Октябрь 2004,
Мария Касимова
Я не люблю вспоминать ранние девяностые. Если только как историю своего подвига. Впрочем, подобный массовый героизм совершили все семьдесят пять миллионов российских женщин. В отличие от мужчин, которые, через одного, подняли лапки кверху. Или сбежали, как мой бывший благоверный. Или ушли во внутреннюю эмиграцию – через спирт «Рояль», принимаемый ежедневно с десяти утра. Или схватились за такой бизнес, что лишились последнего – своих квартир. А вот слабый пол, в большинстве своем, выжил. И детей своих выкормил.
Но те времена… Так называемые бизнесмены в малиновых пальто, которые при случае и паяльником пытать не побрезгуют, и обрез из-под полы достанут… Тысячи людей, выстроившихся вдоль главных улиц со своим товаром – от укропа до чайников… И Дашенька моя – которая никогда не капризничала, ничего не вымогала, но с таким чувством однажды сказала: «Ах, мамочка, до чего ж мне хочется попробовать «Сникерс»!..»
Меня звали в челночницы в Турцию или хотя бы в Москву – я отказалась: не с кем оставить ребенка и, опять-таки, из-за моих сомнительных документов.
Зато на рынке с кроссовками неизвестной породы наперевес встала. Вернулась, так сказать, в систему торговли. Одна – без кассиров и завсекциями, накладных и ценников… И – без очередей, блата и переплаты… За десять лет условия игры переменились, как говорила моя не слишком образованная соседка по торговым рядам, «на двести градусов». Она же преподавала мне первые уроки уличной торговли: «Ты не стой столбом, кроссовкой своей труси! Кошка или тигр на движущийся предмет прыгают. Так и покупатель».
Не знаю – может, у меня торговля и вправду в крови? Может, она – мое призвание: поторговаться, с кем получается, уступить, кому надо… Случилось, что в первый же месяц я стала зарабатывать больше, чем наставлявшая меня подруга; больше всех в моем спекулянтском ряду. Конечно, тяжело было. И оттого, что ноги и внутренности морозила на холоде. И оттого, что вставать в пять утра приходилось, и сумки огромные таскать. И оттого, что встречались «по ту сторону баррикад» мои подруги из числа успешных – или хотя бы слишком гордых, – ехидничали и глазели на меня с высокомерной презрительностью…
А одна из них, Лариса, одетая в норковую шубу невиданного тогда заграничного пошива, пригласила меня в кафе, что по инерции еще назывались тогда кооперативными. И там, за бутылкой мартини, поведала, что муж ее – торговец компьютерами, владелец банка, газеты и колонны грузовиков, друг Немцова и Явлинского – отдал ей в управление настоящий салон красоты: маникюр, педикюр, модные прически. И ей, Ларисе, требуется офис-менеджер, или, другими словами, администратор: «Здравствуйте, чем могу вам помочь?.. Не хотите ли чаю, кофе?..» Она спросила, сколько я зарабатываю на своих кроссовках: «Только честно!» Я ответила, ни на рубль не завысив свой доход. И она решительно сказала: «Будешь у меня получать в три раза больше».
Когда я вспоминаю тот разговор в кафе – этакое явление доброй феи, – то думаю, какими же мы в момент первого явления капитализма на наших берегах были наивными лопухами. Ни одного капиталистического клыка у нас еще не выросло. Случись подобный диалог теперь, я бы завысила свой личный доход вдвое – а она бы положила мне зарплату больше всего раза в полтора. Ну а в итоге то на то и получилось бы!
И уже через неделю, распродав последнюю партию кроссовок, я вышла трудиться к ней в салон.
И сразу нарвалась. Похоже, девушка решила мгновенно поставить меня на место: не подруги мы больше, я – твоя хозяйка и госпожа, ты – моя преданная служащая. Лариска явилась через полчаса после открытия и сразу ко мне, как фурия, как ураган: «Почему возле входа – снег, лед? Я чуть шею себе не свернула! Как, интересно, к нам клиенты попадут?!» Я опешила: «А что же я-то сделаю?» – «Как – что? В хозяйственной каморке – и лом, и снеговая лопата, и даже перчатки есть!..»
И я, глотая слезы, в китайском своем пуховичке, разбивала ломом лед, шуровала лопатой – а потом, от физической, что ли, нагрузки, обида прошла – и вспомнилось, как я чистила снег в далеком, почти не существующем уже прошлом: на субботнике в Плешке, у своего дома в З***… Мне нравился физический труд – когда работаешь на себя. Может, живи мы в другой стране (размечталась я тогда), я вышла бы замуж за Ванечку, и мы купили бы домик в пригороде, и я по вечерам драила бы дорожки пред нашим особнячком…
Я не держала зла на Ларису – хотя обидеть она могла будь здоров. Но она была не просто взбалмошная жена богатого мужа. У нее предпринимательские способности оказались хоть куда. И очень скоро наш салон стал самым популярным в городе. И мы открыли еще один. А через год – третий.
