Валентина Петровна Васнецова всегда старалась поддерживать со своей дочерью Натальей тоже Петровной доверительные отношения. И девочка охотно шла ей навстречу, делилась, рассказывала. О многом – однако все-таки не обо всем. Поэтому, к сожалению, для матери оставалось тайной за семью печатями то, что произошло с Натальей на далеком забайкальском аэродроме Кырыштым. Хотя по настроению, то слезливому, то радостному, она догадывалась – что-то произошло. Как назло, хранил молчание и муж. У него вообще начались неприятности, Петр Ильич стал раздражителен и хмур – жена опасалась спросить его лишний раз, подогревать ли суп, не говоря уж о более сложных и отвлеченных материях.

Тем ценнее оказался момент, когда Наташа, вернувшись в субботу из школы, вдруг, даже не переодевшись в домашнее из школьной формы, пришла к ней на кухню и сказала:

– Мамочка, я хочу с тобой поговорить.

– Конечно, милая.

Васнецова-старшая как раз раскатывала тесто: надо же хоть чем-то поднять настроение мужу, побаловать его на выходные любимым «наполеоном» на четырнадцати коржах.

А Наталья села на табуреточку за кухонный стол и вдруг зарыдала. Она закрыла лицо ладонями и плакала, плакала… Валентина Петровна кинулась к ней, прижалась – жаль не могла обнять, руки все в муке.

– Ну что ты, миленькая, что ты, – причитала она, словно дочка была неразумной детсадовкой. – Все пройдет, я с тобой, ну что случилось, до свадьбы заживет…

При слове «свадьба» девочка стала рыдать еще горше, и в душу матери закрадывались смутные и горькие подозрения. Нет, не может быть!..

– Что, милая, что? – спрашивала она, обнимая дочь, и плевать, что измазала ей плечо мукой, отряхнем. – Что-то было, да?

Девочка быстро и отчаянно закивала, и внутри у Васнецовой-старшей все обмерло. И еще у нее, наверное, появилась способность к ясновидению, потому что она спросила:

– Там, на Дальнем Востоке?

Дочка опять стала отчаянно кивать, словно торопилась признаться во всем, пока хватает духа.

– Это – один из них, да? – прозревши сердцем, спросила мама.

– Да-а-а… – проныла сквозь слезы Наташа.

– Ох, мерзавцы! Что за подлецы! – воскликнула Васнецова-старшая. – И что теперь? Есть последствия, да?

И сердце у нее совсем уж наполнилось горем и печалью, потому что ее любимая маленькая девочка вновь кивнула.

Матери захотелось взвыть, надавать пощечин дочери, удариться головой о стену – но разумом она понимала: ничего подобного делать не следует, поэтому только оторвала свои руки от Натальи и впилась ногтями в собственные ладони. Боль привела ее в чувство, исцелила от гнева, а тут и девочка ее маленькая перестала рыдать, и тогда Валентина бодро сказала:

– Ладно. Что случилось – то случилось. Давай пить чай.

– К черту чай! – экспансивно воскликнула дочь. – Не хочу я ничего!

– Ну, будет, будет. Произошедшее еще не повод от маминого чая отказываться. «Наполеон» пока не готов, но ничего, я конфеточек шоколадных купила.

– А обед? – вдруг улыбнулась заплаканная Наташа.

– Обед, как ты сказала, ко всем чертям! – бодро воскликнула мать. – Будем пить чай и объедаться сладеньким!

А потом, когда слезы пролились, рыдания окончились и состоялся катарсис (выражаясь по-научному, а в переводе: очищение, освобождение от скверны), обе женщины, юная и мудрая, обнялись и утерли друг дружке слезы. Они ощущали небывалое родство друг с другом – чувство, которого стремятся добиться от своих зрителей-слушателей театральные режиссеры, буржуазные политики и религиозные деятели, – ради чего и затевают те самые катарсисы. Сейчас взаимопонимание, взаимопрощение и душевность словно пронизывали атмосферу на четырнадцатиметровой кухне Васнецовых.

– Что будем делать, Наташенька? – с особенной, чрезвычайно теплой интонацией поинтересовалась мама.

– Ну… Ну, можно ведь избавиться… – Ната и сейчас смущалась, но, надо заметить, до совместных слез с матерью она бы и выговорить не смогла ни слова на сию щепетильную тему. – Ты ведь сможешь договориться так, чтобы мне не было больно? Под наркозом?

