Глава 15
Алена, молодой специалист, 221-й день
Коснуться ее холодной руки? Взглянуть в невидящие глаза?
Ярослава, милая, прости, но я не могу к тебе подойти! Не могу, не могу, я боюсь!
Я стояла на ватных, совершенно непослушных ногах и понимала, что не в состоянии шелохнуться. Какой-то ступор напал – и на меня, и на Пузожителя. Он тоже не шевелился, и из-за этого было страшно вдвойне.
Умом понимала: я должна подойти к Ярославе. Проверить пульс – вдруг она еще жива? Или хотя бы позвонить. Врачу. В службу охраны или в милицию. Или даже не звонить, а просто выйти из номера и дойти до рецепции. В общем, нужно было что-то делать, делать, а я так и стояла на пороге ее комнаты. И в голове вертелось: «А ведь ее сын даже не узнает, что его настоящая мама сегодня умерла…»
Перед глазами все качалось, плыло, спина болела все сильней и сильней, ноги подгибались… И когда меня подхватили сильные мужские руки, я совсем этому не удивилась: наверное, я начала падать в обморок. А проходящий мимо мужчина меня вовремя подхватил. Хотя подождите – откуда здесь взялся мужчина? Я ведь по-прежнему, как соляной столб, стою на входе в комнату Ярославы… Мужчина прибежал на мой крик? Но я, кажется, не кричала. Но все равно, как хорошо, что он оказался рядом!
Я вскинула глаза на своего спасителя и обрадовалась: это был сам шеф! Директор «Тропиков» Борис Борисович. Ну, на него можно положиться. Борис Борисович – хозяин, он все решит. Какое счастье, что теперь мне никуда звонить и идти не нужно!
– Б-борис Б-борисович, как хорошо, что вы тут… Я боюсь к ней подойти… Она, кажется, мертвая… – пролепетала я.
«Да вы что?», «Не может быть!», «Вы ошибаетесь!»
Он должен был немедленно броситься к ней. Чертыхнуться. Охнуть.
Я ожидала какой угодно реакции. Только не спокойных слов:
– Пойдемте отсюда, Лена.
– Пойдемте?! – изумленно повторила я. – Куда?!
– Со мной. Ярославе уже ничем не поможешь.
Сильные пальцы подхватили меня под локоть, сжали, потащили… Вот мы в коридоре. Проходим мимо моего номера. Дальше, дальше… Спина болит, и ноги по-прежнему ватные. Наверное, он ведет меня к врачу?
– Б-борис Б-борисович! Вы меня лучше в номер проводите. Я лягу…
– Позвольте, Лена, мне самому решать, что для вас лучше.
И продолжает волочь меня за собой, а коридоры, стены, потолки дрожат, качаются, расплываются, словно кляксы на промокашке. А у меня даже нет сил с ним спорить или возмущаться.
Наверное, он действительно прав и ведет меня в безопасное место. Пусть.
И вот перед нами растворяется неприметная, без номерка и таблички дверь… Борис Борисович вталкивает меня в полутемную, без окон комнату, входит сам, за нашими спинами щелкает замок. Я удивленно смотрю на него, шевелю непослушными губами:
– Где мы?
Вместо ответа он включает свет, приказывает:
– Сядьте.
Я машинально опускаюсь в кресло, и сердце екает: странно же это безопасное место выглядит!
Маленькая, метров восемь площадью, комната, без окон, на полу ковролин, на потолке офисные споты. И две из четырех ее стен уставлены мониторами. Целые ряды экранов… Некоторые из них черны, иные демонстрируют картинки – комнаты, в них кровати, комоды, ванные… в помещениях видны люди – у телевизора, в постели, в кресле… Интерьеры до боли знакомы, да и лица тоже, я неоднократно видела их в ресторане, в бассейне или на аллеях.
Получается, в номерах «Тропиков» установлены видеокамеры?! Но какое они имеют право?!
– Хотите посмотреть интересное кино? – тем временем весело предлагает Борис Борисович.
И, не дожидаясь моего ответа, подходит к пульту управления, который расположен слева от мониторов, жмет на какие-то кнопки.
Повинуясь приказу его рук, вспыхивает еще один экран, во втором ряду, третий слева. И я вздрагиваю, потому что изображает он комнату Ярославы. И я снова вижу ее тело, все в крови, бессильно раскинувшееся на постели…
Я инстинктивно отворачиваюсь и слышу, как Борис Борисович, мне в спину, говорит:
– Знаете, Лена, пословицу: Curiosity killed the cat?
– Любопытство кошку сгубило, – машинально перевожу я.
– Вот именно, – кивает он.
В его голосе – укор.
Я пытаюсь поддерживать вежливый разговор, но мне становится все страшнее и страшнее. И Пузожитель тоже затаился. Из-за того, что ему просто страшно – или с ним что-то случилось?! Может быть, он задыхается?! Вдруг он погибнет, так и не появившись на этот свет?!
– Борис Борисович, мне, наверное, к врачу надо… – бормочу я.
Но он будто не слышит. Смотрит сквозь меня и продолжает свою мысль:
– Ваше неуемное любопытство едва не погубило мне всю игру.
– Пожалуйста… Позвоните врачу!
– Зачем входить в чужие номера? – продолжает напирать он. – Тем более если вас туда не звали?!
Какая странная претензия… Абсолютно не по делу. Но я машинально начинаю оправдываться:
– Я просто увидела, что дверь приоткрыта… А там, я знаю, Ярослава спит… Вот я и подумала: может, что-то случилось?
– А не надо было ни о чем думать, – обрывает он. И уже не мне, а как бы в пространство говорит: – Хорошо, что я увидел вас. И вовремя успел…
– Борис Борисович. – Я вскидываю на него глаза и жалобно говорю: – Я вообще ничего не понимаю… И мне очень плохо.
