Выпал свежий снег, и от этого в Марусиной комнате было почти светло. Степан хорошо видел все ее тело, каждую складочку, и лицо, и выражение глаз.
Маруся лежала на спине, вытянувшись. Смотрела куда-то в темноту, в потолок, невидящими глазами. Он погладил ее по нежному, беззащитному животику. Нежность подкатила к горлу, хоть плачь. Степан тихонечко позвал:
– Марусь!
– А?
– Скоро мы с тобой станем богатыми-богатыми. И будем делать все, что захотим. И тебя обязательно вылечим.
– Хорошо бы.
– Что значит – «хорошо бы»? Точно вылечим. Даже и не сомневайся!
– А ты знаешь... – Она повернулась к нему, подперла голову рукой и пристально посмотрела Степану в лицо. Осеклась, начала снова: – Ты замечал...
Он погладил ее по груди, нежно коснулся соска.
– Перестань! Я тебе хочу одну серьезную вещь сказать! Убери руки! – приказала она.
– Ну?
– Ты знаешь, что Валентина влюблена в тебя?
– В меня? Валька? Что за чушь!
– Да, конечно, влюблена. Это все видят.
– Ерунда полная. Мы с ней друзья просто. С детства друзья. С пятого класса. И никогда у меня с ней ничего не было! Мы даже ни разу не целовались.
– Я знаю, что у вас с ней ничего не было. Но она ведь все равно влюблена. Ты ж ей не запретишь.
– Глупости! Бабья дурь! – проворчал Степан, но в его голосе прозвучало куда меньше убежденности, чем минуту назад. Растерянно и заинтересованно он спросил: – Откуда ты это взяла?
– Оттуда, что она смотрит на тебя, как собачонка. И делает все, что ты ни скажешь. Скажешь в карты играть – играет, скажешь машину мыть – моет.
– Чушь!.. – неуверенно пробормотал Степан.
А Маруся, не слушая его, продолжала:
– Сказал вот деньги украсть, для меня причем, – и Валентина крадет.
– Ерунду ты говоришь. Бредишь. И потом, какая разница! Все равно я ее не люблю.
– Я знаю.
– Я тебя люблю!
– Знаю. Я тебя тоже очень люблю... Степ, – она погладила его пальчиком по голому плечу – сильному, крутому, – раз ты меня любишь, обещай мне одну вещь.
– Проси чего хочешь.
– Только ты не сердись и не ругайся.
– Ну, это смотря что ты попросишь. Если, скажем, шубу или «Феррари» – это пожалуйста. Но только не сейчас, а послезавтра.
– Нет, не нужна мне никакая шуба... И тем более «Феррари»... Ты обещай мне...
Она закусила губу. Замолчала. Надолго.
– Ну что? – нетерпеливо спросил Степан.
– Обещай, – как будто через силу проговорила Маруся, – что если я умру... То есть когда я умру... ты... ты женишься на Вальке...
– Что ты несешь! – Степан отшвырнул одеяло, вскочил с кровати. – Что ты мелешь!
– А что... – сказала она твердым голосом, однако при этом глаза Маруси были мокры от слез. – Валентина девчонка хорошая... Очень добрая... И хозяйственная... Наверное... А главное, любит тебя... А мне тогда там, – она ткнула пальцем в потолок, – будет за тебя спокойно.
Степан – голый, нахмуренный, раздосадованный – нагнулся к кровати и с размаху отвесил полулежащей Марусе пощечину. Выкрикнул:
– Я не желаю! Этого! Больше! Слушать! Никогда!
Маруся всхлипнула и заплакала.
Степан опомнился, бросился перед кроватью на колени. Стал целовать Марусины руки. Потом отрывал их от ее лица, она сопротивлялась, но он все равно успевал целовать ее мокрые от слез щеки.
– Прости меня, прости, – зашептал он как в лихорадке, – но я очень люблю тебя... И ты никогда не умрешь, Марусенька! Слышишь?!. Никогда!
За девять часов до события
Валентина вышла из своей конторы.