А к девяносто восьмому году владели семью косметическими салонами в городе плюс двумя в богатых городах области, да начали экспансию в соседний край. И я, разумеется, переросла уровень: «Проходите, пожалуйста, не хотите ли кофе?» Теперь я была полноправной Ларискиной заместительницей, и сидели мы с нею в офисе (разумеется, с евроремонтом), и я даже владела семью процентами акций нашего косметического холдинга с древним названием «Весна». Мы закупили новейшее оборудование, и потрясающие светильники и мебель, и супермассажные столы… Я отправила мою Дашеньку учиться в Америку (тем более что ее папаша бомбардировал меня схемами грантов и названиями штатовских школ). Я сама увлеклась превращением своей убогой дачки на шести сотках в настоящий особняк над рекой.
Но ничего в нашем королевстве нет стабильно-радостного. Стабильно-убогое – этого сколько угодно. А вот крепкого, уверенного материального достатка – шиш.
В июле девяносто восьмого Лариска огорошила меня новостью… В один из вечеров – мы остались с ней в офисе вдвоем – она откупорила бутылку финской водки и рассказала, что ее супруг решил отойти от дел и уехать в предусмотрительно закупленный домик на Лазурном Берегу – наслаждаться плодами трудов праведных. И она, моя шефиня, как верная жена, последует, конечно же, за ним. Весь свой бизнес в городе ее благоверный продает, и она вынуждена поступить так же. Но коль скоро мы с ней подруги и столько лет вместе, и бла-бла-бла, она не возьмет с меня денег за свою «Весну», за свою сеть – она отдаст ее даром в память о нашей дружбе.
Мы оформили документы, «Весна» стала моей, и вскоре они свалили.
Причем не было, в отличие от отъезда Марицкого, никаких проводов-гулянок: в один прекрасный день Лариса с супругом просто исчезли.
А вскоре – кризис, и доллар стоит уже не шесть рублей, а двадцать пять, и проходимость салонов падает в четыре раза, и я вынуждена закрыть заведение для сильного пола и оба салона в райцентрах, но, самое главное, вдруг всплывает… Воистину не бывает таких гадостей, на которые не способна твоя лучшая подруга!.. Короче, выяснилось, что оборудование, которым мы оснастили наши салоны, было куплено в кредит. Под залог тех салонов. Кредит – в долларах. И теперь его надо отдавать.
Я бросилась звонить Лариске. Ни один ее номер, разумеется, не отвечал.
Я так до сих пор и не знаю, что там с ней и ее мужиком случилось. Надеюсь, спрятались они хорошо, долгов у них лично оставалось немного, и бойцы, нанятые кредиторами, их не достали.
Мне следовало разруливать самой свои проблемы…
Как раз в ту пору за мной взялся ухаживать некто Михаил Касимов. Соблазнял он богато, но нудно, и поэтому без особого для себя успеха. Корзина роз… Сережки с бриллиантами на день рождения (отосланы назад)… Билеты в Средиземноморский круиз (конечно, тоже не востребованы)… Но пару раз я ему уступила и с ним поужинала: разумеется, он приглашал только в лучшие рестораны города, с романсеро в мою честь у столика. В Мишке Касимове имелась, конечно, харизма, мощная провинциальная брутальность. Тем он, кстати, меня и пугал. При таком будешь ходить по струнке, возвращаться домой ровно в девятнадцать ноль-ноль, если вообще тебе будет позволено выходить, и не дай бог в ванной вдруг кончится шампунь или зубная паста. Я, конечно, в нашем областном бизнес-сообществе навела про Касимова справки: нет, криминала за ним не числилось, но был он весь какой-то мутный. Состояние сколотил на обналичке. Возил в девяносто втором рубли в Латвию и Грузию чуть не на военном самолете. Теперь еще взялся вдобавок за возведение особняков, и любимым методом управления прорабами, не говоря уж о простых работягах, у него были зуботычины.
А между тем я стала с бухгалтером обсчитывать свои проблемы. И выходило, что… Что ничего не выходило. Как ни крутили мы, как ни вертели, я теряла все. Весь свой бизнес, которым взялась с таким жаром единолично управлять.