– Ничего с тобой не случится, – пожимает плечами он и грубо, цепкими пальцами разворачивает меня лицом к экрану. – Смотри внимательно.
Я удивляюсь: почему он вдруг перешел на «ты»? Но повинуюсь его приказу. Снова вижу неподвижное тело Ярославы, на мои глаза наворачиваются слезы, но отвернуться Борис Борисович мне не дает, придерживает за плечи, говорит:
– Да, пока там все скучно. Статика. Но скоро будет и экшн.
Его пальцы снова пробегают по каким-то кнопкам, он бормочет: «Не больше минуты, точно…» – и триумфально объявляет:
– А теперь прошу все ваше внимание сюда!
И вновь указывает на монитор, от которого я так настойчиво пытаюсь отвернуться.
Сейчас статичная картинка и правда оживает. Я вижу: дверь в номер Ярославы растворяется – и в него входит Гвоздицин. Выглядит он несчастным, усталым, старым. И, как и я десятью минутами ранее, в ошеломлении застывает на пороге. Я слышу, как психолог бормочет:
– Ярослава! Деточка!..
Камера, видимо, установлена на противоположной от входа стене и направлена прямо на него. Потому я прекрасно вижу и все морщины психолога, и затравленный взгляд его покрасневших глаз.
– Только бы не ушел… – бормочет Борис Борисович.
Но психолог не уходит. Он бросается к Ярославе. Склоняется к ее телу, берется за пульс…
– Отлично, – констатирует Борис Борисович. – Отпечатки пальцев есть.
И широко улыбается:
– Ну, что же, Леночка. Игра окончена. Яков Анатольевич Гвоздицин погиб. Окончательно и бесповоротно.
Я смотрю в его глаза, и только сейчас меня осеняет. И я наконец понимаю, кто подвел психолога под расстрельную статью. И от этого знания я вдруг даже чувствовать себя начинаю лучше.
– Ну, конечно же! – вырывается у меня. – Это вы – тот человек, кто ему мстит! Как я раньше не догадалась?!
– А как ты могла догадаться? – усмехается Борис Борисович.
– Могла! Еще раньше! Вы ведь тогда сказали, что тоже оттуда родом, как там он называется, этот ваш городок… А Гвоздицин там, когда молодым был, работал… Ну, как его?..
– Николоямск, – услужливо подсказывает Борис Борисович. – Да. Я в нем родился. И с господином Гвоздициным мы познакомились именно там.
Его лицо искажает такая гримаса ненависти, что я поневоле вздрагиваю.
– Но что он вам сделал? – тихо произношу я.
– Одну минуту, – вежливо просит он.
Достает из кармана пиджака рацию – такие здесь у всех сотрудников, – жмет какую-то кнопку…
– Охрана, Марков, – раздается из нее мужской голос.
– Я просил тебя присматривать за Гвоздициным, – тихо произносит Борис Борисович.
– Он вошел в триста пятый номер, – бодро рапортует его собеседник. – В котором проживает госпожа Шмелева.
Голос директора «Тропиков» суровеет:
– Проверь, чем он там занимается.
– Но… – теряется охранник. – Под каким предлогом мне войти?..
– Я сказал, проверь! – рявкает Борис Борисович.
Отключает рацию. Удовлетворенно откидывается на спинку кресла. Сочувственно спрашивает:
– Вам, наверное, жаль Ярославу?
Я в ужасе смотрю на него и молчу.
– Вижу: жаль, – вздыхает он. – Но ничего не поделаешь. Я не хотел ее убивать. Она так сладко спала, когда я вошел в ее номер… И улыбалась во сне. Жаль, что все-таки проснулась и поняла, что умирает.
– Как вы можете! Так спокойно об этом говорить!!
– Мне тоже ее жаль. Я искренне надеялся, что хватит тех троих, предыдущих. Но эту тварь, Гвоздицина, сегодня выпустили. И я подумал: раз отпустили, значит, его вина не доказана. Что ж. Сейчас с доказательствами проблем не будет.
– Но как?.. Как вы его к ней заманили?!
– Настолько элементарно, Алена, – устало отмахнулся Борис Борисович. – Я ведь здесь, в «Тропиках», хозяин. Всевидящий и гостеприимный. – Он усмехнулся недоброй усмешкой. – Так что всего лишь встретил Гвоздицина на рецепции. Заверил, что он может спокойно забрать свои вещи, а я не имею лично к нему никаких претензий. И передал, как бы между прочим, что госпожа Шмелева просила его зайти. Правда, она к этому времени была уже мертва…
– И вы не боитесь? Ведь установят точное время ее смерти, а Гвоздицин покажет, что именно вы позвали его к ней в номер!
– А кому, как вы думаете, поверят? Мне или человеку, которого уже подозревают в трех убийствах? К тому же время смерти с точностью до минуты определить все равно невозможно.
Будто в ответ на его слова вновь захрипела рация, и Борис Борисович нажал на кнопку приема.
– Борис Борисович, – раздается ошеломленный мужской голос. – Я вошел в триста пятый номер. Здесь господин Гвоздицин. И мертвая госпожа Шмелева.
– Как? – выдыхает Борис Борисович.
И заговорщицки подмигивает мне.
А я в эту минуту со всей очевидностью понимаю: раз Борис Борисович до такой степени откровенен – мне отсюда, из этой крошечной комнаты, живой не выйти.
Тридцать пять лет назад
Не полюбить ее было невозможно.
Боря понял это еще в седьмом классе необыкновенно ярким сентябрьским утром. Городок утопал в опавшей желтой листве, детвора с остервенением шлепала по лужам – хотели набегаться «про запас». Даже малыши знали: осени в Николоямске короткие, не сегодня завтра ударят заморозки, и заманчивая, золотая в свете солнца вода превратится в лед.
А она – высокая, тонконогая, с серыми, как осеннее небо, глазами – стояла у реки и жадно, впитывая, смотрела, как чухает по свинцовой глади последний в этом сезоне пароходик.