Вышла – в последний раз в своей жизни.
Ей очень хотелось забрать с собой любимую кружку с бегемотиком, которую тетя Инна привезла ей пять лет назад из Братиславы. И еще – мамину фотографию в рамочке. И еще – туфли, только этим летом купленные в магазине «Салита».
Но она понимала: ничего такого делать нельзя. Она навлечет на себя подозрения. С какой стати, спрашивается, она забирает с работы личные вещи? Почему сегодня, вдруг? Не написав заявления об увольнении?
И потом: допустим, взяла она со службы дорогие сердцу предметы. Ну и куда прикажете их тащить? Квартира втайне и быстро продана – за бесценок и вместе с мебелью. Выторгована только небольшая отсрочка заселения. После сегодняшней ночи домой она в любом случае больше не вернется. А брать кружку с бегемотиком на дело – и вовсе смешно.
Валя вышла из офиса, прошла два квартала и нащупала в кармане телефонный жетон. Она специально положила его в пальто, чтобы в сумке долго не искать. Зашла в старый искореженный телефон-автомат, набрала номер.
– Алло, Степан?
– Да, это я.
Голос Степки звучал, как всегда, беспечно.
– Все у них идет по плану. Они поехали куда хотели.
– В банк?
– Не надо болтать таких слов, да еще по телефону! – озлилась она. – Куда должны были, туда и поехали.
– Да ладно тебе, – засмеялся он, – кому мы нужны, чтоб нас подслушивать.
– Посерьезней, Арбенин, посерьезней, – сказала Валя голосом их бывшей классной руководительницы.
Степан так и прыснул.
Валя держалась из последних сил – потому и шутила, чтобы не показать своего страха.
А вот Степка – он, казалось, искренне радуется, что они наконец идут на дело.
– Выедут, как намечали? – оторжавшись, спросил Степан.
– Похоже, да. Часов в двенадцать. И еще: с ними едет босс.
– Какой еще босс?
– Директор нашей конторы. Григорий Олегович.
– Ага. Своим людям он, значит, не доверяет. Хочет собственными глазами убедиться, что инкассаторы его не наколют. Что ж, тем лучше. У тебя будет шанс лично с ним поквитаться.
– Что значит: поквитаться? – нахмурилась Валя. Ей ужасно не нравились разговоры о возможном насилии. Разговоры, которые время от времени заводили Степка с Петром: о том, что они не просто возьмут с собой оружие, но и, быть может, применят его.
– Ну, – вывернулся Степан, – посмотришь своими глазами, как он будет извиваться, когда на него оружие наставят.
– Не хочу я этих зрелищ.
– Дело твое. Не хочешь смотреть – не будешь. Что ж, окейчик! Тогда мы с Маруськой выезжаем. А ты – вместе с Петро. Встретимся на точке. Не забыла, где?
– Ничего я не забыла, – буркнула Валя. При напоминании о Маруське у нее всякий раз портилось настроение. – Ни пуха вам ни пера, голубки.
– И вам не хворать.
– Иди ты к черту!
– И тебя – тем же концом по тому же месту.
Степан повесил трубку.
Все равно Валентине до сих пор казалось, что, несмотря на серьезность приготовлений, затеянное – не больше чем игра. Что-то вроде детских казаков-разбойников или «войнушки». Она, кстати, всегда сражалась в одной команде вместе со Степкой. Помнится, оба в ту детскую пору ходили в лидерах. Особенно когда дело касалось боевых игрищ вроде «войнушки». И так же всерьез, как сейчас, тогда разрабатывали планы, стратегию и тактику.
И чаще всего – побеждали.
Хотя порой и бывали убиты.
За шесть часов до события
Валя
Никто из парней, конечно, не подумал, что им надо будет что-то есть и пить. И ночью, и потом утром.
Маруська наверняка тоже не сообразила. Она вообще ни о чем не думает. Только и умеет, что на Степку своими влюбленными зенками смотреть. И страдать. Коза!
