта-артиллериста. В ту пору, в конце пятидесятых, считалось не зазорным, а, напротив, даже престижным явиться в гости в военной форме. Тем паче для многих она была единственным полностью законченным нарядом, в котором гармонируют друг с другом и рубашка, и брюки, и китель, и ботинки, и шинель.

Парень-артиллерист был невысоким, коренастым, со светлым чубом и ясным взором.

Семен Кузьмич попросил представиться. Тот назвался — Радий Ефремович Рыжов, также двадцати четырех лет.

Имя и фамилия показались знакомыми. А, это тот самый, кого Вилен просил притормозить. Тесть и придержал, отправил на полигон в пустыню. Только что он здесь делает?

— В Москве проходите службу, товарищ лейтенант? — Спросил Старостин.

— Никак нет, — вытянулся перед старшим по званию Радий. — Нахожусь в столице в командировке.

«Хорошенькая командировка, в Белокаменную, — скептически подумал Старостин, однако вслух ничего не сказал. — Да и ничего особо странного, — успокоил он себя, — в Москве и поблизости много ракетных «ящиков» находится. И генерал обратился к следующему персонажу. Тот оказался ровесником и бывшим однокурсником зятя и дочери. Звали Владиславом Николаевичем Иноземцевым. Про него генерал тоже слыхивал что-то от жены и дочери, они вместе с Лерой в одной группе учились. Вроде нравился он ей когда-то, сто лет назад, на первом курсе, но внимания на Леру этот провинциал тогда не обратил. Вспомнилось: он и на свадьбе у Леры с Виленом был, стихи им читал. Кажется, этот Владислав с Виленом и Радием в одной съемной комнате проживали.

— А это моя жена, — представил парень столь же юную, как и он сам, особу.

— Фамилия, имя, отчество? — остро вопросил Семен Кузьмич.

— Иноземцева, Галина Ивановна, — промолвила та. — В девичестве — Бодрова. Что еще вас интересует?

— Отдыхайте пока. Я опрошу вас в свое время.

Вот эта девушка была если не красоткой, то довольно-таки, как говорилось в те годы, миловидной. Черные густые волнистые волосы, карие, блестящие, как вишни, глаза. «Она хороша собой, — кольнуло в сердце у генерала. — Как и убитая. В отличие от моей девочки». Галина оказалась единственной среди них всех, кто плакал. И выглядела она наиболее потрясенной. И еще генералу показалось, что с момента, когда он видел эту Галину последний (и первый) раз, на свадьбе дочери, она повзрослела, расширилась, раздалась. «Беременна девчонка, что ли?» — мелькнуло у генерала.

Следующий персонаж оказался для компании вчерашних студентов представителем совершенно нехарактерным. Был он едва ли не ровесником генерала, дурно подстриженный человек с мосластыми пальцами и кривыми ногтями.

— Вы кто? — хмуро спросил Семен Кузьмич.

Тот отрекомендовался с полупоклоном:

— Юрий Васильевич Флоринский, сорока восьми лет. Кандидат технических наук.

— Кем вы моей дочери приходитесь?

— Никем.

— А как в мою квартиру попали?

— Меня позвали Владислав и Радий. Мы раньше с Иноземцевым работали. Теперь — с Радием.

— Так вы что — с Лерой незнакомы? — гаркнул генерал.

— Нет, отчего же, — осклабился товарищ Флоринский, — знакомы, вот уже семь часов.

— Ну и нравы у вас, — пробурчал Семен Кузьмич.

И впрямь: как собрались эти люди вместе, да еще на дне рождения Леры? С Виленом, мужем, разумеется, все понятно. С Владиком и Радием — тоже: они почти шесть лет проучились с нею в одной группе, а никогда студенческая дружба не начинает цениться, как сразу после окончания вуза. Эту пару ребят явно пригласила сама Старостина.

Флоринского притащил Радий. Приехав с южного полигона, Рыжов остановился у него в квартире в Подлипках. Ну, а в молодости захватить с собой на вечеринку незваного друга — дело разумеющееся, лишь бы не с пустыми руками незваный гость явился.