И тогда я позвонила Касимову. Ситуация, похожая на историю с моим директором Николаем Егорычем, не правда ли? Ту, из-за которой вся моя жизнь пошла наперекосяк. Только тогда я сказала «нет». Но сейчас я уже была не двадцатидвухлетней бескомпромиссной девчонкой. Подумать только, без малого сороковник. Да и Касимов, надо отдать ему должное, вел себя куда тоньше, чем Солнцев. Ничего не требовал, ничем, упаси бог, не угрожал. Просто бросился, как старый друг, на помощь. А через неделю – все, видно, разузнав и обсчитав – он предложил мне на выбор: о долге я забываю, но мы с ним на паях становимся хозяевами салонов, и он в мои дела не лезет, просто купоны стрижет. Или вариант номер два: бизнес придется отдать, за исключением одного салона, самого центрового, с которого мы начинали – но я буду там единоличная хозяйка. Я взяла паузу с понтом подумать – хотя мне сразу было ясно, как поступать.
Я пригласила Михаила на свою стройку века, в коттедж у реки. Он лазил по стропилам, рассматривал полы, до дрожи напугал своими наездами моего прораба… Я объявила ему, что предпочитаю второй вариант: полная независимость в бизнесе. И только тогда он обнял меня и сказал: «В таком случае позволь мне выгнать к чертовой матери твоих строителей…»
Касимов, сволочь, и фамилию меня заставил переменить: «С какой это стати у меня жена будет с еврейской фамилией ходить?!» И свадьбу мы сыграли оглушительную, с фейерверком. И в свадебное путешествие отправились по реке на яхте – каждое утро начиналось с черной икры и шампанского…
Но только наша с ним пятилетняя жизнь оказалась непрерывными боями: от местного значения до настоящих битв при Фермопилах. Не счесть раз, когда он тыкал меня носом в мои огрехи, от недосоленных щей до неправильно нанятой горничной. Не сосчитать, сколько ночей пришлось ему проспать на диване. И сколько раз я, взбешенная, уносилась одна ночевать в свой коттедж. Сколько он, мерзавец, получил пощечин – и даже пару раз поднял на меня руку.
И когда мне вдруг позвонили и сказали… Казалось бы, человек такого темперамента и рода занятий или живет сто лет, или от рук своих друзей-бандюков за какую-нибудь погрешность погибает… Поэтому, когда мне позвонили и сказали: «Мужайтесь, Михаил утонул на рыбалке» – я первым делом истерически расхохоталась.
Похороны Касимову устроили столь же фешенебельные, как и свадьбу: отпевание в городском соборе, гроб из красного дерева, поминки в лучшем ресторане, десятки венков: «От черемушкинских», «От братвы», «От городской администрации»…
Я оплакала его, конечно. Яркий был человек. И любил меня. И я по-своему тоже его любила.
Умер он как-то по-дурацки. Вот как бывает: ты полон сил, и строишь множество планов, и в тебе клокочут страсти и самолюбие – и вдруг, бац, посреди реки переворачивается лодочка, а вода уже холодная, осенняя, и судорога, и спазм в сердце…
Я, конечно, не надеялась ни на какое наследство, но, признаться, была слегка огорчена, когда узнала, что ни счетов в банке, ни долей в фирмах Касимов мне не оставил. Только квартиру, в которой мы и без того жили, в роскошном доме с видом на реку, да моторную яхту.
Яхту я немедленно продала – чтобы продолжать оплачивать обучение Дашутки в Колумбийском университете – и осталась в общем-то при своих.
После всех перипетий с ложной фамилией оказалось, что я стала обладателем забавного бонуса: двух дней рождения. Один, ложный, официальный, я праздновала, как правило, с размахом, на широкую ногу. Однако почти за два года до него у меня был настоящий день рождения.
В это время я могла побыть наедине с собой. Время раздумий, подведения итогов. И построения планов на жизнь. И вот когда мне впервые и по-настоящему исполнилось сорок пять, я отправилась в Москву. Я не была там двадцать лет.
Именно в столице нашей Родины я особенно явственно поняла, что жизнь моя – состоялась. И ни обжалованию, ни особым переменам она не подлежит. Все изменилось с тех пор, как мы гуляли по тем улицам, в приступах романтики, с Ванечкой… Как носились по ним на «Москвиче» с Кириллом, осуществляя свои дерзкие преступления… Да! Переменилось все: от названий до городского пейзажа, от одежды прохожих до транспорта.
Я прошлась по Лесной улице, где мы с ужасом ждали в съемной квартире моего недруга майора Эдика Верного: и дом тот сохранился, и парикмахерская, куда мы звонили ему, – однако она была переделана в модный салон… А на пустыре, где разворачивались трамваи, возвышался модерновый отель, на месте пивной, мимо которой мы бежали с дочкой майора после звонка отцу, поднялся бизнес-центр с кучей кафешек. Я почти не узнавала окрестностей.
