Глава 12
Леся оторопело смотрела на соседку.
Тупо переспросила:
– Брагин – дядя Василия? Родной?
– А ты чего, не знала? Не рассказывал Васька тебе? Не говорил, что его убили?
Леся растерянно покачала головой:
– Не-ет.
Соседка строго спросила:
– Василий-то сегодня приедет?
– Не думаю. Нет.
– Ты вот что, – круто сменила тему разговора тетя Люба, – сейчас переодевайся, поешь – кушать-то дома есть? Или дать тебе?..
– Есть, есть, всего хватает, – торопливо заверила Леся.
– Ну смотри… Покушаешь, и приходи ко мне, – продолжала соседка, – собирать клубнику с земляникой, пока светло. Помоги мне, старой, жалко ягоду-то. И сама клубничкой подкормишься, говорят, два килограмма за сезон свежей ягоды надо съедать, чтобы не болеть, и варенья я тебе завтра сварю, сахар у меня есть. Все, жду тебя!
Соседка развернулась и решительно потопала в глубь своего участка. Леся осталась одна. В ее голове вихрем носились мысли.
Вася – племянник Брагина. Вот это новость. И никто, ни Кривошеев, ни сам Василий, об этом ни словом не обмолвился… Что это? Они оба ее подставили? Но как? И зачем? В чем смысл?.. И почему они не сказали ей, что Вася связан с этим делом?
Леся вошла в домик и принялась переодеваться. Бурление мыслей потихоньку успокаивалось. «Теперь понятно, – думала она, – кто написал то письмо, что спрятано здесь, под клеенкой, в ящичке с лекарствами. И почему почерк похож на ту бумагу с распределением ролей, что я видела сегодня на столе у Райтонена… Значит, Вася – племянник Брагина… Его родителей убили… А сейчас убили его дядю… И что из этого следует?..»
Пока не следовало ничего. Леся подошла к буфету, выдвинула ящик с лекарствами, вытащила из-под клеенки письмо. Пробежала его:
«…Семен вспылил, начал мне невнятно угрожать и даже заявил, что отныне между вашей семьей и мною все кончено… Его – и твое – упорное молчание доказывает, что вы оба и в самом деле всерьез обиделись на меня… Мы, как подобает добропорядочной семье, станем поддерживать если не самые теплые отношения, то хотя бы сохранять их видимость…»
Да, очень похоже, что послание написал Брагин. По письму, наверно, можно восстановить – как палеонтологи по одной косточке реконструируют облик какого-нибудь плезиозавра – историю отношений этой семьи. Видимо, когда начались реформы, Брагин, удачливый бизнесмен, взял на работу тихого кабинетного ученого Семена – мужа своей сестры и отца Васечки. Семен с работой не справился, и Брагин в конце концов его уволил. О чем сообщил в письме сестре Ирине – жене неудачника Семена, матери Василия. И после этого отношения между семьями прерываются (как сказала соседка).
Так все было? Или не так? И связано ли письмо с убийствами – сначала родителей Василия, а потом его дяди?
И почему она, Леся, очутилась здесь, на даче столь близких убитому людей? Почему ей никто ни о чем не сказал – ни Вася, ни Кривошеев? Что за дурацкая игра?
Девушка решительно вытащила телефон. Нет, Васечке ни в коем случае звонить нельзя. Не будет она с ним выяснять никаких отношений. Пока не будет. А вот начальнику, жуку Кривошееву, позвонить можно и нужно.
Она набрала номер детектива.
– Да! – откликнулся тот деловым и недовольным тоном. На фоне его голоса слышались мелодия, гомон, звяканье посуды. Наверно, детектив где-то в ресторане устанавливает деловые контакты с ментами, ведущими расследование убийства Брагина. А может, просто развлекается.
– Ник, мне надо поговорить с тобой.
– Я сейчас занят! – отрубил Кривошеев.
– Но…
– Освобожусь – перезвоню, – бросил Ник и разорвал соединение.
«Черт! Начальник жизнь прожигает, а я должна оставаться в неведении!»
Тут в дверь террасы без стука заглянула тетя Люба.
