Наташу Лайтесс многие называли черной вороной. Знаете, так и есть, мне она представляется именно такой, причем очерчивающей вокруг меня границу, которую переступать нельзя. Она полностью подчиняла своему диктату.

Наташа считает, что Мэрилин Монро сделала она, мол, это она поставила мне чуть вихляющую походку, научила говорить, научила вообще играть. В какой-то мере это так, без Наташи я снова запуталась бы в ролях и потеряла веру в себя. Хотя, если вдуматься, именно из-за нее я эту веру и потеряла.

Но попробую по порядку, это тоже становление Мэрилин и мучения Нормы Джин.

Наташа говорила, что она русская, хотя в Америку приехала из Германии. Но у нее действительно были русские корни, а еще она обожала и прекрасно знала русскую литературу и систему Станиславского.

Лайтесс работала на студии кем-то вроде репетитора с неопытными актерами, но поскольку небольшой зарплаты на жизнь не хватало, давала частные уроки актерского мастерства. Наташа некрасивая (этого не отрицает даже она сама), высокая, жилистая и очень энергичная особа. Она уже не играла сама, а только учила других, то и дело напоминая, что некогда работала с самим Рейнхардтом.

Первая встреча с ней была ужасной. В комнате, куда я вошла, сидела строгая, неприветливая дама, которой не было никакого дела до моего неумения играть. Наташа делала вид, что занята чтением, она лишь окинула меня почти презрительным взглядом и кивнула на стул. Я понимала, что она сердита из-за моего опоздания, но я задержалась, потому что долго не могла выбрать, в чем идти. Переодевалась и переодевалась. Не подумайте, что я меняла наряды, вытаскивая их из огромного шкафа, это было всего одно платье на выход и два скромных на каждый день, просто мне то казалось, что я слишком ярко наряжена, то что слишком скромно. Бывает, что и три заношенных платья создают проблему.

Трудно поверить, что «девушка Шенка», как меня звали, не имела достаточно одежды? Но это так. Я уходила от всех, у кого жила, почти без ничего и норковое манто, купленное Шенком, оставила у него дома, словно взятое напрокат. Это страшно удивляло всех, но мне казалось, что так и есть, пока Шенк пользуется мной, он меня одевает, но когда меня зачислили на студию, он перестал быть обязанным меня одевать.

Но к Наташе это не имело никакого отношения, разве что она работала с актерами «Коламбии».

Строгая, какими бывают старые девы, злые на все человечество, она откровенно поморщилась, обозрев мою фигуру. Я заметила, что она вовсе не читает справочник, который держит перед собой на столе, репетитор решила проучить меня за опоздание и заставить также ждать. Я не была в обиде, Наташа имела на это право.

– Прочтите несколько строк. – Наташа протянула мне тот же толстенный справочник.

– Какие?

– Любые! – Ее голос вовсе не стал мягче в ответ на мою растерянность.

Читать справочники вслух – не самое легкое и приятное занятие, особенно под недовольным взглядом старой фурии. Наташа вовсе не была старой, но фурию изображала очень убедительно.

– Громче, я ничего не слышу!

Ей не понравилось все: моя фигура, походка, голос, полное неумение звучно произносить фразы, неумение читать с выражением, даже бугорок на носу! О ярко-красном платье с глубоким вырезом и говорить не стоило. Я не стала объяснять, что другого просто нет, а вырез растянулся, потому что платье одевается слишком часто.

А в отсутствии актерского опыта призналась и в том, что слабый голос, что меня охватывает ступор, стоит зажечься осветительным приборам, а камере начинать наезжать. О себе сказала, что сирота, что очень хочу стать кем-то не столько для успеха, сколько для себя, что мне очень нравится в «Лаборатории актеров», потому что там настоящая игра, а не вихляние бедрами перед камерой…

– Вы хоть понимаете, что от меня требуют невозможного?! За три недели превратить полную неумеху в актрису!.. Этого не смог бы даже доктор Хиггинс!

– Кто?

– Вы не читали «Пигмалиона» Бернарда Шоу?!

Пришлось честно признаться, что нет.

– А что Вы читали? Вы вообще читаете?

– Я очень люблю читать…

Она усомнилась.

– А в театр часто ходите?

– Нет, только в «Лабораторию…».

Наташа буквально застонала:

– Только не говорите, что не слышали о Шекспире.

Она говорила близким к обмороку тоном, но не могла же я лгать, что знаю какого-то там Шекспира наизусть.

– У Вас хорошая библиотека… – Я кивнула на стеллажи, заполненные книгами, и этим, кажется, предотвратила обморок будущей наставницы.

– Толстого?.. Достоевского?.. Знакомы с системой Станиславского?..

При этом имени я чуть оживилась, ничего не зная о Станиславском, я все же слышала это имя в «Лаборатории…».

Оживилась и Наташа, видно поняв, что я не совсем пропащая. После этого она прочитала целую лекцию о русской литературе, русской культуре, системе Станиславского и многом другом. Наташа с жаром говорила о Московском Художественном театре, о Михаиле Чехове, который вынужден жить в Америке, о влиянии Антона Чехова на современную драму… Это был фейерверк знаний, суждений, эмоций… Казалось, судьба свела меня с самой эрудированной, самой замечательной женщиной Голливуда (наверное, так и было), но в то же время она не подавляла, позволяя и мне чувствовать себя причастной к великой культуре, словно я, Норма Джин или уже Мэрилин Монро, сыгравшая в крошечных эпизодах вихляющих задом дурочек, тоже могу что-то сделать для развития этой культуры.

Соучастие… наверное, это потрясло даже больше эрудиции и напора Наташи.

Но она мгновенно опустила меня на землю. Феерическое выступление закончилось утверждением, что я никуда не гожусь! Это было ужасно, словно меня подняли над землей, показали, как все прекрасно, а потом грубо шлепнули лицом в густую грязь!

Я разрыдалась, чувствуя, что если и эта женщина меня бросит, то жить больше незачем. Недоброжелатели говорили, что Наташе только этого и было нужно. Возможно, так, потому что она погладила меня, ревущую в три ручья, по волосам и обещала, что мы будем работать и превратим меня в настоящую актрису.

– Научить играть можно любого, нужно только, чтобы человек хотел этого, не ленился. И еще чтобы ему встретился опытный педагог.

Я обещала желать, не лениться и благодарила педагога. Все это от души. Я действительно очень хотела стать не просто звездой, у которой замечают лишь внешность, а настоящей актрисой, от игры которой люди бы лили слезы или задыхались от эмоций.

Док, конечно, я не помню дословно все, что спрашивала или рассказывала Наташа, что отвечала я, но смысл был именно таким: она показала мне перспективу, объяснила, что я никто, и обещала сделать кем-то. А еще сказала, что у меня прекрасные внешние данные, только нужно прекратить одеваться как шлюха и кое-что подправить в лице.

Я разыскала в библиотеке «Пигмалиона», прочитала и была счастлива, что Наташа решила стать для меня доктором Хиггинсом.

Наташа предоставила мне свои книги, не написанные ею, таких не было, а те, что стояли на полках в ее квартире. Вот тогда я и поняла, что все чтение надо начинать сначала, потому что ни одна библиотечная книга, побывавшая в моих руках, в фаворитах у Наташи Лайтесс не числилась и у нее не имелась. Зато были другие…

Нет, Наташе не удалось приучить меня читать медленно и вдумчиво, я все равно «глотала» книги, получая наслаждение уже от одного того, что держу их в руках. Позже, когда у меня уже появились деньги, я скупала в книжных магазинах все, что привлекало внимание, даже записалась на вечерние курсы по литературе и искусству. Они не давали никакой профессии, были организованы для таких, как я, тех, кто хочет читать хорошие книги и слушать, что говорят о таких книгах умные люди.

А пока это была русская литература… Какое это очарование и удовольствие, Док! Я была совершенно влюблена в тургеневских героинь, обожала Грушеньку из «Братьев Карамазовых», страшно жалела Анну Каренину… Я и сейчас мечтаю сыграть Грушеньку, это по-настоящему женский характер, как мог мужчина так хорошо понять женскую суть? Наверняка ему помогала умная женщина, пусть тайно, но помогала.

Я не очень понимала рассуждения Толстого о русских просторах и русской душе, но Наташа говорила, что это потому, что я не жила в России и не видела этих самых просторов. А о русской душе сама Лайтесс могла говорить часами, утверждая, что она останется непостижимой, сколько бы ни пытался понять. И в ее голосе был настоящий восторг!

– Я должна показать тебя Михаилу Чехову!

– Энтони?

– Нет, Антон Павлович давно умер, а его племянник живет здесь и даже дает уроки актерского мастерства. Михаил Александрович Чехов.

Видите, я даже сейчас выговариваю это с трудом, а тогда жалобно протянула:

– Можно просто Майкл?

Ответом был строгий взгляд и выговор:

– Ты можешь не говорить Александрович, но Михаил научись. Михаил Чехов – это не Майкл Чехов! Это твой Джонни Хайд может разрешать так себя называть!