Я нашла девчонку, с которой работала в «Столице». Та рассказала мне о том, как несладко сложилась судьба нашего директора Солнцева. Выходило, что мои тетрадки, оставленные на столе в комнате на Герцена, обломали-таки ему судьбу. Что ж, поделом подлецу!
Та же подружка поведала мне и о трагическом конце завсекцией Порядиной.
Она не знала, конечно, что сталось с майором ОБХСС Верным, но дала мне наводку на Ритку Степанцову.
Та торговала на выхинском рынке. Я приехала посмотреть на нее. Она продавала замороженное мясо и куриные окорочка. Я украдкой следила за ней издалека. Куда-то испарились Риткины обаяние, сексуальность, шарм. Я увидела толстую тетку с испитым лицом, с неухоженными красными руками, торчащими грязными волосами. Она была всего на пару лет старше меня, а казалось – на все пятнадцать…
Итак, все мои враги были повержены. А я – жива, весела, здорова, хорошо выгляжу. У меня дочка, красавица и умница. У меня – собственное дело, великолепная квартира, загородный особняк. Значит, я их победила? Значит, жизнь удалась?
Но, честно говоря, особой радости я не испытала.
Мне удалось в итоге сломать им жизнь. Но и им мою – тоже. И то, что я все-таки извернулась, и выкрутилась, и выбилась: спасибо за это моей везучести, судьбе и Господу. Хотя потерять мне тоже пришлось изрядно.
Я отправилась в мой родной З***, который не раз и не два за эти годы снился мне ночами. Я не рискнула пойти к себе во двор на улицу Либкнехта. Слишком велик был шанс, что местные старухи (точнее, женщины, которые за прошедшие два десятилетия стали старухами) меня узнают.
Я отправилась на кладбище.
Нашла могилы мамы и бабушки.
Выплакала над ними, наверное, все свои слезы.
Чего стоит моя гордыня по поводу того, что жизнь удалась и враги повержены, в сравнении с тем, что я отобрала годы жизни у самых близких мне людей! Воображаю, как переживали они, когда узнали, что их дочь – преступница, что я – во всесоюзном розыске, когда нашу квартиру обыскивала милиция!..
Прости меня, мама. Прости меня, бабулечка.
К моему удивлению, могилы оказались не совсем запущены. Кто-то врыл скамеечку, посадил изрядно уже разросшуюся яблоню и не далее как в прошлом году обновил надписи на камнях. Вероятно, благодеяния оказывал кто-то из маминых подруг. Однако я все равно не пошла к ним – я отправилась к моей верной и безотказной Наде, попросила следить за могилками, навещать моих дорогих хотя бы в дни их рождения.
И последний человек, кого я хотела повидать в Москве… Про Ванечку мне было известно многое. Он то в телевизоре мелькнет, то книжка его на глаза попадется… В Интернете целый сайт, ему посвященный, существует: guriev.ru… А тут как раз книжная выставка на ВДНХ, везде анонсы: Иван Гурьев, мэтр отечественного детектива, встречается с читателями…
И я отправилась. Не знала, подойду ли к нему. Представления не имела, о чем нам говорить. Не уверена была, узнает ли он меня…
А когда я попала в пятьдесят седьмой павильон ВДНХ, уже тогда поняла, что являться пред ним мне вряд ли захочется… Атмосфера базара, ярмарки, биржи. По разным направлениям мечутся тысячи людей. В микрофоны орут десятки зазывал. К прилавкам не пробиться.
За столом, где должен был появиться Ванечка, я следила издалека – с широкой парадной лестницы мне открывался подходящий обзор. Уже заранее место встречи окружило плотное полукольцо поклонников, в основном состоявшее из теток. Когда Гурьев, встреченный ревом ведущего в микрофон и аплодисментами, вышел, кольцо стало еще шире и плотнее.
Я хорошо видела его – а он, разумеется, меня не видел. Выглядел Ванечка неплохо. Хорошо одетый, уверенный в себе. Даже скорее самоуверенный. Типа, звезда. Конечно, потолстел, и волосы поредели, и поседели… Но все равно, это был он, и сердце дрогнуло, и метнулось к нему… И в то же время я отчетливо поняла, что подойти к нему сейчас я никак не смогу. Ну уж нет! Среди этих поклонников и поклонниц?!
И искать его общества я больше не буду.
Жизнь прожита. К чему ворошить прошлое? Предаваться бесцельным воспоминаниям? Пытаться оживить то, что восстановлению, как говорится, не подлежит? Пытаться воскресить нас тогдашних – молоденьких, красивых, чистых, наивных… Мы – не такие и никогда уже ими не станем. И я не хочу и не буду обманывать себя – и Ванечку тоже. Пусть все наше останется в прошлом, в нашей памяти…
…В тот же вечер я уехала к себе в Н., с тем чтобы больше в столице никогда не появляться…