– Ты что же, аборт хочешь делать? – тихим, сострадательным шепотом спросила старшая Васнецова.

– А что еще-то? – растерянно вопросила Наталья.

– Не надо, милая! – Мать умоляюще сложила руки перед грудью и подалась вперед, к дочери. – Прошу тебя, не надо! Не отмолишь ведь потом, и Бог накажет!

Если б не общий, один на двоих, плач, вряд ли их разговор протекал бы в столь мягкой и доверительной манере. Тема, верно, осталась бы той же – да о чем еще им сейчас говорить! – однако и слова, и интонации оказались бы другими: возможно, более резкими, более непримиримыми. Но теперь мама с дочерью беседовали как соучастницы, как заговорщицы, как бесконечно близкие друг другу люди.

– Бога ведь нету, – довольно жалко проговорила комсомолка.

– А кто знает, доченька, кто знает, – вздохнула член КПСС с 1957 года и секретарь партийного бюро факультета.

– И что же мне делать? – растерянно прошептала Наташа. – Рожать?

– Рожать! – безапелляционно проговорила Валентина Петровна.

– Но как? – поразилась девочка. – А школа? Институт? И – без мужа?

– А что институт?! – бодро воскликнула мать. – Подумаешь! Я тебя тоже, знаешь ли, на третьем курсе родила. И ничего – мы с папой справились. И теперь справимся. Будем помогать тебе. Мы с Петром Ильичом, знаешь ли, о внуках подумывали. Правда, не рассчитывали, что так скоро. Ну, ничего – как говорят в тюрьме: раньше сядешь, раньше выйдешь!

– Неужели ты действительно хочешь, чтобы я родила?

– Естественно! А со школой и вузом мы утрясем. Понадейся на нас с папой. Да и с мужем твоим будущим, сердцем чую, тоже все устроится.

– Как? – недоверчиво улыбнулась Наталья. – Как с ним устроится?

– Давай все ж таки почаевничаем, и я тебе объясню, что к чему.

Небольшую паузу, которую взяла Валентина Петровна, пока ставила на конфорку чайник, вытаскивала из холодильника и выкладывала в вазочку конфеты, она использовала, чтобы обдумать: готова ли ее дочь к тому, чтобы воспользоваться маленькой женской хитростью? Пойдет ли она на нее? Или со свойственной юности нетерпимостью и максимализмом отринет предлагаемый матерью компромисс, лукавство и даже, как ни крути, обман? «Я никогда не узнаю об этом, пока не скажу», – подумала Васнецова-старшая и, разлив по чашкам чай, спросила:

– Вот интересно, в школе или на факультативе есть какой-нибудь мальчик, который тебе нравится?

Дочь на секунду задумалась, а потом покраснела.

– Ну… Да… Есть.

– А ты ему нравишься?

– Я не знаю, мама.

– Впрочем, это не имеет значения. Мальчишки в таком возрасте любят обычно всех женщин вокруг. А ты у меня девушка видная. Да что там – настоящая красавица. Наверняка он по тебе сохнет. Да они, мальчишки ваши, все до единого спят и видят, как к девчонке под юбку залезть. Среди них только выбирай подходящего.

Столь откровенно мать с дочерью не разговаривали еще никогда. Разумеется, в свое время старшая (она же современная женщина, идет вторая половина двадцатого века!) объяснила младшей о месячных и откуда берутся дети, однако разговора о половой жизни между ними не происходило. И теперь Васнецова-младшая только краснела, пораженная тем, что мама называет, не чинясь, вещи своими именами. Плюс к тому – какой же у матери, оказывается, неприглядный и жесткий взгляд на взаимоотношения полов! Взаимоотношения, которые до той поры рисовались в воображении Наташи подернутыми романтическим флером. Там, в ее в мечтах, был коленопреклоненный, как Онегин, юноша, и беготня по песку на французском песчаном побережье под музыку «Истории любви» или «Шербурских зонтиков». Напомним, на дворе стояли шестидесятые годы прошлого столетия, и великая сексуальная революция только начиналась на Западе, а в пуританском СССР ею даже не пахло. Поэтому откровенные – и ничего больше! – слова матери показались девочке до предела циничными.

– Мама!.. Да откуда ты такое взяла? Они хотят нас? – только развела руками Наташа. – Откуда ты наших мальчишек знаешь?