И такая была тоска в ее взгляде, будто она уже сейчас, в свои тринадцать-четырнадцать, знала, что река – это вечно, и пароходик, не этот, так другой, будет ходить по ней всегда, останутся и лес вдоль реки, и песочные пляжи… Величественно и скучно. И так нелепо провести всю свою жизнь бок о бок с надоевшими красотами, в патриархальном и скучном Николоямске.
Боря тогда подошел к ней – и откуда только нужные слова взялись! – спросил:
– Ты хочешь отсюда уехать?
– Да! – тут же вырвалось у нее.
И только ответив, она вскинула на него свои невозможные, небесно-серые глаза и строго спросила:
– Что тебе нужно… мальчик?
Мальчик. Худшее из оскорблений. Боря в свои пятнадцать выглядел стопроцентным ребенком. Нежные, розовые щеки без единого намека на приличествующую мужчине растительность, дурацкие детские ямочки на щеках, кудрявая, как у ангелочка с открытки, шевелюра. В школе его так и дразнили: «Ангелок» – с уничижительной, максимально ехидной интонацией. И даже младшие девчонки, не говоря уже об опытных и очень взрослых одноклассницах, не рассматривали его как переносчика портфелей, не говоря уже о том, чтобы вместе сходить в кино или на гастрольный спектакль очередного заезжего театрика.
И когда она — незнакомая, но до безумия прекрасная – тоже посмела взглянуть на него, как на ребенка, Боря не выдержал и выпалил:
– Сама ты, блин, де-евочка! Ну, и стой тут, как дура, и жди своего Грэя! Тоже мне, Ассоль недоделанная!
– Что ты сказал?.. – грозно нахмурила серые глазищи она – и Боря почувствовал, как тонет в них, будто в неумолимой океанской пучине.
И он отчаянно выпалил:
– Я сказал, что мне уже пятнадцать, и, если подружишься со мной, ты не пожалеешь.
– Дружить? С тобой? – Она насмешливо фыркнула.
Хоть и юная совсем, а цену себе еще тогда знала. И, конечно, была права, потому что ни у одной знакомой девчонки не было таких пронзительных серых глаз и такого точеного, как на полотнах Рафаэля, лица.
Ради такой стоило пойти ва-банк. И Боря заявил:
– Пусть с виду я мелкий. Зато у меня есть мозги. Перспективы. И талант. И я обещаю: если захочешь, я тебя отсюда увезу. Очень скоро, через несколько лет. Хоть в Москву поедем, хоть в Париж или в Антананариву. Дай только восемнадцати дождаться… А эти твои взро-ослые – они к тому времени все мозги пропьют, поняла?
Выпалил – и сжался: как-то девушка отнесется к его тираде?
А она задумчиво осмотрела его всего, от постриженных мамой волос до ног, обутых в фальшивые «адидасы», и скептически произнесла:
– Ах ты, герой…
А потом широко улыбнулась и протянула ему теплую ладошку:
– Я Наташа. Будем знакомы. А Антананариву – это где?
– Это столица Мадагаскара, – расплылся в ответной улыбке он. И бережно пожал ее доверчивую руку.
И с этого дня вся его жизнь пошла совсем по-другому. Потому что в ней появилась цель. Она. Сероглазая, взбалмошная и беспокойная Наташа.
Эта девушка стоила любых жертв.
Пока тянулась школа, Наташа его особо не привечала, и Боря хоть и тихо страдал, но понимал: кому захочется открыто водиться с Ангелочком ? Спасибо, что она хотя бы иногда позволяет сводить себя в кино и с интересом слушает его бесконечные рассказы про разные города, страны, про другую, совсем непохожую на Николоямск жизнь, и искренне, широко распахнув глазищи, удивляется:
– В Европе, даже в Восточной, есть частные магазины? И больницы? И школы? Это значит, если я в них директор – то, что хочу, то и ворочу?!
И Боря, на всякий случай понизив голос, уверял ее, что очень скоро наступит такое время, что и в Советском Союзе отдадут в частную собственность не только ветхие домишки с удобствами в конце огорода, но и городские квартиры, и даже любимую обоими палатку с кривобокой надписью «Мороженое»…
Он очень старался, чтобы Наташе было с ним хорошо. И одними рассказами да киношкой с билетами по десять копеек за сеанс тут, конечно, было не обойтись. Такую девушку, считал Боря, нужно обязательно водить в кафе, и без ограничений угощать дефицитной фантой по тридцать три копейки за бутылку, и покупать ей на барахолке тонкие коричневые сигаретки по огромной цене в пять рублей за пачку.
Тут уж какие предлоги ни придумывай, а у родителей столько денег не выпросишь. Да и неудобно клянчить, на девчонку-то. Так что приходилось самому крутиться. Страшно, конечно, что из комсомола могут попереть, и противна вся эта фарца до невозможности, и не о таком приработке мечтал мальчик Боря. (Впрочем, для советской страны его мечта – днем ходить в школу, а вечерами подрабатывать в баре или на бензоколонке – все равно была нереальной…)
Так что пришлось, заткнув собственные желания в карман, проторить дорожку на черный рынок.
Начинал он с мелочей – покупал на черном рынке несколько пачек жвачки, разбирал на пластинки и перепродавал, по двадцати копеек за штуку, неразумным младшеклассникам. Прибыль, конечно, копеечная, зато опыт приобретается. И какой-никакой капитал. А потом, сами собой, дела помасштабнее пошли. То удалось партию кожаных «дипломатов» раздобыть. То у девчонок повальная мода на туфли-лодочки пошла – только доставай, даже самые неудачные партии разметут.
Как-то очень быстро, в бесконечных – фарцовый бизнес затягивает! – сделках закончилась школа. К выпускному балу Боря справил себе настоящий австрийский костюм (стопроцентная шерсть!), «родные», из-за бугра, «саламандры», роскошный кожаный портфель и серебряный перстень с черепом. А Наташа – она училась классом младше – вдруг заявила, что согласна официально называться Бориной девушкой.
