Наши дни

Валерка думал, что его жизнь после съемок в кино волшебно преобразится. Однако ничего не переменилось. Та же квартира, постылая работа на парковке, одинокие ужины из покупных пельменей…

И ничего в его судьбе не поменялось, как он ни надеялся. Остались лишь сладостные воспоминания: он в центре внимания, в свете софитов, в центре вселенной. Вся киногруппа вокруг, обочь. На него направлены камеры и все взгляды. Все обслуживают – его. Ассистентша держит его куртку, звукоинженерша вешает «петличку», гримерша поправляет волоски. У него – главная роль. Магические слова для киношников. Они означают, что все женщины группы смотрят на него снизу вверх, и при каждом удобном случае тянут в постель… Но… Вот прошли его съемочные дни… И, как они шутили после спектакля в далекой юности, цирк закрылся, клоуны разбежались… Он перестал быть нужен – и киногруппе, и кому-либо другому…

А фильм с Беклемишевым в главной роли мучительно добирался до экрана. Его снимали гораздо дольше запланированного. Не хватило первоначально собранных денег. Корчмарь искал средств на досъемку – эпизоды в павильоне, уже без участия Валерки. Потом долго монтировал, озвучивал… Прошло почти два года после того, как главный режиссер разбил тарелку о штатив, знаменуя первый съемочный день, когда фильм, наконец, оказался готов.

Корчмарь бегал по коридорам продюсерской компании и шумно уверял всех, что получилась блестящая, гениальная лента: одновременно и фестивальное, и массовое кино. Он кричал на каждом углу, что все будущие призы на всех возможных форумах – его, и в то же самое время он сорвет кассу, печатать ленту надо чуть не в тысяче копий… Он подарил Валерке кассету с фильмом, напел о великой судьбе, ожидающей и фильм, и исполнителя главной роли лично… И, заново вдохновленный Корчмарем, свежеиспеченный артист и будущий лауреат вызвонил и пригласил на домашнюю премьеру Лилю.

С той ночи в особняке они, можно сказать, не встречались. Тогда, у нее дома, ему показалось: начинается вторая серия их романа, и их любовь, подсвеченная его фильмом, будет праздничной, искристой, вдохновенной – но… Как и картина, забуксовали их отношения.

Он звонил ей – она отказывалась от встречи. Пару раз Валерка настоял – надо все-таки отметить получение миллиона, потом окончание съемочного периода… Они встречались днем в кафе, Лиля была мила, разговорчива. Позволяла заплатить за себя, благосклонно принимала его ухаживания – но не более того.

И она ни словом не обмолвилась о том, что знает его тайну.

Слава богу, больше никто, кроме нее, не заметил осторожного покашливания за кадром. А, может, кто-то да заметил, но, как и она сама, решил не давать делу ход…

И вот – минуло почти два года с той ночи в особняке – Валерка настоял, и она согласилась приехать.

Лиле было очень любопытно: каким все-таки ее старый друг предстанет на большом экране? Что за фильм снял Корчмарь? И в каких условиях живет Валерка? Да и само приглашение ей льстило. Благодаря впечатляющей должности ее часто звали на премьеры, но впервые просмотр устраивался в столь узком кругу: по сути, для нее одной.

Зная нетерпеливый Валеркин характер, она взяла с него честное слово, что до ее прихода он кино смотреть не станет. Ей было интересно увидеть не только то, что будет происходить на экране, но и его реакцию.

– Гадом буду, к видику не подойду даже! – фальшиво пообещал приятель.

– Нет, такое честное слово меня не устраивает, – засмеялась она. – Клянись чем-нибудь более важным.

– Мамой клянусь, слюшай!

– Так, Беклемишев. Предупреждаю: если ты посмотришь кино до моего прихода – я догадаюсь и немедленно уйду.

– Да, моя госпожа. Клянусь, моя госпожа.

Нельзя было не заметить, что с момента их самой первой встречи на автостоянке в Валере значительно прибавилось уверенности. Он снова стал по-юношески остроумен и обрел мужчинский лоск и вальяжность.

В подарок она принесла ему бутылку шабли из погребов супруга (помнила, как Валерка нахваливал вино во время их встречи в особняке). И еще – цветы. Она давно заметила, что мужики не меньше женщин любят, когда им дарят цветы. Тем более – артисты по натуре. Она специально выехала пораньше и заказала «мужской букет» в магазинчике на Остоженке.

Увидев ее на пороге, Валерка расплылся. Но даже радость от встречи с ней не могла затмить его волнение перед премьерой. Лиля поняла, что слово он свое сдержал и фильма таки не видел. Она знала, что это дорого ему далось, и оценила жертву.

В комнате с истертым паркетом с мужской старательностью был сервирован журнальный столик. С обшарпанной обстановкой гостиной контрастировали два новых предмета: домашний кинотеатр с плазменным экраном и диван с джинсовой обивкой. Не иначе, Валерка специально приобрел обновки под премьеру и ее визит.

Не успела она вымыть руки (в ванной, как и во всей квартире, не обнаружилось ни малейшего следа женского присутствия), как хозяин включил телевизор. Руки его, управлявшиеся с пультом, дрожали. Лиле пришлось дважды напомнить ему, что хозяину вообще-то полагается откупорить вино и наполнить бокалы.

Началась первая сцена, потом титры. Промелькнуло во весь экран: В ГЛАВНОЙ РОЛИ – ВАЛЕРИЙ БЕКЛЕМИШЕВ. Валерка сидел, весь сжавшись и закусив губу. Лицо его было бледным, пальцы сцеплены. Ему явно было не до нее.

Картина оказалась совсем неровной. Действие то летело вскачь, то тащилось со скоростью улитки, то вовсе замирало. По продюсерской привычке, Лиля прикидывала в уме шансы фильма.

«Скорее всего ограниченный прокат. Один-два элитных кинотеатра в Москве, Питере, Самаре. Может быть, ленту отберут куда-нибудь на фестиваль. Не в Канны и Венецию, конечно. А вот на Карловы Вары или Монреаль есть кое-какие шансы».

А Валерка тем временем ломал руки и хватался за голову. Орал – очевидно, в адрес режиссера:

– Боже мой! Ну что он делает!.. Ну что он, идиот, творит!..

Это продолжалось до тех пор, пока Лиля не саданула хозяина локтем в бок и не сказала, чтоб он не кричал. Тогда Валерка продолжал страдать беззвучно, лишь артикулируя мат и скрипя зубами. Пришлось снова призвать его к порядку. Тем более, в ленте оказалось, что смотреть. Актеры играли классно, и самым лучшим был он, Беклемишев. Он чрезвычайно органично смотрелся в роли тракториста из ставропольского села, которого вместе с глухонемой девочкой взяли в заложники террористы. Корчмарь снимал Валерку в основном крупными планами, и все эмоции отражались на его челе, и каждая клеточка лица играла: негодование, ненависть, страх, умиление, надежду, радость…

«А он молодец, – думала Лиля, искоса поглядывая на приятеля, что рядом тихо страдал от несовершенства фильма. – Нет, а правда: какой же он молодец! Талант его никуда не исчез за эти прошедшие годы, лишь затаился, видно, на время. Впору воскликнуть, подобно Некрасову о молодом Достоевском: новый Янковский явился!..»