– Ну, ты поела? Идем клубнику собирать!
Было большое искушение послать ее куда подальше, но Леся ради соседских отношений смирила себя и елейно проговорила:
– Ой, нет, тетя Любочка, я еще не поужинала. Я поем и сама тогда к вам приду.
– Долго копаешься, – отрезала бабка и закрыла дверь.
«Итак, завтра похороны, – подумала Леся. – Значит, на них будет вся семья Брагина. Интересно, придет ли Васечка? И пожалует ли проститься с отцом сын-наркоман? Перехватить бы его на кладбище, побеседовать… Но нет, мне на похороны ни в коем случае нельзя. Обычно на подобные мероприятия всегда приходят оперативники, снимают действо на видео. Обязательно мною заинтересуются: что за девушка, почему она здесь?.. А каждый второй участник похорон видел, как я уходила из ресторана вместе с убитым… Наверняка на тризне будет и Петя Брагин, и вдова Вера Петровна, и Райтонен… Интересно, придет ли актриса Манирова?.. А вот Борисоглебский обязательно пойдет на похороны, и, если я хочу осуществить свой план, нужно звонить ему прямо сейчас…»
Леся набрала номер домашнего телефона старого сатира. Он оказался дома и пребывал в благодушном настроении. Сыто прожурчал «Алло», и Леся ясно представила его сочные губы.
– Это вам Олеся звонит, – без тени смущения сообщила она (уже поняла, что с киношниками надо вести себя без всякого стеснения, иначе склюют). – Мы ужинали с вами в понедельник.
– А-а, Олеся! – благодушно засмеялся редактор. Он, кажется, не держал на нее зла за то, что она попользовалась его ужином и его сведениями и ничего не дала взамен. – Она же Кристина. Несостоявшаяся дочь продюсера Брагина. Слушаю, слушаю. Что на этот раз?
Девушка сказала напрямик:
– Мне нужно, чтобы вы свели меня с актрисой Манировой.
– Н-да? – двусмысленно хохотнул Борисоглебский. – А ты не лопнешь, деточка? Насколько я помню, ты со мной еще за предыдущую информацию не расплатилась…
– Казнить нельзя помиловать, – неожиданно выпалила Леся.
Вилен Арсеньевич немедленно насторожился.
– Ты это о чем?
– Я сегодня разговаривала с Райтоненом, и, когда зашел разговор о вас, он произнес именно эту фразу. И еще Эрик Робертович сказал, что он пока не знает, где поставить в ней запятую.
Леся отчаянно блефовала.
– Что ты имеешь в виду? – голос в трубке чуть дрогнул. Кажется, Борисоглебский заглотил наживку и по-настоящему испугался.
Леся продолжала:
– Райтонен все знает про ваши махинации со сценариями. И пока еще не решил, как поступить с вами дальше. Может, уволить, а может, оставить. Так вот, у меня с Эриком, после нашей сегодняшней беседы наедине , – она нажала на последнее слово, – установились особые отношения . Вы меня понимаете? И теперь я имею на него определенное влияние. Поэтому услуга за услугу, могу при случае замолвить Эрику словечко за вас, Вилен Арсеньевич.
На секунду в трубке повисло молчание. Борисоглебский все и всех меряет на свой аршин, поэтому он, кажется, поверил ей. Решил, что у Леси с его нынешним начальником и вправду случился интим в его рабочем кабинете. Наверняка ему донесли, что аудиенция продолжалась больше часа. Не зря Райтонен говорил, что в киношном мире все и про всех знают. Борисоглебский, кажется, поверил, что она стала новой фавориткой Райтонена. Что ж, Вилен – трус. В субботу в ресторане он безропотно уступил ее Брагину. В понедельник без всякого скандала и разборок отпустил из ресторана. А нынче готов смириться с тем, что она стала девушкой Райтонена.
– Чего ты хочешь? – наконец глухо спросил редактор.
