С тех пор как он стал пить не после работы, а во время ее, заказы ему давали все реже и реже.

И больше всего Григорий боялся, что Влада тоже его бросит. Зачем он ей нужен, безработный, жалкий?

Тем более что дела у гражданской жены – в отличие от его собственных – шли прекрасно. Хрупкая, нежная, светловолосая, с тихим голосом, но сумела свой оздоровительный центр раскрутить. Офис с евроремонтом, пальмы в кадушках, аквариумы с золотыми рыбками, куча богатых клиенток. Завела платиновую кредитную карточку, ездит на машине бизнес-класса, одевается в бутиках. Только мужа, такого же яппи, не хватает, и румяных, будто с глянцевой странички спрыгнули, детишек.

Но Влада оказалась терпеливой. Или просто очень любила его? Когда он запивал, забывала и о работе, и о премьерах в лучших театрах. Отменяла все встречи, таскала его по врачам – самым маститым и дорогим. Успех иногда ей сопутствовал: Гриша мог не пить неделями, однажды целых два месяца продержался. Но потом обязательно следовал повод. Любой – хандра или радость, редкий в последнее время профессиональный успех или обидная придирка заказчика – и Григорий снова срывался. Уходил в запой – традиционно, на неделю. Потом мучительно трезвел, каялся, обещал взять себя в руки, покорно кодировался, посещал собрания анонимных алкоголиков – но вскоре срывался все равно.

И даже его собственная мать (некогда безответно преданная сыну) сказала Владе:

– Уходи от него. Я тебя не осужу.

Однако гражданская жена не сдавалась.

И однажды, после очередного запоя и покаяния, тихим своим голосом выставила Грише ультиматум:

– Я даю тебе последний шанс.

– Влада, – опустил голову он, – я ценю твой оптимизм. Только давай не будем строить иллюзий. Я могу тебе сейчас пообещать что угодно, но…

– Ты не понял, – мягко перебила она. – Я тебя прошу не пить бросить, а кое-что сделать. Лично для меня. Пообещай, что исполнишь. Даже если просьба покажется тебе совершенно сумасшедшей.

Исполнить просьбу? Да он весь мир готов бросить к ее ногам!

А она всего лишь сказала, что хочет, чтобы они вместе отправились в Тибет. К священной горе Кайлас.

– Но зачем? – изумился Григорий. – О моем исцелении просить? Ерунда это. Мы с тобой люди разумные. Не буддисты какие-нибудь оголтелые, не кришнаиты.

– Вера здесь ни при чем, – поморщилась она. – Я… я просто знаю один ритуал, который помогает абсолютно всем. И провести его можно только там. В горах.

– Ты смеешься?! – Гриша не верил своим ушам. – С каких пор врачи стали верить в ритуалы?!

– Но что мне остается? – печально улыбнулась она. – Если научные, рациональные способы тебя не берут?

– И в чем твой ритуал заключается? – опасливо поинтересовался Григорий.

– Мы всего лишь должны вместе отправиться к священной горе Кайлас. Дойти до ее подножия. И оставить там твою вещь. Любую. И попросить у высших сил, чтоб они даровали тебе исцеление.

– Влада, – он ушам своим не верил, – что за глупая эзотерика?

Но жена сухо молвила:

– Как хочешь. Я, конечно, ангел, и терпение мое безгранично. Но если ты не поедешь со мной на Кайлас, я от тебя уйду.

– …И я пошел на эту глупую – как я тогда считал! – гору, – рассказывал Татьяне Григорий. – Ну и поездочка получилась! Дикая страна, нищета, пыль, грязь!

– Я знаю, – усмехнулась Татьяна.

– Ах, ну да, ну да, – сразу как-то съежился Гриша. – Тогда буду лапидарен. С обморожениями, с давлением 180 на 100 мы все-таки поднялись к искомому месту, и Влада велела мне оставить у подножия Кайласа нефритовую чайку. Талисман, который передавался в нашей семье из поколения в поколение. И – какое детство! – поклясться собственной кровью: что больше я никогда. Ни капли. Я поклялся, довольно даже искренне – что угодно готов был сделать, лишь бы поскорей вниз. Влада схватила чайку и куда-то ее унесла.