Поэтому последние часы, что провела Валентина в собственной квартире, ей не пришлось рефлектировать и прощаться со своими мягкими игрушками, книжками и любимым диваном. Она резала колбасу, сыр, делала бутерброды. Варила кофе, настаивала чай, разливала по термосам. Может, и хорошо, что ни минуты не было времени, чтобы предаваться бесплодным размышлениям, прощаться с жилищем, где прошла, почитай, вся жизнь, и реветь.
Петька зашел за ней ровно, как договаривались, в восемь. Удивился:
– Ого, ну и сумок у тебя.
– А как ты хотел? – окрысилась Валя. – Еда – раз. Питье – два. Цивильная одежда – три. В чем мы завтра по Хельсинки ходить будем? В маскхалатах и тулупах?.. Давай, хватай вещи и тащи в мою машину.
Валя еще раз прошлась по квартире и погасила везде свет. На самом деле тяжелее всего было расставаться с цветочками. Ведь засохнут они без нее, помрут. И неизвестно, кто сюда въедет. И непонятно, нужны будут новым хозяевам ее цветы или, что скорей, отправят они их на помойку. И не попросишь соседку Наташку последить за ними, поливать, как когда она в отпуск уезжала. Конспирация, блин. Да и незачем больше следить за ними – все равно сюда, в свою любимую квартиру, она больше не вернется. И вдруг Вале ужасно захотелось, чтобы ничего у них не получилось. Чтобы что-то им с Петькой и Степаном помешало и они не успели б ничего предпринять. И все в ее жизни пошло бы как прежде.
«Все равно, как раньше, ничего не будет, – напомнила она себе. – Степан влюблен в Маруську, а меня в ближайшие выходные Григорий Олегович, благодетель, подложит под какого-то хрена с горы. Он опять сегодня намекал, что «пришла пора платить по векселям». Да-а, ничего не скажешь: достойная карьера для выпускницы Плешки».
И она закрыла все двери – в комнаты и кухню, оделась и присела на дорожку. Потом порывисто, чтобы не разреветься, вскочила, захлопнула дверь и бегом спустилась по замурзанной, исписанной непристойностями лестнице.
В последний раз.
Петька прогрел мотор ее «шестерки» и печку включил. Когда Валя подошла, он рылся зачем-то под водительским сиденьем. Вздрогнул, когда она открыла дверцу.
– Давай, вали с моего места, – хмуро сказала Валя. – Ты сегодня пассажир.
– А хочешь, я поведу?
– Нет, моя машина, я и за рулем поеду.
– Как скажешь.
Петька вылез из-за баранки, уступил Валентине место. Он, Петька, всегда с ней такой покладистый – аж тошно. Нет чтобы поспорил хоть иногда, для драйва, для интереса. Но нет: во всем Валю слушается, дурак.
Валентина аккуратно тронулась по свежевыпавшему снежку и вырулила на дорогу.
Ехать на Ленинградку с Юго-Востока она решила через центр Москвы. Не имела Валентина при этом решительно никаких стратегических соображений. Просто Кольцевая уж больно темная и стремная – когда ее наконец нормальной дорогой сделают?
Валя включила музыку – сборник ее самых любимых песен. Кассету самолично составили и записали Степан с Петькой – и подарили ей на прошлый день рожденья. В динамиках надрывался Салтыков:
Белая ночь опустилась над городом, Ветер гадает на юной листве...
Для Вали эта песня всегда ассоциировалась со Степкой.
Петька, словно почувствовал ее настроение, – завздыхал, завозился на пассажирском сиденье.
Незаметно они проскочили до самого центра города. Здесь оказалось намного светлее, чем у них на окраине. Сияли в лучах прожекторов Кремль, Библиотека Ленина, Манеж. Надо же, самые главные здания Белокаменной даже подсвечивать начали, электричества не жалеют, как раньше. Может, столица и впрямь когда-нибудь, как обещают, станет ярким городом, словно какой-нибудь Лондон?
