Надо бы назвать «мои мужчины», я не намерена рассуждать обо всех мужчинах мира.

Но не стоит думать, что речь пойдет только о любовниках. В моей жизни, как и в жизни любой женщины, немало мужчин, с которыми связывают и просто дружба или вражда, родственные отношения, деловые, поклонение и благоговение.

Удивительно, но долгое время вокруг меня были мужчины, если так можно сказать, подкаблучники.

Дедушку я почти не знала, седьмой граф Спенсер был строг и даже жесток в обращении, не ставя свою жену Синтию ни во что. Зато остальные были противоположностью, даже обладая собственным крутым характером, как принц Филипп, они все равно вынуждены подчиняться собственной супруге.

Подчинялся женам отец, что с мамой, что с Рейн он был ведомым. Послушен женщинам Чарльз, об этом и упоминать не стоило бы. Послушен и мой брат Чарльз…

А где же сильные мужчины из романов Барбары Картленд, способные все решать сами, брать ответственность на себя, за широкими спинами которых могут спрятаться от жизненных невзгод хрупкие женщины? Те, что не предадут, не обманут, не солгут… Или писательница просто ошиблась?

В моей жизни появился и такой мужчина, но я оказалась не нужна и ему тоже!

Конечно, первым был отец. Папу я любила очень, он нас тоже любил, как бы я ни злилась на него из-за развода и особенно мачехи.

Я считалась папиной дочкой, но это скорее после ухода мамы. Раньше мы все трое были папиными дочками, а маленький Чарльз – папиным сынком. Папа был хорошим отцом, он очень заботился о нас, только он не догадывался, что, кроме устроения детских праздников и всякой всячины, нужны еще и ласка, и простая душевная беседа.

Он не был скуп на ласку, он просто не знал, что эмоции нужно выражать.

А праздники у нас и правда были великолепными, на них собирались дети из всех поместий графства, шумные посиделки с угощениями сменялись веселыми играми, к нам приезжал зоопарк, резвились клоуны… Даже маленьким Уильяму и Гарри их дед устроил такой праздник. Все дети получили большие кошельки с шоколадными монетами и важно отправились «покупать» себе всякую всячину в нарочно поставленных по всему парку Элторпа киосках. Гарри был еще слишком мал, он не понял, в чем дело, и несколько своих «монеток» просто съел. Пришлось ссужать внука дополнительными шоколадными средствами.

Папа очень любил все фотографировать и снимать на камеру. Благодаря этому наши детские забавы во многом остались в памяти.

Так было до тех пор, пока не ушла мама. Еще неизвестно, на кого больше повлияла трагедия развода, иногда мне кажется, что на папу. Его бросила женщина, которую он так любил! Джон Спенсер был образцовым отцом-одиночкой с точки зрения соседей, Сара и Джейн уже учились не дома, а вот нас с Чарльзом папа лично каждое утро отвозил в школу и после обеда забирал. Но теперь этим все и ограничивалось, остальное было передоверено няням.

Война с нянями не отвлекала меня от отца, мне было жаль брошенного папу, и я постоянно была рядом с ним, принося чай, подавая газету, разговаривая о чем-то… Сара издевалась:

– Диана у нас папочкина дочка-утешительница!

Я не понимала, почему это плохо. Если папа скучает и грустит, должен же кто-то его утешить…

Сейчас я понимаю, что если бы попыталась так же подходить к Чарльзу, то никакая Камилла мне не была бы страшна, даже при полном отсутствии сексуального опыта я могла бы быстро найти ключик к сердцу мужа. Но я видела в Чарльзе взрослого, умного, сильного собственного защитника, к тому же знающего мир, в который я попала, с пеленок, тогда как я сама там новичок. Мне и в голову не приходило пожалеть Чарльза, ведь принцы из романов Барбары Картленд не нуждались в защите.

Кроме того, у папы быстро нашлась другая утешительница, мгновенно вытеснившая всех нас, в том числе и меня, из его сердца, из его мыслей, из его жизни!

Вскоре после того, как мы после смерти дедушки перебрались в Элторп, папа умудрился влюбиться в Рейн. Сразу два категорически не подходивших нам обстоятельства – роскошный, огромный, в 121 комнату замок, при этом плохо отапливаемый и очень неудобный, и мачеха, шумная, активная, с ярко-красными ногтями, вечно постукивающими по столу, с выдумками, ставившими нас в тупик, с бравурной речью…

Хуже не придумаешь – отдать Элторп на разграбление Рейн. Да, конечно, она добилась, чтобы провели нормальное отопление, в двадцатом веке обходиться каминами как-то не современно. Но ради получения средств Рейн с легкостью распродала часть коллекции Элторпа, чего мы ей так и не смогли простить.

Но главное – она подчинила себе нашего папу, и я сразу почувствовала себя совершенно одинокой. Этого я тоже не смогла простить Рейн.

Папа с восторгом подчинился женщине, во всем взявшей на себя инициативу, доверил ей и свое поместье, и своих детей, и себя. Детей она быстро отшила, мы старались приезжать домой как можно реже, Элторп сильно изуродовала и только отца сумела вытащить почти с того света.

Рейн, видно, любила папу, как и он ее. Дети редко позволяют родителям любить кого-то чужого, даже будучи обиженными на маму, мы все равно не могли согласиться с тем, что чужая женщина займет ее место. Папа на наше несогласие внимание не обратил, он женился, даже не поставив нас в известность. Узнать из газет, что у тебя появилась мачеха, – сюрприз не из самых приятных.

Не сообщил папа, видно, просто боялся нашей реакции, но обвинили мы во всем Рейн. Кто же, как не она, могла быть виновата в том, что на роскошном свадебном балу в тысячу приглашенных не было детей графа Спенсера, причем уже достаточно взрослых детей!