– Всего-то навсего: чтоб вы сказали, где мне найти актрису Манирову. Желательно завтра утром. Ведь, я так понимаю, на похороны она не пойдет…
Снова в трубке воцарилось молчание. Вероятно, Борисоглебский вычислял, насколько полезна ему (или опасна) Леся и нет ли какого подвоха в ее просьбе разыскать актрису.
Наконец он принял решение и буркнул:
– Подожди.
Трубка шмякнулась куда-то на стол, потом Вилен Арсеньевич пошуршал листочками и сказал:
– Манирова у нас в сериале снимается. Называется «Изумрудный король». Роль небольшая, и завтра у нее как раз съемочный день. Значит, ни на какое кладбище она не пойдет, как бы ей ни хотелось красивую сцену там устроить… Снимать будут на улице Гиляровского, в автосервисе. Можешь там с ней увидеться. Режиссеру скажешь, его Андрей Стеценко зовут, что ты от меня. А с Манировой сама договаривайся, меня не впутывай.
– Спасибо вам, Вилен Арсеньич, – весело сказала Леся. Кажется, ее блеф сработал.
Похоже, редактор ждал, что она добавит еще что-нибудь, например пообещает, что теперь она замолвит за него словечко перед Райтоненом, но Леся соединение разорвала.
Есть она не стала. Старушка ждет ее собирать клубнику. Да и какой ужин может быть прекрасней свежесобранной клубники! И для фигуры полезно… А главное, в процессе сбора урожая она постарается узнать у тети Любы побольше о Васечке и его отношениях с дядей, продюсером Брагиным.
* * *
Клубники Леся наелась от души, а вот узнать что-то пикантное о Васечкиной семье и ее связях с кланом Брагиных не удалось. Тетя Люба все на советы сбивалась: как клубнику собирать, как мужиков в узде держать, как экзамены сдавать. О продюсере сказала только:
– Давно он здесь не появлялся… Лет уж пятнадцать, наверно… А одно время ездил, и он, и супруга его, худощавая такая… Сначала на «Волге» приезжал, потом на иностранной машине, красивой, черной. И мясо он привозил, и коньяк, и шашлыки сам жарил… Видный такой мужчина, представительный, Ирине-покойнице, сестре своей, не чета… Та всегда заморышем была, Васенька-то не в нее пошел, а в мужа, тоже покойника. Отец Васькин, Семка, одно лицо с ним был, кудрявый, рыжий да высокий… Они бывало…
Старушка наладилась рассказать историю, очевидно, не имеющую ни малейшего отношения к продюсеру и убийствам, однако Леся довольно непочтительно ее перебила:
– А когда Брагин ездить сюда перестал?
– Да давно же, я говорю. Он всего года три-то и ездил. А потом как отрезало. Будто кошка между ними пробежала…
– А в чем дело было, не знаете? – продолжала гнуть свое девушка.
– Ирка мне ничего не рассказывала, а выспрашивать-выпытывать я не любительница.
– А Вася… Он как к своему дяде относился?
– Плохо, – уверенно кивнула тетя Люба. – Очень плохо. Сначала-то, когда Брагин тут бывал, а Васенька маленький был, он играл с ним, радовался ему. Тот подарки привозил, заграничные, красивые… А потом… Когда родителей-то убили, дядюшка его, Васенька мне сам рассказывал, даже не помог ему ничем, не навестил ни разу… Вася все сам: и учился, и деньги зарабатывал, и посуду мыл, и в магазин ходил… Да ты как клубнику-то рвешь! – вдруг закричала соседка. – Что ты ее как козу доишь! Надо не рвать, а ногтем плодоножку-то надкусывать!..
И больше разговор о Васе, его родителях и семействе Брагиных не заходил…
* * *
Утром следующего дня по пути в Москву Леся вышла из электрички на платформе Выхино и заглянула в киоск металлоремонта: надо было приготовить для разговора с Манировой необходимый аксессуар. Или, учитывая, что ехала она на съемочную площадку, скорее реквизит. Реквизит для новой Лесиной игры.
