Скорчившись в отчаянии в своем деревянном ящике, Черил Каннингэм вдруг услышала звук отпираемого замка. Впервые за много часов она подняла глаза с надеждой, услышав, как худой доктор ласково что-то говорит ей по-русски.

Распахнулась дверь клетки, внутрь просунулась рука и поставила перед ней тарелку теплого жаркого — большую тарелку, которая не пролезла бы в отверстие для кормления, через которое ее добрый тюремщик до того осыпал ее «Поцелуями Херши».

Потом он закрыл дверцу ящика, но не успел ее запереть, как его отвлекли другие голоса, говорящие по-русски, только куда громче. За пластиковой завесой двигались темные тени и слышались резкие слова. Несколько секунд продолжался громкий спор, потом появились двое медиков, мужчина и женщина, которых Черил видела раньше. Они громко, энергично жестикулируя, разговаривали на иностранном языке и полностью отвлекли на себя внимание тощего.

Но когда они проходили через пластиковый занавес, Черил увидела такое, что ее потрясло даже после всего, что она видела и пережила за эти страшные часы: с женщиной на каталке творилось что-то нехорошее.

Лица ее Черил не видела, только тело от груди и ниже, но и этого было достаточно. Бедняжка билась, дергалась, металась в судорогах.

Вот что Черил точно понимала — это что ей наконец представился шанс. Потому что тощий и его двое ассистентов в белых халатах и шапках поспешили к своей пациентке, а дверца ящика, где сидела Черил, осталась незапертой.

Собаки вокруг отчаянно гавкали, подстегиваемые суматохой, и Черил улучила момент, отворила дверцу, выползла, вскочила, поискала какой-нибудь путь к бегству — дверь, окно, что угодно… но увидела только собачий лаз, куда тощий и его медсестра выпускали этих питбулей на вечернюю прогулку.

Она знала, что ночь холодная, а на ней только больничная рубаха, понимала, что окажется скорее всего лишь в огороженном загоне для собак. Но ведь собаки сейчас в клетках? А через изгородь можно перелезть, и лучше замерзнуть насмерть, чем погибать в этом доме ужасов, и если повезет, она доберется до дороги или дома, или хоть какого-нибудь теплого убежища.

На четвереньках, как животное, Черил протолкнулась через собачий лаз, захлопнувшийся за ней, и попала в полную темноту, но продолжала ползти вперед, поскуливая от страха, двигаясь на чистом адреналине, к смутным очертаниям дверцы на том конце туннеля.

Быстрее и быстрее. Холодный воздух манил ее — свобода, какой бы ценой ни была куплена, ждала снаружи. Головой как тараном ударила она в дверцу, протиснула плечи в темноту и холод, наполовину оставшись в лазе.

Глотнула морозный воздух — вкус свободы.

И тут по заснеженной земле, из темноты, налетело что-то мчащееся, рычащее, щелкающее клыками, взрывающее лапами заснеженную землю, и Черил, не успев разглядеть, что это, шарахнулась в панике обратно в лаз.

Дверца захлопнулась, Черил застыла.

Снова распахнулась дверца, просунулась морда рычащего питбуля, клацающего зубами, потом еще одна такая же морда, капая слюной с оскаленных зубов, с бешеными глазами, и Черил закричала, пятясь быстрее, чем раньше полагала возможным, а псы безуспешно пытались пробиться в туннель.

Она вылезла обратно внутрь псарни, в руки своих похитителей, и даже не знала, видела ли она вообще этих питбулей. Потому что как можно было видеть то, что ей показалось? Она сошла с ума от ночной темноты и пережитых ужасов?

Или она вправду видела двухголового питбуля?