Папа был подкаблучник, совсем не похожий на смелых героев дамских романов. Я его все равно любила, но понимала, что мой муж должен быть не таким, он должен быть смелым, решительным, умным, настоящим принцем! Вот в этом и состояла моя беда, что я искала принца, а не возлюбленного. На мое счастье, я влюбилась в принца, на мое несчастье, принц не влюбился в меня. Так не бывает в романах Барбары Картленд, но так бывает в жизни.

О Чарльзе и моих мальчиках не стоит говорить в общем списке, о них разговор отдельно.

Принц Филипп, которого я тоже звала папой, пока имела на это право, в общем-то остался для меня загадкой. Он под стать королеве, и я не знаю, кто больше кого воспитал.

Герцогу Эдинбургскому во многом можно посочувствовать, его судьба сложилась довольно трудно в начале жизни, нелегко ему и сейчас. Всем известны трудности греческой монархии, когда семье Филиппа пришлось бежать, самому Филиппу находиться на положении бедного родственника. Я представляю, насколько это трудно для независимого, от природы сурового человека.

Он сумел прожить долгие годы на шаг позади своей царственной супруги, умудрившись при этом не уронить своего достоинства. Нелепые и часто обидные шутки принца Филиппа вовсе не со зла, а потому, что он сначала шутит по-солдатски, а потом задумывается над тем, кому адресована шутка.

Принц Филипп сумел найти свое место, найти занятия, которые позволяют ему быть на виду, помогать своей супруге и в то же время не подчеркивают его второстепенное значение. Будущая королева влюбилась в него еще в тринадцатилетнем возрасте, впервые увидев стройного, красивого морского офицера. Вся королевская родня была категорически против замужества наследницы престола с греческим принцем, который Греции и не видел, а воспитывался своими родственниками в Дании, ничего, кроме своего громкого титула, не имел, зато имел немецких родственников, что после войны означало позор.

Никто не задумывался, что принц Филипп воевал против немцев и японцев, причем весьма успешно, потому что имел боевые награды, одно упоминание о родственниках расстраивало королеву-мать, у которой на войне погибли два брата.

Но Елизавета настояла на своем и объявила, что скорее откажется от престола, чем от Филиппа. После скандала с отречением ее дяди второго такого королевская семья вынести не могла! Филипп был выбран как меньшее из двух зол. Его назвали герцогом Эдинбургским.

Когда при разводе принц Филипп попытался угрожать мне лишением титула, я фыркнула:

– Мой титул куда старше вашего, Филипп!

Это было откровенное хамство, но принц замолчал, потому что Спенсеры действительно много древнее герцогов Эдинбургских. Я потом извинилась, но герцог ненавидит меня по-настоящему.

Свадьба состоялась, герцог вынужден покинуть флот, став помощником будущей королевы. Между супругами раз и навсегда определено разделение ролей – все, что касается внешней стороны (представительство, приемы, парламент и тому подобное), прерогатива королевы, в семье хозяин герцог, причем хозяин очень жесткий.

Дети воспитывались не просто по-спартански, отец сделал все, чтобы усложнить жизнь старшему из сыновей. Сам Чарльз рассказывал мне, что его детство было ужасным из-за отца, который не имел ни малейшего снисхождения к слабостям сына. Напротив, ему казалось, что любое послабление чревато разрушением мужского характера будущего наследника престола.

Удивительно, как у такого требовательного и сурового отца вырос настоящий книжный червь Чарльз? Его даже отправили на флот, чтобы вдохнул морской ветер и понял, что это такое! Не помогло, служил Чарльз хорошо, но куда больше морских просторов любил книги, причем по философии и психологии. Это копание в себе приводило герцога Эдинбургского в ярость, он требовал и требовал от сына мужественности, Чарльз старался, но Юнга все равно любил больше моря, а уединение больше работы в команде, даже флотской.

Чарльз по натуре одиночка, ему трудно быть с людьми, принц прекрасно чувствует себя на рыбалке, за книгой в тишине кабинета, когда слышна только музыка, в саду, даже на охоте, там, где можно скакать одному… Удивительно, как он играет в поло? Видно, сказалась любовь к лошадям.

Совсем не этого хотел герцог Эдинбургский, он всегда недоволен сыном, зато они нашли общий язык с Уильямом, деду очень импонирует увлечение внука военной историей, особенно историей морских сражений. Похоже, то, что не удалось с Чарльзом, принц Филипп получил у Уильяма, это хорошо, потому что Уильяма уже воспитывают не так, как Чарльза, у моего мальчика было нормальное детство, несмотря на все разлады между родителями, а потому ему не помешает влияние строгого деда.

У герцога Эдинбургского отношения с принцем Чарльзом разладились окончательно после глупой публикации дневников Чарльза в книге Димблби. Я слышала, что герцог пришел в неописуемую ярость, прочитав, как сын характеризует свое воспитание и отзывается о своем детстве. Обиделась и королева, она тоже считала, что дала сыну все, что только могла.

Конечно, Чарльзу не стоило этого делать, зная резкий характер отца и убеждение в правильности всех своих поступков матери, принц мог бы догадаться, что родители обидятся. Но его правдивость и умение Димблби уговаривать сыграли свою роль, все было вывернуто наизнанку и выставлено на всеобщее обозрение. Это вам не рассказы об измене Чарльза с Камиллой, это серьезней.

Чарльз тогда обидел всех – отца и мать из-за дневников, сестру Анну, братьев, меня… и даже, кажется, Камиллу, хотя та никогда не подает вида, если ее обижают.