Джонни Хайд в действительности Иван Хайдабура, его родители в десятилетнем возрасте привезли из России в Америку. Знаете, иногда мне казалось, что Голливуд вообще русская колония, потому что русскими были или имели русские корни почти все мало-мальски значимые люди в Голливуде, и мой Джо Шенк тоже. Михаил Чехов действительно один из немногих, кто не переиначил свое имя, переехав в Америку. Наверное, правильно, кто хотел с ним общаться, мог выучить даже «Александрович», хотя я все равно звала его Мишей, так проще. Наташа говорила, что это слишком демократично, что в России так не принято, но я не понимала, почему демократично, значит, плохо? К тому же мы не в России, а в Америке.

Это Джонни Хайд.

Не смейтесь, Док, он ангел, для меня он ангел.

Я знаю, сколько гадких сплетен и слухов ходило в Голливуде о наших с ним отношениях, знаю, как меня ненавидела его семья.

Джонни очень смешной, знаете, с чего я хотела бы начать рассказ о нем? Хайд брал с меня положенные проценты, как агент! Это тем более нелепо, что он просто содержал меня. Но у Джонни профессионализм прежде всего, он агент милостью Божьей.

Хайд маленького роста и даже по сравнению со мной смотрелся гномом, но он очень добрый гном. Джо Шенк тоже невелик, маленький и Трумэн Капоте, я в жизни встречала много невысоких людей, но они разные. Капоте вот язвительный гном, а Хайд добрый. Во всяком случае, ко мне.

Джонни влюбился с первого взгляда, втюрился без памяти! Я могу так говорить, потому что так говорили все, в первую очередь он сам. Кто для кого был игрушкой? Рядом с Хайдом я чувствовала себя какой-то здоровенной бабой, он вертелся вокруг меня, оберегая от всего, словно пытаясь защитить своими маленькими ручками от невзгод. Джонни сразу поверил в мое будущее, но если Наташа Лайтесс твердила, что мы должны без устали работать, чтобы чего-то добиться, что меня нужно учить играть, то Хайду не нужно ничего!

– Мэрилин, ты должна просто кое-что поправить во внешности, следить за собой и сиять на экране.

Я верила и не верила, меня не замечали на студии, а Хайд говорил о сиянии. С необходимостью следить за собой я согласна, стоило начать есть все и вволю, как на боках откладывался жирок, что при моем небольшом росте совершенно недопустимо, мои кости и так не выпирали углами никогда. Есть люди, особенно женщины, у которых, сколько ни ешь, одни углы, а есть такие, как я, – сколько ни голодай, формы при нас.

Я снова начала бегать по утрам, заниматься с маленькими гантельками – Джонни сказал, что большие брать нельзя, вырастут мышцы на руках, и все будет испорчено, а еще стала следить за своим питанием. Но тогда у меня еще был хороший желудок и хорошая поджелудочная, я их испортила позже таблетками, я это знаю, просто изменить ничего не могу.

А еще Хайд оплатил и заставил меня сделать несколько операций. Было очень страшно, но Джонни убедил, что, если не убрать чертов бугорок на носу, никакой грим не поможет. Я действительно замазывала это безобразие толстым слоем грима, но Хайд прав – не помогало. Кроме того, мне исправили овал лица, добавив в подбородок морскую губку, чтобы линия была ровнее. Сама я ни за что не решилась бы на такую операцию, это все Хайд.

Знаете, какой был шок, когда в зеркале после операции вместо маленького, аккуратного носика, какой мне было обещано, отразилась огромная синяя картофелина!

Голос врача спокоен:

– Прекрасно! Все отлично, у Вас хорошенький носик.

– Что это?!

– Это отек, он быстро пройдет. И на подбородке тоже.

Дни, пока спадал отек, были просто ужасны, я ныла и ныла, страшно боясь, что так и останется, тогда мне играть только разных тетушек Гусынь, не иначе. Кто захочет снимать толстомордую уродину?

Хайд суетился вокруг, как наседка над цыпленком, уговаривал, убеждал, показывал снимки удачных операций, то и дело гладил по руке, по плечу, вытирал слезы.

Мой нынешний аккуратный носик и хороший овал лица – заслуга терпеливого и настойчивого Хайда и мастерства пластического хирурга. Губка потом растворилась, и пришлось подшивать заново, овал чуть изменился, на фотографиях это заметно, лицо словно чуть просело, но тогда я плакала от счастья.

Разве можно отказать такому заботливому поклоннику? Джонни ушел из семьи, снял для нас дом, и я переехала к нему. Он знал, всегда знал, что я его не люблю, что живу из благодарности, но Хайду было достаточно и того. Наверное, это и есть любовь – когда все понимаешь, но все равно готов для любимого человека на любые жертвы.

Какой поднялся крик! Я боялась, что он навредит, но Джонни говорил, что любой скандал идет на пользу популярности. Семья Хайда меня ненавидела, в его агентстве не терпели на дух, отворачивались даже многие знакомые. Дело в том, что у Хайда было больное сердце, настолько больное, что его еженедельно заставляли проходить обследование и требовали не напрягаться, соблюдать строгий режим и избегать любых волнений.

Неволнующийся, спокойный Хайд – это невозможно, Джонни потому и надорвал сердце, что всегда был очень беспокойным. Иначе стать настоящим суперагентом многих кинозвезд нельзя, ему приходилось находить общий язык с такими монстрами, как Занук или Кон, убеждать, уговаривать, настаивать, пролезать в любую щелочку, пробивать двери своей напористостью. Хайд делал это всегда, но почему-то все решили, что именно со мной он надорвался. Даже близкие знакомые говорили, что, продвигая меня, Джонни угробил свое сердце. Это нечестно, потому что он был болен давным-давно.

А уж семья постаралась вылить на меня такое количество грязи, что, обращай я внимание, утонула бы в этом потоке с головой. Понимаю, они очень боялись, что я оттяпаю все деньги Хайда (а он был миллионером!), что Джонни все завещает мне, тем более Хайд вел разговоры о завещании со своим адвокатом. Док, адвокаты, как психоаналитики или гинекологи, они вроде ничего не выдают из своих тайн, но намеками рассказывают о клиентах столько, что и выдавать не нужно.

Вы психоаналитик? Но ведь я говорю правду, Док. Что-то подсказывает мне, что у Вас тоже были случаи, когда чужие секреты становились достоянием гласности по Вашей вине. Док, только не подумайте, что я осуждаю! Нет, нет! Я вообще ничего не хочу знать о Ваших делах, так легче. Простите за невольную обиду.

Док, я хотела спросить только вот что: можно я посоветую вот такой способ работы с клиентами своему психоаналитику доктору Гринсону. Он замечательный, умный, добрый… Посоветую клиентам наговаривать на магнитофон, а потом отдавать ему для прослушивания. Можно? Я не скажу о Вас ничего, пусть считает, что это я придумала. Или нужно честно признаться, чья идея?

Это я ходила в ванную закрывать кран, потому выключала магнитофон. У меня противная домоуправительница – Мюррей, я согласилась на ее помощь, потому что она похожа на мою любимую тетю Энн, но похожа только внешне. Вообще-то это сплав Наташи, Полы и, что самое страшное, – доктора Крис в одном лице. Я потом Вам расскажу о них всех, поймете, какой кошмар жить под приглядом вот такой домашней фурии. Как теперь избавиться, даже не знаю…

Но сейчас я вернусь к Хайду, потому что могу просто забыть, что рассказывала, а что нет. Я вдруг подумала, что научилась у Артура Миллера все раскладывать по полочкам и анализировать. Нет, я анализирую и с Гринсоном, но это как-то иначе, он больше разбирает мои детские страхи, а с Вами я сама, и это вселяет в меня уверенность.

Так вот Хайд…

Мы с Джонни жили вместе, и он старался вести себя как хороший любовник. Хайд думал, что если я выгляжу сексуально, то должна только о сексе и думать. Почему-то никому, даже тем, кто прекрасно меня знает, не приходит в голову, что к нему (к сексу) почти равнодушна. Наверное, это потому, что первым у меня был Джимми Догерти.

Ужасно, но я не могла дать Хайду главного – я не могла полюбить его как мужчину. Любила как старшего брата, как мужа, но не как любовника. Понимаете, это нельзя делать рассудочно, сердце не подчиняется рассудку, сколько бы ни старалась, полюбить по решению не получается. Я не была влюблена ни в кого другого, а потому спокойно жила с Хайдом, но ему нужно было большее.

Много говорили о том, что он хотел на мне жениться, а я отказывалась. Знаете, Док… Джонни очень хотел, чтобы я стала его женой, но мы оба понимали, что это невозможно. Там было все очень сложно и даже запутанно. Я бы вышла за Хайда, но… Он был очень болен, каждое утро боялась увидеть его мертвым, тем более не так давно умерла от болезни сердца тетя Энн, я это страшно переживала. Его семья и друзья меня ненавидели, все вокруг дружно обвиняли меня в его болезни, все считали, что если Джонни умрет, то виновата буду я.

Но главное не это: мы понимали, что стоит мне стать миссис Хайд, как на меня ополчатся все и никто на студию не возьмет вообще. У Хайда был почти миллион, это позволило бы мне безбедно жить и не бегать, выпрашивая роли. Почему-то считалось, что получить эти деньги я могу только став его женой. Но почему? Это нелепо, ведь Джонни мог просто назвать меня основной наследницей в завещании или даже заранее перечислить эти деньги на мой счет. Никому не приходит в голову поинтересоваться, почему он этого не сделал. Да, говорил с адвокатом, но ведь так и не назвал меня наследницей, даже когда лежал в больнице перед смертью, всего лишь просил свою помощницу Халловей, чтобы его семья относилась ко мне как к родственнице. Это было нелепо, потому что меня просто ненавидели, и изменить их отношение ко мне было так же невозможно, как мое к нему.