Валя свернула с Манежа налево, на Тверскую. Прямо напротив Моссовета, у памятника Долгорукому, кучковались проститутки.
Олегович, сволочь, ее в это племя хотел записать. Не выйдет у него.
– Валь, – нарушил затянувшееся молчание Петька, – я тебе одну вещь хотел сказать – только ты не обижайся.
Валентину подрезала черная иномарка, девушка резко нажала на тормоз, машину по свежему снежку слегка занесло. Валя почти профессионально вышла из заноса, сквозь зубы выругалась в адрес франтоватой иномарки: «А, чтоб тебя!..»
Однако Петька, казалось, не заметил ее подвига. Он снова произнес:
– Валь, знаешь что?.. – и опять замолк.
Повисла пауза.
Стала пуганой птица удачи и не верит людским рукам, —
запел в колонках Макаревич.
– Ну! – поторопила товарища Валентина.
– Валь, выходи за меня замуж.
Она оторвала взгляд от дороги и посмотрела на него.
– Ты серьезно?
– Еще как.
– Прямо сейчас, что ли? – Она попыталась перевести объяснение в шутку. – Так ведь все загсы уже закрыты.
– Нет, не сейчас, – упрямо помотал башкой Петр. – Не сейчас, а когда все завершится. Дело наше сегодняшнее. Наша авантюра. Как бы она ни закончилась... Ну, что ты молчишь?
– Немножко неожиданно. Дай мне время подумать.
– А что тут думать! Что думать-то!.. – разгорячился Петька. – Ты что, Валька, разве не видишь, что происходит?.. Ведь Степка твой все равно в Маруську вгрохался. И будет с ней носиться до мамонтовых костей. Либо пока она не вылечится, либо пока копыта не отбросит. А скрипеть она, Маруська, ваша разлучница, будет, по-любому, еще долго. Сейчас, говорят, ВИЧ-инфицированные долго живут. Особенно когда их лечат. Поэтому, думаю, со Степой тебе все равно ничего не светит... А со мной...
– Я не поняла, – усмехнулась Валя, – ты что, мне одолжение оказываешь? Степка, мол, меня замуж не берет – значит, поэтому ты как бы сжалился и берешь?
– Да нет, Валя! – горячо запротестовал молодой человек. – Ты не так все поняла! Просто я хотел сказать, что я...
Опять долгая пауза. Машина отстояла в пробке у Тверской заставы, а потом, когда зажегся зеленый, резво вылетела на виадук у Белорусского вокзала. Валя молчала. Она не собиралась помогать Петьке в его объяснении.
– Понимаешь, я... – наконец продолжил он, – я... Я люблю тебя, Валька.
Машина стремительно неслась в районе «Динамо», в динамиках наяривал Макаревич:
Вот Новый поворот. И мотор ревет, Что он нам несет — Омут или брод? Пропасть или взлет?!
И от скорости, от песни, а пуще всего от Петькиного признания у Вали захватило дух и в крови словно забурлили пузырьки от шампанского.
Главные и самые трудные слова были сказаны, и Петька обрел дар речи.
– Я тебя даже не спрашиваю, любишь ли ты меня. Мне это неважно. То есть важно, конечно, но не очень. Главное – что я всегда буду тебя любить. И заботиться о тебе. Что бы ни случилось. Выходи за меня, а?
У «Сокола» машина нырнула в тоннель. Валя вела ее на предельной скорости, километров сто двадцать – хотя лихачить было довольно глупо: не хватало им сейчас еще разборок с гаишниками.
– Петь, – мягко сказала она, – давай поговорим с тобой об этом завтра, а? На свежую голову.
– Завтра? Ну давай завтра, – дернул Петька плечами. – Просто я хотел, чтоб ты знала. Знала, что я люблю тебя... Ведь мало ли!.. Вдруг со мной сегодня ночью что-то случится.
– И думать не смей, – сердито сказала Валя. – Ничего с тобой не случится. Все будет в порядке. И завтра мы с тобой будем свободными, счастливыми и богатыми.