Он был счастлив, пусть дружбаны и каркали, что Наташка ему за деньги и тряпки продалась. Даже если и так – что такого? Все равно ведь вся его жизнь посвящена ей. Ради нее он влез в этот совсем не интересный для себя бизнес. Целыми днями крутится, достает, регулирует… Только чтобы ей с ним было достойно и весело. А не будь ее – так бы до сих пор и существовал, как раньше. В мечтах. В прекрасном, но несуществующем книжном мире. Рисовал бы никому не нужные картины, назывался хлюпиком…
А теперь у него даже характер изменился. Не зря же классик писал, что «бытие определяет сознание». Вот его бытие, постоянный риск, характер и пообтесало. Раньше он безответный был, а теперь волей-неволей приходится зубы показывать. Иначе сожрут. Причем драться даже не обязательно – достаточно сузить глаза. Закусить губу. Выпустить в уголке рта пузырек пены. Сымитировать, что задыхаешься от ярости… Вроде элементарные приемы, а оппоненты уже в страхе отступают.
Боря даже заслужил в придачу к школьному прозвищу Ангелок приставку «бешеный» и считал, что новая кличка скорее почетна, чем обидна. Пусть ему совсем не нравится швырять в показной ярости пепельницы, целясь в головы провинившихся компаньонов, зато их-то подобные выходки впечатляют. И в следующий раз они очень подумают, прежде чем вести за его спиной подленькие игры!
К тому же и еще один плюс от его новой жизни был: иметь деньги, как оказалось, очень удобно.
Наташа всегда мила и довольна, потому что и развлекается, как пожелает, и одета, как куколка. Да и себя можно побаловать, заняться для души чем-нибудь интересным. Например, квартиру полностью перестроить – по собственноручно нарисованному проекту. И обставить в диком для Николоямска, но солнечном и забавном тропическом стиле…
Ни в какой институт Боря, как ни уговаривала его мама, поступать не поехал. Зачем? Наташа-то еще школьница – неужели он ее здесь, в Николоямске, оставит?.. Уедешь – мигом уведут. Он устроился для записи в трудовой на смешную должность ночного сторожа и продолжал делать бизнес. На рожон, впрочем, особо не лез: никаких цехов или особо наглых сделок. Не хватало еще судимость схлопотать – Наташа от него тогда точно отвернется.
Но, раз голова на плечах есть, даже и с мелким бизнесом он очень скоро преуспел. На черном рынке на него работали целых восемь продавцов – и, к Бориной гордости, все они очень боялись своего семнадцатилетнего бешеного работодателя. Удалось и с милицией договориться: Борис едва ли не первый среди городских спекулянтов стал добросовестно отстегивать стражам порядка ежемесячные платежи и потому, хотя и фарцевал с незапамятных времен, еще ни разу не имел серьезных проблем с законом.
В общем, не та, конечно, жизнь, как хотел, но многие позавидовать могли. Вон, едва стукнуло восемнадцать, а он уже задумался: денег накопилось изрядно, не пора ли искать подходы, чтобы машину достать ? Многие ли успешные советские инженеры и прочие выпускники институтов могли себе такое позволить даже к тридцатнику?!
Ну, и, конечно, почти каждый вечер они с Наташей проводили в ресторанах, которые она так любила. У Бори, постоянного клиента, во всех пяти николоямских точках были свои столики – поближе к оркестру, чтобы удобнее было танцевать. Его тепло приветствовали метрдотели и официанты (он никогда не скупился на чаевые). А ресторанная шушера, прекрасно знавшая, что настоящие американские сигареты здесь, в Николоямске, можно найти только у Бори, обращалась к нему с подчеркнутым уважением.
Он неприкрыто гордился красотой своей спутницы. Наташа среди всех ресторанных девочек и дам была вне конкуренции. На нее даже деды с палочками – и то заглядывались, не говоря уже о командированных или пьющих в честь получения стипухи студентов.
И к тому же она еще ни разу его не предала. Кокетничать – это да, это пожалуйста. Могла взяться обольщать, в шутку, конечно, какого-нибудь командированного. Бросать ему загадочные взгляды, ослепительные улыбки, страстно вилять бедрами на площадке для танцев… Командированный млел, Наташа выглядела откровенно счастливой. Но едва несчастный начинал распускать руки или хотя бы намекать, что неплохо бы вместе удрать, – она тут же возвращалась за стол к своему Ангелку. Весело улыбалась и докладывала:
– Все. Наигралась. Давай теперь ужинать.
– Может, с ним уйдешь? – хмурил брови Борис.
Понимает, конечно, что Наташа просто шутила, но все равно неприятно смотреть, как она на танцплощадке плывет в объятиях другого.
А девушка возмущалась:
– Ты что, Ангелок, обалдел? Ты ведь у меня самый лучший, неужели сам не знаешь?
И однажды в лучшем городском ресторане Наташа познакомилась с Яшей Гвоздициным.
Тот сидел один. Наташа тоже пришла одна (Боря обещал подъехать позже). И тут же началось: обольстительные взгляды, загадочные улыбки, несколько танцев… Гвоздицин – он только что прибыл из столицы – вел себя феерически. Молодой, галантный, в новеньких джинсах. Свежие анекдоты, смелые комплименты, у Верки-разносчицы роскошный букет роз приобрел… Вечер явно удался. Но едва появился Борис, Наталья тут же оставила своего галантного спутника. Танцевала лишь с Ангелком и затаив дыхание внимала его рассказам и ласково гладила по руке…
Гвоздицину только и оставалось недоуменно пожать плечами и переключить свое внимание на столик с двумя одинокими дамочками, которые уже давно бросали на него тоскливо-призывные взгляды.