Самый сильный и авторитетный мужчина в королевской семье принц Филипп – большой любитель красивых женщин, я это понимала и в последние годы иногда этим пользовалась, в мелочных уступках, конечно, но все же. Именно Филипп в сердцах сказал Чарльзу, что не понимает, как можно променять красивую молодую женщину на страшную и к тому же старуху!

Но никакое его неудовольствие не заставило Чарльза расстаться с Камиллой. Притяжение ее обвислой груди оказалось сильнее…

Были ли в моей жизни мужчины, подобные Камилле в жизни Чарльза? Да, конечно, я честно призналась в этом и в книге, и в интервью Баширу. Я живая, и если в моей спальне не бывал муж, если ему все равно, как я себя чувствую, невозможно было не попытаться найти плечо, на которое можно опереться, спину, за которой можно спрятаться.

Началось все с охранника.

Однажды я поскользнулась на мокрой траве и буквально растянулась, сильно подвернув ногу. Это не удивительно, в Хайгроуве лучше ходить в резиновых сапогах, а не в туфлях. Шедший на шаг впереди муж даже не оглянулся. Я сидела и плакала не столько от боли и бессилия, сколько от обиды. Чарльз не нашел нужным даже протянуть мне руку, чтобы помочь подняться, предстояло как-то выпутываться из этого дурацкого положения. Вставать, когда скользко, нелепо барахтаясь на потеху слугам, которые наверняка уже облепили все окна, очень трудно. Я как-то справилась, но поняла, что если у мужа дурное настроение, то помощи от него ждать не стоит.

Потом нечто подобное повторилось в Ванкувере, когда я на выставке вдруг потеряла сознание, падая, только успела попросить помощи у Чарльза.

Конечно, меня подхватили, но не Чарльз, зато муж выговорил, стоило мне открыть глаза, чтобы больше не смела устраивать подобных сцен на публике!

Сама, все сама, со всем справляться должна сама, начиная от дворцового и официального этикета и подготовки к визитам и заканчивая вот таким падением на мокрой траве.

У меня нашлись помощники и в подготовке поездок, и в написании речей, и в поддержке на скользкой тропинке тоже. Одним таким плечом, на которое можно опереться в буквальном смысле этого слова, стал телохранитель Барри Мэннеки. Я в какой-то степени влюбилась в него, в его надежность, его готовность помочь, поддержать, защитить. Понимаю, что это его работа, но ведь и муж тоже обязан помогать и поддерживать, а Чарльз об этом не задумывался.

Принцу проще съездить и купить какой-то подарок, чем лишний раз обратить внимание на то, устала ли я, не нужна ли мне помощь… Это не черствость, Чарльз просто привык жить, понимая, что все вокруг делается либо для него, либо помимо него. Если его попросить, то поможет, но сам предложит что-то только своим бабушке и матери:

– Бабушка, ты хочешь чаю? Мама, тебе подать чашку?

Это ритуал, это положено. Конечно, принц подаст руку, если вы выходите откуда-то, придержит дверь, он же джентльмен все же. Но сомневаюсь, чтобы при этом он видел самих людей.

При такой жизни поневоле захочется, чтобы тебя кто-то поддерживал крепкой рукой…

Когда я слышу россказни о своей интимной близости с Барри, мне хочется рассмеяться. Самое удивительное – об этом судачат те, кто прекрасно понимает, что такое невозможно.

Королевские дворцы просто напичканы камерами наблюдения, подслушивающей аппаратурой, датчиками движения. Это необходимо для охраны, для безопасности, но сколько же создает неудобств!

Где принцесса Уэльская могла принять любовника, кем бы тот ни был? Под видеокамерами? Или в спальне, куда в любую минуту могут войти, где каждый дюйм прекрасно известен горничной и та помнит, как расположила подушку, а значит, поймет, что я ее передвигала?

Говорить об обслуживающем персонале вообще не стоит, супруга Барри могла не беспокоиться, принцесса – самая безопасная из влюбленных, а Кенсингтонский (тем более Букингемский!) дворец – самое надежное место для охраны невинности ее супруга со стороны королевской фамилии. Нужно быть принцессой Анной, чтобы решиться на связь с собственным телохранителем, но только не принцессой Дианой, которой такого не простят никогда.

Да, я была влюблена в Барри, по-своему, конечно. И Уильям с Гарри тоже. Это не мешало ни мальчикам, ни мне любить Чарльза.

С Барри надежно, рядом с ним живешь точно за каменной стеной. Понимаете, когда ты столько лет существуешь в обстановке полного безразличия, когда даже собственному супругу, отцу своих детей, не нужна, после того, как посидишь на мокрой траве после падения (я поскользнулась), а муж даже не подаст руку, чтобы помочь подняться, очень захочется, чтобы рядом был тот, кто эту руку подаст. Когда я, поскользнувшись, плюхнулась на мокрую траву, то плакала вовсе не из-за боли от ушиба, хотя была и она, а оттого, что Чарльз даже не обернулся. Он пошел дальше, оставив меня сидеть в слезах!

Никогда и ни в чем муж не защищал меня, никогда! Конечно, Барри не мог защитить меня перед журналистами или перед королевской семьей, но уж руку-то подал бы.

Знаете, каково это – вдруг почувствовать рядом сильное плечо и увидеть протянутую руку. Барри доброжелателен и надежен, рядом с ним так спокойно, это почувствовали и мальчики тоже. Я испытывала просто блаженство, в том числе и потому, что он смотрел на меня почти с обожанием. Ничуть не сомневаюсь, что сыграло свою роль мое положение принцессы, а также любовь к моему образу, царившая за пределами дворца.

Барри один из очень немногих, кто эту любовь перенес через ограду внутрь.

