Глава 24

Тимур падал в черную вращающуюся бездну. Вокруг то и дело со свистом проносились хвостатые звезды, раскачивая и без того распадающуюся спираль мироздания. Он не мог понять, где его руки и ноги, да что там, не мог сосчитать, сколько у него этих рук и ног. Они то и дело оказывались у него перед глазами, пальцы удлинялись и шевелились, точно щупальца морских гадов. Обваренное лицо Тимура пылало от боли, точно кто-то содрал кожу со щек, и поэтому «караванщик» пытался отстраниться от тянущихся к ожогу извивающихся пальцев. Но именно эта боль не давала ему окончательно впасть в забытье, отдать сознание пляшущей вокруг безглазой Смерти. Та щерилась в глумливой усмешке и отстукивала костлявыми пальцами бешеный ритм в висках.

«Так будет всегда, – огненными вихрями кружилось в голове. – Теперь так будет всегда. А потом «всегда» закончится, и я вместе с ним. И поделом: я не исполнил волю наследника Пророка, оказался слаб и глуп, и в наказание Предвечный оставил меня влачить никчемную вечность, прозябая на границе миров. Я проклят и стану до скончания времен бродить среди болот унылым зеленым огоньком, заманивая путников в трясину. Буду топить их, чтобы согреться живым теплом. Но даже и путников здесь нет и никогда не будет. Я проклят, проклят!» Резкая боль оборвала беснующуюся круговерть мыслей и бессвязных образов, что-то раз за разом долбило его в лоб, неспешно, методично. «Вот и новая кара вдобавок к прежней. А сколько их еще будет?» – подумал Тимур, но тут же почувствовал, как ресницы его дернулись и глаза приоткрылись. Мир продолжал кружиться, далекие верхушки сосен водили хоровод, все ускоряясь и наваливаясь, чтобы раздавить существо, опрометчиво цепляющееся за никчемную жизнь.

Тимур попытался двинуться, но едва шелохнулся, над ним захлопали птичьи крылья. Голубь с золотой нитью взмыл над распластанным телом и уселся прямо на грудь. «Пророк дает мне еще один шанс!» – сквозь боль осознал Тимур, со слезами радости глядя на птицу доброй вести. Он попытался немного приподняться, но снова рухнул. Птица вспорхнула и уселась ему на руку, будто сама подставляя кожаный чехольчик с посланием под онемевшие пальцы. «Благодарю тебя, Несущий Свет Истины!» – прошептал он, нащупывая бумажный свиток. Он вновь закрыл глаза, с силой зажмурил их, стараясь унять пустившийся в пляс мир. Тот не остановился, но изрядно замедлил бег. Обожженные кипятком лицо и глотка, будто радуясь возвращению сознания, немедленно заявили о себе нестерпимой болью.

На глаза навернулись слезы, но Тимур не желал больше прислушиваться к страданиям никчемной плоти. «Тело всего лишь ножны для откованной стали вашего Духа, – учил некогда Аттила. – И если ваш удел требовать повиновения от слабых, пекущихся о благополучии своих тел, то втрое должны вы требовать от себя». Тимур попытался опереться на руку. Вывихнутое запястье ответило резкой болью, но он с пренебрежением отбросил эту мольбу о помощи. Не до того!

Он развернул приказ, с трудом наведя резкость, смирил танец беспорядочно скачущих букв, пробежал взглядом по строчкам и не поверил глазам: «Оберегать Атиля, доставить его пред ясны очи ньок-тенгера в целости и сохранности, со всем надлежащим почтением».

«Значит, не быть мне наместником Крыши Мира, – шелохнулось в глубине раскачивающегося, будто маятник, воспаленного мозга. – Ну и пусть. Повелитель справедлив и лучше знает, как наградить за верность и покарать за трусость и измену». Тимур огляделся. Автомат с отомкнутым магазином валялся рядом. Ну конечно, пуст, ни единого патрона. Но это поправимо. В тайнике за голенищами сапог он всегда носил два патрона – один врагу, один себе. Мгновение, пара заученных движений, боль, знакомый щелчок, стук передернутого затвора – и автомат снова готов к бою. Правда, очень короткому. Но это неважно, главное – выполнить приказ! Усилие оказалось чрезмерным, и сознание покинуло его.