И все-таки он предлагал мне стать его женой, а я отказалась. Одни посчитали меня настоящей дурой, другие слишком самоуверенной зазнайкой, третьи увидели в моем отказе какой-то сверхрасчет и радовались, что я проиграла. Но я не играла, Док, я правда не играла. Мне очень нужны деньги, они всегда нужны, а тогда тем более. Хотя бы часть наследства Хайди дала бы возможность забыть о хлебе насущном и учиться актерскому мастерству.

Никто ничего не понял, даже Наташа Лайтесс и близкие друзья Хайда. А ведь все так просто! Наташа считала, что я должна учиться актерскому искусству по-настоящему, серьезно заниматься, играть в театре и забыть о ролях пошлых блондинок с приоткрытым ртом и выпяченной грудью. Хайд был готов покупать мне вещи, завещать свое состояние, дать свое имя, выбивать роли, унижаться ради меня перед власть имущими в Голливуде, он готов был угробить ради моего будущего свое сердце, свою жизнь, но он категорически не желал, чтобы я становилась драматической актрисой!

Док, понимаете разницу? Джонни не считал меня способной играть роли вроде Корделии или Грушеньки, говорил, что Электра не для меня, что я комическая актриса, что мне нужны роли, в которых я бы позволяла собой любоваться. Я не хотела просто позволять любоваться своим телом. Хайд злился:

– Не телом, Мэрилин, а своей аурой, понимаешь, у тебя есть аура, притягивающая к экранам всех. Это скоро заметят, не могут не заметить на студиях, ты будешь нарасхват, несмотря на всю ненависть руководителей! Мэрилин, не стоит окунаться в серьезное искусство, оно хорошо, но не для тебя. Не всем быть великой Дузе, это не твое.

Я обижалась:

– Не хочу быть просто глупой блондинкой! Не хочу просто демонстрировать свою ауру на экране! Я хочу играть, Джонни, играть, понимаешь?!

Он понимал, но слишком любил меня, чтобы откровенно сказать, что я бездарь. К тому же Наташа в это время твердила совсем иное: для актера главное школа, которая сможет проявить его божественную искру. Только серьезная, упорная учеба способна явить миру Мэрилин-актрису, а не просто красотку. Наташа с Джонни учили противоположному, и просто наступила минута, когда мне пришлось выбирать.

Я хотела играть, а значит, учиться, я хотела стать божественной Дузе, а не блондинкой с аурой. И я ушла от Джонни, сказав, что подвергаю его здоровье опасности.

И все-таки почему он не сделал меня миссис Хайд и наследницей своих денег? Когда Джонни сказал, что я должна сделать операцию по перевязыванию труб, чтобы не делать аборты, я категорически отказалась. Это означало не иметь детей совсем.

– Ты надеешься иметь детей? Мэрилин, ты сделаешь такое количество абортов, что никаких детей не будет.

Я не хотела верить Джонни, хотя тогда о детях не думала, просто не желала, чтобы меня воспринимали только как красивую куклу.

– Я оставлю тебе свои деньги…

Я отказалась от его денег и права называться миссис Хайд, твердя, что всего добьюсь сама и стану актрисой, высокооплачиваемой актрисой.

– Только не стремись играть сложные роли, не стоит, тебе будет трудно.

– И трудные роли тоже играть буду, Джонни. Я научусь.

Он сокрушенно покачал головой:

– Я думал, ты умная девочка…

Но я точно знала, что после этого разговора Джонни стал уважать меня больше. Я переехала к Наташе, а он забегал по кабинетам руководителей студий с удвоенным азартом, стараясь раздобыть мне роль, в которой я смогла бы покорить Голливуд.

Шенк считал меня дурой, удивляясь моему упорству:

– Мэрилин, ну что тебе стоит немного побыть миссис Хайд, ведь ты же все равно спишь с Джонни.

Я не понимала, чего не понимают они:

– Сплю, просто сплю, причем когда захочу сама. А став миссис Хайд, перестану себя уважать. Получится, что Джонни купил меня.

Джонни не покупал меня, хотя дарил дорогие подарки, например норковый палантин, который я потом продала, чтобы помочь Наташе, когда ей срочно понадобились деньги.

Я не знаю, чем Хайд все же взял Занука, наверное, даже у железного Даррила дрогнули нервы при виде едва живого Джонни, и он согласился на мои съемки в небольшой роли. Хайд просил долгосрочный контракт, но Занук поставил условием сначала маленькую роль, видно не желая рисковать.

Ах, если бы не Джонни, я никогда не сумела бы пробиться на экран, никогда! Он уже знал, какую роль я буду играть. Потом расскажу о съемках этого фильма и о своей роли, она важна, хитрый Хайд точно подобрал фильм и роль. Узнав, что Джозеф Манкиевич готовится к съемкам фильма по роману Орра «Мудрость Евы», фильм потом назвали «Все о Еве», он настоял, чтобы Манкиевич дал мне роль мисс Кэсуел.

Сначала я даже сопротивлялась, это было настолько далеко от того, чему меня учила Наташа Лайтесс и о чем мечтала я сама, что брало отчаянье. Снова проходная эпизодическая роль почти никчемной блондинки, к тому же не слишком успешной актрисы. Понимаю, что нет маленьких ролей, есть плохие актеры, но снова эпизоды, снова на задворках, снова блондинка…

Хайду стоило труда уговорить сначала Занука, потом Манкиевича, а потом меня. Сейчас мне стыдно и горько, когда вспоминаю усилия Джонни и то, как я сама им противилась. Он внушал: лучше сыграть проходную роль в фильме режиссера, уже имеющего «Оскара», чем заглавную в фильме, который через день после выхода на экраны забудут не только зрители, но и критики. Синица в руках предпочтительнее журавля в небе!

Я хотела журавля, даже не одного журавля, а целый журавлиный клин, я жаждала успеха, оглушительного, жаждала, чтобы мной восхищалась вся Америка, и не желала перебиваться эпизодическими ролями, даже в фильмах оскароносных режиссеров. Хайд настоял, убедил всех, и Занук заключил со мной договор на неделю съемок с оплатой 500 долларов в неделю. Снимали мы чуть больше, но это не важно.

– Мэрилин, пойми, это начало, Занук допустил тебя на студию, после фильма он заключит с тобой опционный контракт на семь лет!

– У меня уже был контракт на семь лет, который попросту не стали продлевать через год. Джонни, мне нужен не контракт, а роли!

– И роли будут, только не опускай руки, только работай над своей внешностью.

И снова Хайд говорил о внешности, он открыто твердил, что я смогу добиться успеха как Мэрилин Монро, но совсем не как Норма Джин или драматическая актриса. Я не могла ссориться с Джонни, а чтобы он не понял мое разочарование, старалась не так часто с ним встречаться.

К сожалению, это получилось довольно легко, потому что Хайд все же попал в больницу, куда меня по распоряжению родственников просто не пускали.

Фильм сняли, Хайд оказался прав во всем: после съемок Занук согласился подписать со мной долгосрочный контракт, который Джонни успел подготовить, но не успел увидеть подписанным. К едва живому Джонни приехал его брат Алекс, он был настроен против меня, требовал, чтобы Джонни не оставлял мне и цента. Мне не были нужны деньги Джонни, мне нужен был он сам. Как в дни болезни я жалела, что не слушала своего наставника! Ведь если бы я оставила в покое свои мечты о славе, вышла за него замуж и увезла куда-нибудь, где он мог подлечить свое сердце, может, Хайд и был бы жив?

Хотя, размышляя сейчас над всем этим, я понимаю, что сам Хайд не смог бы жить в сельской глуши, спокойно наблюдая, как по небу плывут облака, и слушая, как щебечут птицы. Такая жизнь не для Джонни, он жил, пока работал, и то, что последней работой оказалась я, хоть и ускорило его гибель, но не было ее основной причиной. У Джонни уже было надорванное сердце.

И все же в его болезни и гибели обвинили меня. Брат относился ко мне еще хуже, чем бывшая жена и сын Хайда, это он распорядился не пускать меня в палату даже тогда, когда сам Джонни звал меня. Мне потом рассказывала Дона Халловей, что Джонни просил хотя бы попрощаться. Они попытались не пустить меня и на похороны, но мы с Наташей обманули охрану и сумели туда попасть. Мне было плевать, что могут выгнать с позором, мой Джонни умер, и я рыдала на его могиле как сумасшедшая. Никто не посмел прогнать меня. Все ушли, а мы с Наташей сидели дотемна, пока служащие кладбища не попросили прочь.

Мне было совершенно все равно, кто и что подумает, считают ли меня распутной, развратной захватчицей. Я ничего не получила по завещанию Хайда, а все подаренное им оставила в доме, из которого выехала, мне не было нужно ничего, потому что не было самого Джонни.

Но я не могла не корить себя. Понимаете, Док, у Джонни было слабое сердце, если бы он не переживал из-за меня так сильно, то мог бы прожить еще. Но больше всего я корила себя за то, что не прорвалась к нему в больничную палату. Нужно было раскидать всю охрану, зубами загрызть всех, кто мешал, но пробиться! И пусть бы потом хоть в тюрьму сажали. Но я отступила, не стала сопротивляться, понимаете, я предала Джонни! А он так звал меня!