– А то я других не знаю! Все они одинаковые. Ты конфетки-то ешь. Полезно, говорят, для умственной деятельности.

– Умственная деятельность! – с горькой усмешкой воскликнула дочь. – Зачем она мне?!

– Что значит – зачем?

– Мой удел теперь – пеленки.

– Ерунда! Чем больше человек загружен, тем больше он успевает! Я на себе проверила. Думаешь, легко нам с папой было тебя рожать-купать-пеленать – и в вузе учиться одновременно? А ведь никаких бабушек-дедушек у нас не было. И ничего. Вырастили ведь! И красивой, и умной…

– Да уж… – саркастически, самокритично прошептала девочка.

– А умственная работа тебе сейчас нужна не для того, чтобы тригонометрические уравнения решать. А чтобы будущность свою обеспечить. Итак, вернемся к мальчику, который тебе нравится. Кто он?

– Что конкретно тебя интересует?

– Все. Как зовут? Красив ли? Рост? Телосложение? Родители?

– Его родители для тебя, конечно, важнее всего, – хоть и в откровенном разговоре, но кольнула маму дочка. – Происхождение! Уровень!

– Да, это немаловажный фактор, – охотно согласилась старшая Васнецова.

– Зовут его Валерой. Высокий. Симпатичный. Учится без троек. Но он, знаешь ли, в школе редко бывает.

– А что такое? – озабоченно переспросила мать. – Болеет?

– Нет, он спортом занимается. Он у нас хоккеист. В ЦСКА играет. Не в главной команде, а в какой-то молодежной. Или в юношеской. Не понимаю разницы. Но все равно, он рассказывал, что у него две тренировки в день. Хоть и учиться успевает.

– Великолепно! – от души воскликнула Валентина Петровна.

– Вот только родители у него подкачали, – с сарказмом заметила девочка.

– Что ты имеешь в виду?

– Они не нашего круга, – насмешливо пропела Наташа.

– Что это значит?

– А то, что отец у него на заводе работает, а мать – вообще, кажется, уборщица.

– Ну и что здесь такого? Откуда ты вообще это взяла, доча? «Нашего круга, не нашего круга»? Мы разве с папой тебе хоть когда о чем-то подобном говорили? Мы – советские люди, по Конституции мы все равны, и кичиться, что у тебя мама, к примеру, доцент в вузе, а папа – партийный работник, по-моему, просто глупо! Ведь это ж родители, только и всего! Не ты сама! А у вас, детей, – все в ваших руках. И я, если хочешь знать, очень рада, что твой избранник свою жизнь строит сам. Пробивается. Он не из тех, кто кичится своими высокопоставленными мамами и папами, а сам – пустое место. Ноль на палочке! Поэтому я очень рада, что твой Валерий – из обычной, нормальной советской семьи.

– Да никакой он не «мой»! – Хоть разговор с матерью и складывался задушевно, а девочка все ж таки взъерепенилась. – И никакой не избранник! Он для меня вообще никто! А я для него – тем более!

– А будет – кто, – без тени сомнения провозгласила старшая Васнецова.

– Ты что, меня за него замуж выдать хочешь?

– А ты? – напрямик спросила мать, пристально глядя дочери в глаза. – Ты хотела бы за него замуж?

Разговор их, смазанный совместными слезами, происходил в такой тональности и с той степенью откровенности, что не могла дочка и теперь возмущаться или отшучиваться.

– Ну, положим, я б за него хотела, – призналась она после паузы, пряча глаза. – Но разве я нужна ему? Тем более, – девочка усмехнулась, – с довеском?

– Вот это мы с тобой сейчас и обсудим, – деловито кивнула мать.

А дальше все пошло если не как по маслу, то практически в полном соответствии с Валентининым планом.

– Ваши мальчишки, – говорила Васнецова-старшая, – одновременно и желают, и стесняются вас, девчонок. И чем больше влюблены, тем больше стесняются.

– Ма, откуда ты все знаешь?!

– Я пятнадцать лет на преподавательской работе! А чем мои первокурсники от твоего Валеры отличаются? Ничем! Думаешь, они не влюбляются? В том числе и в меня?

– Ох, мамочка!

– А что – в меня уже нельзя влюбиться?

– Конечно, можно! Просто ты меня поражаешь своей откровенностью.

– Жаль, не было времени поговорить с тобой раньше. Ты не обращалась – я думала, ты не хочешь, чтоб тебе лезли в душу.