…Я не чувствовал в себе ровным счетом никаких изменений, – продолжал Гриша, – и уже через неделю – когда мы прибыли из Лхасы в Катманду – удрал от своей драгоценной супруги. Отправился в первый попавшийся ресторанчик. Заказал – как сейчас! – сто граммов водочки для разгону. И… – он выдержал театральную паузу, – просто не смог ее выпить. Нет, меня не тошнило. Но каждый глоток мне казался отвратительным, мерзким, склизким. Хуже, чем тараканов есть.

Я был упорен, – усмешливо добавил Гриша, – и в самолете, когда Влада уснула, попробовал выпить снова. И опять – не пошло! Настолько удивительно! Ни страха смерти, ни физического отвращения. Всего лишь невкусно. Глупо, мелко…

Таня иронически взглянула на его пустую рюмку:

– Но вы, я вижу, человек упорный.

– Да! Сейчас сорвался! Но я держался пять лет! – патетически молвил Григорий. – Пять полных лет! Снова начал работать, опять сделал себе имя, понял, что за кайф, когда хозяин тебе – не водка, но ты сам! А потом… – Он опустил голову. – Ты послушай, как дело было! Месяц назад утром я проснулся с диким желанием немедленно выпить. Удержись я тогда, задумайся – может, ничего не случилось бы. Но я накрепко запомнил то ощущение от алкоголя в Катманду – ощущение мерзости, склизкости – и был уверен: сделаю один глоток, мне станет противно – и все! Я снова забуду о спиртном. И я – выпил. Но в этот раз все оказалось по-другому. Мне стало не противно – как тогда! – а настолько хорошо!

– Срок годности заклятья, видно, истек, – съязвила Садовникова.

– Истек, – кивнул Монин и уставился на Татьяну немигающим взглядом: – Но знаешь, какого это случилось числа? Двадцать восьмого августа сего года. В день, когда ты забрала от подножия Кайласа мою фамильную реликвию.

Таня потрясенно молчала.

– Я никогда бы не узнал об этом, – тихо продолжал Гриша, – если бы случайно не прочел твой блог. Ирония судьбы: кто-то из приятелей прислал на него ссылку: «Посмотри, интересно, про твой Кайлас». Да уж, – горько закончил он – мне было действительно… интересно.

– Теперь я понимаю… – вздохнула Таня. – Вы сложили два и два, все поняли и придумали гениальное решение проблемы. Вломиться в чужую квартиру. Украсть чайку. И снова бросить пить. Как логично! И насколько благородно!

– А что мне оставалось делать? – отчаянно воскликнул Григорий. – Что еще могло меня спасти? Да, я не верил и до сих пор не хочу верить в чудеса, но я после глупого ритуала действительно полностью изменил свою жизнь! И как только ты забрала вещицу, что я принес в жертву Кайласу, все полетело в тартарары. И пусть чайки в твоей квартире я не нашел, я не сдался. Даже хотел, – виновато улыбнулся, – каких-нибудь бугаев нанять, чтоб птицу у тебя отобрали. Но одумался. Решил по-хорошему. Обратиться напрямую к тебе. Уговорить тебя. Умолить. Хочешь, я тебе любые деньги заплачу?!

Она смотрела на него с жалостью, но Григорий не унимался:

– Согласись, ведь формально я прав! Чайка принадлежит мне! Ее мой прадед прабабке подарил!

– Что ж, – медленно произнесла Татьяна. – Я могла бы тебя просто послать. Но не буду. Попытаюсь объяснить. Видишь ли, птички твоей у меня больше нет.

– Как?! – ахнул он.

– Я отдала ее больному ребенку. Девочке, которая умирает от апластической анемии.