И когда фильм, наконец, закончился – тракторист убежал из плена и донес через перевалы девочку на руках к своим, и Валерка робко спросил ее: «Ну, как?» – Лиля наполнила бокалы коньяком (хозяин купил для нее «мартель», помнил, что она любит) и провозгласила тост. Он оказался один в один таким, что произнесла она когда-то в общаге МЭТИ после неудачной премьеры «Бани». Только тогда у них вся жизнь была впереди – а сейчас позади уже осталась лучшая половина, если не две трети. Лиля была искренна – что чрезвычайно редко бывает, когда вслух говоришь творцу о его работе.

– Ты – настоящий талант. И настоящий актер. А в жизни никогда не бывает так, что все – в прошлом. Всегда, сколько бы лет тебе ни было, что-то будет впереди. Вот и у тебя сейчас – все впереди. Все! И новые роли (а они будут!), и фестивали, и призы. Ты великий актер, Валерка, и я пью за тебя.

Он поверил в ее слова, потому что искренность невозможно подделать, и столь эмоционально чуткие люди, как актеры, всегда тонко чувствуют малейшую фальшь.

– Спасибо, Лиля, – прошептал он, и на его глазах блеснули слезы.

А потом Валерка начал ругательски ругать и Корчмаря, и главного оператора, и сценаристов, и партнеров, и даже гримеров с пиротехниками, разбирая по косточкам эпизоды и вспоминая моменты съемок. А после стал проситься посмотреть кино по новой.

– Я не за этим пришла, дорогой, – пропела Лиля.

– А зачем?

– А вот за этим.

Она обняла Валерку за шею и поцеловала в губы.

В их поцелуе был привкус горечи, и в последующих объятиях – тоже. Как присутствовала горечь и в этом фильме, и в Валеркином успехе. Они растратили двадцать пять лет, что неведомо куда утекли, словно вода сквозь пальцы, и они оба так много потеряли дней и ночей для жизни и любви – и вот теперь им обоим приходилось все начинать сначала.

В. В. никогда не вспоминал прошлое.

У него просто не было времени, чтобы его поминать.

Он всегда был устремлен в будущее. И для того жил сегодняшним днем.

Начиная с восемьдесят седьмого года, когда Владимир Дроздецкий сделал свои первые настоящие деньги, дни его были расписаны по часам и минутам. Впрочем, «расписаны» – не то слово. Расписание постоянно ломалось. Возникали новые вводные. Переговоры затягивались. Надо было оперативно реагировать на то и дело возникающие угрозы бизнесу. В результате приходилось практически все время жить в состоянии цейтнота.

Он вставал в пять, и хорошо если добирался к постели в одиннадцать. Обеды давно превратились в бизнес-ланчи. Походы в сауну, даже с девчонками, стали деловыми встречами, переговорами и родом взятки чиновникам или партнерам. Во время коротких отпусков – три раза за двадцать лет – он отсыпался, а для того, чтобы отпустило напряжение и он смог заснуть, много пил.

Но в последние пару лет, с тех пор как у супруги на горизонте возник этот лох и гаденыш Валерка, Дроздецкий почему-то сбавил обороты. И стал все чаще вспоминать прошлое.

И странная штука!.. Ему хорошо помнилась их с Лилией студенческая свадьба: сперва в ресторане «Прага», а затем в шестом корпусе общежития МЭТИ. Он помнил, как руководил хакасским стройотрядом. И как рулил факультетским бюро. Он не мог забыть Дрезден, и их с Лилей первую ночь, и все последующие ночи: в Лейпциге, Веймаре и Берлине…

А дальше…

Дальше – пустота.

Точнее – он помнил и раннее детство, и школу, и выпускной, и первые курсы в МЭТИ, но… То были чужие воспоминания.

Он не мог объяснить точнее, но он знал, что вся эта память – не его.

Как он ни пытался, ему не удавалось вспомнить свою собственную мать и своего отца, свой отчий дом % и школу.

Память подсовывала ему чужие картины.

Дроздецкому удалось определить рубеж, после которого начинались его собственные воспоминания: кинотеатр «Зарядье», дневной сеанс, чужой кошелек, который они нашли с Беклемишевым.

Дроздецкий снова обратился к частному детективу, замечательно зарекомендовавшему себя слежкой за его супругой.

Строго конфиденциальное задание в этот раз звучало странновато: выяснить все о собственном прошлом заказчика.

Частный сыщик вылетел в Омск. Согласно аттестату зрелости, добытому в архиве МЭТИ, Владимир Дроздецкий окончил такую-то омскую среднюю школу.

Детектив не сомневался, что в Омске отыщутся десятки людей – в поликлинике, военкомате, школе, – помнящие молодого Дроздецкого.

Он ошибался. Ему не удалось отыскать ни единого свидетеля.

Да, фамилия Володи Дроздецкого значилась в архивах: в списках учеников и допризывников, читателей детской библиотеки и посетителей секции классической борьбы. Сыщик провернул огромную работу. Он опросил едва не сотню людей: тех, кто должен был в детстве учить его клиента и учиться вместе с ним. Тех, кто с ним тренировался и бегал вместе в библиотеку, играл во дворе и ездил в пионерский лагерь.

Володю Дроздецкого не вспомнил никто.

Ни один человек не опознал его на фотографии, искусно омоложенной с помощью компьютерной программы.

О результатах расследования крайне смущенный детектив, возвратившись в Москву, доложил своему клиенту. Он даже не хотел брать вознаграждение, но Дроздецкий чуть не силой навязал его сыщику.

Когда заказчик выслушивал до чрезвычайности странный вердикт о своем собственном прошлом, выражение его лица ни на секунду не переменилось.

Бизнесмен Владимир Дроздецкий умел держать удар.

А затем клиент сделал детективу новый заказ: внимательнейшим образом разобраться с прошлым любовника своей жены – Валерия Беклемишева.

Сам Дроздецкий при первой возможности, в одиночку, оставив охрану в домодедовском аэропорту, вылетел в Омск.

Он гулял по улицам областного центра. Посетил дом и двор, где, согласно данным детектива, был прописан в детстве. Поговорил с соседями. Зашел в ту школу, где якобы учился. Побеседовал со старыми учителями. Прошелся по близлежащим улицам. Заглянул и в детскую библиотеку, и в борцовскую секцию.

Никто из омичей, долженствующих помнить его, Дроздецкого не узнал.

Но главное заключалось совсем не в этом – не в том, что его не вспомнили посторонние. Важно, что сам он ходил по улицам города, вроде бы родного ему, словно пораженный амнезией.

Он никогда не был здесь, память его ни разу не отозвалась. Сердце его ни разу не дрогнуло от узнавания.

«Неужели я – лишь порождение чьей-то фантазии? – думал он в бизнес-классе самолета. Думал и пил. – Кто я?

Гомункулус?

Овеществленный искусственный разум?

Странным образом воплотившиеся в живого человека темные стороны чьей-то персоны?

Какой персоны и почему?

Валерки Беклемишева? И, значит, он – вечный плюс, и я – вечный минус?

И я обречен жить без собственного прошлого, и своей, отдельной судьбы? И, может быть, без будущего?

