«Великолепная пятерка» явилась к своему лидеру при параде. Точнее, они без него были великолепной четверкой – и образовывали пресловутую ледовую дружину лишь вместе с ним, Валерием Мониным. В тот год популярность хоккеистов ЦСКА и сборной Советского Союза затмевала даже… Впрочем, их и сравнить было не с кем. Алла Пугачева еще не стала суперзвездой, лишь недавно фильм про женщину, которая поет, вышел. Шум шестидесятых вокруг поэтов – ах, Вознесенский! ах, Рождественский и Евтушенко! – уже погас. Звучал Высоцкий, но уже посмертно. А во всех телевизорах царили они, тройка нападения Монин – Серов – Парамонов и защитники Сидоров и Кузьмак. А еще, конечно, публика любила Ирочку Роднину.

Однако сколь ни будь ты популярным, порядок есть порядок, и нарушать его благодаря славе или деньгам получалось не всегда. Вот и они, великолепная четверка, сильно скучавшая по своему лидеру, центру нападения Валерке Монину, явилась навестить его в госпиталь имени Бурденко в неурочный, закрытый для посещения час. И никакие мольбы, апелляции к их славе, предложения дать рубль или автограф, или даже три рубля и четыре автографа не смогли поколебать ни снежную королеву в бюро пропусков, ни стойкого оловянного солдатика на вахте.

Что оставалось делать? Не зря же они приехали на белой «Волге» защитника Сидорова, вырвались, можно сказать, чудом со своей базы, нарушая спортивный режим! Хоккеисты подошли к решетке, ограждавшей территорию госпиталя. Защитник Сидоров – второй в сборной после Монина озорник и фулюган, косая сажень с пудовыми кулачищами, столкновения с которым боялись даже хваленые канадские профессионалы, – оглянулся по сторонам. Друзья заслонили его от нескромных взглядов прохожих могучими телами. Сидоров взялся за железные прутья толщиной с его же нетонкий палец. Крякнул и раздвинул пару железяк. Поднатужился немножко и расширил проем. Остальным парням не привыкать было ужом просачиваться, словно меж Сциллой и Харибдой, мимо пары грозных канадских или чешских защитников. Один за другим они проскочили на территорию госпиталя. А когда пролезли все (Сидоров расширил дырищу до своих габаритов), бросились бежать по направлению к корпусу, где помещалось травматологическое отделение – а стартовой скорости, что на коньках, что без оных, самым тренированным парням в Союзе было не занимать.

Потом они гуляли с Валеркой по госпитальному парку. Монин еще прихрамывал и опирался на палочку, однако настрой у него был боевой. Много хохмили и смеялись. Затем сели на лавочку и слегка нарушили спортивный режим – что такое пара бутылок пива, «гэдээровского» дефицитного «Радебергера», для пятерых молодых здоровых мужиков! А потом Валера вдруг сказал:

– Знаете, что, товарищи? Хочу, чтобы вы об этом первыми узнали, и от меня, а не от тренера или какой-нибудь сявки в клубе… Я собираюсь уехать.

И он таким тоном произнес это слово «уехать», что товарищи почему-то однозначно поняли, что Валерий имел в виду, и только добрейший и слегка туповатый Сидоров переспросил:

– В каком смысле?

– В смысле – из Союза.

– Тебя, что, на работу за границу посылают?

– Не посылают. Я уезжаю сам. Если хотите – бегу.

– Как это?

– Да ты чё, Валер?!

– По-моему, ты себе здесь, в госпитале, голову отлежал.

– Или перегрелся.

– Ничего я не перегрелся и не отлежал! А говорю только потому, что вам, чертям, доверяю. И предлагаю: айда вместе, а? Вы подумайте: нам по тридцать лет. Мы уже сходим или вот-вот сойдем. Коньки – на гвоздь, клюшки – на дрова. И – что? «Волги» наши сломаются, и никто нам новые не даст. Квартиры облупятся, а денег на ремонт не будет. Дочки вырастут, замуж станут выходить, а денег свадьбу устроить не найдется. Забвение и нищета – наш удел.

Все дружно загомонили:

– Да ладно, чего там!

– Не пропадем!

– Тренерами пойдем. Будем опыт свой передавать.

– Мы ведь все уже майоры, армия позаботится!

И только единственный капитан ЦСКА и сборной Парамонов, покусывая губу, молвил задумчиво:

– А что, ты думаешь, нас на Западе кто-то ждет? Как мы там будем? Без языка, без связей? Что делать станем? Мы там скорей начнем с голоду подыхать – как Белоусова с Протопоповым, как Корчной или Солженицын.

– Нас все там знают! – парировал Монин. – Все! Мы пятеро в зале хоккейной славы в Канаде числимся. Того и гляди, в музей восковых фигур попадем. И если вы только захотите, все у вас будет. Вы ведь не хуже меня играете. И наград у вас не меньше. А я, между прочим, стану получать там, в Канаде, знаете сколько – за год?