Вчера Кривошеев ей так и не позвонил, и она не решилась его больше беспокоить. Тем более что Ник, вертлявый и скользкий, вряд ли стал бы отвечать, тем паче по телефону, на прямые вопросы о родственных связях Васи и Брагина. Васечка тоже не проявлялся, и она решила потерпеть до вечера. Когда она с ним встретится в семь у Пушкина, призовет его к ответу: и про дядю, и про их семейную историю. И почему он ей ни словом не обмолвился о том, что он – племянник убиенного Брагина.
Учитывая, что сегодня вечером у нее свидание, а днем она отправляется не куда-нибудь, а на съемочную площадку, Леся отнеслась к своему макияжу и гардеробу с особой тщательностью. В черных модельных обновках Вася ее уже видел – в первую их встречу, в воскресенье, поэтому Леся рискнула: надела этническое платье в русском стиле до пят. Наряд дополнили открытые сланцы и фенечки на левом запястье. Платье составило странный, но элегантный контраст с ультракороткими волосами, и сережка в брови оказалась неожиданно к месту. То, как на нее глазели мужики в электричке, уверило Лесю в мысли, что выглядит она если не на пять с плюсом, то, по крайней мере, на твердую четверку.
Пока девушка тряслась в электричке и в метро, она продумывала свой будущий разговор с кинозвездой. Прикидывала, как подойдет к ней, кем представится, какую фразу скажет первой… Интересно, насколько Манирова окажется доступной? Сможет ли Леся беспрепятственно подойти к ней или у актрисы будет охрана?
Леся раньше никогда воочию не видела, как снимается кино. Пока ехала, все гадала, какую сцену можно снимать в автомобильном техцентре. Не иначе драку на фоне ремонтируемых лимузинов. А может, торопливую любовь в автомобиле. Или пытки с помощью гидравлического домкрата…
…Когда она подходила к автосервису – красивому зданию из стекла и бетона, – издалека поняла, что не ошиблась, киношники уже прибыли. Прямо на тротуаре стояли два автобуса с плашками «Мосфильм» за ветровыми стеклами, а у входа сновали чрезвычайно важные, донельзя занятые люди. Леся прошла в стеклянные двери, и никто не спросил, куда она идет, никто не остановил ее.
Девушка беспрепятственно поднялась на второй этаж, где наблюдалась наибольшая концентрация киношников. По полу здесь змеились кабели разной толщины, а в импровизированной курилке на лестнице темпераментно беседовали в клубах дыма трое брутальных мужиков.
– Надо мне «фольксвагеновский» звук записать, – озабоченно говорил один.
– Брось ты, Жора! – кривился второй. – Не будь занудой. Дашь «мерсовский» звук, никто и не заметит.
– А Стеценко «фолькс» даже от «Запорожца» не отличит, – сказал третий, и все рассмеялись.
Тут мужики заметили Лесю и вопросительно уставились на нее.
– Я от Борисоглебского, – выдавила девушка. Когда она увидела околосъемочную суету, почему-то разволновалась.
– А!.. Переводчица!.. – воскликнул тот, что нелицеприятно отзывался о Стеценко (между прочим, Стеценко, по словам Вилена, звали главного режиссера ленты), и набросился на Лесю: – Где вы ходите?! Мы только вас и ждем! Вы, что ли, за простой платить будете? Или Вилен из своего кармана уплатит? (Двое других мужчин заусмехались.) А ну пошли!..
И не успела Леся даже слова вымолвить, как мужик схватил ее за руку и потащил в холл, где царила еще большая суета, чем у входа: светили софиты, пробегали девушки с одеждой на вешалках, а пара человек катила по рельсам здоровенную кинокамеру.
– Андрей Ильич! – заорал мужик молодому человеку в кепочке, который озабоченно смотрел в монитор. – Я переводчицу привел!
– Ну наконец! – откликнулся тот, не отрываясь от экрана. – Дай ей текст, пусть живо начинает работать!
– Пошли! – решительно потащил ее в другую сторону кинодеятель.
– Но я не переводчица! – воскликнула Леся, вырываясь.
– А кто? – нахмурился мужчина.
В отличие от тех вопросов, что она намеревалась задать Манировой, собственную легенду Леся детально не продумала. Ей казалось, что рекомендации от Борисоглебского будет достаточно. Леся замялась.