Так бы и остался Гвоздицин в Наташиной жизни всего лишь эпизодом, только Николоямск городок небольшой, всего сто тысяч жителей, и центральная улица в нем длиной всего лишь в километр. Да и приехал Яков Анатольевич сюда не в командировку, а на постоянную службу – после мединститута и ординатуры, по распределению, доктором в местную психиатрическую больницу. Так что очень скоро они встретились снова. Случайно, на улице. И опять его поразила Наташина красота, и он подошел к ней, напомнил о себе, и она явно обрадовалась. Согласилась зайти в кафе, млела от потока его комплиментов, смеялась его анекдотам, приняла роскошный букет… Но от свидания, которое ей попытался назначить Гвоздицин, решительно отказалась:
– Нет, Яша. Это исключено. Я ведь, если не знаешь, дружу с Ангелком. А он такого мне не простит.
– Чего – такого? – пожал плечами Гвоздицин. – Я ведь тебя не в постель тащу. Просто встретимся. Посидим.
– Нет, – повторила она. – Ангелок не разрешит.
– А я думал, у нас страна свободная… – удивился Яков.
– Это у вас в Москве свободно, – вздохнула девушка. – А здесь, в Николоямске, порядки другие.
– Ну, так порви с ним! – хмыкнул Гвоздицин.
– Нет. Я люблю его, – спокойно отвечала она.
Но на прощанье, уткнув лицо в роскошный букет, пристально взглянула на Яшу и загадочно улыбнулась.
И он понял: еще не все потеряно.
Так и пошло: они иногда встречались. Всегда случайно – случайно для Наташи, Гвоздицин-то ее часто специально караулил. Она радовалась таким встречам. Позволяла взять себя под руку, с удовольствием выслушивала комплименты и принимала цветы. Но никогда не соглашалась пойти куда-нибудь дальше уличной кафешки. Даже в ресторан и то отказывалась: «Нет, Яша, извини. Туда я только с Ангелком».
– Ты так его любишь? – удивлялся Гвоздицин.
– Да. И не могу без него, – спокойно отвечала Наташа.
И Яша ужасно злился. Не потому, что так уж сходил с ума от этой девицы. Просто обидно было: он, блестящий специалист, выпускник столичного вуза, и безнадежно проигрывает схватку с заштатным, хрупким фарцовщиком…
Одна надежда: Гвоздицин уже знал, что пресловутый Ангелок имеет репутацию бешеного . А с его, Якова, профессией этот недостаток очень легко использовать.
…Очень скоро Борис, как и обещал Наташе, сумел достать машину. Светло-голубые «Жигули» первой модели, два «косаря» сверху госцены. Девушка была счастлива – и автомобилю, и тому, что на права, как решил Ангелок, они пойдут сдавать вместе. Он записал их обоих в автошколу – и дело осталось за малым: взять справки из двух диспансеров, наркологического и психоневрологического. Обычный порядок: на учете, мол, не состоим. Наташа обе бумажки получила с легкостью, а вот Ангелку, когда тот пришел в дурку, справку в регистратуре вдруг не выдали.
– Что за фигня? – накинулся он на старенькую регистраторшу.
– Не надо, молодой человек, горячиться, – пожала плечами та. – Пройдите к доктору, в сорок восьмой кабинет – и кричите на него сколько угодно.
Борис пожал плечами и отправился в сорок восьмой кабинет. Весело улыбнулся молодому врачу:
– Я что-то не понял – на учете я не состою, фиг ли мне справку в регистратуре не выдали?
– А на вас, Борис Борисович, сигнал поступил, – вздохнул доктор. – Невропатолог из районной поликлиники мне звонила. Говорит, нервишки у вас пошаливают. Просила поговорить с вами, если нужно, подкорректировать…
– Какой, к дьяволу, невропатолог? – психанул Ангелок. – Да я ни в какую районку сроду не ходил!
– Вот видите, из-за каких пустяков вы нервничаете, – сочувственно произнес врач. – Значит, ваш невропатолог была права.
– Я тебе еще раз повторяю, – с угрозой в голосе произнес Борис. – Я никогда не ходил ни к какому невропатологу…
– И очень зря, – хладнокровно ответствовал доктор. И предложил: – Давайте-ка мы с вами давление измерим, пару тестиков пройдем…
– Да что за бред! Шел бы ты со своими тестами! – заорал Ангелок.
– А если вы за рулем так разволнуетесь? – обеспокоенно произнес доктор. – Тут же аварийную ситуацию создадите…
– Ну, ты придурок! – вырвалось у Ангелка.
Его так и тянуло: перегнуться через стол и влепить в сочувственное докторское рыло жесточенную плюху – но Борис, хоть и имел репутацию бешеного, от опрометчивого поступка удержался. Он сосчитал про себя до пяти и буркнул:
– Ладно. Давай свои тесты.
Послушно взял опросник, начал проставлять правильные ответы… и до чрезвычайности удивился, когда вдруг распахнулась дверь в кабинет и на пороге показались двое дюжих санитаров.
– Ребят, вам чего? – улыбнулся им Ангелок.
Он уже вполне успокоился, а тесты, что подсунул доктор, оказались даже интересными.
Но мужики отвечать не стали.
Не говоря ни слова, ринулись к нему и скрутили так быстро – он и охнуть не успел. А давешний доктор мышью подкрался сзади и всадил в предплечье укол, от которого у Бориса в голове сразу зашумело… Очнулся Боря уже в больнице.
И в этот день его молодая и счастливая жизнь навсегда закончилась.
Алена, молодой специалист, 221-й день
Борис Борисович задумчиво откинулся на спинку кресла. Я сжалась в своем. Спина продолжала болеть, в животе крутило, но давешнего ступора уже не было. Наоборот – мозг соображал лихорадочно, будто в него допинга закачали.
«Пока он говорит – ты жива. Разговаривай с ним. Пусть рассказывает дальше. И побольше интереса в голосе. Побольше сочувствия…»
И особо играть не приходилось. В данный момент мне его действительно было жаль.