А вот присутствие на празднестве Жанны нуждается в пояснении. Отчего-то Вилену страшно хотелось, чтобы она пришла к его жене. Может, он Мопассана начитался, а может, его бесы гордыни одолевали: посидеть за одним столом и с любовницей, и с женой. Потому и бросился он аж в Подлипки уговаривать Галю, чтобы та, в свою очередь, убедила Жанну прийти к ним. Та и согласилась, на свою голову. Ее тоже приятно щекотала мысль, что она, словно взрослая многоопытная львица, будет делить свой стол и с бывшим (Радий), и с нынешним (Вилен) любовниками, а также с женой любовника Лерой.

И, наконец, седьмым действующим лицом, седьмым формальным подозреваемым оказалась доблестная труженица плиты, утюга и выварочного бака Варвара Ивановна Семизорова, шестидесяти восьми лет. Впрочем, за нее генерал был готов поручиться: не убивала. (Разве что если погибшая непосредственно угрожала ненаглядной Лерочке.) Все-таки двадцать пять лет, включая эвакуацию, беспорочной службы отдала баба Варя семье генерала, считала их практически родственниками.

Записав всех семерых, генерал промолвил:

— А теперь слушайте все сюда. Милицию мы пока мешать не будем. Разберемся сами. И сейчас тот, кто сделал это — тот человек, или та особа, кто ударил ножом бедную девушку, должен будет встать и признаться.

Воцарилась пауза. Товарищи неловко посматривали друг на друга, отводили глаза. Юные товарищи. Дочка, бесконечно любимая Лерочка. Надежный, основательный зять Вилен — а может быть, прохиндей? Двое друзей, комсомольцев, черненький и беленький, Владислав и Радий — вы-то что из себя представляете? Вы-то каким боком тут? Хорошенькая и заплаканная Галя. Она что, единственная, кто здесь плакал? Варвара, домработница. В голове мелькнуло: единственное родное лицо. Но как же так? Почему же единственное? Он что, дочку родную и зятя нечувствительно вычеркнул из списка родных? И все молчали.

— Что ж, я предвидел подобное отношение. Повиниться перед лицом какого-никакого, а все-таки коллектива — сложно. Раз так, я изменяю вводные. Я сейчас удаляюсь в свой кабинет. Вы все, по очереди, будете входить туда ко мне и рассказывать, что здесь произошло. А точнее, каждому из вас придется ответить на два вопроса. Вопрос первый: он (или она) это сделал? И второй: если не он, то кто, он думает, совершил преступление и почему. Все ясно?

— Так точно, — первым ответил Радий.

— Вилен, пойдем со мной, — приказал Семен Кузьмич зятю, — ты будешь первым. Приготовиться Валерии, затем Радию и далее по списку.

— Нет, папа! — закричала тут Лера. — Я пойду. Я пойду первой.

Вероятно, Вилен в тот вечер очень быстро понял, что идея скрестить в одном помещении Жанну и Леру — нехороша. Жанна, правда, аж расцвела от соседства Радия. Она делала вид, что все осталось как прежде. Он рядом с нею, он за ней ухаживает. И тот, дурачок, взялся с гусарской аффектацией действовать: подливал вина, подкладывал винегрет, придвигал блюдо с пирожками. Все простил, все забыл? Он и сам себя корил за слабоволие, однако от близости Жанны, от ее запаха, от лукавых взглядов у молодого лейтенанта кру́гом шла голова. В его оправдание надо сказать, что женщины у него ведь не было с третьего мая, со дня отъезда на полигон.

До крайности довольным выглядел и Вилен. Ему не требовалось оказывать любовнице никаких знаков внимания, жена может быть довольна. Но все равно: все присутствующие (или почти все) знали, что Вилен находится с Жанной в связи.

Зато Лера метала и в Жанну, и в Вилена ненавидящие взгляды. Только слепой мог не заметить, насколько явление любовницы бесило именинницу. Примириться и согласиться с тем, что у ее мужа — другая женщина, она никак не могла. Не получалось выглядеть и чувствовать себя такой передовой, как в старинных романах, принимать и быть любезной с любовницей мужа. Проявлялось в мелочах. К примеру, говорил Вилен, обращаясь к молодой супруге:

— Не положишь ли ты всем винегрета, дорогая? — На что Лера отвечала с кривой усмешкой:

— Может, лучше кому-нибудь цианиду? Или мышьяку?