И в этом тоже было свое очарование. Мэннеки перевели в мой штат, кажется, в апреле 1985 года. Я сразу почувствовала, что с этим человеком можно быть почти откровенной, что он защитит, в том числе и от меня самой, а это, пожалуй, было еще важнее. Он доброжелателен, с прекрасным чувством юмора, не раболепствовал и не давал понять, что я случайно затесалась в королевскую семью. Барри принимал меня не столько как члена королевской семьи, хотя, безусловно, это всегда стояло между нами, сколько как женщину, которой нужна защита.

Он был в меня влюблен, причем именно как в красивую женщину. Но Мэннеки никогда бы не сделал того самого последнего шага, даже если бы я позвала! Нет!

Между нами были отношения много теплее чисто профессиональных, но между мимолетным поцелуем и постелью такая же разница, как между журчанием тонкого ручейка и морским штормом. Можно возразить, что мысленная измена тоже измена. Тогда что говорить об изменах моего мужа, которые были всякими – и мысленными, и физическими с первого до последнего дня нашего брака?!

А теперь представьте себе двадцатичетырехлетнюю красивую женщину, которой снаружи дворца восхищаются миллионы, о которой взахлеб пишут газеты и которая совершенно не нужна своему мужу, ненавистна родственникам и живет среди сплошного предательства слуг. Я знала, что каждая моя оплошность будет не просто подмечена, а подчеркнута, обсуждена, растиражирована… Да, это не выйдет за пределы дворца, но ведь я-то во дворце! Я боролась между желанием забиться в норку, уползти в щель (что очень устроило бы моих королевских родственников!) и, наоборот, выйти под свет камер и софитов и доказать, что я сама чего-то стою.

Но это так страшно – делать хоть малейший шаг без поддержки даже самой обыкновенной в виде поданной вовремя руки. После того идиотского падения на мокрой траве я страшно боялась даже наступить на газон после дождя. Представляла себе, как растянусь у всех на виду, а Чарльз снова не обернется, чтобы помочь.

И вдруг эта рука, это плечо оказалось рядом.

– Барри, вы не могли бы подать мне руку, здесь скользко?

– Да, конечно, Ваше Высочество, извините, что не сообразил сразу.

Рука сильная, крепкая, Мэннеки внимателен. Он всегда внимателен, я понимала, что это из-за должностных обязанностей, он мой защитник, а значит, должен быть внимателен. Но разве муж не должен?

Заклинаю всех мужей мира: если вы хотите, чтобы вас любили и уважали жены, не забывайте, что главные их защитники – это вы сами! Тогда не понадобятся отзывчивые телохранители.

Для меня супруг не был защитником ни в малейшей степени, удивительно ли, что меня эмоционально потянуло к Барри?

– Ваше Высочество, вы прекрасно выглядите!

– Спасибо, Барри, мне приятно.

Глупо благодарить за комплимент, тем более того, кому по должности положено быть от тебя в восторге? Но я по глазам видела, что ему действительно нравится мой внешний вид, а комплименты себе пока слышала только от журналистов.

Вы понимаете, как много значит для красивой молодой женщины, давно не слышавшей ни единого слова одобрения от окружающих (не считать же таковыми фальшивые вздохи горничной, которой я не верила ни в малейшей степени: «Ах, как вам идет этот костюм!»), откровенное восхищение в глазах сильного мужчины? Он телохранитель? Но ведь от этого он не стал менее мужественным или умным.

Барри не говорил рафинированными пустыми фразами, он не прятал свое отношение за усмешкой, не смеялся надо мной за глаза. Я нравилась Мэннеки и видела это по его глазам! В конце концов, я ведь не собиралась бросать мужа или наставлять ему рога, что дурного в том, чтобы лишний раз услышать комплимент или увидеть чье-то восхищение не в толпе, когда во всеобщем восторге стирается каждый отдельный, а глаза в глаза?

Я похвалила кашемировый свитер Барри за мягкость, и он накупил себе еще кучу. Но кашемир и правда приятен на ощупь, все же, подавая ему руку, я иногда прикасалась к рукаву. О пиджаке говорить нечего, они у всех одинаковы, а рукав свитера приятен. Боже, какая поднялась волна: Мэннеки в угоду принцессе вырядился в кашемир!

И я вдруг увидела то, что повергло меня в шок: Барри испугался! Мой сильный, казалось, нерушимый телохранитель испугался за свое место. Позже я поняла, что страхи Мэннеки вовсе не были беспочвенны, бояться следовало не только за место, но и за собственную жизнь. Барри убрали сначала от меня, потом из дворца, а потом и вовсе с этого света. И никто не убедит меня, что автокатастрофа не была подстроена!

А тогда я, поняв, что даже мой телохранитель избегает оставаться со мной наедине, например, в гостиной, принялась, напротив, вызывать такие ситуации. Я выходила или выезжала на прогулки, чтобы он оказывался рядом, Барри отказывался садиться на заднее сиденье рядом со мной, во время пеших прогулок все чаще шел на шаг позади… Хотелось крикнуть:

– Я что, прокаженная?!

Чем больше Мэннеки избегал, тем больше мне хотелось доказать всем, и ему тоже, что я ничего не боюсь. Я-то не боялась, а вот он… Иногда с ужасом думаю, что, называя Барри «мой парень», я подписала Мэннеки смертный приговор.

Нас совсем нетрудно было застать вместе, Кенсингтонский дворец такая же клетка, как и Букингемский. Мы были вместе, нет, не в постели и даже не в обнимку, он просто снял пиджак, потому что в гостиной жарко, а я смеялась! По тому, как вытянулось лицо Барри, я поняла, что больше его не увижу.