И я лишь функция, чье-то порождение, ошибка жизни и природы?

О, нет – я не хочу, не хочу, не хочу!..»

Прошло три дня после «премьеры» Валеркиного фильма, что состоялась в его квартире в компании Лили. И после их новой ночи.

Ничего за это время в его жизни не переменилось. Лиля дневала-ночевала в телецентре – только всегда отвечала на Валеркины звонки, и как ни была занята, старалась разговаривать с ним подолгу.

Правда, случилась еще одна радость. Валерке позвонила ассистентша по актерам из киногруппы, что готовилась к съемкам сериала «Даже ведьмы умеют плакать». Она предложила Валерию Васильевичу попробоваться на роль Художника – разумеется, тот согласился.

Курьер привез Валерке сценарий.

Назавтра были назначены пробы.

У телепродюсера Велемирской имелись кое-какие связи в киношном мире. И она попросила главного режиссера будущего сериала попробовать суперактера Беклемишева, взяв с того честное благородное слово, что Валерка о ее участии в его судьбе никогда ничего не узнает.

И вот Валерий сидел дома – учил роль. Неужели сбывалась – с опозданием в двадцать с лишним лет – его мечта? И он наконец-то станет настоящим артистом? Он боялся об этом даже думать.

Свою работу в пусконаладке он оставил. Начальники не хотели отпускать его на съемки «Хребта». К тому же попытка войти второй раз в ту же инженерскую реку, и все начать почти с нуля, казалась ему теперь пустой затеей. А вот на автостоянке Валерка пахал в две смены. Деньги, полученные за съемки и выигранные в «Миллионере», давно кончились. А ведь сейчас ему надо было хотя бы чуть-чуть соответствовать Лиле.

И тут такая оказия – новая роль. Сменившись на стоянке, он бросился учить текст сцены, намеченный для проб.

И вдруг в дверь позвонили.

Чертыхаясь, оттого что его оторвали и сбили эмоциональный настрой, Валерка поплелся к двери. Глянул в глазок.

И, конечно же, сразу узнал его. Даже сквозь мутный глазок, в полутьме коридора.

Он отворил дверь, отступил на три шага.

– Заходи, коли не шутишь.

Володька, конечно, сильно переменился – еще бы, за четверть-то века. И без того плотный, он изрядно погрузнел. Пузо переваливалось через ремень. На волосатых ручищах сверкал перстень с огромным камнем. Лицо, широкое в молодости, теперь превратилось в изрядную будку. На щеках и носу проявились красные пятнышки – отметины то ли атеросклероза, то ли постоянных возлияний. А, возможно, и того, и другого вместе. На башке возникли мощные залысины – которые Вовка своеобразно скрывал, – наголо, по моде новейшего времени, брея голову. В результате общего потолстения и неумеренности в питии и пище глазки его стали совсем крошечными. Впрочем, их силы и блеска хватало, чтобы просверливать в упор лицо и фигуру Валерки, и его скромную прихожую с потемневшими обоями. Гость грубовато спросил:

– Куда идти? На кухню, что ли, как в советские времена?

– Прошу, – Валерка сделал жест радушного хозяина.

В руках Володя держал пакет модного супермаркета. На кухне он выгрузил оттуда самую дорогую водку, коньяк и упаковку черного пива, завезенного из Германии.

– У тебя закусить-то чем найдется?

– Поищем.

Валерка довольно споро (сказался многолетний опыт холостяцкой жизни) выставил на стол рюмочки, пивные кружки, а также вывалил на тарелку нарезку колбас, копченостей и окороков. В какой-то момент создалось впечатление, что и не канули никуда эти двадцать пять лет. Все как в студенческие времена: два друга собрались покеросинить, засандалить, обозначить.

– Помнишь, – спросил Валерка, – как Сашка Лодкин собирал синонимы к слову «выпить»? Сколько он их набрал? Больше ста?

Володя поморщился:

– Ты не отвлекайся. Разливай давай.

– Что ты желаешь пить в это прекрасное летнее утро? Коньяк? Водку? Пивка? Или, может быть, – у меня есть, – шампанского?

– Водяру давай.

Я вообще-то уже много лет в завязке, но по такому случаю.., Валерка разлил по штофам водочку. Водка, принесенная старым товарищем, оказалась ледяной.

Наверное, у него в лимузине имеется холодильник.

– Давай не чокаясь.

Володька опрокинул в себя рюмку. Валера последовал его примеру. Выдохнув, отдышавшись и закусив куском ветчины, спросил:

– А почему не чокаясь? Что, кто-то умер?

– Пока нет, – лапидарно ответил Володя.

А потом достал из штанов, из-под рубашки навыпуск, пистолет. Аккуратно положил его на стол. В луче солнца, проникшего сквозь давно не мытые окна, сверкнул огромный бриллиант в его перстне.

Валерка совершенно спокойно спросил:

– Ты что, явился меня убить?

– Боишься?

– Нет, – пожал плечами хозяин.

– Почему?

Глаза Володьки жгли, буравили, просвечивали.

– Может быть, пришла пора. Я прожил долгую, а временами и интересную жизнь.

Гость разлил еще водки. Былые друзья, опять не чокаясь, выпили. Володя заглатывал огненную воду словно ситро, ни на секунду не меняясь в лице.

– Интересную жизнь, говоришь? – усмехнулся он. – Ну да, ну да, – голос его зазвучал саркастически. – Ты пил запойно. Торговал кроссовками в Лужниках. Ездил в шоп-туры за тряпками в Стамбул. Ремонтировал чужие квартиры. Жена десять лет назад изменила тебе с каким-то прохвостом, а живешь ты в панельном доме на краю Москвы. И трудишься сторожем на автостоянке. И платишь за учебу дочери в вузе. А видишься с ней раз-два в месяц. Чаще ее мать не позволяет, да и она сама не рвется… Как видишь, я очень много о тебе знаю… – И протянул саркастически: – Да, у тебя очень-очень интересная жизнь.

– Не тебе судить, – буркнул Валерка.

– А кому же?

– Не знаю кому, но не тебе.

– Почему же не мне-то?

– А ты – ты чем можешь похвастаться? Особняком? Лимузином? Отпуском на Сейшелах?

– И этим – тоже, – деловито кивнул Володя, подхватывая руками и жуя колбасу. Брезгливо поморщился и вытер руки о кухонное полотенце (кухня у Володьки была шесть метров, поэтому достать до полотенца можно было, не вставая с табуретки). – Ты б вилки, что ли, дал. И хлеб.

– Хлеба у меня нет. Вилки – пожалуйста.

Так же, не поднимаясь с места, Валерка достал из ящика и бросил на стол две вилки. Володя налил по третьей.

– Частишь, однокурсничек, – заметил Валера.

– А что – ты пить разучился?

– Говорю ж тебе – я совсем бросил.

– Значит, и со здоровьем у тебя нелады, – с удовольствием произнес гость.

Он заглотнул еще одну рюмку. Создавалось впечатление, что он выполняет предписанный и привычный ритуал, и, изрядно не выпив, просто не может общаться.

– Да во всем у меня лады, – поморщился Валерка. – И радости у меня в жизни было не меньше твоего, уж поверь.