А потом то ли она сама поняла, что выглядит глупо, то ли Вилен втихаря сделал супруге внушение, но Кудимова успокоилась и, по крайней мере, внешне на Жанну не реагировала. Тем более что разговор за столом оказался интересным — друзья не виделись все лето и пол-осени, и каждому было что рассказать. Флоринский и Радий солировали с рассказами о полигоне — в основном юмористического характера. Радик рассказал, как отмечали успешный пуск: подпив, встали в комнате на табуретки и спели гимн Советского Союза. Владик, в свою очередь, имел успех, поведав о полете вместе с Главным конструктором к антенне дальней космической связи: «Прилетели мы в Энский военный округ, на берег Энского моря…» Флоринский захватил свою постоянную спутницу, гитару. Пели новые песни Окуджавы и другие, доселе неизвестные: «Товарищ Сталин, вы — большой ученый…» И: «Ах, утону я в Западной Двине…» Жанна рассказала, что ходила на концерт студентов школы-студии МХАТ, и там был парнишка с гитарой, который здорово пел хриплым голосом блатные песни, эти в том числе. Фамилия паренька, кажется, Высоцкий.

Однако напрасно Вилен подрасслабился и даже стал благодушествовать. Ситуация оставалась драматической и привела в итоге к трагической развязке. Уже после чая, воспользовавшись моментом, когда мальчики удалились на балкон курить, Лера зазвала Жанну в родительскую спальню, которую они теперь делили с Виленом.

— Ты зачем сюда приперлась? — в лоб спросила она.

Однако Жанне тоже попала шлея под хвост. Только что она сидела между двумя любовниками, кокетничала напропалую и чувствовала себя царицей бала, а теперь эта каланча смеет с нею в таком тоне разговаривать! А еще ее взбесило, что Лера как бы случайно вытащила из ножен, висевших здесь же, на ковре, над изголовьем, сувенирный, однако острейшим образом наточенный кинжал.

— Захотела — и пришла, — ответила девушка грубо. — Меня не ты, меня Галя позвала. И Вилен.

— Это мой дом, и Вилен здесь никто! — опрометчиво гаркнула Старостина.

— Вилен никто? — издевательски пропела Жанна. — Может, позовем его, и ты сама ему это скажешь?

Каждая последующая реплика не гасила разгоравшийся пожар, а, напротив, только подбрасывала дровишек в топку конфликта.

— Хватит! Убирайся! — закусив удила, заорала Лера.

— А вот не уберусь. У тебя на глазах буду с твоим мужем куры строить, и ничего ты мне не сделаешь, генеральская дочь!

Известно, что дразнить всякого — хоть человека, хоть зверя — можно лишь до определенного предела. Бывает, наступает момент, когда чаша терпения переполняется, красные пятна начинают летать перед глазами, рука хватается за ближайший опасный предмет…

К несчастью, в руках у рассвирепевшей Леры оказался грузинский кинжал. Удар, который она нанесла, получился хорош — без подготовки, без тренировок, но точно в сердце, с одного раза, как по маслу.

— …Все ясно, — сказал генерал дочери. Рассказ ее тяжело дался им обоим. Семен Кузьмич выглядел словно мяч, из которого воздух выпустили. Он постарел, казалось, на десяток лет, и если раньше ему не давали его пятидесяти пяти, то теперь генерал в одно мгновение стал похож на старикашку. Однако он постарался встряхнуться и взять себя в руки. Ради дочери. Потому что злоключения этого дня оказались не закончены и впереди предстояло самое сложное.

Когда дочь рассказала отцу все, она не выдержала и опять расплакалась. А потом, сквозь рыдания, проговорила: «Папа, что же я сделала!» — и бросилась отцу на грудь. Ошеломленный, ошарашенный, потрясенный, он не мог выговорить ни слова, только стоял и похлопывал дочь по спине. Когда первый приступ рыданий прошел, генерал отстранил от себя девушку и взмолился:

— Боже мой, Лера! Зачем ты это сделала?! Зачем?!

— Она отбила у меня Вилена. Он спал с ней. Он хотел от меня к ней уйти.

Семену Кузьмичу захотел вскричать, что ни один брак не стоит ничьей жизни; что черт с ним, с Виленом, пожалуйста, пусть уходит, невелико сокровище, найдем тебе другого — но слова застряли у него в горле. Все равно, говори не говори, но дело уже сделано, Жанна мертва. Теперь оставалось придумать, как выпутаться из создавшегося положения. И действовать надо быстро.