– Неважно! – остановил ее мужчина. – Французский знаешь?
От неожиданности она слегка оцепенела (все-таки чудные они, киношники, и какие-то чересчур стремительные!) и выдавила:
– Смотря в каком объеме…
– Давай, – опять прервал ее кинодеятель, – быстренько напиши нам в сценарии транскрипцию, а то козел Вилен по-французски, блин, корябает, а как актерам текст произносить, один хрен знает. Сам Вилен трубку не берет, а у нас группа простаивает!
Леся хотела было сказать, что Борисоглебский не отвечает потому, что хоронит Брагина, но не успела: киношник отбежал, а через секунду уже сунул ей листки с какой-то таблицей и провопил:
– Давай-давай, быстро, пиши транскрипцию! Семь минут тебе даю! Время пошло!
– А куда писать? – пробормотала ошеломленная Леся.
– Прямо сюда, в сценарий, поверх букв французских! Иди вон на подоконник сядь!
Едва Леся примостилась у окна и пробежала глазами листочки (в них, как в пьесе, был расписан диалог между героями по имени Наташа и Усатый Ажан), на площадке возникла новая фигура. Брюнетка в брючном костюме ворвалась черным вихрем в царившую на площадке суету. Она подбежала к главному режиссеру, по-прежнему скромно сидящему перед монитором, и стала потрясать перед его лицом такими же, как у Леси, листочками. Несмотря на новую прическу и грим, девушка без труда узнала в женщине актрису Манирову – ту самую, что в вечер убийства Брагина бросала в ресторане на него с Лесей злобные взгляды. Манирова закричала на режиссера звучным, хорошо поставленным голосом:
– Объясните мне, как я могу это играть?! Нет! Играть этот бред вообще невозможно! Скажите мне: как я могу это хотя бы произносить ?! Кто, кто писал эту галиматью?!
Режиссер что-то возразил актрисе – очень тихо, слов было не разобрать, кивнув при этом в сторону Леси. Манирова метнула на девушку, скромно примостившуюся на подоконнике, огненный взгляд, слава богу, кажется, не узнала ее и снова напустилась на режиссера:
– Дело не в транскрипции! Французский я и без вас, слава богу, знаю! Вы объясните, как мне это сыграть ?! Это даже выговорить трудно, не то что сыграть! – Манирова звучно и патетично процитировала: – «Я не признаю себя виновной, поэтому прошу вас отпустить меня!» Кто писал эту галиматью? Как мне ее выговорить? Объясните, как?! Хоть по-русски, хоть по-французски, хоть по-чукотски!..
Леся огляделась вокруг. Скандала никто, кроме нее, казалось, не заметил. Съемочная группа спокойно занималась своими делами: кто переставлял софиты, кто осматривал площадку сквозь глазок видеокамеры, кто вешал на стену карту – кажется, Парижа – и плакаты на французском. Двое мужиков (из тех, что курили на лестнице) снова оказались неподалеку от Леси, и один вполголоса бросил своему приятелю, незаметно кивнув в сторону Манировой:
– Звездит, клюшка.
Второй откликнулся:
– Хотя сама ни разу не звезда.
Оба засмеялись.
А режиссер между тем встал со своего места и начал что-то тихо и кротко втолковывать разъяренной актрисе. Похоже, он оказывал на ее нервы благотворное воздействие: Манирова его внимательно слушала, ни разу не перебив.
Леся глянула на часы: божечки, прошло уже пять минут из семи, отведенных ей строгим мужчиной для того, чтобы написать транскрипцию, а она даже текст не успела прочитать. Как только киношники вообще работают – в такой суете и бедламе? Как они при этом ухитряются кино делать? Леся лихорадочно пробежала взглядом листочки со сценарием.