– Вас заперли в психушку только потому, что этого захотел Яков Анатольевич? – пробормотала я.
– Он был молодой, но уже уважаемый врач, – с сарказмом ответил Борис Борисович. – Выпускник престижного вуза, прибыл в нашу дыру аж из самой столицы… Да и я дурак. Когда меня привезли в психушку, все порывался права качать. Кричал, что это самоуправство. Что я их засужу… А в психиатрической больнице так нельзя… Вот и попал сразу в отделение для буйных. И провел в нем почти два года, да…
– Не может быть! – выдохнула я. – Но как же так? Вы ведь нормальный! Здоровый!
Странно. С какой стати я принимаю его проблемы так близко к сердцу?! И малыш в животе тоже волнуется, болтает ножками, стучит кулачками… Мы с Пузожителем, выходит, на пару убийцу жалеем?!
– А в психиатрии, Леночка, категории «больной» или «здоровый» очень относительные, – вздыхает между тем Борис Борисович. Кажется, ему очень льстит наше с Пузожителем внимание и сочувствие. – Я потом прочитал в своей карте: «Пациент поступил в крайне тяжелом состоянии». Тяжелое состояние в те годы лечили беспощадно. С первого дня такие лекарства кололи, что через неделю ты уже овощ. Ничем не отличаешься от законченных хроников.
– А Гвоздицин тем временем женился на вашей девушке? На Наташе?! – тихо спрашиваю я.
– Откуда ты знаешь? – спокойно интересуется он.
И я признаюсь:
– Его биографию изучала. В 1976 году он женился на Наталье Никоновой, жительнице Николоямска. Это ведь была она?
– Да.
– А в 1978-м они развелись…
– Да. Потому что она только тогда узнала, по чьей вине я оказался в больнице…
– Сколько же вы там пролежали? Всего?
– На круг – почти два года. И потом еще месяцев десять дома пытался в себя прийти. Хоть как-то.
Я потерянно качаю головой. Неужели такое возможно? По прихоти одного-единственного врача?!
И тихо спрашиваю Бориса Борисовича – сейчас я уже готова простить ему и видеокамеры в номерах. И гибель Антона, Александры, Андрея Степановича. И даже смерть Ярославы:
– А что было дальше?
– Я попытался вернуться в прежнюю жизнь. В свой, как говорят теперь, бизнес. Но только оказалось: куража уже нет. И с Натальей, хотя мы и пытались, ничего у нас не получилось. Она-то привыкла, что я сильный и смелый… И тогда я уехал. Долго скитался по стране, брался за любую работу, пытался забыть то, что со мной случилось… К счастью, началась перестройка, и у меня появилось куда больше возможностей. И если тогда, до больницы, я зарабатывал деньги для Наташи – то сейчас я пахал для того, чтобы иметь возможность отомстить. Уничтожить Гвоздицина – как он когда-то уничтожил меня… К середине девяностых я открыл свою первую частную гостиницу, через несколько лет у меня была их целая сеть… А пять лет назад я построил этот отель, «Тропики». Я богатый человек, Лена. Миллионер. А Гвоздицин так и остался мальком, всю жизнь пробавлялся своей психологией-психиатрией… Что ж. Теперь с частной практикой ему придется завязать. На зоне психологи вряд ли востребованы, – зло усмехается Борис Борисович.
И в этот момент я почти разделяю его ненависть к Гвоздицину. Почти понимаю его. Почти – этого, похоже, он и добивался! – боготворю.
– А я ведь правда думала, что убивает психолог, – бормочу я. – Еще когда Антон погиб, его заподозрила…
– Я знаю, – усмехается Борис Борисович. – У меня ведь, – он взмахивает рукой в сторону своих мониторов, – все ходы записаны… Ты его разговор по телефону подслушала. Когда он сказал, что все пятеро – покойники. Так?
Я потерянно киваю. А до чего же, оказывается, неприятно, когда ты постоянно под колпаком…
– Очень непредусмотрительно со стороны нашего Фрейда – швыряться подобными словами, – усмехается мой собеседник. – Тем более в присутствии таких фантазерок, как ты… А знаешь, кстати, с кем он разговаривал? И что имел в виду? Абсолютно ничего криминального. Они так со своим заместителем по фирме между собой клиентов именовали. Участников тренинга. Всего-навсего. Вроде как профессиональный жаргон. А покойники – потому что на тренинге покой находят. Но ты мне, – улыбается Борис Борисович, – очень на руку сыграла, когда эту фразу Гвоздицина ментам слила…
– Тоже знаете…
– Это мой отель, Лена, – наставительно говорит он. – И я здесь знаю все.
– Вы наверняка специально и подстроили, чтобы Гвоздицин приехал сюда на тренинг, – шепчу я.
Воистину, он совсем помешался на своей ненависти. И на жажде мести.
– Ты проницательна, – усмехается Борис Борисович. – Да. Год назад мы проводили рекламную кампанию. Рассылали в крупные фирмы предложения провести у нас, в «Тропиках», корпоративные тренинги. И, чтобы заинтересовать, предлагали: тому, кто привозит команду, наш отель платит бонус в размере нескольких тысяч долларов. Когда речь идет о крупном, человек в пятьдесят, заезде, это такие копейки…
– Я понимаю.
– Ну, и в базе данных по этой рассылке как бы случайно оказался Гвоздицин со своей крошечной фирмочкой. Как там ее… «Путь к себе», что ли? Для него эти премиальные тысячи дико выгодны, они практически весь тренинг окупают. Кто от такого откажется? Так что Гвоздицин на мое предложение, разумеется, клюнул.
– А вы не боялись, что он вас узнает? Даже просто врачи – и то иногда пациентов помнят…
– Ох, Лена, уволь! Неужели ты думаешь, что я не принял к этому мер? К тому же после больницы я настолько возненавидел свою прежнюю внешность, что только и мечтал, когда появится возможность от нее избавиться… Долгосрочный отпуск, три пластические операции – и от прежнего Ангелка даже крылышка не осталось. – Он неприятно захохотал.