Неизвестно, много ли времени прошло, когда Тимур ощутил, что еще жив. Но зато ему удалось подняться, и он, шатаясь, побрел в сторону нависшей каменной громады заснеженных гор. Деревья шарахались из стороны в сторону, заступали дорогу. Он отталкивал их, но шел, после каждого шага останавливаясь, чтобы перевести дух, бессильно сползая по стволу и вновь поднимаясь. Исполнить волю властителя правоверных. Лицо горело, обожженная гортань требовала обволакивающего питья, смягчающего боль. Но ничего этого не было. Он ступал и ступал, подавая тело вперед, пока к началу сумерек не вышел на караванный тракт и не рухнул поперек дороги, вновь теряя сознание.

Очнулся он от того, что кто-то смазывал его раны на щеках пахучей мазью, облегчающей страдания.

– Это Тимур, – сказал рядом кто-то на родном языке. – Сотенный командир, из наших. Эргез послал его с отрядом на тот берег Серой Воды.

– Надо сообщить Арслану, – произнес тот, кто наносил целебную мазь.

– Атиль ушел в крепость, – превозмогая дикую боль, прохрипел Тимур. – Доложите.

Давным-давно, когда все знающий и умеющий Седой Ворон отослал ее учиться готовить еду, ткать холсты и шить одежду, Асима поклялась, что превзойдет не только учеников, но и самого учителя. С той поры она обрела смысл существования.

Прознав о ритуале перерождения, когда ученик, познавший премудрость, становится мастером, она, не сомневаясь ни мгновения, решила преодолеть любые испытания древнего таинства.

Ей не терпелось встретиться с препятствиями и опасностями, она видела впереди только радость преодоления. В полном одиночестве она пустилась в путь, чтобы пройти через неизведанное, открывавшее перед ней мир, о котором всегда мечтала. Хвастливые побратимы в подробностях рассказали подружке обо всем, что ждало их после четырех дней без еды и почти без питья на уединенной отвесной скале. Асима слушала их, восхищенно распахнув черные глаза, качала головой, восторгаясь диковинными умениями молодых воинов, которым и без того уже не было равных на горной заставе. Она ушла в горы вскоре после того, как Седой Ворон с учениками отправился в набег и зачем-то притащил несмышленого малыша Чингиза.

По описаниям братьев, молодая путница без труда отыскала ту самую скалу. Никто не ожидал ее внизу, никто не пришел бы на помощь, упади она без сил там, на плоской вершине размером едва больше двух расстеленных плащей. Никто бы даже словом не помянул, когда бы в незабываемую ночь обретения истинной тени она оступилась и рухнула с высоты, вровень с которой летали птицы. А ведь Асима была в шаге от падения. И непременно бы сорвалась, не в силах противостоять лютующему в ту ночь вихрю. Но тут появилась Она.

Голубовато-серое с коричневыми полосами извивающееся тело возникло у ног девушки, как будто россыпь камней вдруг обратилась в длинную ленту. Поднимись змея на кончике хвоста во весь рост, была бы выше любого известного ей человека, может быть, даже Сохатого.

Это было так захватывающе, что Асима не успела испугаться. Вместо того чтобы отпрянуть, она, вытянувшись в струнку, замерла на краю бездны, глядя, как раскачивается широкая, будто камень боевой палицы, голова, дергается, ощупывая пространство, черный раздвоенный язык, а глаза из желтых становятся волшебно-голубыми, как в сказке, что когда-то рассказывала мать. Асима вдруг почувствовала, что оцепенение развеивается, тает внутри, уступая место восхищению. Девушка протянула к гостье руку, змея двинулась к ней как ни в чем не бывало, обвила продрогшее на ветру тело. Девушка почувствовала обволакивающее тепло, а огромная змея вдруг исчезла, словно влившись своей плотью в ее тело.

Много лет тому назад это было, но одно для нее оставалось непреложным: никто не сможет коснуться ее безнаказанно! Она будет извиваться, уклоняясь от атак, жалить внезапно, смертельным ядом наполняя кровь врага, дурманя его мысли и сбивая с толку показной неспешностью.

Прибрав к рукам никчемного коменданта Базы, заставив склониться Сохатого, изгнав в Дикое Поле Бирюка, она чувствовала себя победительницей. Так продолжалось до того дня, когда явился Лешага.

Этот никак не поддавался ее искусству, но там, где бессильно прямое действие, всегда есть место удару в спину. Ее план уже почти удался. Как в былые годы, Асима вновь обрела смысл жизни.

Старая База с безмозглыми прорвами, безвольными человеко-трансляторами и тысячами запуганных самок, от которых только и нужно было, что рождение новых клыкастых тварей, – все это показалось ей бесконечно мелким, не стоящим ее внимания. Теперь же, когда по вине Лешаги она лишилась большей части своего устрашающего войска, так и подавно.