Дурные предчувствия никогда меня не обманывали. Барри перевели в батальон охраны дипломатического корпуса, а немного погодя в их мотоцикл на огромной скорости врезалась машина, за рулем которой была семнадцатилетняя девчонка. Мэннеки погиб на месте. Девчонку обвинили в превышении скорости и выезде на главную дорогу, но пришло ли кому-нибудь в голову проверить исправность тормозов в ее машине?

Он тоже боялся за свою жизнь, мы оба чувствовали, что с ним расправятся.

Не менее ужасным было то, как я узнала об этом.

Это было в машине, мы с принцем ехали в аэропорт, я как всегда нервничала перед появлением перед толпой и множеством журналистов. И вдруг Чарльз с ехидной усмешкой поведал мне, что Мэннеки попал в автокатастрофу! Муж знал об этом давно, но сообщил в самый неподходящий момент, он просто издевался надо мной! Чарльзу было приятно наблюдать за моими страданиями. Мало того, Чарльз знал, что мы давным-давно не виделись с Барри, что все прошло, можно бы и вообще промолчать, но принцу доставило удовольствие наблюдать мои попытки сдержать слезы.

Я сумела взять себя в руки, он не увидел, как я плачу! И в Каннах, куда мы летели, я тоже играла в счастье, поддерживаемая одной мыслью: не дать Чарльзу повода злорадствовать. Он не понимал, что убивает меня не только самим сообщением, но и своим злорадством. Жестокость мужа вызывала желание ответить тем же.

У меня действительно было два выхода – либо тихо жить в Кенсингтонском дворце, держась в тени и на два шага позади своего супруга, либо заявить о себе, уже ничего не боясь! Я, красивая молодая женщина, была не нужна своему мужу, но на меня обращали внимание другие, и мне хотелось этого внимания. Если Чарльз не видит, что его супруга хороша, куда красивее ротвейлерши, то пусть это заметят все вокруг.

Было ли желание заставить Чарльза ревновать? Наверное, не столько ревновать, сколько заставить понять, что я не серая мышка! К этому времени в моей жизни уже появился Джеймс Хьюитт, и я почувствовала себе цену.

Писать о Хьюитте очень трудно и очень легко одновременно. Трудно потому, что наши отношения закончились не слишком красиво, я прекрасно понимаю, что Хьюитт еще себя покажет и мне придется платить очень высокую цену. Легко, потому что именно с ним я поняла, что я женщина, красивая женщина, женщина, которая может нравиться не потому – что принцесса, а потому – что хороша, что я сексуальна, притягательна, что могу быть по-женски счастлива.

Эти строчки неприятно читать моим сыновьям, но они их и не прочтут. Именно с Джеймсом я поняла, что я женщина вообще. Можно родить двоих сыновей, но понимать, что муж спит с тобой только из обязанности перед престолом.

Ко времени встречи с Хьюиттом я уже хорошо знала об отношениях Чарльза с Камиллой, со мной он вообще перестал спать. Визит к супруге в спальню раз в три недели нельзя назвать нормальной сексуальной жизнью. Муж с удовольствием заменял меня Камиллой, а что делать мне? Мне было двадцать пять, я родила двоих сыновей и была в расцвете сил, вернее, могла бы быть.

Когда я смотрю свои фотографии до того периода, то ужасаюсь – тощая, с вымученной улыбкой, ни на что не годная… А еще платья. Они почему-то с большими пышными рукавами. Почему мне никто не подсказал, что это нелепо, уже не модно, что оборки только подчеркивают мою худобу?

Но после рождения Гарри я вдруг начала чувствовать свою женскую привлекательность. Один танец с Джоном Траволтой в Белом доме чего стоит! Я почувствовала, что могу нравиться, и то, что меня не замечает собственный муж, ничего не значит, просто в его вкусе лошадиные челюсти и грубый, прокуренный голос.

Но одно дело, когда тобой восхищаются на приемах, где видят только красивый фасад, и совсем другое, когда глаза в глаза.

Хьюитт был красив как молодой бог. Рослый, подтянутый, хорошо воспитанный, чтобы не допустить промахов, и сердечный. Он никогда не сделал бы ко мне шага, боясь, как Барри Мэннеки, потерять свое место, первый шаг сделала я сама. Моя ревность к Камилле никуда не делась, но не она была причиной сближения с Джеймсом, что бы позже ни твердили. Нет, я не мстила, мне просто хотелось тепла и ласки. Это могут понять женщины, вынужденные обходиться без мужчин, живя в их окружении. Вокруг крутились и завихрялись романы, а у меня была скучнейшая королевская семья и скучный муж, любящий некрасивую старуху.

Я до сих пор поражаюсь, почему ни Чарльз, никто другой не стал препятствовать развитию нашего с Хьюиттом романа. Это было несложно сделать. Мне кажется, Чарльз даже испытал облегчение, ведь теперь нелюбимая жена не требовала от него исполнения супружеского долга, и он мог спокойно исполнять долг любовника.

А еще у меня прекратились приступы булимии! Я всегда понимала, что эти приступы только из-за невнимания, из-за того, что меня не любят, так было в детстве после развода родителей, так продолжалось и после замужества. Чаще всего я мучилась в нелюбимом Балморале, где было хорошо всем, кроме меня.

Поэтому Джеймс Хьюитт стал для меня просто спасательным кругом. Появление у меня Джеймса почти совпало с воцарением в Букингемском дворце беспокойной Ферджи, заставившей даже королеву учитывать ее сумасшедший темперамент.

Это тоже сыграло роль в появлении у меня любовника. Ферджи жила под девизом «К чертям, что обо мне думают!», это сильно повлияло на меня, вынужденную на каждом шагу оглядываться и пытаться предугадать, как поступить, чтобы не вызвать неудовольствия. Причем чем больше я старалась, тем больше именно это неудовольствие и вызывала.