– У тебя-я? – иронически протянул гость. – Ну-ка, ну-ка. Послушаем.

– Да иди ты.

– Значит, нечего сказать.

– Лучше ты, Владимир Батькович, похвастайся: сколько у тебя миллионов. И что тебе пришлось делать на пути к ним. Сколько раз ты предавал. И продавал. Людей – продавал. И хитрил. И – убивал.

– Почему ж так сразу: убивал? – хохотнул Володя.

– Да потому что в нашей стране иначе состояние не наживешь. Я это точно знаю.

Владимир задумался, словно припоминая что-то. Или подсчитывая в уме.

– Да никого я вроде не убивал… – протянул он неуверенно. – Во всяком случае, спусковой крючок своей рукой ни разу не нажимал.

– Ну, да, за тебя это делали наемные убийцы.

– Ой, блин! – взорвался гость. – Что бы ты понимал в этой жизни, дешевка! Живешь тут в дерьме-и еще других поучать пытаешься!..

Он в сердцах звезданул ладонью по столу. Брякнули рюмки, тарелки, бутылки.

– Ладно, – выдохнул он, выпустив пар. – Я не за этим сюда пришел. Не для того, чтобы учить тебя жить. Но и не за тем, чтобы меня поучали.

Гость, забыв о политесе, налил только себе еще рюмку и махом ее выпил.

– А зачем же ты пришел? – поинтересовался хозяин.

Володька кивнул.

– Скоро узнаешь.

Встал с табуретки, потянулся. Подошел к окну, глянул на безрадостный пейзаж за окном: серые многоэтажки, заводские корпуса и гаражи.

От присутствия громадного Вовки скромная Валеркина кухня казалась вдвое меньше.

Володя взял лежащий на холодильнике, на почетном месте, осколок тарелки. На нем виднелись буквы: «ХРЕБ… Режисс.Корч…»

Старый товарищ свысока поинтересовался:

– А это что еще за бой посуды ты хранишь?

– Это, между прочим, тарелка с нашего фильма. Ее разбили о штатив в первый день съемок. Традиция такая. А я в этом фильме играю главную роль.

– С гонораром три стольничка баксов за съемочный день? – снова ухмыльнулся Володька. – Как видишь, я действительно очень много о тебе знаю… О да!.. Ура!.. Слава, наконец-то, нашла героя. Это она тебя в кино устроила?

Гость сел и снова вперился в лицо Валерки своими буравчиками.

Разговор наконец-то вырулил на тему, которую хозяин ждал с самого начала: на Лилию.

– Нет, не она, – спокойно ответил Валерка.

– Да брось! Я же свой, мне-то можно признаться.

– Ты же так много обо мне знаешь! Почему это не выяснил? Или на пушку берешь?

– Я знаю, что ты с ней встречался. Четыре раза. В том числе однажды – в этой своей квартирке. Интересно, она не сблевала от здешнего убожества?

– Да она от тебя, Вова, уже давно блевать хочет, – с чувством превосходства произнес Валерка.

Гость немедленно перегнулся через стол и схватил его за грудки. Встряхнул. Пробормотал угрожающе:

– Поговори у меня еще…

Затем с гадливым чувством выпустил из рук лацканы рубашки Валеры и оттолкнул его – хозяин отлетел к окну.

– Ты, Володька, – спокойно сказал Валерий, – все мне хвастаешься, какой ты крутой и богатый. Не спорю: ты и крутой, и богатый…

Его гость в это время сел на свое место и, набычась, налил себе очередную рюмаху.

– …У тебя много денег, и ты, наверно, можешь поехать куда хочешь, и купить много вещей и женщин – но все-таки, обрати внимание, не я пришел к тебе. А ты – ко мне. И она… Она тоже от тебя – пришла ко мне, а не наоборот… Наверное, это что-то да значит?

На протяжении Валеркиного монолога Володя снова выпил и как бы невзначай положил свою лапищу с бриллиантом поверх пистолета.

– Она пришла к тебе… Ха! Трижды ха!.. – сказал он.

Незваный гость очевидно потяжелел, потому что в дальнейшем речь его стала чуть-чуть неразборчивой.

– Да Лилька – она приходила к тебе только для того, чтобы позлить меня. Чтоб, типа, мне сделать больно. И она – она навсегда останется со мной. Потому что – что ты ей можешь предложить? Эту конуру? Свои триста баксов за съемочный день? Ха, ха и еще раз ха. Ты ее давным-давно проиграл. Неужели тебе это не ясно?

– Раз у тебя с ней все в порядке – зачем тогда эти разборки?

Володька вместо ответа поднял со стола пистолет, и, не снимая с предохранителя, прицелился в голову бывшему другу и сказал: «Пух!»

Валера инстинктивно дернулся в сторону, и его гость загоготал:

– А-а, испугался!..

– Что, хочешь убить меня? Ну, убивай.

– Н-да, может, я и хочу убить тебя, – раздумчиво произнес Володя и с любопытством заглянул в дуло своего пистолета. – Но – не могу.

– Что? – усмехнулся Валерка. Он понимал, что, подзадоривая Володю, играет с огнем, но все равно продолжал: – Очко жим-жим?

– А ты что, еще не понял? – с пьяноватой грустью проговорил Володя. – Не понял, почему я не могу убить тебя?

– Ну, и?.. Интересно, почему нет?..

– Да потому, друг мой, что нет – тебя, и нет – меня. Нет – отдельно друг от друга. И я – это ты. А ты – это я.

– Как это? – вылупился на старинного приятеля пораженный Валерка. Первое, что ему показалось: у Вовки, совершенно определенно, поехала крыша.

– Да, друг мой, – продолжал Володя. – Рассказываю по порядку… Сначала, спокон веку, жил на свете только один человек. Я, он же ты. А потом – потом мы разделились. И появился – я. И я отнял у тебя и твою женщину, и твою судьбу.

– Какая чушь! – поморщился хозяин.

– Нет, это не чушь, а очень печальная история.

– Какая еще история?

– О тебе и обо мне. Понимаешь, Валерочка, я – тебя съел. Да, друг мой. Съел твою жизнь и судьбу. Я провел по этому поводу целое расследование, и свершившееся – медицинский факт, с которым нужно смириться.

– Ты бредишь, – заявил Валерка.

Он по-прежнему стоял у окна и прикидывал про себя, как ему справиться с внезапно обезумевшим (возможно, на почве злоупотребления алкоголем) старым другом, вооруженным к тому же пистолетом.

– О нет, и не надейся, – с усмешечкой заявил Вова, – что это, типа, бред.

Он даже не казался пьяным, хотя Валерку доза, которую тот принял, давно свалила бы с ног.

– И, знаешь, – продолжал старый приятель, – я доподлинно выяснил, когда свершилось столь роковое для нас обоих разделение Помнишь кинотеатр «Зарядье»? Помнишь?

– Ну, положим.

«Главное, – подумал Валерка, – ничем его не пугать, со всем соглашаться и не делать резких движений. Ничего нового, более прогрессивного, в общении с психами не изобрели. Тем паче, если сумасшедший вооружен пистолетом».