Док, да я плачу, я всегда плачу, когда вспоминаю, что он звал меня и не мог дозваться. Джонни, который как никто другой всегда приходил мне на помощь, который последний год жил только ради меня, моих будущих успехов, который верил в меня, звал, а я испугалась охраны!

Вы не представляете, в какое я впала отчаянье, когда услышала об этом от Халловей. Весь мир перестал существовать, ничто не казалось важным и нужным.

Наташа обнаружила меня в спальне (хотя вообще-то я спала на тахте в крошечной гостиной ее квартирки) с полным ртом таблеток, которые не удалось проглотить без воды, а идти в кухню за водой я не рискнула, чтобы не передумать. Она должна была вернуться много позже, но что-то почувствовала и отменила занятие.

Наташа рассказывала, что, увидев у меня во рту вязкую розовую массу, сначала едва сама не потеряла сознание, но потом решительно разжала мои зубы, вызвала рвоту и основательно промыла желудок. Я не успела проглотить много снотворного, довольно быстро пришла в себя и принялась убеждать перепуганную наставницу, что вовсе не собиралась кончать жизнь самоубийством, а лишь хотела заснуть.

Вспоминать это очень тяжело, не так часто в моей жизни встречались те, кто помогал и заботился, как Джонни Хайд, практически ничего не требуя взамен. Я не могу больше вспоминать сегодня…

Вы разрешили мне говорить на любую тему, какая придет в голову. Знаю, все психотерапевты разрешают, а потом долго объясняют тебе самой, что значат твои мысли, твои страхи и сам выбор темы.

Я поняла, почему меня так тянет исповедоваться именно Вам. Вы есть, и Вас, простите, словно нет. С любым психотерапевтом невольно ведешь диалог. А диалог – это зависимость, если я откровенно рассказываю кому-то о своих проблемах, своих чувствах, своих переживаниях и жду совета, как с ними справиться, то невольно либо стараюсь быть в рассказах лучше, чем есть, и немного врать, либо попадаю в полную зависимость от выводов и оценок психотерапевта.

Это тяжелая зависимость, я не хочу ее, она губительна.

Не знаю, слушали ли Вы мои записи или действительно не слушали, но Вы не навязываете мне свое видение проблем, я разбираюсь сама, и это главное. Док, я вдруг поняла: Вы верите, что я достаточно умна и способна сама справиться?! Тогда Вы единственный, кто верит. Спасибо.

Док, привет!

Сегодня у меня прекрасное настроение, и я не собираюсь ныть, обвиняя всех мужчин в неправильном ко мне отношении.

Хотите, расскажу, как проходили пробы на роль в «Асфальтовых джунглях»? О, это замечательно, к тому же именно этот фильм сделал наконец меня заметной (хотя в титрах меня просто забыли указать!).

Роль раздобыли совместными усилиями Джонни и Люсиль. Все просто, сначала Хайд узнал о том, что Джон Хьюстон готовится на «Метро-Голдвин-Майер» к съемкам такого фильма, потом подключил Люсиль, которая очень хотела мне помочь, и они уже вдвоем поднажали на Хьюстона.

Немалую роль в утверждении меня на роль сыграли лошади. Да, да, лошади! Вовсе не потому, что я хорошая всадница или люблю скачки, но их любил Хьюстон, а своих ирландских лошадок держал на ранчо Люсиль. Он основательно задолжал Кэрроллам за аренду конюшни и мог бы поплатиться лошадьми, но Люсиль милостиво разрешила ему отсрочить плату, посоветовав при этом взять меня на роль Анджелы. К тому же Хайд занимался юридической стороной дел Хьюстона.

Разве можно было отказать двум столь важным людям, от которых напрямую зависишь, тем более речь шла об эпизодической роли всего в двух эпизодах. Хьюстон махнул рукой и согласился. Я-то не знала, что все уже решено, думала, что меня пригласили просто на прослушивание, и едва не умирала от страха. Почему Хайд не предупредил, не знаю, наверное, чтобы не держалась слишком самоуверенно и постаралась показать себя в лучшем виде.

Это выглядело уморительно.

Джон Хьюстон, внимательно оглядев меня не просто с ног до головы, но и со всех сторон, удовлетворенно хмыкнул и милостиво разрешил прочесть отрывок из сценария. В кабинете были он и продюсер фильма Артур Хорнблауэр, но не было дивана, на котором по сценарию должна располагаться Анджела в тот момент. Я не поняла, что они просто хотят послушать мой голос, и, наученная Наташей Лайтесс, желала выразить все эмоции, положенные по замыслу автора.

– А можно я лягу на пол?

У обоих глаза полезли на лоб:

– Зачем?

– Здесь нет софы, а текст лучше произносить лежа. Знаете, он так будет звучать куда убедительнее…

Мне позволили разлечься на ковре. Но показанное меня не удовлетворило, почти со слезами на глазах я попросила разрешить прочесть еще раз. И снова недоумение, но мне разрешили.

Думаете, меня после таких стараний утвердили на роль? Черта с два! Хьюстон не видел во мне звездности, даже давление Хайда и Люсиль не помогло. У него была уже подобрана актриса на эту роль – Лола Олбрайт. Хитрый Хьюстон понимал, что Люсиль не решится прибегнуть к откровенному шантажу и не продаст его лошадей, не такова у нее натура, хотя для вида согласился на повторный просмотр.

Тогда Люсиль схитрила, она сообщила генеральному директору студии Луису Майеру, что в такой-то день и такое-то время у Хьюстона состоится важное прослушивание актрисы на важную роль.

– Никаких диванов и ковров на полу! И одеваться сама не смей! Вырядилась как завзятая шлюха! Выглядеть сексуально вовсе не означает оголяться до талии или задирать юбку, укладываясь на ковер.

Люсиль бушевала долго, закончилось все походом к парикмахеру, долгими репетициями с Наташей и моим появлением перед Майером и Хьюстоном уже в совершенно ином виде. Я не укладывалась на пол, не пищала, но пыталась вспомнить себя с Шенком, потому что по роли любовник примерно на столько же старше моей героини – молодой секретарши, которая должна обеспечить алиби, подтвердив его присутствие в своей постели в определенное время.

Перед Майером, который пришел на просмотр, и Хьюстоном, который сидел с недовольным видом, я читала монолог Анджелы, которой сообщили, что она вскоре отправится в морской круиз. О, это великолепный монолог, хотя и очень коротенький, что хорошо, на пробах я длинный просто не выдержала бы, да и на съемке тоже.

– Ты только вообрази меня на пляже в моем зеленом купальнике! Боже милый! Я ведь чуть не купила белый. Нет, он великолепен, но не был бы таким классным. Пойми меня правильно, если бы я хотела чего-то суперклассного, я бы купила что-то французское! О… представляю: девочки, бегом ноги в руки, флотилия причаливает!

Глупость? Но я продемонстрировала изменение настроения героини от сознания, что вот-вот останусь одна, потому что моего покровителя просто посадят, до восторга из-за обещания попасть в круиз, если я обеспечу ему алиби. Конечно, обеспечу, что за вопрос, мне нетрудно сказать, что он валялся в моей постели, это часто бывало. А потом круиз… зеленый купальник, синее море и я – неотразимая и желанная!

Майеру откровенно понравилось, он повел бровью, и Хьюстону пришлось согласиться на мое участие в фильме. Хитрая Люсиль еще и осторожно добавила, что Лола Олбрайт требует за свое участие полторы тысячи долларов, а мне можно заплатить меньше.

Не знаю, видели ли Вы фильм, возможно, и не видели, хотя он получил «Оскара», вообще-то это довольно мрачный пример «черного» кино, и моя героиня Анджела Финлей была едва ли не единственным светлым и даже немного смешным пятном в разливе желчи и тоски.

Наташины наставления помогли, я действительно вспомнила и пожилого Шенка в первом эпизоде (когда должна играть, лежа на тахте), и свой страх перед полицейским в последнем эпизоде, когда приходится сначала врать, а потом сознаваться на допросе. Я впервые играла, действительно играла! Наташа при этом стояла в углу площадки и кивала мне в знак поддержки. Думаю, что, будь у меня не два, а десяток эпизодов, Хьюстон ни за что не согласился бы иметь такую помощницу.

Знаете, что мне предстояло играть? Сначала недовольство вторжением полицейского. Наташа требовала от меня действительно почувствовать раздражение и показать это ощущение. Героиня готова немного потерпеть, считая, что вполне достаточно сказать полицейскому пару слов о пребывании главного героя в ее постели и можно собираться в круиз. Но полицейский вовсе не глуп, он легко подловил Анджелу на вранье, вот тогда девушка перепугалась и принялась попросту флиртовать с ним, а потом откровенно призналась, что спала одна. В конце концов ее покровитель явно попадет в тюрьму, на его покровительство и круиз рассчитывать не стоит и ссориться с законом ни к чему.

Я вспомнила, что Джимми Догерти теперь работает в полиции, конечно, не расследует преступления, но все же представила, что сначала он вторгается в мою нынешнюю жизнь, а потом уличает меня во вранье. Это несложно, потому что, появись Догерти, я бы не стала рассказывать, что меня преследуют неудачи, а разоблачить меня не представляло труда.