Сара Фергюссон прекрасно ездила верхом, остальные тоже. Я же, в детстве упав с лошади и сломав руку, навсегда запомнила этот страх и боялась даже подходить к красивым и умным животным. Мне требовалось научиться хорошо держаться в седле, пусть не участвовать в скачках, как принцесса Анна, и не охотиться, как наша ротвейлерша, но хотя бы не сидеть, судорожно уцепившись руками за луку и боясь сделать лишнее движение, чтобы снова не вылететь на землю.

Хьюитт мог помочь, он великолепно держался в седле сам и был прекрасным инструктором.

Недавно я попыталась понять, почему ни Чарльз, никто другой не сделали даже попытки помешать нашим встречам с Джеймсом, а ведь прекратить их было легко. Не ради того же, чтобы я научилась ездить верхом? Барри Мэннеки от меня убрали быстро и жестоко, а вот Хьюитта терпели. Может, это было планом королевской семьи? Пусть девочка потешится, только бы не мешала жить своей жизнью?

Когда меня поддерживают и хотя бы немного хвалят, я могу творить чудеса. Под восхищенным взглядом капитана Хьюитта я легко освоила в верховой езде то, что меня всегда пугало, я перестала бояться лошадей! Мне понравилось за городом, я полюбила скакать, стрелять, кричать от восторга!

Случилось то, чего никак не мог добиться от меня Чарльз, – я полюбила сельскую жизнь.

К сожалению, это никак не изменило наших с Чарльзом отношений, даже в бриджах и в седле я не была интересна своему супругу, у него была ротвейлерша.

Но теперь меня это беспокоило куда меньше, у меня был Джеймс Хьюитт. Тогда еще все было хорошо, Джеймс очень понравился моим мальчикам, он тоже помогал им освоиться в седле, немало возился с ними в Хайгроуве, привозя с собой и своего черного лабрадора. Они с визгом носились по газонам или устраивали вместе с нашим телохранителем Уорфом бои подушками. Это было так весело!

Я ожила, меня перестала мучить булимия, после стольких лет непрерывных приступов вдруг почувствовать успокоение… Из неуверенной, мятущейся от ненужности, замученной приступами булимии несчастной особы я быстро превратилась в цветущую, почти роскошную блондинку, с прекрасной фигурой (массаж, диета и упражнения), уверенную в своих силах и своей привлекательности.

С появлением Хьюитта решилось столько моих проблем, что я просто обожала его. Красивый, сильный, всегда готовый помочь и подставить плечо, он был не только отменным инструктором по верховой езде, но и опытным любовником. С ним я поняла, что ничего о физической любви не знала.

Теперь я была опытной любовницей, но моему мужу было все равно, всякие отношения между нами в спальне давно прекращены. Что ж, оставалось обходиться без мужа…

Мы часто ездили к матери Джеймса, проводя у нее иногда по целому дню. Казалось, рядом появился тот самый мужчина из романов Барбары Картленд, который готов не только любить, но и защитить. Я была готова поверить, что принцы на белом коне вовсе не обязательно принцы по рождению, они бывают и простыми капитанами тоже.

Я забыла обо всем, была влюблена и откровенно счастлива. Все было так хорошо…

Мы даже задумывались над возможностью моего развода и последующей свадьбы.

Потом его отправили сначала в Германию, а оттуда в Персидский залив воевать. Я была восхищена своим храбрым воином, писала восторженные письма, полные любви и поддержки. А потом узнала, что он этими письмами хвастает перед сослуживцами. И о моих хитрых посылках тоже рассказывает…

Но самый большой удар меня ожидал впереди.

Осознав, что письма, которые есть у Хьюитта, могут доставить мне немало хлопот из-за его хвастовства, я попросила их вернуть. И лишний раз убедилась, что доверять нельзя никому. Хьюитт пожелал получить за них… 250 000 фунтов. Пришлось согласиться, но когда я уже была готова вылететь в Испанию для передачи денег в обмен на письма (хотя понимала, что он вполне мог сделать копии, скорее надеялась отдать деньги и просто посмотреть в глаза), Хьюитт передумал. Это означало только то, что он нашел более щедрый источник оплаты.

К сожалению, я была права – Джеймс Хьюитт, который клялся мне в любви и верности, продал все мои письма и многое наговорил журналистке и писательнице Анне Пастернак, племяннице известного писателя! Анна быстро написала книгу «Влюбленная принцесса», в которой подробно изложила весь наш с Джеймсом роман.

Не знаю, осознал ли, осознает ли когда-нибудь Джеймс Хьюитт то, какую он совершил подлость? Даже журналистов, не привыкших смущаться ничему, покоробил этот поступок. Хьюитта прозвали «Любовник-Крыса». Что ж, очень похоже.

Книга вышла, правда, не имела ни того успеха, на который рассчитывали ее создатели, ни того резонанса. Британия уже и так знала о Джеймсе Хьюитте и его предательстве, по-моему, даже дивидендов, на которые рассчитывали, тоже не получили. Предательство всегда оплачивалось презрением и фальшивым золотом.

Мои чувства, моя вера в людей были растоптаны, но, к моему собственному удивлению, уверенность в себе осталась. За это все же спасибо Хьюитту – он разбудил во мне меня, разрушил мой собственный кокон комплексов неуверенности и никчемности, он словно поцеловал Спящую красавицу, и я проснулась. Но Хьюитт все равно предатель, и полученные им деньги впрок не пойдут. Зло всегда бывает наказано, а такое тем более.

Удивительно, но следующими мужчинами у меня стали мусульмане. Не думаю, чтобы вера играла здесь роль, просто мужчина-мусульманин относится к женщине несколько иначе. С одной стороны, как хозяин, с другой – как слуга, вернее, защитник. А если этот мужчина умен и хорош собой, получается весьма привлекательный образ.