Сцена происходила в парижском полицейском участке. Полицейский, которого в сценарии называли Усатый Ажан, допрашивал Наташу – эту роль, очевидно, и исполняет Манирова. Текст шел на французском, рядом имелся русский перевод. Загвоздка заключалась лишь в том, что никто не удосужился написать транскрипцию иноземных слов. «Неужели, – мелькнуло у Леси, – во всей съемочной группе (а здесь как минимум тридцать человек толчется) не нашлось ни одного, кто элементарный французский знает? И они всей командой вынуждены были переводчицу ждать? И в конце концов приняли за нее самозванку Лесю? А что ж Манирова не перевела – раз кричит, что французский знает? Или это у них игра такая? Или они под предлогом незнания французского работу саботируют?» Размышлять, впрочем, было некогда. Отведенные Лесе семь минут уже истекли – правда, ее пока никто не дергал.
В школе Леся ходила на факультатив и в универе вторым языком выбрала наречие гордых галлов, поэтому что-что, а как французские слова читаются, знала. А что не знала – домысливала, исходя из общих правил. Через десять минут с работой было покончено, а строгий дядька, усадивший ее на подоконник, так и не подходил. Леся оглянулась и увидела, что тот навытяжку стоит рядом с режиссером (и Манировой), и главный ему что-то тихо втолковывает. Когда инструктаж закончился, Лесин «работодатель» похлопал в ладоши и зычно крикнул:
– Внимание, приготовились к съемке! Внимание актерам – текст будете произносить по-русски!
– Давно бы так! – звучно поддержала ассистента Манирова, оттягивая внимание присутствующих на себя. – Хотя все равно ума не приложу, как мне играть весь этот бред?!
– Актеры, на исходную! – прокричал уже самолично режиссер.
Все на площадке засуетились, и только один из тех мужиков, что сначала, на лестнице, обхаял за глаза режиссера, а потом отпускал ехидные комментарии в адрес Манировой, остался рядом с Лесей. Он шепнул ей, улыбаясь:
– Вот и не понадобился никому твой подвиг Геракла.
– Как?! – воскликнула Леся.
– Ты чего, не слышала, что главный сказал? Решили, что текст будут по-русски говорить, поэтому транскрипция твоя на фиг никому не нужна…
– Слушайте, – шепнула Леся, – неужели здесь никто французский не знает? Специально переводчика ждали, и никто транскрипцию не смог написать?
Мужчина отвечал туманно:
– Знаешь, здесь кино, а не общество спасения на водах… Да ты, я смотрю, в первый раз на площадке. Хочешь, я тебе все про кино расскажу?
Леся хоть и была раздосадована, что ее титанический труд никому не пригодился, однако сумела выдавить улыбку:
– Прямо вот все-все?
– И даже больше, – прошептал мужик, приблизившись к ней. – Я семнадцать лет на студии, с Михалковым и Германом работал, поэтому знаю про кино от альфа до омеги, от Антониони до Феллини.
Мужик не производил впечатления близкого соратника Германа и тем более Антониони. От него попахивало густым табачным духом, несвежей рубашкой и вчерашним перегаром.
– А вы кто? – спросила Леся, имея в виду, какую киношную профессию представляет ее новый знакомый, однако тот сделал вид, что не понял смысла ее вопроса, и шепотом представился:
– Я Владимир Дмитриевич, для вас можно просто Вова.
Леся назвала себя и тихонечко спросила:
– А почему сцену в техцентре снимают?
– Мы были в Париже, – небрежно заметил «просто Вова», – натуру там к этой лаже снимали. Заодно глянули, как французские ментовки выглядят. Оказывается, точь-в-точь, как наш офис средней руки после евроремонта.
– А что, в Москве офисов мало?
– Полно.
– А почему именно в автосервисе снимают?
– Наш линейный продюсер здесь свою машину чинит, вот и дал своим корешкам подзаработать.
– Подзаработать – на чем? – не поняла Леся.
– Думаешь, нас забесплатно сюда пустили? Знаешь какие деньги группа хозяевам офиса отвалила, ого-го-го! Линейный с них еще и откатик получит.
Между тем на площадке все замерло. В центр ее, куда уставились кинокамеры, засветили софиты и устремились взгляды, оказались по разные стороны стола актриса Манирова и актер с пышными седыми усами. Карта Парижа на стене и еженедельник «Франс футбол», небрежно брошенный на стол, призваны были уверить будущих зрителей, что действие и вправду происходит во французском околотке.