Наташа Лайтесс права – если чувствовать то, что чувствует героиня, становится очень легко играть. Я сыграла! И мое имя появилось в титрах, правда, в самом конце длинного списка.

Завершив съемки своей крошечной, но такой важной роли, я вопила:

– Наташа, я сыграла! Я знаю, что отыграла отлично!

А моя наставница вовсе не захлебывалась от восторга, она просто сказала, что я все сделала правильно. Оставалось выслушивать поздравления Хайда и Люсиль. А еще ждать одобрительные отзывы прессы.

Их не было! Представляете, Док, всего одна-единственная журналистка заметила меня в фильме! «Асфальтовые джунгли» номинировали на «Оскара», но Мэрилин Монро была совершенно ни при чем. Хьюстон просто пожал плечами:

– А чего вы ожидали, чтобы за два эпизода и ей преподнесли статуэтку?

Конечно, бывало, что и за два эпизода давали, ну, может, не два, но актеры получали «Оскаров» за роли второго плана, а меня даже позже, когда я стала самой знаменитой блондинкой Америки, на статуэтку ни разу не номинировали. Меня не любил не только Занук, но и все руководство Голливуда. Почему? Не знаю, но деньги я принесла студиям огромные.

Знаете, что сделали на МГМ? Они не продлили со мной контракт! Глава производства «Метро» Доур Шейри посчитал меня нефотогеничной.

Джонни, сообщая мне эту новость, думал, что я зальюсь слезами, но я… расхохоталась:

– Он неодинок, это же мне сказал Занук, вышвыривая из «Фокса».

– Мэрилин, они не правы, они скоро пожалеют, очень скоро! Ты будешь звездой!

«Оскара»… мне?! А я в купальнике…»

Милый Хайд, он так любил меня, так в меня верил! Даже сумел выторговать еще две эпизодические роли с парой слов в каждой, причем я вовсе не была уверена, что эти эпизоды не вырежут при монтаже, во всяком случае, моего имени в титрах не было.

Хороша звезда!

– Джонни, я стремительно становлюсь звездой вырезанных эпизодов, еще лет десять, и их перестанут вырезать из картин, а меня даже упомянут в титрах как ветерана массовки.

Я смеялась, что еще оставалось делать? Шли годы, а я не двигалась дальше эпизодов, и те приходилось выбивать с боем и хитростью. На каждой студии уже была своя блондинка, и второй не требовалось. Но ведь и брюнетки тоже были! Черт возьми, что же, сидеть без дела в ожидании смерти кого-то из них или устроить кому-нибудь автомобильную аварию?

Я пыталась понять, как оказываются в главных ролях другие актрисы, как рождаются звезды? И ничего не понимала.

Наташа с Джонни советовали не отчаиваться и повышать свое мастерство. Интересно, Док, но каждый из них словно отвечал за одну мою половину – Хайд за внешность, а Наташа за наполнение, и каждый тянул в свою сторону.

Наташа учила работать над жестом, чувствами, советовала, что прочесть, какие выставки посетить, Джонни требовал следить за фигурой и ходил со мной по разным приемам. Я уже рассказывала Вам, что с его помощью сделала две операции, поправив нос и подбородок, осветлилась окончательно, укоротила волосы и под его влиянием снова начала бегать по утрам, заниматься с маленькими гантелями и прекратила есть что попало.

– Мэрилин, либо гамбургеры, либо талия!

Сам Хайд не мог составить мне компанию в пробежках, но следил, чтобы не пропускала.

Снова тянулись непонятные, хотя и весьма занятые дни, когда я проводила немало времени то в студиях фотографов, то в книжных магазинах, то на приемах, то в парке в спортивной одежде… Только теперь я не позировала на природе с овечками в обнимку, не лазала по горам и не стояла на лыжах, меня фотографировали в роскошных вечерних платьях, я демонстрировала бриллианты… Хайд был доволен:

– Видишь, малышка, это потому, что ты выглядишь приличной дамой, а не девчонкой из соседнего двора.

– Но при чем здесь кино?

– Мэрилин, они скоро поймут свою ошибку и пожалеют о ней!

– Джонни, ты единственный, кто в это верит!

Я все-таки расскажу Вам о фильме «Все о Еве», это последняя роль, которую для меня сумел раздобыть Хайд.

– Поверь, девочка, после этой роли не замечать тебя просто не смогут.

(Часть записи испорчена, и восстановить ее не удалось. Судя по отдельным сохранившимся словам, речь шла о съемках в фильме «Все о Еве». Сам фильм успешен, даже получил «Оскара», а игра Мэрилин отмечена критикой как удачная. Мэрилин Монро играла эпизодическую роль начинающей актрисы, готовой ради успеха на многое. Роль не принесла ей ни дивидендов, ни славы, ни даже продления контракта со студией. – Прим. пер.)

Меня все время ругают за опоздания на съемки. Никто не понимал, почему я заставляю ждать целую съемочную группу. А все очень просто – из-за страха. Да, да! Я очень боюсь камеры. Вернее, даже не камеру, я боюсь играть. Команда «Мотор!» повергает в ступор, а необходимость выйти под осветительные софиты и на глазах у десятков людей кого-то изображать вызывает дрожь в коленках.

Мне нужен кто-то, кто взял бы за руку и вывел на площадку. Так иногда делала Наташа Лайтесс, но очень быстро это стало мешать, я прямо в кадре вдруг начинала искать взглядом Наташу, чтобы увидеть ее одобрение или замечание. Я уже об этом рассказывала. Очень легко было с Билли Уайлдером, хотя я знаю, что актеры не слишком любят его манеру работы с актерами. Мне она нравилась. Я оказывалась на площадке как-то незаметно, и съемка начиналась тоже между прочим. Поэтому паники внутри меня не было, реплики запоминались и произносились легко…

Я не хочу рассказывать о себе последовательно, потому что то и дело возвращаюсь к одним и тем же фразам и мыслям. Лучше по-другому.

Сегодня тема предательства и разрыва отношений. Можно?

Я много расставалась. Не представляю ощущения людей, которые долгие годы живут одной семьей, любят одних людей, заботятся друг о друге. Наверное, это правильно, но у меня все наоборот, все временно. С тех самых дней, когда меня стали передавать из семьи в семью, я привыкла, что любая душевная и духовная связь ненадолго, любой дом временный, любая семья тоже.

Это сказалось и на моих отношениях с людьми, даже мужчинами. Я очень быстро привязываюсь и так же легко расстаюсь и забываю.

(Пропуск на пленке, возможно, стерто намерено. О чем была запись, не ясно. – Прим. пер.)

Если я скажу: «Занук», Вы не вздрогнете? Я еще не надоела Вам этим именем? Если хотите услышать историю моей жизни дальше, придется терпеть и имя Даррил Занук.

Когда умер Джонни Хайд, у Занука рука не поднялась разорвать готовый, хотя еще не подписанный со мной контракт на семь лет с 500 долларами еженедельно. Он выполнил свое обещание Хайду, принял меня на студию, причем это уже была зарплата не старлетки, а актрисы и для меня означала вполне приличное существование.

Но на этом Даррил Занук свои обязательства перед Хайдом и передо мной тоже посчитал выполненными. Заключить контракт вовсе не означало давать играть. Нелепо? Как можно не давать играть актрисе, оплачивая ее пребывание на студии? Я прекрасно понимала, что через полгода Занук просто не продлит контракт с актрисой, имя которой не числилось ни в одном заявочном списке режиссеров «Фокса». Больше не было Джонни Хайда, который сумел бы разыскать подходящий сценарий и убедить режиссера вопреки мнению Занука взять меня на роль, пусть даже эпизодическую.

Нет, Занук вовсе не запрещал меня снимать, он меня не замечал, демонстративно не замечал. Знаете, это особого рода издевательство, вся студия прекрасно понимала, что руководитель производства всемогущий Даррил Занук не желает, чтобы меня снимали, хотя он этого вслух и не произносил. Умные люди умеют читать между строк и слышать непроизнесенное, а глупых на студиях вроде «Фокса» не держат.

Заступаться за меня некому, и ни один режиссер не рисковал ради какой-то блондиночки, пусть и симпатичной, идти против воли Занука. Сам Даррил Занук не видел во мне ничего, что могло бы заставить его желать помочь. Наверняка, он уже забыл о моем отказе явиться к 16.00, просто помнил, что я ничтожество. «Пустая причуда Хайда» – так он выразился в разговоре с одним из руководителей студии.

Положение было отчаянным, как я ни старалась хорошо выглядеть, бегала по утрам, следила за своим весом, очень много занималась с Наташей, а потом и в студии у Михаила Чехова, для «Фокса» я не существовала. Но это означало, что не существую и для всех остальных студий тоже. Понимаете студийную зависимость? Новое лицо на экране всегда риск, я это прекрасно знала. Приглашать на приличные роли актрису, которой не находят таковых на собственной студии, никто не будет. Всегда вставал вопрос: а почему ее не используют у «Фокса»? Все верно, если никто из режиссеров «Фокса» или «Коламбии», на которых я снималась в эпизодических ролях, не нашел для меня чего-то приличного в других картинах, то к чему вообще вспоминать о такой актрисе?