— Позови ко мне Вилена, — бросил он.

— Папа, пожалуйста! — предостерегла отца Кудимова. — Пожалуйста, не говори, почему я это сделала.

— Я разберусь.

Вилен и генерал вдвоем скрылись в спальне, где лежал труп Жанны.

Там Семен Кузьмич обернул свою кисть и пальцы белоснежным носовым платком, взял безжизненную руку девушки за тыльную сторону ладони и согнул ее. У тела уже началось трупное окоченение, поэтому оно становилось неподатливым. Затем генерал поднес кисть трупа к ножу, торчащему из тела девушки, и сжал его пальцы на рукоятке.

— Она убила себя сама, — вполголоса, внушительно проговорил Семен Кузьмич. — Понимаешь, Вилен, сама. Но теперь надо сделать так, чтобы это подтвердили все гости. Зятек, ты хорошо знаешь многих. Жил с ними. Скажи, в чем их слабые места. Только говори коротко и самое главное. У нас очень и очень мало времени.

…А когда Вилен закончил свою речь, генерал скомандовал:

— Пошли со мной.

Они вдвоем снова вернулись в зал.

Семен Кузьмич обратился ко всем присутствующим: Вилену, Лере, Владику, Радию, Галине и служанке Варваре.

— Вам всем предстоит заявить милиции, что эта девушка, Жанна, убила себя сама.

— Нет, папа, — прошептала Лера, но очень тихо. А генерал продолжал:

— Вы все должны показать в милиции одно и то же: да, это правда, что убитая и Валерия спорили друг с другом. Жанна угрожала, что покончит жизнь самоубийством, а потом схватила нож и сама себе нанесла рану, которая, к несчастью, оказалась смертельной. Так было дело. И именно так вы все, гости моего дома, должны показать в милиции.

Все молчали. Дочка снова заплакала.

— Начнем по старшинству.

Семен Кузьмич все-таки был боевым генералом. Да и освобожденный секретарь парткома — должность не баран начихал. Он любил и умел командовать, у него получалось находить слова даже для того, чтобы убедить людей пойти на смерть. Неужели он сейчас не сумеет заставить кучку штатских шпаков дать нужные показания ради спасения родного человека, дочери?! И Семен Кузьмич испытал что-то вроде вдохновения, когда начинал свой опрос. «Скажите все: да, мы согласны», — мысленно взмолился он.

— Прошу первой высказаться вас, Варвара, — обратился он к домработнице. Апелляция именно к ней была не случайной. Внешне это могло быть представлено и впрямь как уважение и старшему, да к тому же представителю простого народа. На самом же деле генерал не сомневался, что прислуга не осмелится его ослушаться и пойти против своей любимицы. Домработница даст нужные показания. Не может не дать! И тем самым задаст правильный тон обсуждению. Когда один сказал «да», уже гораздо легче согласиться с чем бы то ни было и всем остальным.

И тетя Варя (как звала ее Лера) не растерялась перед лицом образованной молодежи, еще раз доказывая всем, что в нашем народе огромны запасы и внутренней силы, и здравого смысла, и послушания.

— Конечно, Семен Кузьмич, — промолвила прислуга, — именно так, как вы, Семен Кузьмич, сказали, все и было. Девушка эта, убиенная, Жанна, начала что-то кричать, я из кухни слышала, только отголоски, правда: «Я покончу с собой! Покончу!» А потом мы все вбежали, а она нож сжимает, а его рукоятка из раны торчит. Так оно все и было. — Раздумчивые, чуть не благостные интонации пожилого человека ни на секунду не позволяли усомниться в искренности ее слов.

— Что вы несете?! — набросился на прислугу Радий. — Вам не стыдно, старый человек, и врете тут напропалую!

— Молчать, лейтенант! — оборвал его Семен Кузьмич.

А Варваре тоже палец в рот не клади.

— А совестить меня не надо, — набросилась она на молодого человека. — Ты вообще глаза залил и не видел — не слышал, как дело было. А я видала-слыхала, врать не буду. Все, как генерал сказал, так и происходило. Сама она закололася.