Сначала встреча с Хаснат Ханом. Если бы он появился в моей жизни раньше, скольких ошибок я смогла бы избежать!

Мы встретились осенью 1995 года. «Встретились» – неверно сказано, я просто повисла у него на шее. Смешно? Да, особенно если вспомнить, что я высокая, а Хаснат нормального роста. Но я повисла. А он? Хаснат постарался освободиться, такая ноша была либо ему не нужна, либо не под силу.

В последний день августа моя приятельница Уна позвонила, рыдая в трубку, потому что у ее мужа вдруг обнаружились проблемы после сердечного шунтирования. Все наладилось, но она так боялась за Джозефа, что едва могла говорить. Я принялась успокаивать, как умела, обещала обязательно с утра навестить Джозефа в Королевской больнице Бромптон.

Вот там и состоялось наше знакомство. Хаснат Хан был помощником профессора Махди Якуба, который проводил операцию Джозефу. Потом оказалось, что дядя Хасната Джавад Хан когда-то оперировал нашего отца, когда тот перенес обширный инсульт. Именно Джавад Хан способствовал тому, что отец дожил до 1992 года и сумел, хотя и с трудом, отвести меня к алтарю.

Я хорошо понимала переживания Уны, потому что помнила наши с Сарой ежедневные посещения Королевской больницы и свое благоговение перед людьми в белых халатах, держащих в руках человеческие сердца во время операций. Они все были окружены таинственным ореолом и казались небожителями.

Тем более Хаснат Хан просто не обратил внимания на мой титул «принцесса Уэльская», для него в палатах были пациенты и их родственники, а принцессы или трубочисты – все равно. Я не обиделась, нет, просто это добавило красок в образ врача, и без того имевшего внешность молодого Омара Шарифа. Чтобы видеть Хасната каждый день, я была согласна ухаживать не только за Джозефом, но и за всеми пациентами кардиологического центра!

Оказалось достаточно Джозефа Троффоло. Я приходила каждый день, и не заметить меня Хаснат просто не мог. Поражал его взгляд – добрый и все понимающий. Хаснат получил прозвище Мистер Великолепный.

Думаю, он и этого не заметил. Как может замечать такую мелочь, как влюбленная принцесса, человек, у которого обувь забрызгана кровью, потому что он только что с операции. Я была потрясена.

– Пол, мне нужны какие-нибудь книги по кардиологии. Для начала лучше попроще.

Бедный Баррелл широко раскрыл глаза.

– Зачем?

– Хочу знать, что такое сердце и как на нем проводят операции.

Конечно, Баррелл не скоро понял, что это из-за моего увлечения доктором, а не болезни бедного Джозефа.

Атлас по анатомии оказался весьма занятной книгой, куда интересней философствований Лоуренса Ван дер Поста. О, если бы я увидела это раньше!.. Сколько же я в жизни пропустила! Заниматься ерундой, когда у людей есть такое важное дело!

Мне казалось, что, получи я возможность вернуться на десять лет назад, непременно стала бы медицинской сестрой, лучше операционной. Из меня вышла бы хорошая сестра или сиделка, я всегда чувствовала людские страдания и умела помогать самим присутствием и прикосновением.

– Хаснат, я могу посетить операционную?

Я боялась, что он фыркнет, скажет что-нибудь о неуместности присутствия в операционной любопытных, о том, что принцессе особенно там нечего делать… Хан спокойно пожал плечами:

– Если у вас хватит на это смелости.

Доктор Махди Якуб согласился допустить меня на операцию на открытом сердце мальчика, которого доставили при поддержке благотворительного фонда «Цепь надежды». Телевизионщики, прослышав, что принцесса намерена присутствовать на операции, пришли в бурный восторг! Мне кажется, о бедном мальчике едва не забыли, так «Sky TV» готовилось запечатлеть обморок принцессы Дианы.

Хаснат приставил ко мне двух сестер покрепче, чтобы вовремя успели сунуть под нос ватку с нашатырным спиртом и поддержать, когда начну падать. Попросили не делать никаких движений, ничего не произносить, не задавать вопросов, только смотреть.

Я молчала, не издала ни звука, не упала в обморок, правда, мои полные ужаса глаза показала, кажется, половина телеканалов мира. Но это правда потрясающе, когда хирург держит в руках живое сердце, когда вырезает закупоренные артерии и вшивает новые, а потом это сердце начинает биться прямо в его руке!

До самой операции я изучила о ней все, что только можно, потому понимала, что именно происходит. Кроме самого открытого сердца, меня поразила немногословность оперировавших, их взаимопонимание, когда каждый знает, что делать, и выполняет свою работу четко и красиво. Да, мне показалось, что среди крови, среди всего ужаса открытой грудной клетки ребенка была красота профессионализма движений рук хирургов.

Я ловила на себе тревожные взгляды Хасната и пыталась улыбнуться глазами, мол, все в порядке, но он тут же отводил свои, ему не до меня.

Журналисты спросили у меня, было ли страшно. Конечно, было, ведь в руках хирургов была жизнь человека!

Можно понять мои собственные чувства к Хаснату, который вот на таких операциях присутствовал часто. Как же он далек от всех этих игр в поло, от мелких интриг двора, от Камиллы с ее челюстью ротвейлера и даже от Чарльза. Нет, Чарльз не перестал существовать, но он вдруг отодвинулся куда-то за спину Хаснат Хана.

Мальчики от моего присутствия на операции были в восторге! Особенно кипятился Гарри, рассказывая, как его одноклассники обсуждали, какая у него храбрая мама.