– А я думала, что моя жизнь тебе неинтересна.

– Да как ты, доча, могла такое вообразить?! Да ты мне до самой последней клеточки интересна!

– Спасибо, мамочка.

– Итак, что я хочу посоветовать: тебе придется сделать первый шаг самой. Что, стесняешься?

Девочка молча кивнула.

– Ну, тогда представь, что он – инвалид, которого надо перевести через дорогу.

Когда Валерий отказался прийти к Наталье домой на вечеринку, она подошла к нему на перемене вплотную и, глядя в глаза, строго вопросила (правда, покраснела ужасно):

– Ты что – мной манкируешь?

– Я… да я… просто в тот день я занят…

– Чем ты, спрашивается, занят?

– От тренировки буду отдыхать.

– На пенсии отдохнешь. Ты должен прийти. Ты мне нужен. Понял? Я хочу тебя видеть. Усвоил? Чтоб был! Свой взнос на тортик отдашь завтра.

– И танцевать его пригласить ты тоже должна сама, – сказала мама. – Не дожидаясь всяких там белых танцев. Сразу. Пока какая-нибудь шустрячка не увела.

И Наташа в тот вечер так прижалась к Валере всем телом и грудью, что он аж весь задрожал и даже попытался подальше отодвинуться от нее, смущаясь своей немедленной эрекции. А она легко коснулась его щеки своей щечкой – и тогда он ее поцеловал.

Шторы были задернуты, чтоб не проникал долгий свет апрельского вечера, а рядом толкались в медленном танце еще две пары. Потом, когда все-таки стемнело, Наташа с Валерой вышли на балкон и продолжили целоваться там, и она даже позволила ему залезть рукой к себе под платье…

– А после, – советовала мать, – ты ему скажешь следующее. Сделай вид, что ты очень пьяна и потому с ним совершенно откровенна…

– …Знаешь, Валер, я не создана для долгих отношений. Я никогда не выйду замуж. Мне это не нужно. Я сторонница быстрых связей. Как у Коллонтай. Теория стакана воды, знаешь? В общем, понравился парень – я с ним буду. А разонравится – уйду. Знаешь, сейчас в Англии и Америке появилось новое движение, хиппи называется. Они там спят друг с другом – когда захочется и с кем захочется. Мне эта философия очень нравится. И сегодня я люблю тебя. И хочу быть с тобой. А что будет завтра – кто знает…

– Неужели он может увлечься мной после такого? – изумилась Наташа. – Я ведь настоящая проститутка получаюсь!

– Еще как увлечется! – ответила Валентина Петровна. – Да каждый мужчина мечтает это услышать. Хотя бы раз в жизни. Так называемый сильный пол вообще крайне туп. Во всяком случае, в том, что касается любви. И с ними надо действовать строго от противного. Говоришь совсем не то, чего они от тебя ждут. Строго наоборот тому, чего ты сама хочешь добиться.

– …Нет-нет, Валерочка, ты не понял. Ты мне очень нравишься. Но я никак не могу прямо сейчас. Я все-таки сегодня хозяйка. Надо и о других гостях думать. А то неудобно получится. Завтра. Давай не будем спешить, ты придешь ко мне завтра, и мы сделаем все как надо, с чувством, толком, расстановкой… И со страстью!

– А ты что, не девушка?

– Ну, конечно же, нет, мой милый! – хрипло рассмеялась она.

Наташе понравилась роль роковой, развязной женщины. Она вошла в нее и стала восторгаться тем, как она ее играет.

– Ну а дальше предоставь все мне, – сказала мама.

…Наташа с Валерием встретились назавтра у нее дома сразу после школы, и она постаралась помочь ему – в меру своего опыта, ограниченного единственной (зато какой!) ночью в генеральском домике военного городка Комсомольск-17.

Весь следующий день он ходил ошалелый, затуманенный и не верил своему счастью в виде любви без обязательств, что ему обломилась. И не мог дождаться конца тренировки, ведь она снова пригласила его к себе.

А когда они опять лежали в постели в ее комнате, голые, и отдыхали после первого раза, вдруг щелкнул замок, хлопнула дверь. И через минуту к дочери заглянула мать, и тогда Валера не нашел ничего лучше, как вскочить и натянуть свои сатиновые семейные трусы. Он так и предстал перед будущей тещей: худой, взъерошенный, испуганный, атлетичный. А Наташа только и успела, что в ужасе залезть с головой под покрывало. О неожиданном возвращении они с мамой не договаривались. И хоть девушка понимала: то, что мать их застукала, есть часть плана, ей стало ужасно стыдно, и сердце отчаянно колотилось. Мама оценила диспозицию, метнула молнию в полуголого Валерия, заявила ледяным тоном: «Понятно», – и величественно удалилась.