Ну что ж, теперь именно его она заставит проломить для нее стены и проложить дороги, благодаря ему она сможет обрести новую власть, куда более всеохватную, чем прежде. «Гюрза всегда извивается, – гласила старая поговорка, – но всегда движется прямо к цели».

Появление Учителя спутало ее планы. В мыслях она давно похоронила виновника всех своих бед, того, о ком когда-то грезила по ночам, мечтая стать достойной его внимания. Теперь его вмешательство злило, но схватка только приобретала остроту. Бурый, как прежде, целиком был в ее власти, да и Лил без помощи Седого Ворона не смогла бы противиться ее воле. Гюрза прикрыла глаза, вспоминая недавнюю схватку.

Впрочем, схватку ли? Он ловко поймал ее в тот самый миг, когда, погруженная в управление разумом чрезвычайно одаренной, но совершенно неумелой девицы, она не могла сколько-нибудь надежно защититься. А он насмешливо потрепал ее по щеке и, словно издеваясь, указал тайный ход в скалах. Когда же она собралась с силами для противостояния, он запросто переключил ее внимание, пообещав утопить в болоте идущую следом волкоглавую свору, и был таков. Как бы ни пыталась она отыскать Седого Ворона, чутье не давало ни малейших подсказок. «Он всегда рядом, – вспоминая былые дни, шептала она, – всегда за плечом». Но, сколько ни озиралась, вредного старика поблизости не было.

Волкоглавые ждали ее на месте недавней стоянки, вечно голодные, бестолковые. Агрессивные по своей природе, эти твари отчаянно грызлись между собой, вплоть до момента появления хозяйки. Завидев Асиму, они, подобно вышколенной своре, уселись на задние лапы, выражая покорность. Гюрза обвела взглядом свое войско: десятка три злобных тварей Седой Ворон все же успел загнать в трясину, перехватив команду Пучеглазого и заменив ее своей. Остальные на месте, смотрят пустыми глазами, ожидая подачки.

Достаточно ли, чтобы начать прочесывать лес в поисках невесть где притаившегося противника? Пожалуй, маловато, да и толку-то? Для Седого Ворона обвести вокруг пальца этих тупых нелюдей – только щелкнуть пальцами. И он все равно окажется за спиной. Как всегда. Нет, здесь нужно взяться по-другому.

Учитель что-то говорил о пути, которому она всецело обязана следовать, чтобы не свернуть шею. Что ж, пусть пока так и будет. Как в прежние времена, она станет улыбаться и делать то, чего от нее ждут. Прикинется доброй заботливой старушкой, вплоть до того мгновения, когда гюрза наконец выпрямится стрелой, чтобы нанести единственный неотвратимый удар.

«Сейчас самое время отправиться к крепости, – размышляла она. – Когда бы не тавро Несокрушимых, этих коней, которых я взялась охранять, можно было бы выгодно продать. Неподалеку от перевала должно же быть какое-никакое торжище, всегда бывает. Ну, да ничего, и так обойдемся.

Тут где-то в лесу должен валяться Тимур. Этот ничтожный перевертыш, похоже, всерьез полагал, что здесь все играют в его игру. Дурак! Таких надо учить, тут Лешага совершенно прав.

Стоит посмотреть, если он все-таки выжил – самое время ему послужить совсем иному делу. Говорить, поди, он все равно не сможет после того, что Лешага с ним сделал, а и не надо. А так – вот, нашла раненого, с ним несколько коней, привела их в крепость, и всего-то ей нужно передохнуть, обогреться и поесть. А там – лишь бы до первой ночи дотянуть, никто и охнуть не успеет, как прорвы ворвутся в укрепление, убивая все, что движется!»

Она отправилась к затушенному костерку, где еще вчера валялось брошенное на произвол судьбы тело лазутчика. После того как Лешага ушел, она сама аккуратно проверила, дышит ли Тимур, покачала головой. Первым желанием было вонзить нож ему в горло, чтобы прекратить мучения. Такой сон мог продолжаться вечно, пока не остановится сердце или волчья стая не разыщет оставленную для нее поживу. Но, пока дышит, хоть и бесчувственный, он был ей нужнее, чем мертвый, и потому она лишь разрядила его автомат и оставила бедолагу ждать своего часа.

Теперь этот час настал, но Тимура на месте не оказалось.

– Надо было его убить, – пробормотала Гюрза, осматривая следы. – Ладно, посмотрим, что бы это значило.