– Но зачем было городить такой огород? Почему вы его не убили сразу? Еще тогда? – спрашиваю я. – Как только вас выпустили?
Глаза Бориса Борисовича вспыхивают:
– Я рад, что ты меня понимаешь, спасибо… А не убил я его потому, что решил: пусть будет око за око. Умереть – это так просто. И даже приятно! Знала бы ты, сколько раз я в этой психушке мечтал о смерти! Но она никак не приходила, а поторопить ее, с собой покончить, под неусыпным наблюдением врачей было невозможно. Вот я и подумал: пусть и Гвоздицин на зоне тщетно мечтает об избавлении, о смерти. Его обвинят в четырех убийствах, так что времени для мечтаний будет достаточно. Разве я не прав?
«Не спорь с ним! Не спорь!!»
Но удержаться я не смогла:
– Вы правы, что мстите ему. Я бы тоже мстила. Только в чем другие-то виноваты?! Антон, Саша, Андрей Степанович?! Ярослава?!
Борис Борисович усмехнулся:
– Передо мной – ни в чем. Они – просто средство для достижения цели.
– Хорошо же вы к людям относитесь!
– Подожди, – отмахнулся он. – Я в этой комнате частенько сиживаю. И слышал, ЧТО эти ребятки на своем тренинге рассказывали. Да ты сама знаешь, тебе Ярослава говорила. Антон – родную мать до самоубийства довел. Александра – брата на иглу подсадила. Андрей Степанович – предал женщину, которая его любила. Ярослава – продала своего ребенка… Разве не справедливо, что им всем воздалось за их грехи?!
– А кто вы такой, чтобы воздавать? – воскликнула я. – Генеральный прокурор? Или, может быть, господь бог?!
Борис Борисович не ответил на мои вопросы, а я, забыв о том, что решила вести себя тише воды, ниже травы, продолжила:
– Гвоздицин – тварь, он поломал вашу жизнь, и я согласна: вы имели право ему мстить. Но эти четверо – они ни при чем… – Я почувствовала, что мой голос начинает дрожать. – И я – тоже ни при чем! А мой малыш – он уж точно ни в чем не виноват!
Я инстинктивно погладила себя по животу.
Борис Борисович удивленно взглянул мне в глаза:
– А разве я тебя в чем-то обвиняю?
– Нет, но…
– Ах, вот что. Ты решила, что, раз я во всем признался, тебя живой не отпущу? – усмехнулся он. – Что ж. Вынужден тебя удивить…
Он встал. Подошел к двери. Щелкнул замком. Повернулся ко мне, сделал приглашающий жест:
– Можешь идти. Спасибо за интересную беседу.
Я в изумлении смотрела на него.
– Идти?
– Ну да.
Я встала, сделала шаг по направлению к двери и пробормотала:
– Вы шутите.
– Нет, – покачал головой он. – Я многому научился в этой жизни. Многим подлостям. И даже убивал. Но поднять руку на беременную – точно никогда не смогу. Даже несмотря на то что она, то есть ты, нарушила все мои планы… Иди, Лена, иди. Не бойся.
– Но ведь я могу вас выдать! Рассказать, кто настоящий убийца! И вас посадят! Надолго, на всю жизнь!
– А выдавать – это уж на твое усмотрение, – спокойно кивнул он. – Только помни, милая, вот о чем. Присядь на секунду…
Но я, наоборот, сделала еще два шага по направлению к двери.
– Что ж, слушай оттуда, – усмехнулся он. – Моя девушка Наташа, как и ты, ждала ребенка. А когда меня по вине Гвоздицина забрали в психушку, она его потеряла. И больше иметь детей уже не смогла. И семьи, напомню, у нас не получилось – а ведь я так ее любил… Но Гвоздицин уничтожил все. Так что иди, Лена, в милицию. Расскажи им все, как есть. Пусть его оправдают.
И Борис Борисович повернулся ко мне спиной.
Алена, молодой специалист, 221-й день
(со стороны)
Кандидат медицинских наук Мария Александровна Ковалева торопливо шла по больничному коридору. Денек выдался как всегда. Семнадцать амбулаторных пациенток, кровотечение в двести десятой палате, очередной приступ дурного настроения у заведующей, которое она, как водится, сорвала на рядовых докторах… А еще плановые операции предстоят, и в приемном отделении пациентка со схватками. И мобильник, как назло, разрывается. Подопечные дамы будто сговорились: у одной спину тянет, другая грипп подцепила, это на третьем-то, самом важном месяце! И вот очередной звонок, а Мария Александровна только собралась нырнуть в закуток и выкурить первую за сегодняшний взбалмошный день сигаретку.
Было искушение аппарат просто отключить, но доктор взглянула на определитель – звонит Лена Кокорекина. Вспомнила: у девочки восьмой месяц, всякое может случиться. И трубку сняла.
– Да, Алена, что случилось?
– Это не Алена. Я просто с ее телефона звоню, по ее просьбе. Вы – Мария Александровна Ковалева?
– Да, я.
– Дело в том, что у Алены роды начались.
– Как?!
– «Скорая» уже приехала. Ее сейчас отвезут в больницу.
– Но у нее срок – всего тридцать две недели!
– Да она понервничала… Тут у нас в отеле ее подругу убили…
– Так, молодой человек. Вы кто?
– Доктор. Работаю в гостинице «Тропики».
– Немедленно! Слышите – немедленно! – передайте трубку врачам со «Скорой»!
– Да они уже уезжают! Вы не волнуйтесь, тут больница рядом, все-таки райцентр…
– Коллега. Прошу вас.
– Хорошо. Я попробую.