Он никак не мог удержаться, чтобы не похвастаться. По сути, вся их жизнь была игра, а в игре просто необходимо постоянно соперничать с другими, даже если эти «другие» – твои товарищи по команде.

– Ну?

– А вы представьте: за год – единица и шесть нолей. В американских долларах.

– Шесть нолей? – переспросил Сидоров. – Это сто тысяч, что ли?

– Выше поднимай. Шесть нолей. То есть миллион.

– Ой, да ты брешешь! Столько даже Эспозито не получал. И Бобби Халл.

– А вот мне обещали – причем не только за игру, но и потом, за тренерскую работу.

– Это тебе за предательство обещали! – в сердцах воскликнул Парамонов. – Ты, между прочим, офицер Советской армии. И коммунист. Ты, что, не понимаешь, какой шум по радиоголосам начнется – с целью опорочить нашу страну? И это после того, сколько Родина для нас сделала!..

– Ша, Парамончик! – остудил его самый немногословный и авторитетный в пятерке и в сборной игрок – Вася Серов. – Не мельтеши, не на партсобрании. Я не понимаю, Валер, для чего ты нам-то рассказал? Ты же нас подставляешь! Потому что если мы знали про твои планы и не донесли – будет считаться гораздо хуже, чем если вовремя не разглядели предателя.

– Пятерку расформируют точно, – вздохнул Кузьмак.

– По гарнизонам рассуют, – покивал Сидоров. – Поедем играть в Читу да в Алма-Ату.

– Мужики! – вскричал Монин. – Да вы что?! Я ж вам сказал, не чтоб подставить! А чтоб вы сами подумали, определились. Вы гляньте – у каждого из нас целая куча золотых медалей, а как мы по сравнению с теми же Кеном Драйденом или Филом Эспозито живем!

– Так ты только из-за жратвы, что ли, убегать собрался?! Ради вилл и лимузинов?

– Ладно, проехали. Я вам ничего не говорил, а вы ничего от меня не слышали.

– Конечно, не слышали. Не пойдем же мы тебя сдавать.

– Только, по-моему, Мон, ты не туда рулишь.

– Да ты подумай еще, Валерка…

– Все, я говорю – проехали.

И они, четверо – в шикарных штатских костюмах, а один – в пижонской «олимпийке» – отправились в корпус, вызывая у встреченных больных и медперсонала ступор от восхищения и гордости: вот она, ледовая дружина, гуляет, как самые простые больные и посетители. Сержанты и прапорщики, особливо в белых халатах, да женского пола, все как одна оборачивались вслед столь великолепным представителям мужской породы: красивым, мужественным, богатым и знаменитым. Да они здесь живут, как сыр в масле! Куда стремиться! А этот Монин толкует об эмиграции!

Друзья проводили своего форварда до палаты. С уважением посматривали на высоченные потолки, металлические лестницы, гулкие коридоры и толстенные стены «военной гошпитали», основанной еще Петром. Госпиталь выглядел столь же внушительно, как они сами, или как держава, что их выкормила. Крепко пожали друг другу руки, а с партнерами по нападению, Парамоновым и Серовым, даже на прощанье обнялись.

…Случился ли тот разговор в действительности или нет, никто в точности не знает. Но факт остается фактом: на кубок Канады, проводившийся в одноименной стране, Монина не взяли. По официальной версии – из-за незалеченной травмы. Неофициальную, собственную версию событий хотел (вроде бы) озвучить сам Валерий. И даже ехал с дачи в Москву на пресс-конференцию с западными корреспондентами, где собирался рассказать всю правду о себе и о том, что он выбрал свободу. Но на тридцать четвертом километре Ленинградского шоссе белая «Волга» с номером 00–17 МОС (у всех ведущих хоккеистов номера личных машин соответствовали номерам на фуфайках), которой управляла жена Монина Наталья, вдруг выскочила на встречную полосу и лоб в лоб столкнулась с «КамАЗом». Хоккеист и его супруга погибли на месте.

Так, во всяком случае, рассказывала о происшедшем дочка погибшего, восемнадцатилетняя Юлия Монина, которая, если верить ее словам, являлась незаконным ребенком одного из битлов, а официально прямой наследницей самого знаменитого хоккеиста СССР. Она сгружала (как принято было тогда говорить) невероятную информацию о себе своему мимолетному любовнику Михаилу на скалистом берегу, в бухточке на Черноморском побережье.

Но вот стремительно посинел, побелел, а потом и покраснел восток. Луч солнца, пока еще не видимого, упал снизу на легкое облачко, парившее чуть выше горизонта, а вскоре и оно само, светило, показалось из-за моря. И тогда Джулия прекратила свои речи – для того, чтобы в последний раз, может быть, в своей жизни предаться любви с Михаилом.