– А зачем ты туда пошла? А кто тебя пустил? А нам можно?

– Пошла, чтобы живьем посмотреть операцию, это совсем не то, что мы видим на картинках. Туда пускают всех, только делать этого не стоит.

– Всех-всех?

– Нет, конечно. Но меня пустили. У меня есть знакомый кардиохирург.

Хаснат Хан понравился моим мальчикам очень, Уильям сразу почувствовал в нем настоящий стержень и проникся уважением. Для Гарри один мой рассказ о заляпанной кровью пациентов обуви решил вопрос симпатии:

– Ух ты!

И, наверное, мои рассказы о том, как доктор сосредоточен во время операции, как он готов всего себя отдать любимому делу, что для Хасната важнее всего помощь людям, спасение их жизней… все это помогло Уильяму и Гарри почувствовать к Хану настоящую привязанность.

Я сама была просто счастлива. Рядом оказался человек, в котором воплощалось все, что мне нужно: он надежен, занят серьезным делом, а не созданием имиджа, заботился о людях, но главное, он видел во мне меня, а не принцессу Уэльскую. Хаснату было совершенно наплевать на мой статус, кроме одного: он категорически отказался от встреч, пока не оформлен развод! После многих лет жизни в браке втроем, нижнего белья любовницы в кармане пиджака у мужа, возмущения, что я недовольна наличием любовницы вообще, неженатый, свободный мужчина не желал прикоснуться ко мне только потому, что я не свободна…

Почти год я была паинькой, почти год!

Иногда я ездила на его холостяцкую квартиру. Мыла посуду, пылесосила, делала уборку, гладила рубашки, все раскладывала по полочкам, любовно наводя порядок и прекрасно понимая, что это ненадолго, порядок Хаснат ценил только в операционной. Это так напоминало мне молодость, когда приходилось все делать самой не только у себя, но и у сестры.

Нормальной женской домашней работы я была совершенно лишена в Кенсингтонском дворце и в Хайгроуве. Если бы только Чарльз услышал о том удовольствии, которое я получала, приводя в порядок квартирку Хана, он посмеялся бы от души:

– Конечно, тебя всегда тянуло стать горничной, а не леди.

Принц не понимает, что вполне можно быть леди и любить наводить чистоту. В этом мне нравилась «железная леди» Маргарет Тэтчер, которая даже ремонт в доме делала сама! Неужели лучше, как Камилла, ждать, когда горничная сменит постель или выбросит грязное белье в стирку? Или лучше, когда все диванные подушки в собачьей шерсти, которая прилипает к одежде? Прислуга не заметила или поленилась? Можно взять пылесос и пройтись самой…

Нет, леди Камилла предпочтет сидеть на грязном диване или вешать в шкаф грязную одежду, а потом судорожно искать то, что еще как-то можно надеть, но не приложит собственных рук. Я очень надеюсь, что моим сыновьям не достанутся вот такие бездельницы.

Хаснат принимал принцессу в качестве горничной вполне спокойно, иногда даже ворчал, что я слишком вылизала его берлогу и теперь ничего не найти…

Он категорически не желал никакой известности, не желал принимать подарки, отговариваясь тем, что все необходимое способен купить сам. Я понимала гордого доктора, конечно, возможностей у принцессы, даже разведенной, куда больше, чем у хирурга.

Я была счастлива, потому что вдруг обрела покой! Наконец-то в моей жизни появился мужчина, рядом с которым не нужно было судорожно вспоминать правила поведения в королевской семье, не нужно соответствовать, делать вид, что любишь то, что на самом деле ненавидишь, и восхищаться тем, что тебе давно противно. Не нужно лгать и выглядеть иной, чем ты есть. Рядом с Хаснатом я могла быть сама собой, и он любил меня такую, какая я есть, со всеми недостатками характера и образования.

Я не скрывала, что необразованна, но Хан только пожимал плечами:

– То, что тебе интересно или нужно, всегда можно прочитать. Другое дело, если бы ты работала по какой-то специальности, тогда нужно действительно обучаться.

Он был прав, я умела только помогать людям, переживать за них, заботиться о них. Для этого не нужно специальное образование, нужно только сердце, а оно у меня всегда было. И я была счастлива!

Это заметили многие, правда, решили, что это из-за развода. Мне говорили, что я никогда не выглядела так хорошо, но только теперь иначе, чем в бытность замужем за принцем.

Но это же замечательно, я хоть и осталась принцессой, стала совсем другой. Мне стали почти безразличны многие вещи, о потере которых совсем недавно я бы горевала. Никто не понял, почему я вдруг согласилась с разводом и утратой права называться «королевским высочеством», за что столько времени боролась. Развод мне был необходим для свободы, а «высочество» стало столь неважно, что я едва не рассмеялась, когда королева объявила, что не оставит мне этот титул.

Уильям решил успокоить:

– Стану королем и верну тебе это право.

Мальчик мой, спасибо! Я буду ждать. Прежде всего того, когда ты станешь королем. Уильям будет фантастическим королем, я не устаю об этом повторять. А я буду самой счастливой матерью короля!

Дочь моих знакомых Аннабел и Джимми Голдсмит Джемайма вышла замуж за игрока в крикет пакистанца Имрана Хана. С кем, как не с ней, я могла обсудить, каково это – быть замужем за мусульманином, да еще и пакистанцем?

Мы с Чарльзом уже давно жили врозь – я в Кенсингтонском дворце, он в Хайгроуве с Камиллой. Уже шла процедура развода, потому мне никто не мешал отправиться в Пакистан.

Я поехала знакомиться с семьей Хасната, а также с жизнью самого Пакистана, участвовать в открытии нового онкологического центра. Я так надеялась, что меня там поймут и пригласят остаться…