– Давай, живо, собирайся и уходи! – Наташа высунулась из-под одеяла. – Бегом, бегом!..

А Валентина Петровна отправилась в ванную, включила воду и стала в сердцах ожесточенно стирать в тазике заранее замоченное белье.

Тайно и трусливо парень выскользнул за дверь.

А Наташа весь вечер плакала – теперь не над своей жизнью, которая была разбита беременностью, а над тем, что Валерка ушел от нее и больше никогда не возвратится.

– Вернется-вернется, – убеждала ее мама.

И она оказалась права. Следующим днем была суббота, и вечером вдруг, без звонка, заявился Валера Монин. В галстуке, с конфетами и цветами, пылающий алым с головы до ног. Он пришел просить руки Наташи. Слава богу, дома не было Петра Ильича.

Васнецова-старшая отослала дочку на кухню и выслушала позицию жениха наедине. Он готов жениться на Наташе. Прямо сейчас, немедленно. Не откладывая в долгий ящик. И даже не дожидаясь, когда они окончат школу.

А когда Валерик закончил свою благородную речь, Валентина Петровна иезуитски улыбнулась ему:

– Посуди сам, зачем ты нам нужен?

Она говорила потенциальному зятю ровно противоположное тому, что внушала дочери. Ей: «Все советские люди равны». Ему: «Мы вращаемся в разных сферах». И поди разбери, где она откровенна, а когда лукавит? Наверное, всего было понемножку в обоих случаях. Итак, она дала ему отповедь:

– Наташин папа – ответственный работник ЦК, советник самого Брежнева. Я доцент. У нас квартира, дача, машина, у мужа личный шофер. Прости, Валера, ты мальчик, я вижу, хороший, но почему, спрашивается, Наташа должна выходить за тебя? Только оттого, что ты затащил ее в койку? Уж как-нибудь мы с ней это переживем – если ты, конечно, ее не обрюхатил, тогда разговор пойдет другой. А сейчас – что ты можешь предложить нам, кроме своей неземной любви? Извини за откровенность, но зачем ты нам?

– Я хоккеист, – залепетал парень. – На следующий год буду выступать в команде мастеров.

– Хоккей – дело, конечно, хорошее. Но у нас в стране спорт – любительский. А чем ты будешь заниматься? Кем работать?

– В Институт физкультуры поступлю…

– И будешь потом работать в школе физруком? – саркастически осведомилась Валентина.

– Но команда мастеров! – снова воскликнул юноша. – Это же поездки, и за границу тоже! А я на хорошем счету. Может, меня в сборную Союза возьмут!

– Н-да, хорошая перспективка… Рагулин – Фирсов – Ромишевский… Ладно, не буду я свою дочку неволить. Удастся тебе уговорить Нату – я против ее решения не пойду. Даже несмотря на то, что вы молоды очень.

Когда он ушел, мама сказала девочке:

– Пусть теперь за тобой побегает. Но ты носом крути недолго, чтоб он бегать не устал. Мужчины – особи ленивые.

…Свадьбу сыграли в ресторане «Прага» сразу после выпускного, двадцать седьмого июня тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. Банкет был скромный. Родственники со стороны жениха – отец, мама, тетка, двоюродные сестры – изо всех сил старались соответствовать, пошили новые костюмы и платья, но все равно провинция перла изо всех щелей. Со стороны невесты тоже, впрочем, общество особенно не блистало. После краха операции «Моряк» Петра Ильича Васнецова вынудили уйти, и он переживал тяжелые времена в почетной ссылке, заместителем главного редактора журнала «Молодой коммунар». Поэтому присутствовал только один фронтовой друг Петра Ильича – а практически все более поздние приятели от семьи отвернулись. Родственники же Васнецовых из городов Липецк и Елец своей провинциальностью недалеко ушли от семьи Мониных.

А в ноябре у молодых родилась дочка. Назвали ее Юлией, и Наталье ничего не стоило убедить неопытного Валеру (который в ней души не чаял), что девочка появилась на свет раньше срока – семимесячной.