– Помнишь, – говорил безумный гость, – как ты ходил – или, пардон, мы ходили – в кино «Зарядье» тогда, весной семьдесят девятого? В тот самый день, когда ты – или, вернее, уже мы – познакомились в ресторане «Пекин» с Лилей?..

– Ну.

– Не нукай, не запряг!.. А ты помнишь, отчего мы поперлись в «Пекин»?

– Нашли в кино кошелек.

– Правильно! Умница! Не зря тебя математичка Галина Давыдовна называла в восьмом классе «нашей светлой головушкой». Удивляешься, откуда я это знаю? Когда ты успел мне это рассказать? А ты мне и не рассказывал. Я это просто помню. Потому что раньше, до «Зарядья», я был – тобой. А ты – мной.

– С чего ты это взял?

Не прерывай меня! – бухнул кулаком по столу Володя. – Я, например, помню и такое, что ты никак не мог мне рассказать – просто потому, что ты очень стыдишься этого. Или, во всяком случае, стыдился в те поры, когда мы с тобой вместе в одном вузе учились… Например, как на выпускном вечере в восьмом классе ты, дурачок, пригласил ту же математичку Галину Давыдовну на медленный танец, а она танцевала настолько близко, что у тебя напряглась пиписька, и ты страшно смутился и постарался от нее отодвинуться, чтобы она не почувствовала. А она не выпускала тебя, а, наоборот, потихоньку придвигалась еще ближе, и наверняка чувствовала твое напряжение…. А потом ты все лето дрочил, воображая, как трахаешь полненькую Галину Давыдовну в чулане за доской, где хранились наглядные пособия… А когда каникулы кончились и ты пришел в девятый класс, выяснилось, что она ушла из школы и уехала работать на Кубу, и ты был, одновременно, и ужасно обрадован, и страшно разочарован, что ничего, о чем ты грезил, у тебя с ней не случится… А?.. Впечатлен?.. Ну, откуда я, по-твоему, это знаю?.. Валерка и в самом деле был впечатлен. Он хорошо помнил ту историю из своего отрочества, но решительно не припоминал, чтобы делился с Володей столь сокровенным. Но, может быть, когда-нибудь, по пьяни… Последнюю мысль он озвучил:

– Наверное, я как-то рассказал тебе по пьяни…

Ну, конечно!.. Теперь все, что я тебе ни поведаю о твоих – или наших общих – детских тайнах, ты можешь списывать на свою студенческую болтовню в состоянии патологического опьянения… А как ты, например, впервые в жизни испытал сексуальное возбуждение? Ты еще тогда не знал даже, что с тобой происходит… Когда в твоем, то есть нашем, дворе в Нижнем – помнишь? – ты с парнями зачем-то привязывал девчонку скакалкой к столбу, а она хохотала и сопротивлялась… Лет десять тогда тебе было, помнишь?

– Да, – потер лоб ошеломленный Валерка, – кажется, было такое…

– Не кажется, а точно было! И вот вопрос: откуда я про то знаю?.. И ответ тут может быть только один – тот, что я тебе уже озвучил: я сызмальства был тобою, а ты – мною, а оба мы – единым целым…

– Странный сон, – пробормотал очумевший хозяин.

А Владимир налил себе еще водки. Воздел рюмку.

– Словом, давай. За нас обоих. За сиамских близнецов, каким-то чудом разделившихся, отделившихся друг от друга, когда нам исполнилось девятнадцать лет.

Единым духом выпил.

– Но с чего ты вдруг об этом стал думать?.. – пробормотал потрясенный Валерка. Он был не то что убежден рассказом старого друга, но, скорее, действительно впечатлен им. И задумчиво продолжил:

– Ты говоришь, целое следствие учинил. Но что стало отправной точкой? Почему ты вдруг начал что-то расследовать?

– Понимаешь, дружбан, – вздохнул Володька. – Однажды я понял, что у меня нет своих воспоминаний. Только – твои. И я не помню своих родителей. И бабушек, и дедушек, и своего двора, школьных друзей… У меня в голове – одни лишь твои воспоминания… О школе, юности, детстве…

Несмотря на то, что речи гостя звучали логически стройно и странно убедительно, Валерка все равно был уверен, что друг его просто-напросто сошел с ума.

А в каждом безумии, как известно, существует своя система.

– Но как же… – пробормотал Валерка. – Ведь тебе нужны были документы… Свидетельство о рождении… Паспорт… И потом… Ты говоришь, что мы с тобой разделились, когда нам было по девятнадцать…

– Да-да, именно, – со вкусом проговорил Володя, зажевывая водку карбонадиком. – Тогда, после того фильма в «Зарядье», когда мы нашли чужой кошелек. И ты хотел его отдать какой-то совершенно посторонней дуре-бабе, билетерше, а я портмоне заныкал. Вот тогда-то, я полагаю, и свершилось то самое удивительное размежевание. И я стал – собой, и ты – собою. И я стал так называемым плохим, а ты, так сказать, хорошим… И стало нас двое. Аминь!

– Но я ведь помню тебя раньше! – воскликнул Валерка. – И на первом курсе, и на втором! Ты – был! Ты не появился в один день, с бухты-барахты! Не родился прямо в кино «Зарядье»!.. Мы и до того пили, гуляли, разговаривали!.. Ты мне про свою семью рассказывал!.. В кино ходили – на «Зеркало» в ДК МАИ, помнишь? На «Гамлета» в Ленком? А как мы вьетнамца дрессировали, помнишь? Гимн его заставляли в шесть утра петь!..

– Ты заставлял, ты! – проговорил Володя. – Ты напрягись, подумай, вспомни: а тогда, на первых курсах института, был ли я? Или ты меня придумал?

Валерка нахмурился. Вызвал в своей памяти картинку.

Вот они идут на занятия, о чем-то беззлобно переругиваясь, подначивая друг друга, пикируясь… Вот отгадывают вдвоем кроссворд в пивной на Солдатке, Володька чешет в затылке карандашом, морщит лоб и шевелит губами… Вот они проснулись по будильнику ни свет ни заря, стоят в одних трусах и, незаметно давясь от хохота, исполняют вместе с вьетнамским товарищем Гимн Советского Союза…

И вдруг… Картинка начала меняться… Изображение Володьки стало словно размываться, бледнеть… Он потихоньку исчезал из кадра…

– Не может быть… – вслух проговорил Валерка. – Неужели…

Он схватился руками за голову.

– Неужели это я? Я настолько страдал в Москве от тоски и одиночества, что придумал – тебя? А ты – ты потом вырвался из моих фантазий на свободу и зажил собственной жизнью?!

– Да, – прищурился старый друг – лысый, бритый, толстый, – это очень хорошая версия. Что до поры до времени я был, но внутри тебя. Может, ты просто вынашивал меня – как бабы детей вынашивают? А тогда, на первых курсах института, ты, беседуя со мной, может, на самом деле сам с собой разговаривал?

Валерка был ошарашен. Вне всякого сомнения, Володька сбрендил, сошел с ума – однако, надо сказать, в его сумасшествии была своя стройная и даже завораживающая система. Да что там говорить! Он и его, Валеру, смог заразить своим безумием!..