– Но…

– Гриша, – мягко сказала Таня. – Мне тоже было очень жаль ее отдавать. Ты же читал мой блог, знаешь: с тех пор как у меня появилась эта фигурка, в моей жизни столько всего замечательного произошло! Но только мое везенье и твой алкоголизм – а я, прости, считаю его не болезнью, а всего лишь слабостью – это такие мелочи в сравнении с тем, что шестилетний ребенок умирает. И почему-то этот ребенок поверил в то, что его спасет именно твоя чайка. Хочешь, – Татьяна взглянула на Монина с презрением, – езжай в больницу. Требуй свою собственность сам у несчастной маленькой девочки.

Дизайнер подавленно молчал.

– Прощай, Гриша, – вздохнула Таня.

И ушла.

Весь вечер и весь следующий день Садовникова ждала и ужасно боялась: вот сейчас полоса везения вновь сменится на черную. Она со страхом поглядывала на полицейские машины (вдруг у нее опять отберут «права»?), а когда на работе ее вызвали к шефу, почти не сомневалась, что тот сообщит ей о грядущем увольнении.

Однако гаишники не обращали на Танин «Инфинити» никакого внимания, а начальник всего лишь попросил подготовить концепцию новой рекламной кампании – о чистоте русского языка.

И Таня воспрянула. Может, сразу два зайца убьются? И ей по-прежнему будет везти, и Юлечка поправится?

Но когда Садовникова позвонила маме девочки, узнать новости, голос у той был грустный:

– Неважные дела. У Юли бактериальную инфекцию нашли и пневмонию подозревают. Хотели сегодня даже в реанимацию переводить, но дочка так плакать стала! Упросила врачей: подождать. У меня, говорит, теперь волшебная палочка есть, вы сами увидите, как все скоро хорошо будет.

– Конечно, все будет хорошо, – как можно убедительнее произнесла Таня.

Но сама она была разочарована – ждала от чайки большего. Нет бы немедленно Юлечку на ноги поставить!

Про жалкого дизайнера Гришу Монина Садовникова и не вспоминала (хотя клип не уничтожила – приятно будет смотреть, когда совсем состарится).

А вечером следующего дня ей позвонили. Номер был незнакомый, женский голос – тоже.

– Таня? – неуверенно, тихо произнесла дама. – Вы не могли бы со мной встретиться?

– А вы кто?

– Э… меня зовут Влада. Я – жена Гриши Монина.

Садовникова не удержалась, фыркнула:

– Теперь вы взялись за дело? Тоже будете чайку свою обратно вымогать?!

– Нет-нет, что вы, – испугалась женщина. – Я хотела с вами поговорить совсем о другом. Это касается… здоровья и жизни той девочки. У которой сейчас фигурка.

Встретились они в скромной кафешке неподалеку от Таниного дома.

Влада оказалась полной противоположностью своему яркому, резкому, злому на язык супругу. «Кошечка, – презрительно подумала Садовникова. – Уютненькая, беленькая, пушистая».

Впрочем, на строгой и солидной визитке, что протянула ей женщина, значилось: «Оздоровительный центр «Душа и тело». Директор».

Что ей-то от нее надо?!

– Слушаю вас внимательно, – сказала Таня.

И украдкой взглянула на часы – хорошо бы успеть в фитнес-клуб на занятие по пилатесу.

– Сейчас, – Влада виновато улыбнулась, – только кофе закажу. Всю ночь не спала…

«И что мне теперь – тебя пожалеть, по головке погладить?» – раздраженно подумала Садовникова.

Влада исподлобья взглянула на Таню. Голос ее звучал неуверенно, даже заискивающе:

– Мне очень неудобно отнимать ваше время. И вообще я долго сомневалась: стоит ли мне искать встречи с вами? Но Гриша сказал: речь идет о жизни или смерти ребенка. Это правда?

– Да, – рубанула Татьяна.

– И эта девочка надеется, что ее спасет нефритовая фигурка? Та самая наша чайка?

– Да, – бросила Садовникова еще резче, – но я не понимаю…

– Я боюсь, вы отдали девочке птицу зря. – Голос дамы окреп, глаза блеснули.

– Почему?

– Потому что, – вздохнула Влада, – Гриша рассказал вам свою версию. То, что знал про фигурку он сам. Но дело в том, что мужу моему известно далеко не все. И, в интересах прежде всего больного ребенка, я должна открыть вам настоящую правду.