«Надо будет еще, конечно, с милицией договариваться, — подумал генерал. — И с оперработниками, и со следователем, что будут дело вести, и с экспертом. И к начальнику отделения приду, и в МУР поеду. Может, и подмазать придется кое-кого. А иначе, если начнут крутить-вертеть, копать да рыться, очные ставки устраивать — боюсь, моя версия поплывет».

— Отставить базар! — рявкнул генерал. — У нас мало времени. И он обратился к Флоринскому: — Теперь прошу вас. — Семен Кузьмич тоже не случайно выбрал следующим именно его. «Человек немолодой, живет на этой земле давно, — подумал генерал. — И раз до сих пор живой, и даже здоровый, у него наверняка был в жизни огромный опыт соглашательства и компромисса. А слукавив когда-то раз, человек слукавит и другой».

Юрий Василич выступил весомо, грубо, зримо — словно научный доклад делал.

— Одна жизнь здесь уже оборвалась, и я убежден — да, убежден! — произошел просто несчастный случай. Одна молодая судьба по нелепой случайности прекратилась, и мы не можем позволить испоганить еще одну. Раз товарищ генерал предлагает дать показания, что случилось именно самоубийство, я готов.

И тут влез другой мальчишка, на этот раз гражданский, которого звали Владислав. Он простонал укоризненно:

— Ну, что вы такое говорите, Юрий Василич!

— Молчите! — заткнул его Семен Кузьмич. — Дойдет и до вас очередь.

«Главное теперь нейтрализовать этих двух парней, — подумал генерал о Радии и Владиславе. — Убедить, что они должны соврать. Но это — позже».

— Прошу теперь тебя высказаться, Вилен, — сказал генерал.

«Он у меня еще попляшет за все свои фокусы, но это будет потом, сейчас главное выручить Лерку, вот добьемся этого, тогда и будем думать, как жить дальше. И как тебе, зятек, отомстить за все твои проделки».

— Вы абсолютно правы, Семен Кузьмич, — сказал Вилен. — Жанна и впрямь покончила с собой. Хотела нам сделать демонстрацию, кровь себе пустить, но не рассчитала силы и ударила себя прямо в сердце. Так оно все и было.

Итак, счет стал уже три-ноль в пользу генерала. «Но тут ведь игра такая, — думал он, — что выигрыш возможен только с сухим счетом, только если все покажут солидарно, что она себя убила, и никто ни слова не скажет против». Оставались Галина и Радий с Владиславом.

— Молодые люди, — обратился генерал к Радию и Вилену. — Я бы хотел поговорить с вами обоими наедине.

Он пригласил их обоих в свой кабинет. Там было мирно, покойно, даже уютно. Тускло поблескивала на столе латунная пепельница, подаренная ему Лаврентием Павловичем лично. В последнее время генерал перестал рассказывать гостям, как раньше, что это подарок Берии, однако и с глаз долой сувенир не убрал. Почтения к хозяину вызывала библиотека — в сорок седьмом конфискованная у врага народа, безродного космополита профессора Шварцмана. Люстра, которую жена за бесценок оторвала в комиссионке в сорок втором, тоже вызывала уважение своим помпезным могуществом.

Генерал намеренно не предложил молодым людям сесть: время дорого.

— Товарищ лейтенант, — обратился к Радию по званию Семен Кузьмич, — значит, вы НЕ видели, что Жанна сама себя убила?

— Нет, не видел! — воскликнул тот. — И я вообще сомневаюсь, что она с собой покончила. У нее не было решительно никакого повода. И потом, Жанна совсем не тот человек, чтобы кончать самоубийством! Абсолютно другой характер. Все это враки и выдумки.

— И я, — поддакнул Владислав, — тоже не верю, что произошло самоубийство.

— Хорошо, я согласен, эти действия для характера покойницы могут быть необычными. Но разговор сейчас не об этом. Одну девушку мы уже потеряли. И теперь вопрос стоит о милосердии. И он звучит так: согласны ли вы потерять и еще одного друга? Вашего товарища, Леру. Ту самую, которую, если вы на нее покажете, заберут прямо сегодня в тюрьму. И которая может получить высшую меру наказания. Или, как минимум, пятнадцать лет лагерей, а значит, мы уже никогда в жизни ее не увидим. И она попросту погибнет.