Вот когда я осознала, что потеряла со смертью Джонни Хайда! Это был не просто любовник, друг и наставник, это моя палочка-выручалочка, Джонни давно бы уговорил кого-нибудь снять меня. Мало того, в агентстве Хайда тоже считали меня виновной в смерти Джонни, а потому вовсе не желали заниматься моими делами. Положение хуже не придумаешь: актриса, которую не любит Занук, не имеющая агента и уже в возрасте. Похоже, все в Голливуде стали считать, что я просто причуда Хайда, но Хайда не было, и никто не собирался потакать его бывшей причуде.

Я пятый год работала в Голливуде, хотя «работала» – это условно, скорее числилась. И за пять лет с десяток ролей, о которых критики просто не вспоминали, в фильмах, которые зрители забывали на следующий день после премьеры. Кто я? Что я? Иногда возникал вопрос, что я вообще в Голливуде делаю, кроме ожидания? Но ждать можно бесконечно…

Наташа учила и учила актерскому мастерству, но к чему это мастерство, если на съемочную площадку не допускают?

Конечно, в Голливуде у меня были друзья, даже такие, кто не считал меня виноватой в смерти Хайда. Один из приятелей – Сидней Сколски. Тоже достаточно взрослый, тоже с русскими корнями, Сколски занимался репортажами из Голливуда, а по сути, просто сплетнями. С Сиднеем мы были знакомы еще со времен моих съемок для журналов в «Синей книге», и теперь в Голливуде он один из немногих пришел мне на помощь после смерти Хайда. Не знаю, считал ли Сколски меня способной актрисой тогда, но он стал создавать вокруг меня шум. А еще он все-таки рискнул посоветовать Зануку использовать именно мою внешность, а не способность играть. Мне так хотелось на съемочную площадку, что я была готова и на это, но даже роли безголосых статуй не предлагали. Бывали минуты, когда я мечтала о роли дамы с собачкой, нет, не чеховской, о которой столько рассказывала Наташа, а простой дамы со щенком на поводке, которая просто прошлась бы на заднем плане в каком-нибудь серьезном фильме, и этот эпизод ввиду важности для главных исполнителей не вырезали. Какая уж тут Нора Ибсена!

Извините, я ненадолго отвлеклась, пришлось сходить на кухню за стаканом апельсинового сока. Я очень люблю сок, а Вы?

Так вот, помог мне именно Сколски, но не уговорив Занука (мне казалось, что это вообще невозможно), а дав дельный совет.

Весной 1951 года руководство «Фокса» устраивало прием для прокатчиков. Занук ворчал, мол, до чего дошло, раньше прокатчики выстаивали очереди у кабинетов руководителей студий, чтобы выразить свое нижайшее почтение, а теперь приходится ублажать их. Что-то там действительно произошло на государственном уровне, я мало этим интересовалась, но теперь студии не могли навязывать прокату фильмы в нагрузку, те имели право выбирать. Это означало, что множество пустых картин просто невыгодно снимать и за каждый фильм, который попадет в кинотеатры, нужно бороться уже не прокатчикам, а студиям. Понятно, что в такой ситуации Зануку вовсе не до «причуды Хайда», но мне-то что делать?! Семилетний контракт вполне мог превратиться в годовой, как было с самым первым моим контрактом с «Фоксом».

Сколски призывал не унывать и воспользоваться устраиваемым приемом.

– Как?!

– Занук – это еще не весь «Фокс», на встречу с прокатчиками приедет Спирос Скурас, именно он может сказать решающее слово. Постарайся обратить на себя его внимание.

Я обратила.

Помните, я говорила, что если бы от чьей-то ненависти умирали, то Занук должен бы давно быть похоронен. Хорошо, что не умирают, потому что в тот вечер погибнуть должна была бы я.

Как обратить на себя внимание, если на прием приглашены ведущие актеры и актрисы «Фокса»? Я придумала. Платье было столь откровенным и облегающим, что в нем даже двигаться трудно, но чтобы обратили внимание даже на такой наряд, потребовалось пойти на хитрость. Конечно, меня как кинозвезду никто на прием не приглашал, мне полагалось быть на нем в качестве мебели как обычной старлетке. Приди я вместе со всеми и встань в стороне, так и простояла бы в своем сногсшибательном наряде на заднем плане, разве кто-то из журналистов предложил бы выпить и провести ночку в дешевом отеле.

Но я вспомнила, как являлась на приемы у Шенка, лучше всего прийти с опозданием, когда все ко всем уже пригляделись, выпили по первой, а то и второй рюмке, когда все уже не столь строги и достаточно раскованны. Нужно было только не слишком опоздать, мне это удалось.

Весь день красилась и делала прическу, десяток раз смывала макияж и накладывала снова, несколько раз переодевалась, потому что казалась сама себе толстой, неуклюжей или слишком вульгарной. Когда уже была на месте, вдруг остановила спешившего с подносом официанта, взяла фужер и решительно глотнула шампанского. Официант заговорщически улыбнулся и сделал знак, что все о’кей.

Выждав минутку за дверью, пока несколько стихнет шум, поднятый чьей-то речью, я скромно скользнула в зал и практически остановилась посередине, словно заблудившись и ища глазами знакомых. При этом, старательно изображая растерянность, я все же лучилась радостью от присутствия стольких значимых лиц.

До сих пор помню мгновенно установившуюся тишину. Она длилась несколько секунд, которые показались вечностью. Честное слово, было слышно, как с трудом проглотили комки в горле с десяток мужчин.

– В каких фильмах Вы снимаетесь и намерены сняться в ближайшее время, мисс Монро?

Мисс Монро сыграла блестяще, смею Вас заверить. Я очень-очень скромно со вздохом потупила глазки:

– Об этом лучше спросить у мистера Занука…

Помню, мелькнула мысль, что теперь либо он мне все же даст роль, либо выгонит даже ценой выплаты неустойки.

Господи, я была звездой приема! Толпа журналистов вокруг, приглашение к прокатчикам, всеобщее внимание… А потом было приглашение за стол к самому Спиросу Скурасу! Говорят, он тоже поинтересовался, в каком фильме я снимаюсь, и, услышав, что ни в каком, издал рык, который не все услышали только из-за шума вокруг меня:

– В первой же картине!

Прием сработал, и совет Сколски тоже, я получила роль в первом же запущенном фильме, но Занук остался верен себе, роль снова была не просто эпизодической, а катастрофически короткой и пустой. Ну что ж, и то хлеб, по крайней мере, можно быть уверенной, что еще на полгода контракт продлят… пока Скурас и прокатчики не забудут эффектное появление полуодетой блондинки.

И ведь забыли бы, если бы не несколько скандалов сразу. Обо мне писали не меньше, чем о звездах, снимающихся в главных ролях, мои фотографии то и дело появлялись на страницах журналов и в разных буклетах, фотографы в отличие от Даррила Занука не считали меня нефотогеничной и щелкали затворами с удовольствием. Роль дамы с собачкой я играла почти ежедневно, но только перед фотоаппаратами, а не перед кинокамерой. Масса снимков в стиле Пинап, которые так нравились американцам тех лет (да и сейчас нравятся), на них хорошенькие девушки демонстрируют стройные ножки, делали героинь съемок не менее популярными, чем актрис. Все вполне пристойно, видны только ножки до верха чулок, я никогда не снималась для картинок, на которых у девушки падали трусики, такие тоже модны.

Я понимаю, что серьезные люди не разглядывают подобные картинки, потому поясню. Это просто красивые картинки красивых девушек, сделанные на основе фотографий, то есть модель фотографировали за каким-то занятием, а потом уже по фото рисовали. Обычно ветер приподнимал юбку натурщицы и оголял ножки до уровня бедер, все пикантно, но достаточно пристойно.

И вдруг…

Я и забыла о том, что позировала обнаженной, когда сидела без работы. Получила свои совсем небольшие деньги, заплатила первоочередные долги и выбросила из головы темно-красный бархат, в котором выгибалась, как кошка.

Скандальное фото для календаря 1953 года

Но фотографии никуда не делись, они стали основой календаря на 1953 год! Том Келли продал снимки довольно дешево, тоже не получив больших дивидендов, а новые владельцы решили использовать их только сейчас. На фото внешность Нормы Джин – золотистые волосы, никакого исправленного носа или подбородка, но как раз это не видно.

Бомба взорвалась! Фотографии оказались столь красивыми (молодец Том!), что календарь расхватали, и изображения моей обнаженной фигуры висели в барах и парикмахерских. Кому пришло в голову соотнести Норму Джин на красном бархате и Мэрилин Монро, только пробивающуюся на студии «Фокс», не знаю. Рассказывали, что неизвестный позвонил Джерри Уолду, продюсеру «Ночной схватки», которому меня с видимым удовольствием «одолжила» на этот фильм студия «Фокс», и потребовал десять тысяч долларов за молчание.

Конечно, эта информация могла вызвать (и вызвала) немалый скандал, ведь там была обнаженка, пусть очень скромная, но все же. Актриса «Фокса» снимается в обнаженке для календарей, какой кошмар!

Знаете, я не понимаю людского ханжества. Мы любуемся картинами великих живописцев, с восхищением разглядываем гениальные скульптуры, ахаем и цокаем языками, при этом ничуть не смущаясь, что Даная, вовсе не имеющая красивого тела, обнажена, что голые самые разные Венеры, множество богинь и богов… Почему изображение красивого тела, созданное давно, – это искусство, а красивое (я в этом уверена) тело на фотографиях, сделанных три года назад, – распутство и преступление? В снимках Тома Келли не было ничего распутного, ничего развратного, просто лежащая на красном бархате девушка, в моих позах, поверьте, тоже не было чего-то страшного. Между прочим, Тому ассистировала жена.