– Да, – сказал Валера с насмешкой (он слышал, что бред у психов порой слабеет, если окружающие относятся к нему иронично). – Значит, ты у нас чудо природы. Родился сразу в возрасте девятнадцати лет, с незаконченным высшим образованием и полным комплектом документов, включая комсомольский билет.

Володя рыкнул:

– Да что ты прицепился к этим документам – шмакументам! Ну не знаю я, откуда у меня появилась фамилия, имя, какая-то даже, вроде, своя биография… И документы откуда, я тоже не знаю!.. Да я до сих пор не знаю, кто на самом деле – я! И кто – ты!.. Мы антагонисты с тобой, вечные соперники! Неужто не ясно? Одну бабу поделить не можем! И ты pt зве не заметил: когда у меня все хорошо, у тебя – полная жопа. И – наоборот. Мы с тобой, как два сосуда сообщающихся!.. Я – мистер Хайд, а ты – доктор Джекил. Или кто там был доктор, а кто – мистер… В общем, какая разница!.. Главное – я давно за тобой наблюдаю! – те качества, что есть у меня, отсутствуют у тебя. И совсем напротив: то, что можешь ты, не умею я. Потому-то ты сейчас, при новой жизни, оказался в заднице, а я – на коне. Ну, смотри: ты – совестливый, я – бессовестный, ты – робкий, я – наглый, ты – гибкий, эмоциональный, тонкий, а я – скала! Ты десять раз отмеряешь, а потом берешь и не режешь. А я – сначала режу, а потом хорошо, если разик об этом задумаюсь, а то и вовсе нет. Я – подлец, а ты – порядочный, ты думаешь о людях, хотя бы о близких, а я – только о себе… Ты – тонкий, я – толстый… И если нас слепить вместе, наверно, один среднестатистический человек как раз и получится… Но, ша! Хватит базара!.. Я предлагаю тебе эксперимент, который все поставит на свои места. И все тебе докажет. Согласен? Валерка нахмурился.

– Что еще за эксперимент?

– Ты берешь пистолет – и стреляешь в себя. И если ты умрешь – я умру тоже. И это будет самым лучшим доказательством моей теории. Ну?..

Володя протянул через стол оружие Валерке – держа за ствол, рукоятью вперед.

– Ну, нет! – воскликнул тот. – Извини меня, но я стреляться не собираюсь. Тем более ради того, чтобы доказывать твой безумный бред.

Пистолет остался у Володи. Протянутая рука потихоньку опустилась, и оружие вернулось обратно на стол.

– Зачем, – прошипел он, – зачем тебе нужна твоя ничтожная, грошовая жизнь? Живешь в дерьме, вкалываешь за копейки, жена ушла, дочка сосет из тебя деньги! На хрена тебе такая жизнь?!

– Какая ни есть, а все моя. И я расставаться со своей жизнью не намерен – тем более в угоду твоим, дружбан, более чем сомнительным идеям.

– Да?!. Может, ты думаешь, что тебя любит Лиля – сиречь, моя жена? Не надейся – нисколько не любит. Хочешь, предъявлю многочисленные улики. Она у меня, как и ты, тоже давно находится под наблюдением. Я человек богатый, могу хоть десять частных сыщиков купить. Вот, полюбуйся!..

Володя вытащил из заднего кармана ворох слежавшихся снимков. Бросил на стол, между водкой и колбасой. Фотки разлетелись по столу.

Валерка решил не смотреть, но все равно снимки притягивали глаз.

На них переплелись в разных позах голые тела. В женщине он с омерзением узнал Лилю.

– Вот, – постучал толстым ногтем по карточке Володя, – здесь она с молоденьким мальчиком, оператором со своей работы, зовут Максом… Тут – … Ах, да, это ты… А вот еще один, с ним она была не далее как неделю назад, случайный знакомый из ночного клуба… Так что могу тебя успокоить – Лиля благополучно тебе изменяет…

– Да нет, я-то что… – стараясь быть спокойным, возразил Валерка. – Это она тебе изменяет.

– Да, конечно!.. Я ведь муж!.. Но нелюбимый. А любимый у нас – это ты. И она тебя – всегда любила. А меня – нет!

И Володя снова грохнул по столу кулаком – так, что подпрыгнули рюмка, бутылки, пистолет. А потом прохрипел – невнятно, полупонятно:

– Ну, раз так… Да, достиг я высшей власти… И все у меня есть… И деньги, и машины, и девки, и несколько фирм своих, кабинет с высокими потолками и кожаными креслами, и секретарша в короткой юбочке … Но на черта оно мне?.. На черта, спрашивается?!. Если нет какой-то малости?! Какой-то ничтожной, совершенно мнимой величины? Иррациональной? Какого-то корня из минус единицы? Этой гадости! Этой мерзости! Этой поганой любви!.. И если меня самого – нет?! И я – просто твое порождение? Твоя функция? Овеществленное воплощение самых гадких твоих черт?!

И, не успел Валерка его остановить, как Володя схватил со стола пистолет и поднес его к виску. А затем в мгновение ока большим пальцем снял с предохранителя, а указательным нажал на спуск.

Раздался выстрел.

Первое, что Валера увидел, открыв глаза, – склоненное над ним белое пятно чьего-то лица.

Он попытался проморгаться, навести резкость, когда вдруг женский голос воскликнул:

– Боже мой! Валерочка! Ты очнулся!

И сразу же он ощутил, как кто-то припал к его щеке и плечу, и по этой мягкости, и по этому запаху он понял, что это она.

– Лилька… – с трудом пробормотал он.

А она вскочила и куда-то умчалась, а потом появились два белых халата, и один из них подошел вплотную к кровати и вгляделся в его лицо.

Потом до него донеслись обрывки голосов:

– Да… поздравляю… первый шаг… весьма крохотный… будьте осторожны… не нагружайте его… можете с ним поговорить… но, пожалуйста, очень недолго, не более пяти минут… Потом он должен заснуть… только позитивные эмоции… ни о чем его не расспрашивайте… лучше говорите сами… ни в коем случае не давайте ему напрягаться и волноваться…

Потом халаты исчезли.

– Где он? – прошептал Валера.

– Кто? – ласково и недоуменно спросила она.

– Володька…

– Кто это? – Удивление в ее голосе показалось ему совсем не наигранным.

– Как… кто?.. Он… твой… муж…

– Муж?!. О ком ты говоришь?!.

Снова вмешался голос где-то за кадром.

Очень мягко:

– Пожалуйста, Лилия Станиславовна, не спорьте с ним.

Она откликнулась в сторону чужого голоса резко:

– Но он же несет какую-то ерунду!

– Все равно не надо сейчас с ним спорить… Не забывайте, ранение в голову… Задет головной мозг… Больше месяца в коме…

– Тебе чего-нибудь хочется? – снова обратилась к нему она, в ее голосе был разлит елей.

– Да…

– Чего?

– Тебя!

И это была почти правда: несмотря на полное равнодушие и расслабленность всего организма, член у него торчал как палка, аж простыни вздымались.

Ее неприкрытое смущение, смешок с оглядкой:

– О чем ты говоришь!..

Мужской голос откуда-то прокомментировал:

– Ничего страшного, и такое возможно… и это очень хороший симптом… имейте в виду, Лилия Станиславовна, он больше месяца без женщины…

– Да что вы там бубните?! – досадливо выкрикнул Валера.