– Тишина в студии! – скомандовал главный режиссер. – На исходную!
– Карта криво висит, – вдруг звучно и капризно заметила Манирова.
Режиссер тут же откликнулся громовым голосом:
– Бутафор, поправьте карту!
Лесин собеседник немедленно отпрыгнул от нее и помчался выполнять команду.
«Значит, мой новый друг всего лишь бутафор, – весело подумала девушка. – А важности-то сколько!.. Да и я хороша. Иду по нисходящей. Сперва, в субботу, за мной ухаживал генеральный продюсер, потом, в понедельник, главный редактор… Вчера мы встречалась с исполнительным продюсером (Петей), а теперь я и до бутафора добралась… Наверно, следующим будет тот мужик, что тележку с кинокамерой таскает… Хотя нет, я еще с Манировой должна пообщаться, а она какая-никакая, а звезда. Во всяком случае, мнит себя ею».
Бутафор Вова к Лесе не вернулся, а режиссер снова прокричал:
– На исходную! – И потом: – Приготовились!.. Камера!..
– Пошла камера! – откликнулся кто-то.
Действо чем-то напоминало последний отсчет перед запуском космического корабля.
– Звук! – скомандовал режиссер.
– Звук пошел!
К камере подбежала девушка с хлопушкой, щелкнула ею перед объективом и скороговоркой прокричала:
– Эпизод два – двадцать два, дубль один, план один!
– Начали! – отдал приказ режиссер, и усатый актер грозно спросил, обращаясь к Манировой:
– Вы признаете себя виновной, мадемуазель?!
Манирова, только что бывшая на площадке настоящей самовластной примой, теперь вдруг приняла жалкий вид, съежилась (Леся не могла не отдать должное ее способности перевоплощаться) и пролепетала:
– В чем, гражданин начальник?
Работа – настоящая киношная работа – закипела на площадке, и Леся в какой-то момент вдруг явственно поняла, почему капризничает Манирова, и успела слегка позавидовать ей: все-таки актриса сейчас находится в центре всеобщего внимания, на нее направлены софиты и камеры, для нее командует режиссер, ради нее замер вокруг многочисленный обслуживающий персонал!.. Актерам, наверное, представляется в минуты съемки, что они – центры Вселенной, пупы Земли… Наверно, это столь упоительно и захватывающе, что ради того, чтобы подобное чувство повторялось снова и снова, они готовы и спать с кем угодно, и интриговать, и подличать… И, наверное, даже убивать…
Леся не отрываясь следила за происходящим в центре площадки.
Актеры сыграли всю сцену целиком, потом им поправляли грим, переставляли свет и камеру. Затем последовали те же команды, и опять зазвучало:
– Вы признаете себя виновной, мадемуазель?
– В чем, гражданин начальник?
А затем снова и снова, дубль за дублем, и тут уж Леся стала жалеть актеров: мало того, что нужно одни и те же слова по тридцать раз повторять, им еще всякий раз приходится перевоплощаться, входить в образ: одному – в грозного заморского полицейского, другой – в несчастную русскую девушку. А Леся знала по своему недолгому самодеятельному опыту, насколько тяжело и сложно дается перевоплощение…
В какой-то момент она настолько увлеклась процессом съемок – все-таки ужасно интересная это работа, кино! – что даже почти забыла, ради чего она здесь. И только когда прозвучала команда режиссера: «Стоп! Снято!» – а потом: «Всем спасибо, все свободны!» – Леся спохватилась и двинулась в сторону Манировой. В это время ассистент режиссера захлопал в ладоши и прокричал: «Перерыв на обед, полчаса! Затем переезжаем на другой объект!»
Народ вокруг засуетился. Все пришло в движение. Давешний бутафор Володя стал снимать со стены и скатывать карту Парижа, осветители развинчивали и складывали софиты, костюмеры понесли к выходу вешалки с одеждой. Седоусый актер, исполнявший роль ажана, отправился курить. Никто не обратил ни малейшего внимания на то, что к Манировой подошла Леся.