Если Джерри Уолда и шантажировали, то он снес это молча, не сказав о шантаже мне, хотя должен бы сделать это в первую очередь. Нет, Уолд даже не поинтересовался, действительно ли я снималась в таком виде, не рассказал никому. Именно поэтому я не поверила его рассказам и подозревала, что Элайн Мосби сообщил именно он или кто-то с его подачи.

Это вселенский скандал – попасть на язык Элайн Мосби по поводу фотографий в обнаженном виде! Мосби тут же потребовала объяснений, но, конечно, не от Уолда, а у студии «Фокс». Я была в ужасе, на студии от меня потребовали все отрицать, мол, это не я, а очень похожая на меня модель, может, пронесет.

Сидней Сколски, выслушав мои сбивчивые объяснения, рассудил иначе: все равно тайное станет явным, возможно, где-то даже зафиксировано, что на снимке именно я, если правда раскроется после моего отрицания, будет только хуже. Сколски посоветовал говорить, как было, но объяснить, что меня в тот момент могли просто выбросить на улицу за долги. Я добавила:

– И машину отобрали…

– Вот! Именно это и скажи! И не надо ничего отрицать. Жалостливее, жалостливее…

Я объявила, что скажу правду. Администратор студии едва не рухнул в обморок, уже понимая, что меня ждет за такой проступок и теперь такую непокорность. Но потом пожал плечами, в конце концов это прекрасная возможность избавиться от обузы, какой я стала.

Знаете, львы рычат, это страшно, многие животные рычат, будучи разъярены. А вот змеи шипят, и это куда страшнее любого рыка. Занук шипел. Если он мог, непременно придушил бы меня, но потом посмотрел внимательно и вдруг заявил, что можно попробовать.

Я сама позвонила Мосби и рассказала ей жалостливую историю появления календаря, который сейчас висит в каждом баре или гараже. Не знаю, поверила ли мне Элайн, возможно, нет, не столь уж она наивна, но почувствовала, что это великолепный сентиментальный сюжет для размышления, как быть девушке (сиротке!), когда у нее нет денег на жилье и возврат машины.

Конечно, это был скандал!.. Но есть скандалы, которые способствуют популярности замешанных в них куда больше любой рекламной кампании. Безо всяких усилий, лишь на моей откровенности и фильм «Ночная схватка», и студия «Фокс», не говоря уже обо мне самой, стали безумно популярны. Календари скупили за два дня после репортажа, пришлось выпускать еще и еще, теперь мое тело на красном бархате и впрямь красовалось на стене каждого гаража.

Студия тоже заказала свою партию календарей для… раздачи представителям прессы и прокатчикам. Это было нечто невиданное, вместо осуждения и повторного позорного изгнания со студии я получила сумасшедшую известность. Не рад только один человек – Даррил Занук! Я превратилась в его непрерывную головную боль, а он в мою.

Занук – предмет не просто моей ненависти, он кошмар моих снов, даже по ночам я не переставала его бояться и ненавидеть. И, между прочим, именно из-за него стала принимать повышенные дозы снотворного, Занук косвенно виноват в моей зависимости от барбитуратов.

Но, Док, это были не все скандалы. Сейчас я Вам расскажу о втором.

Знаете, чем примечателен тот период? Я наконец закрепилась на студии, состоялись многие очень важные для меня знакомства, но не менее важно и то, что я стала публичным человеком, с ужасом осознав, что каждый шаг, каждое сказанное слово, каждый поступок даже в прошлом отныне будут на виду, будут обсуждаться и критиковаться куда больше сыгранных мной ролей.

Док, это изнанка славы. Одно дело то, как ты выглядишь сейчас, что делаешь, что говоришь, с кем знакома или незнакома, кто тебя не любит. Но отвечать приходится и за то время, когда звездой не была. Вы понимаете, о чем я? Мэрилин Монро пришлось отвечать за Норму Джин, и хотя в поведении Нормы Джин ничего предосудительного не было, именно когда Норма становилась Мэрилин, можно найти немало поводов для обливания грязью.

Нашли.

Никакая она не сирота! У Мэрилин Монро, которая вообще-то Норма Джин, жива мать. А сама Норма Джин незаконнорожденная!

И снова я отказалась лгать, зачем, ведь обязательно найдется ушлый журналист, который раскопает и Джима Догерти, и Глэдис Бейкер.

Да, я не сирота, но моя мама, бывшая монтажер пленки в Голливуде, давно больна, настолько давно, что я и не помню нормальной с ней жизни (мама, прости меня, но это так). Она находится в больнице штата, но я все время помогаю ей, помогала и тогда, когда самой было нечего есть, это тоже причина, чтобы сфотографироваться лишний раз. Теперь, когда на студии у меня уже приличная зарплата, Глэдис переведена в частную клинику, и ей назначен официальный опекун. Спасибо студии «Фокс» за предоставленную возможность сниматься и зарабатывать не только для себя, но и на содержание больной матери.

Представляете, что было? Не знаю, скрипел ли зубами Занук, шипел ли или молча пил, но лучшей рекламы мне и студии не придумать. Америка простила обнаженку и наличие сумасшедшей матери, она была влюблена в Мэрилин Монро, которая так красива и так несчастна! Совершенно пустые фильмы имели великолепные кассовые сборы, потому что «там играла девушка с календаря».

На студию письма приходили уже не десятками и не сотнями, а десятками тысяч. Занук был вынужден выделить несколько человек, которые бы просто разбирали эту почту и под копирку отвечали большинству. Говорят, первое время Занук не верил, считая цифры подтасовкой, пока однажды своими глазами не увидел мешки неразобранной корреспонденции. Он рявкнул, чтобы не смели заваливать студийные помещения макулатурой, пришлось объяснять, что отдел просто не успевает сортировать корреспонденцию, приходящую мисс Монро.

Знаете, Док, я в это время спала с Элиа Казаном, он прекрасный режиссер, и я мечтала, что у него не хватит совести отказать мне в приличной роли. Но Казан такой же подлец, как все остальные. Стоп! Имею ли я право обвинять его, если сама была любовницей, не любя ничуть? Он использовал меня, как я пыталась использовать его, разница лишь в том, что ему удалось, а мне нет.

Это время, когда внутри окончательно окрепла Мэрилин.

Представьте актера, который, завлекая публику, расхаживает в огромной маске какого-нибудь сказочного персонажа, или клоуна, на лице которого нарисован большой рот, а на голове ярко-рыжий парик, или даже Чарли Чаплина с его большущими башмаками, усиками и старательно подведенными вниз уголками глаз. Вы же прекрасно понимаете, что за кулисами огромная маска будет снята, парик повиснет на вешалке, большущие туфли встанут в уголке, размалеванный рот смыт, а усики отклеены. Никому в голову не приходит, что у актера такая голова, что он огненно-рыж, или что у Чаплина ступня в полтора раза больше нормальной. Или что у него столь нелепая походка.

Меня же воспринимают только как мою роль. Только, Док! Эту сексапильную блондинку мы создали нарочно, чтобы привлечь ко мне хоть какое-то внимание, потому что заикающаяся, трясущаяся от страха Норма Джин ни за что не смогла бы стать актрисой, ни за что! И никакие занятия ни у Михаила Чехова, ни у Ли Страсберга, ни у Лоренса Оливье не помогли бы Норме Джин заставить режиссеров дать роль.

А ведь Занук видел это, он нутром чуял во мне совсем другую, вовсе не сексуальную, а очень пугливую, дрожащую, неуверенную в себе актрисочку, он видел Норму Джин и не верил, что Мэрилин Монро способна победить. Занук был прав. Но как же я его ненавидела за эту прозорливость, сама того не понимая! Думаю, что он сам не понимал, в чем дело, не понимал, что же так нравится зрителям, почему одно мое появление на экране электризует весь зал. Даррил Занук не видел актерской игры, потому что я не играла.

Слушайте внимательно, Док, это откровение, которого я не делала никому. Мэрилин Монро не играла в фильмах, она не могла играть, потому что сама образ, роль, искусственное создание! Если Вы видели мои фильмы, вспомните ли хотя бы один успешный, где Мэрилин Монро не была Мэрилин Монро? Таких нет, хороши только те роли, в которых я играла Блондинку, но стоило попытаться этой Блондинке изображать кого-то еще, как появлялась неуверенность, все старания Полы Страсберг добиться, чтобы я перестала трястись и начала играть, разбивались о мой страх. Но это было позже, а тогда Мэрилин показала свою силу, а я была довольна и напугана этой силой одновременно. Это как стоять на краю пропасти, сознавая, что шаг в пустоту будет последним, и с замиранием сердца желать сделать этот шаг…

Удивительно, но Наташа Лайтесс, которая помогла мне создать образ Блондинки, тоже ничего не понимала, она словно не видела вот этого раздвоения. Да, это Наташа помогла мне придумать походку, при которой ступни последовательно ставятся на одну прямую, пятка одной ноги почти примыкает к носку другой. При этом бедра начинают откровенно вилять. Говорят, сзади оторваться от таких бедер невозможно.