— А вы о другой девушке подумали? — воскликнул Радий, чуть не бросаясь на генерала. — О той, что умерла? За ее смерть что, никто не ответит? Она так и останется неотомщенной?

— Все так, — смиренно, миролюбиво проговорил Семен Кузьмич, — но могу я попросить вас о личном одолжении?

«Метод кнута с ними может и не сработать, — подумал Кудимов. — Почему бы не испробовать метод пряника?»

— Можете вы заявить в милиции, что все-таки Жанна сама себя убила? Вам это ничего не стоит. Но я-то запомню. И смогу найти способ отблагодарить вас. Вас, Радий, если вы хотите, могу перевести служить из пустыни в Подмосковье или даже в Москву. В Генштаб. Хотите? И вас, Владислав, также продвинуть по службе — вы ведь в Подлипках работаете, у Королева?

Уже одно то обстоятельство, что генерал ведал, где оба молодых человека служат, серьезно свидетельствовало о его возможностях. Владик (более нестойкий субъект, как понял Семен Кузьмич) растерянно переводил взгляд от своего товарища на Старостина.

— И я ведь могу не только дарить и возвышать, — чуть поднажал генерал, — но и наоборот.

— В самом деле, Радий, — неуверенно молвил Иноземцев. — Ведь Жанну все равно не вернешь.

— Не надо так говорить! — вдруг заорал Рыжов. — Не надо, Владик, если хочешь остаться мне другом!

— Послушайте, Радий! — чуть не умолять стал Семен Кузьмич, прижимая руки к груди. — Вы проучились с Валерией пять с половиной лет. Она всегда, я знаю, так хорошо относилась к вам. Неужели вы сейчас отправите ее на поругание? Отдадите в тюрьму?

— Разговор сейчас не об этом, — возразил Рыжов. — Вопрос заключается в том, что вы заставляете нас обоих солгать.

— Да, заставляю, — спокойно сказал генерал. — И вы оба сделаете это. Вы можете, конечно, сказать в милиции правду. И уничтожить тем самым вашу подругу Валерию. Но и я вас обоих, можете быть уверены, не забуду. — Взгляд и голос генерала стали тяжелыми. Друзья невольно отводили от него глаза. — Ты, Радий, спал с Жанной. Тебя загнали в пустыню. Теперь ты вырвался — ненадолго. А можешь, прямо отсюда, уехать в Сибирь. И не в купейном, а в столыпинском вагоне. И тебя в нем уголовнички будут шпарить. Ведь ты, Радий, много пьешь, в состоянии опьянения себя не контролируешь, ведешь антисоветские разговоры, поешь подрывные песни. Десятку я тебе обеспечу, Рыжов! — рыкнул Старостин. — Десятку с конфискацией и поражением в правах!

Радий выглядел пораженно, уничтоженно, и генерал подумал, что он его дожал.

— А ты, Владислав Иноземцев, — резко подался ко второму молодому человеку генерал, — ты бы тоже не улыбался глупо, а над своей собственной судьбой подумал. Как, интересно, организация, где вы работаете, а также партбюро и комитет комсомола поступят, когда станет известно, например, о том, что вы сдавали вступительные экзамены в строительный институт за другого человека? И фактически получили за это деньги: с вас не брали потом плату за жилье. Вы ведь, если разобраться, самый настоящий мошенник, разве нет?

Кровь прихлынула к лицу Владика. Он начал было непроизвольно говорить: «Откуда вы знаете..?» — но потом осекся, сообразил: «Вилен!»

— Хочешь выглядеть мошенником и объясняться по своему персональному делу перед комсомольцами и коммунистами ОКБ-1, а?

— Нет! — отшатнулся Иноземцев.

— Тогда вам ОБОИМ, — нажал генерал, — надо признать, что Жанна убила сама себя. И жена ваша, Иноземцев, ваша Галя, тоже должна показать это. Идите. И позовите мне ее. Одну. Буквально на два слова.

Радий и Владик были потрясены и обескуражены.

А через пять минут из кабинета Старостина вышла, пряча глаза, Галина. Генерал проводил ее в зал, а потом хлопнул в ладоши.

— Итак, товарищи, мы договорились, — констатировал генерал. — Я вызываю милицию. Переговоры и так затянулись.

И Семен Кузьмич шагнул к телефону.