– Пока они там утробы свои обедами услаждают, я должна в гриме два часа париться! – капризно сказала актриса, повела очами из стороны в сторону и обнаружила, что ее реплику никто не заметил – никто, кроме Леси. И тогда она милостиво улыбнулась девушке, сделав вид, что именно ей эти слова и адресовались.
Леся ответила на улыбку радушно и радужно и сразу взяла быка за рога:
– Меня просили вам передать.
– Что же? – милостиво и звучно спросила Манирова.
– Вот это, – и Леся вытащила из рюкзачка свой то ли аксессуар, то ли реквизит – можно называть как угодно – короче, копию тех самых ключей, что нашла в вечер убийства в прихожей Брагина. Сегодня утром на станции «Выхино» она продемонстрировала ключи (не вынимая из полиэтилена!) кавказцу в металлоремонте. И тот, на глаз, сделал с них довольно точный слепок. Во всяком случае, сама Леся вряд ли различила бы – где настоящие ключи (возможно, с отпечатками пальцев убийцы), а где копия.
– Что это? – отчетливо произнесла актриса, уставившись на металлическое изделие с таким выражением, словно она увидела ядовитую жабу.
– Как – что? Ключи, – беспечно ответила Леся, внимательно отслеживая реакцию Манировой. И добавила, понизив голос: – Ваши ключи.
– С чего вы взяли, что они мои? – царственно нахмурилась актриса.
– Вы их забыли, – любезно пояснила девушка, внутренне обмирая от собственного блефа. Ее рука с ключами повисла в воздухе.
– Забыла? Где?
– В квартире Брагина, – мило улыбнулась Леся.
Выражение лица Манировой, секунду назад высокомерно-снисходительное, немедленно сменилось на недоумевающее и грозное. Она громко переспросила:
– Где?!
– В квартире у продюсера Брагина, – оставаясь по-прежнему любезной (между тем сердце у нее бешено колотилось), пояснила Леся. – В прошлую субботу.
– Что?! – переспросила актриса. Она ничуть не испугалась, ничто в ее глазах не дрогнуло – они, напротив, стали метать молнии. – Кто вас просил это передать?
– Один человек, – пробормотала Леся заранее заготовленную фразу. – Он пожелал остаться неизвестным.
– Запомните, крошка, – начала Манирова зловещим шепотом, – что я никогда, слышите, никогда, – с каждым словом она все больше форсировала голос, – не была на квартире у Брагина! Тем более в прошлую субботу!!
Леся оторопела. Она даже не заметила, что в речи Манировой содержится логическая избыточность, и человеку, который «никогда, никогда не бывал на квартире продюсера», совсем не следует уточнять, что он не делал этого в прошлую субботу.
– И ключи, и вас, – продолжала актриса с тщательно сдерживаемой яростью, – я вижу первый раз в жизни!.. И очень надеюсь, в последний!
С каждым словом Манирова все возвышала голос – так, что в середине ее короткого гневного монолога на них стали оглядываться близстоящие члены съемочной группы, а в конце, казалось, уже смотрели все до единого.
Лесю бросило в краску. Она пролепетала:
– Меня просто просили передать…
– Вы грязная сплетница! – между тем, не слушая ее, загрохотала актриса. – Чего вы добиваетесь?! – Она вскочила и сделала царственный жест: – Вон отсюда! Эй, кто-нибудь! Выведите эту сумасшедшую!
Вся группа бросила свои дела и глазела только на них, и Леся, красная от стыда, схватила в охапку ключи, рюкзачок и бросилась прочь. А сзади нее грохотал театральный голос Манировой:
– Провокаторша! Шпионка! Тварь!
Не разбирая дороги, Леся, провожаемая любопытствующими и недоумевающими взглядами, кинулась вон со съемочной площадки. Она скатилась по лестнице, выскочила на открытый воздух и только здесь перевела дух. И в этот момент в ее рюкзачке, который Леся по-прежнему прижимала к груди, зазвонил телефон.