Но Наташа же меня за эту вульгарную походку и ругала, твердя, что вовсе не ради виляния задом предложила ее. Наташа помогла мне надеть образ Мэрилин, словно пальто, и, как все остальные, не желала замечать, что я хотела бы снять маску хотя бы дома, что желаю быть Мэрилин только на экране, на съемочной площадке!

Никто не желал этого замечать, никто! И до сих пор не желают.

Хорошая идея – снять фильм об актрисе, к которой так приросла ее роль, что она не может перестать играть. Это был бы автобиографический фильм о несчастной Мэрилин Монро (или Норме Джин?). Нет, я не буду снимать такой фильм, знаете почему? Потому что мне не поверят! Не поверят, что под маской Мэрилин Монро есть совсем другой человек. Боюсь, что этот человек не будет интересен зрителям, им не нужна Норма Джин, им нужна белокурая курва с глуповато приоткрытым ртом и глазами с поволокой.

Я пыталась, возвращаясь домой, снимать образ и словно вешать его в шкаф, как одежду, ходила в свитерах на размер больше, а не меньше, завязывала волосы резинкой на затылке, подвязывала косынку или надевала черный парик… Но каждый раз убеждалась, что, какой бы ни была в действительности, я всем нужна только в качестве Мэрилин. Даже Наташе, которая, казалось, должна бы видеть меня иной.

Мэрилин была в тысячу раз успешнее Нормы Джин. И дело не в том, что на нее оборачивались, ей писали мешки писем, ее хотели видеть на экране, ей простили все прегрешения, даже позирование голышом. Игра на площадке Мэрилин тоже давалась легче, чем Норме Джин!

Как это? А вот так! Я страшно переживала на каждой съемке, боясь сыграть плохо или перепутать текст, то и дело плакала, покрывалась красной сыпью, меня рвало перед каждым дублем, приходилось поправлять грим, снова краситься, что нервировало остальных актеров. Опытные актеры и особенно актрисы не могли простить мне непрофессионализма, запинок, неспособности выучить, а вернее, с ходу произнести даже небольшой текст. То и дело слышалось:

– Что это за дилетантка?! Сколько мы будем ждать какую-то старлетку?!

Но стоило мне забыть, что нужно играть кого-то, и на площадке появлялась Мэрилин Монро, которая легко произносила любой текст, делала не заученные, а свободные жесты, импровизировала, она не играла, а купалась в лучах прожекторов, она жила жизнью роли, вернее, своей собственной, но в рамках сцены и указаний режиссера.

Однажды Элиа Казан оказался невольным свидетелем вот такого превращения и потерял дар речи. Он рассказывал, что стоял оглушенный, растерянный, понимая, что видит чудо. Но закончилась сцена, чудо померкло, перед ним снова была перепуганная, со слезами на глазах от неуверенности Норма Джин в оболочке Мэрилин Монро.

Так, может, Джонни Хайд был прав, когда твердил, что мне нужно играть легкие роли в легких фильмах, что мой удел именно Блондинка, которой достаточно только появиться на экране, ничего не произнося? К чему сценарий, к чему роль, репетиции, переживания, если зрители все равно ничего не помнят и даже не видят, кроме этой Блондинки. Я пыталась у умных серьезных людей спрашивать, помнят ли они мои роли. Блондинку помнили, даже были очарованы, помнили сияние, а вот что говорила вообще, что именно играла, не помнили. Не было роли, была лишь ОНА – Мэрилин Монро!

Вот умру и буду лежать красивая-красивая…

Недаром многие актеры отказывались со мной играть. Кто-то делал вид, что из-за моей необязательности, трудного характера, актерской беспомощности, а в действительности просто потому, что всех остальных на площадке переставали замечать, стоило появиться Мэрилин. Одно присутствие на экране Блондинки переключало на нее внимание настолько, что остальные персонажи становились словно ненужными. Я их понимала, кому же из звезд хочется обслуживать старлетку-Блондинку? Обидно только, что никто не видел за Блондинкой Норму Джин.

Видите, я начала говорить о Мэрилин в третьем лице. Но это так и есть, понимаете, моя роль начала собственную жизнь в кино, и я десять лет то послушно следую за ней, то борюсь. Если делаю первое – я успешна внешне и несчастна внутренне, если второе – то несчастна и так и так. Большинство людей не понимают, чего же мне не хватает, если у меня есть обожание миллионов, были мужьями знаменитые люди Америки, деньги, слава, любовники… А несчастна всегда Норма Джин, Мэрилин стала несчастной недавно, когда я все же попыталась отвести ей ее место. Наверное, так чувствовал бы себя Чарли Чаплин, если бы к нему насовсем прилипли усики и котелок с ботинками. Нельзя быть все время в роли, тем более такой, которую обожают миллионы.

Все, больше сегодня не могу, простите, Док, потом… Мне плохо, очень плохо от понимания, что когда-то, надев эту очень успешную роль, я погубила собственную жизнь. Сумею ли снять?

Нужно ли? Иногда кажется, что нет.

Или проще выпить упаковку таблеток и запереть дверь…

Док, Вы спросили о моем любимом занятии. Интересно, какого ответа Вы ожидали, о чем думали, о сексе?

И еще, кого Вы спрашивали, Норму Джин или Мэрилин Монро? Если Блондинку, то она больше всего любит разглядывать себя в зеркале, а у Нормы Джин вот любимое занятие, видите? Я читаю, в любую свободную минуту берусь за книгу. Многие считают, что это игра на публику, никто не верит, что я разбираюсь в теории Фрейда, неплохо знаю русскую литературу, люблю Достоевского, Джойса, Стейнбека, Пруста, Ибсена, вообще люблю серьезную литературу, живопись… Знаете, меня часто пытаются подловить журналисты, считая, что я называю имена героев и фамилии писателей только по подсказке помощников. Иногда смотрю на обидчиков и по вопросам понимаю, что они сами не читали того, о чем спрашивают, мне несложно их осадить, даже опозорить, но я не могу позволить себе сделать это, потому что завтра же в мой адрес будет вылито безумное количество грязи. Приходится выкручиваться, шутя и играя дурочку.

Играть Мэрилин несложно, совсем несложно, но почему же никто не желает видеть эту мою талантливую игру, никто не замечает, что я играю, каждую минуту на публике играю?! Кажется, уже не только на публике… Просто, когда тебя не желают воспринимать никем, кроме как Блондинкой, приходится надевать ее маску даже дома. Иногда я бунтую, перестаю за собой следить, толстею, не желаю краситься или выходить из дома. Но потом понимаю, что выйти рано или поздно все равно придется, встряхиваюсь, худею, влезаю в обтягивающие платья Блондинки и надеваю на лицо улыбку, а морщинки замазываю гримом… Всем нужна Мэрилин Монро, никто не желает видеть толстую и ненакрашенную Норму Джин. Никому не интересно, что там внутри, зачем заглядывать внутрь, если есть красивая оболочка?

В прошлый раз я рассказывала Вам, как добилась ролей, которые уже не вырезали при монтаже. Неправда, это не я добилась, это Она. Мэрилин Монро так нравилась зрителям, что даже Даррил Занук оказался вынужден закрыть глаза на Норму Джин и подписать очередной контракт с ненавистной ему Мэрилин.

Господи, сейчас мы ненавидим ее одинаково! Кто бы мог подумать, что через десять лет я приду к тому же, что Занук чувствовал давным-давно? Интересно, а если бы он оказался стойким и не взял меня на студию, я стала бы актрисой Нормой Джин Бейкер, играла бы серьезные роли в театре или все же скурвилась и погибла в безвестности?

Думаю, ни то ни другое, слишком известна Мэрилин Монро, слишком любили зрители эту Блондинку, чтобы она осталась не у дел, не Занук, так Кон или еще кто-то пригрел бы красотку на своей студии. Мэрилин Монро уже была, и была сильна. Это Норма Джин покрывалась от страха сыпью и глотала успокоительное перед каждой съемкой, Мэрилин ничуть не переживала, она легко сводила с ума окружающих мужчин, спокойно обнажалась в случае необходимости и за словом в карман не лезла. Норма Джин ждала одобрения, поддержки, тряслась и плакала в уголке из-за недостаточно хорошо сыгранной сцены. Мэрилин такие мучения неведомы вообще, ей достаточно просто выйти и улыбнуться, остальное не замечали. Норме Джин не прощали запинок, Мэрилин сходило с рук все.

Док, вспомните мои фильмы (если их вообще можно вспомнить), Вы сразу поймете, когда верх одерживала Мэрилин. Да, это «Джентльмены предпочитают блондинок», «В джазе только девушки», «Зуд седьмого года», «Автобусная остановка», в какой-то степени «Принц и танцовщица» и «Река, не текущая вспять». В остальных шла борьба между Нормой Джин и Мэрилин Монро, сначала, как в «Ниагаре» или «Как выйти замуж за миллионера», Норма Джин еще показывалась из-за набиравшей силу Мэрилин, позже в «Неприкаянных» попыталась бороться и проиграла!

Док, на экране я проиграла Ей, в жизни, похоже, тоже…

От понимания проигрыша у меня депрессия, а депрессия – это новые большие дозы лекарств, от которых потом в голове сплошной туман, трудно сосредоточиться, трудно понимать, что говоришь и делаешь.