Его голос получился не жестким, как ему хотелось бы, а совсем слабым. Однако комментаторы в белых халатах стихли.

И она склонилась над ним.

– А, может, сначала, – она улыбнулась игриво (вот такой он ее любил больше всего), – водички? Или – поешь чего-нибудь? Например, фруктов? Хочешь клубнички?

– Нет-нет, не надо ничего… Скажи мне правду… что с ним?

– Да с кем?! – она и впрямь была удивлена.

– С Володькой.

– Я не знаю никакого Володьки.

– Это мой друг… он был моим лучшим другом… Когда-то… А потом он стал твоим мужем…

– Валерочка, у меня нет мужа Володьки. Нет и никогда не было. Я не знаю, кто это. Ты – мой муж.

– Я?!

– А я – твоя жена.

– Ты?!

– Вот дела! Ты, кажется, удивлен? А кто же я тебе, по-твоему?

– Любовница… – шепчет он.

– Любовница! Ну, это мило! – хохочет она. – Хотя, в общем-то, лестно!..

– Ты мне все врешь… Ты не моя… Мы не виделись целую вечность… Ты была за Володькой замужем двадцать пять лет…

– Ох, ты, господи!.. Мне даже интересно. Да кто он, этот Володька?

– Мой друг… Студенческий… Сосед по комнате… Сто девятой, помнишь?..

– Сто девятую – помню. Прекрасно помню. Но не было там у тебя никакого соседа Володьки.

– Как не было?!

Он начинал злиться. И снова раздалось белохалатное бубнение:

– Говорите с ним, но ни в коем случае не спорьте… Его нельзя сейчас волновать…

– Любопытный случай… Галлюцинации… Псевдовоспоминания. ..

– Расщепление сознания, вызванное травмой?

– Скорее, реактивный психоз…

– Вы полагаете, у поражения не органическая природа?

– Конечно, вероятно, органическая… Но, безусловно, необходима томография…

– Да хватит вам там консилиумничать! – выкрикнул Валера.

И снова слова получились вялые-вялые, хотя неологизм «консилиумничать», вдруг выскочивший у него, ему самому ужасно понравился.

– Лиля! – громко позвал он.

– Да? – с готовностью откликнулась она.

– Как мы познакомились? – строго спросил он.

– В ресторане «Пекин». В апреле семьдесят девятого.

– Правильно. Но я не спрашиваю, где. И не когда, а – как? Кто нас познакомил?

– Как это «кто»? Никто нас не знакомил. Мы сами познакомились.

– Сами?! И как, по-твоему, это было?..

– Ты что, забыл, дурачок?.. Э-эх, ты!.. Я была там с Сашкой, моим братом, и Наташкой, его женой. Они на Север уезжали… А ты сидел за соседним столиком, угрюмый и гордый, как Чайльд Гарольд…

– Один?!

– Что «один»?

– Я сидел один?!

– Ну, да. А с кем же?

– Врешь!.. А потом что было?

– Ты что, правда, забыл? Или меня проверяешь?

Опять вмешался голос со стороны.

– Не спорьте с ним, Лилия Станиславовна. Не нервируйте его. Рассказывайте.

А ее слова звучали серебряным колокольчиком.

– Ну, а потом ты вдруг встал из-за своего столика и подошел к нам…

– Я? Сам встал и подошел?

– Ну да, а кто же?

– Так. И что я тебе тогда сказал?

– Ты начал нести какую-то пургу (современным языком говоря) про то, что только-только вернулся из Египта, и у тебя не хватает денег, а есть только чеки, и попросил дать тебе взаймы, до завтра, один рублей двадцать копеек… А Сашка дал тебе трешку… Но я-то видела: на самом деле, ты на меня повелся, и таким манером решил подойти познакомиться…

– Значит, ты считаешь: там был только я? Я, один?

– Ну, да. А кто же?

– А Дрезден?

– Какой Дрезден?

– Ты же ездила туда. С Володькой.

– Опять Володька…

– Что, я не прав? Мне это приснилось?..

– Осторожней, Лилия Станиславовна!.. – раздался со стороны чей-то предупреждающий голос.

– Что я говорю не так? – обернулась она.

– Почти все так: разговаривайте с ним; переубеждайте его…

Мужчина предупредил:

– Все правильно, он не должен укрепиться в своих видениях…

Его поддержал другой:

– Но не следует сейчас его волновать…

Лиля снова повернула к Валерке свое очаровательное лицо.

– Милый, я не была в Дрездене.

– В семьдесят девятом году? В стройотряде? Не была?

– Нет. И не собиралась.

– А я?

– И ты не был. Но ты… Ты должен был поехать. Должен. Но тебя, к сожалению, не взяли. Видимо, – мы с тобой потом это тыщу раз обсуждали – из-за «Бани». Ты поставил «Баню», и тебя сочли неблагонадежным.

– Да, это правда… – прошептал он. – Но ты… Ты, тогда, тем летом, уходила от меня?

Она потупилась.

– Да, уходила… – проговорила она. – А потом – пришла… Но что говорить об этом, все было так давно…

– Скажи, ты тогда уходила – почему? Потому что решила, я – неудачник?

Она отвернулась.

– Что старое ворошить…

– Значит, да… – вздохнул он.

– Я была тогда еще очень молодая. – Она погладила его по волосам. – И до чрезвычайности глупая…

– А потом?

– Что – «потом»?

– Что – было?

– Потом мы с тобой снова встретились, под конец того лета. Я поняла свою ошибку и пришла к тебе. Сама.

– Ночью… – прошептал он. – Через окно в общаге… Я спал…

– Да, – улыбнулась она.

– А то, что мы с тобой разъезжали по всему Союзу с агитбригадой, – это было?

– Ну, конечно!..

– И ставили «Малую землю»?

– Да.

– И выступали в Кремлевском Дворце съездов? Перед Брежневым?

– Ну, да.

– Хорошо.

Он перевел дыхание. Ему непросто давался этот разговор.

– Может, хочешь поспать? Или принести тебе воды?

– Нет. Не надо. Не сейчас. Я хочу закончить.

– Утомляться, Лилия Станиславовна, ему тоже сейчас совершенно не показано.

– Подождите! – выкрикнул он, обращаясь к белохалатной своре, исподволь контролирующей их разговор. – Я должен закончить!

Валерке и невдомек было, что этот диалог с Лилей длился не час, и даже не день, и не два, а много, много дольше. Он спрашивал ее, она отвечала – и он засыпал. А потом, когда снова открывал глаза – она все равно была у кровати, и он задавал ей новый вопрос. А затем слышал ответ и опять засыпал. И так длилось много дней или ночей, но она всегда была рядом.

– Еще один вопрос.

– Да, милый?

– Кто ты? Сейчас?

– В каком смысле?

– Ну, где ты работаешь? Кем?

– О, я большой человек, – засмеялась она. – Я работаю в телекомпании «Игла-ТВ».

– Генеральным продюсером?

– Вот видишь, – засмеялась она. – Вспомнил!

– И ты ездишь на серебристом «Лексусе»?

– Точно, – снова раздался ее хрипловатый смех.

– А я?

– Что – ты?

– Кто я – сейчас?