Алена, 276-й день
Мария Александровна, моя докторша, подняла такую панику, что чертям тошно стало. Уж не знаю, какие слова она сказала докторам с местной «Скорой», но на нарушение всех и всяческих инструкций их подбила. И в райцентр меня не повезли – доставили на машине с областными номерами в столичную клинику. Под крыло доктору Ковалевой.
Ну, и тут началось. Сначала Мария Александровна – невзирая на мое, прямо скажем, жалкое состояние – на меня наорала. Как, мол, было можно – уехать отдыхать и до такой степени себя довести?! А потом бросилась меня спасать.
Как в сериале «Скорая помощь», право слово! Доктора с передвижным аппаратом УЗИ бегают, сестрички с капельницами шустрят, профессорша, завотделением, стоит над моей кроватью с серьезным и скорбным видом… Пузожителя мнут, просвечивают и всячески уговаривают не спешить появляться на этот свет.
И оказалось, что бурную деятельность медики развили не зря – никаких досрочных родов у меня не случилось. Убедили-таки малыша подождать в моем животе до положенного срока.
И уже дня через два после своего появления в клинике я чувствовала себя прекрасно и была готова отправиться если не обратно в «Тропики», то хотя бы домой. Но Мария Александровна, увы, оказалась категоричной и из клиники меня до родов отпускать отказалась.
– Доверия тебе, Кокорекина, больше нет. Будешь здесь на сохранении лежать. До самого дня Х, поняла?
И никакие уговоры не помогли. У Марии Александровны на все мои просьбы был один ответ:
– Ты уже съездила в дом отдыха. И чем все закончилось?!
В общем, заточили.
Так что только и оставалось: целыми днями валяться на неудобной больничной кровати (ах, какой неприятный контраст с уютным ложем в «Тропиках»!). Глазеть в старичок-телевизор (тоже не чета отельному плазменному). Читать. И думать. О положенном – о тех же ползунках. Или – о неположенном. О том, что я так и не сделала свой выбор.
Я ведь уже не тяжелобольная. И по своему состоянию давно могу действовать. Позвонить куда следует . Рассказать, кто истинный убийца. И пусть Гвоздицина отпускают. Только я не звоню… Потому что никак не могу решить, на чьей я стороне…
Гвоздицин – или Борис Борисович? Имел он право так мстить – или не имел?
Убил бы одного психолога – я бы слова не сказала, туда этому Мефистофелю и дорога! Но убивать ради своей спорной цели многих…
Пусть меня назовут жестокой и равнодушной к людям, но мне совсем не жаль, что погибла Александра. Да и Антон с Андреем Степановичем – не самые симпатичные представители человечества. Но вот Ярослава… Едва я вспоминала ее – авторитарную, нетерпимую и в то же время такую несчастную, – сердце сразу начинало саднить, и Пузожитель – ему ведь мамино настроение передается – тоже грустнел.
А Борис Борисович назвал ее смерть всего лишь средством достижения своей цели.
И как мне после этого его покрывать?
– Алена, ты почему все время такая хмурая? – пристают соседки по палате. – Рожать боишься? Или с ребеночком что-то не так?
И что отвечать? Что я, вместо того чтобы думать про роды, пытаюсь решить – сохранять мне тайну Бориса Борисовича или нет?!.
Алена, молодой специалист, 279-й день
Сегодня утром я проснулась и поняла: началось.
Нет, ничего пока не болело. И никаких схваток. Просто легкий дискомфорт в пояснице и стойкое ощущение: это случится именно сегодня. Сто процентов. Еще до наступления ночи мы наконец познакомимся с Пузожителем лично.
Первым делом я побежала в душ. Потом подпилила ногти и уложила феном волосы – решила, пока не прихватило, навести полную красоту, чтобы всех докторов в родовом зале очаровать.
– У тебя свидание, что ли? – злились разбуженные до подъема девчонки.
– Нет. Рожать собралась.
– Да ладно! – Они подозрительно смотрели на мое довольное лицо. – Гонишь! Схватки-то где?
– Пока нет. Но я – знаю.
И откуда, интересно, такая уверенность?
А Мария Александровна, явившаяся на обход, мои намерения подтвердила:
– Сегодня ближе к полуночи родишь.
– Так поздно! – ужаснулась я. – А сейчас только десять утра. Что мне до ночи-то делать?
– Да что хочешь! – улыбнулась врач. – Только в постели не лежи. Можешь пойти погулять. Можешь даже сходить в ресторан. Только к трем дня вернись. Я тебя посмотрю. И, если все нормально, отпущу гулять дальше.
Молодец Мария Александровна. Современная.
Я, воодушевленная ее санкцией, поспешно переоделась в цивильное и покинула надоевшую клинику.
Выползла на улицу, в ближайший парк. Ох, до чего хорошо! Слегка замутненный бензиновыми парами, но все равно свежий воздух. Птичий галдеж. Студенты с пивом на спинках лавочек. И хоть и снег кругом, а уже ощутимо пахнет весной…
Чуть-чуть начало прихватывать, заболел живот, но пока несильно. Будто Пузожитель изнутри хватает своей лапкой и сжимает кулачок…
– Скоро увидимся, милый!.. – пробормотала я. – Милый мой, маленький, новый человечек…
И вдруг – видно, перед родами просветление наступило – я поняла: нет.
Никакие рассказы о загубленной жизни не могут оправдать Бориса Борисовича. Да, его жизнь кончена. Но он не имел права губить остальных. Только бог может решить, когда кому появляться на этот свет и когда его покидать. А Борис Борисович – всего лишь человек. И мне нужно успеть воздать ему по заслугам.
Как там Мария Александровна сказала? Я могу сходить в ресторан? Но, наверно, ничего страшного не случится, если я вместо него схожу в интернет-кафе?
Нужно, пока не начались настоящие схватки, успеть написать в Генеральную прокуратуру. И Наташке Нарышкиной, в «Молодежные вести» – я ведь обещала ей настоящую сенсацию.