Он смотрел на нее одновременно и пытливо, и взволнованно, и испуганно.

– Ты? О, ты звезда.

– Какая звезда?

– Звезда кино.

– Ты не шутишь?

– Нисколько. Ты снялся в главной роли в фильме «Хребет». Скоро он выйдет на экраны. А еще тебя пригласили на фестиваль в Карловы Вары. Поэтому надо скорей поправляться.

– Правда? Ты не врешь?

– Нисколько.

Он глубоко, облегченно вздохнул и прикрыл глаза. Наконец снова внимательно посмотрел на нее.

– Лиля, а что с нами было?

– Когда?

– Все эти годы. Начиная с восемьдесят первого – и по сей день.

– Ой, – улыбнулась она, – чего с нами только не было. Это долгая история. Но постепенно я расскажу тебе все. Да ты и сам вспомнишь.

– Заканчивайте, Лилия Станиславовна. Хватит на сегодня.

– Минутку! – выкрикнул он.

Голос звучал уже гораздо тверже, чем в начале разговора.

– Еще один вопрос. Последний.

– Слушаю, милый.

– А что я сделал с тем кошельком?

– Каким кошельком?

– С тем, что нашел в кино «Зарядье». Тогда, в день нашего с тобой знакомства.

– Я не знаю, милый.

– Но я оставил его себе? Или отдал той тетке-контролерше?

– Я не знаю.

– Не знаешь?!

– Нет. Ты никогда мне об этом ничего не рассказывал.

Он в изнеможении откинулся на подушки и устало проговорил:

– Что ж… Может быть, я когда-нибудь вспомню сам…

Лиля вышла из палаты как всегда заплаканная.

К ней подошел тот самый фээсбэшник, подполковник Петренко. Он был в белом халате поверх аккуратного костюмчика. В последнее время он появлялся в больнице регулярно, но уже без своей напарницы, большегрудой Варвары Кононовой.

– Возьмите, – он протянул Лиле бумажный платок.

– Спасибо, у меня есть.

Не говоря ни слова, они проследовали в уже хорошо знакомый им обоим кабинет завотделением. Подполковник Петренко уселся по привычке на подоконник, Лиля устроилась на диванчике для посетителей.

– Как Валерий? – вежливо спросил Петренко.

– Говорят, идет на поправку. Возможно, на будущей неделе его выпишут.

– Прекрасно. Вы разговариваете с ним?

– А что еще, по-вашему, мы там, в палате, делаем? Разговариваем – причем по вашему, блин, идиотскому сценарию!..

– Не стоит волноваться, Лилия Станиславовна. Так надо.

– Что – надо? Кому – надо?

– Надо, чтобы он поверил: никакого его друга Володьки не было и быть не могло. Все, что связано с ним, он попросту напридумывал. Или, может, он ему явился в ложных воспоминаниях, вызванных органическим поражением головного мозга.

– Но я-то знаю, что он был! И был моим мужем!

– А вы знайте – но про себя.

– Почему? – выкрикнула Лилия. – Почему вы это делаете?

Подполковник Петренко хитро прищурился.

– А как вы думаете, почему никто никогда не демонстрировал публике настоящие обломки настоящей летающей тарелки?

– А что, они были?

– Ну, конечно!.. Знаете, когда мы не можем объяснить то или иное явление, когда оно настораживает, волнует, пугает публику – гораздо легче объявить его несуществующим. И отложить до лучших времен. Авось, когда-нибудь мы дорастем до его понимания…

– А что, он, Володя, мой муж – это явление?

– Боюсь, что да, дорогая Лилия Станиславовна. И мы не можем объяснить ни причины, почему оно (или он) появилось, ни его этиологию, ни генезис. Есть кое-какие догадки – но то не более чем догадки…

Она сказала резко:

– И в чем же они заключаются, ваши догадки?

– Вы о раздвоении личности когда-либо слышали? Лиля передернула плечами.

– Естественно!

– Так вот есть мнение, что казус Беклемишев – Дроздецкий заключается в овеществленном раздвоении личности. Такова предварительная официальная версия. Однако как, почему и зачем данное овеществленное раздвоение личности произошло, мы не знаем. И, боюсь, не скоро узнаем. А, скорее всего, не узнаем никогда… И мы вам очень, очень благодарны, дорогая Лилия Станиславовна, что вы нам в этом вопросе помогаете.

– Кому «вам» я помогаю? Кто – «вы»?

Петренко пожал плечами.

– Нас называют просто «комиссия». Мы открываем и изучаем всяческие необычные и непознанные явления природы и общества. Открываем, изучаем, а потом, в случае надобности, закрываем их.

– Значит, с помощью вранья, которым я морочу голову Валерке, вы просто закрываете тему? Дезинформируете общественность?

– По сути, да.

– А вы уверены, что это, как вы говорите, закрытие – в интересах общества?

– Безусловно. Иначе бы я не работал.

– А что будет, если я не послушаюсь вас? Откажусь сотрудничать с вами? Соберу пресс-конференцию?

– Вы об этом пожалеете.

– Вы угрожаете мне?!

– Да нет, господь с вами! Вам просто никто не поверит.

– Знаете, я все-таки генеральный продюсер компании «Игла-ТВ», не последний человек в столице.

– И тем не менее. У вас нет никаких доказательств. Ни фотографий вашего так называемого мужа Владимира, ни его документов… А вашему другу Валерию вы нанесете тем самым серьезную психологическую травму, и неизвестно, при его тонкой душевной организации, сможет ли он оправиться.

– Но Володю многие знают, помнят!.. Сотрудники в его фирме. Друзья. Наша прислуга, наконец!..

А что друзья? Для них Владимир Дроздецкий скончался, вот и все. А ваша задача – просто никогда не допустить Валерия до друзей Владимира и сотрудников его компании… И не воспринимайте, пожалуйста, случившееся так, что ваш муж Владимир Дроздецкий пропал бесследно. Я все-таки склонен считать, что он вернулся в тело того человека, откуда появился, – в Валерия… Поэтому вам надобно, я думаю, вдвойне заботиться о товарище Беклемишеве… И беречь его… И, Лилия Станиславовна, пожалуйста, будьте благоразумны. Ради вашего же блага. Не надо выставлять себя на посмешище.

– Господи, какие же вы омерзительные!..

Она закрыла лицо руками.

– Извините, Лилия Станиславовна, но тайны природы, оказывается, тоже следует не только открывать, но и охранять – так же, как и государственные тайны. А порою даже значительно строже.

– Вы бог знает что сотворили с моей жизнью!

– Это не мы. Это – судьба. Или, если угодно, рок.

– Обещаю, я сейчас послушаюсь вас, товарищ Петренко, но предупреждаю: рано или поздно вся эта история обязательно станет достоянием общественности. Я, поверьте мне, обязательно напишу об этом!..

Подполковник опять пожал плечами. Он сидел на подоконнике, сама невозмутимость, и даже ножками в красивых ботиночках в воздухе взбалтывал. Развел руками.

– Если это будет художественное произведение… Или кинофильм… Да под псевдонимом… А иначе кто вам поверит… А так… Почему бы нет? Я, со своей стороны, возражать не буду… Пишите, Лилия Станиславовна, пишите…