Длинноухий каменный бог под радостные крики гарнизона был водружен на боевой галерее башни верхнего замка. Это изваяние издревле считалось священным для каждого человека, рожденного в здешних местах. У ног сидящего в задумчивости бога, постигшего суть вещей и ход светил, лежал каменный меч. Рассказывали, что бог этот, желая принести слово истины людям, воплотился в молодого принца, и тот, покинув забавы и ратный труд, исполнил волю спасителя всего живого. В память об этом меч и лежал под божественной пятой. Так ли было, нет ли? Местные жители считали, что так. И потому царившее над ущельем изваяние лучше всякого иного знака говорило о том, кто занимает крепость.

Шерхан взирал на башню, в ярости скрежеща зубами. Еще нынче утром он надеялся, что, как подобает властителю, с почетом войдет в распахнутые ворота и захлопнет их перед носом врага. Пусть Эргез попытается выкурить его с такой позиции! Пусть расшибет себе лоб о горные кручи! А он между тем спокойно, никуда не торопясь, соберет армию и разметает в клочья поредевшее изможденное воинство наместника Лесной страны, возомнившего себя наследником Пророка.

Похоже, роли изменились. Сзади наседал Эргез, впереди, ощетинившись стволами, высились запертые Врата Барсов. Конечно, в горах всегда есть тропы, по которым, рискуя сломать шею, все же можно перебраться на ту сторону Хребта, поднять войска и долгой планомерной осадой, вылазками, а пуще всего посулами богатства и власти побудить гарнизон сдаться.

Но именно сейчас для этого не было времени. Оставалось лишь одно – вступить в переговоры, хитрить, идти на уступки, призывая сообща выступить против единого врага, а уж потом сокрушить ставшего ненужным союзника, заставить его умыться кровью в отместку за предательство и дерзость.

Шерхан выехал перед своей гвардией, кожей спины, кончиками ушей ощущая, сколько глаз, сколько оружейных стволов в этот миг следуют за ним. Стоит чьему-то пальцу дрогнуть на спусковом крючке, и жизнь его оборвется бессмысленно и бесславно. Такое вполне может случиться. Шерхан прекрасно отдавал себе в этом отчет. Среди мятежников наверняка были те, у кого к повелителю Крыши Мира имелся немалый личный счет, даже если главарь изменников отдал приказ не стрелять – что с того? Поди сыщи потом, откуда прилетела шальная пуля. Но тот, кто хочет быть достойным восхищения соратников и уважения врагов, не должен прятаться за чужие спины.

– Кто держит флаг в крепости?! – зычным голосом прокричал Шерхан, и ущелье, умножив силу его голоса, эхом понесло слова на боевую галерею крепостной башни.

– Я, отец! – Атиль аш-Шариф, сын Шерхана, встал между зубцами крепостного парапета, желая показать себя неприятелю. У султана Крыши Мира перехватило дыхание. Он ожидал чего угодно, только не этого.

– С тобой желаю говорить я, воитель, получивший среди местных жителей именование Песнопевец. Оно не подобает человеку, рожденному для власти и оружия, но со временем станет звучать не менее громко, чем прозвание Грозный. Я отдаю тебе и твоему отряду старое торжище. Мы встретимся там.

Шерхан нахмурился, желваки заиграли на скулах. Этот юнец смеет диктовать ему условия?! Причем какие условия! Он вскользь глянул на каменную ограду старого торжища, прилепившегося у подножья скал, чуть в стороне от входа в ущелье. В прежние времена, когда здесь пролегала добрая караванная дорога, за высокой каменной оградой находили приют хозяева караванов. Тут их ждали перекупщики, готовые дешево приобрести товар и продать дальше уже втридорога. После Того Дня, а судя по всему, и много раньше, караваны перестали ходить здесь так часто, как в былые времена. На старом торжище лишь изредка появлялись гости. В обычные дни там находился дежурный наблюдательный пост, но сейчас обе створки ворот были распахнуты, и наблюдателей, похоже, не было.

Шерхан прекрасно знал, что в скалах над торжищем оборудованы стрелковые позиции, так называемые лисьи норы. Стоит отряду войти за каменную ограду, и он станет легкой мишенью.

– Я клянусь тебе, что это не западня! – продолжал Атиль, будто читая мысли отца. – Мне нужно говорить с тобой, это в наших общих интересах.

– Если это не западня, то ты еще больший дурак, чем я думал, – пробормотал старый воин. – Но если ты дурак, то непременно сдержишь свое глупое обещание.

Шерхан открыл было рот, чтобы начать торговаться о заложниках, которые обеспечат своей жизнью исполнение обещаний мятежного сына. В другом случае он и думать бы об этом не стал, но неясно, на что Атиль готов пойти. Однако начать торги он не успел. Гонец на взмыленном скакуне подлетел к нему, спешился и пал на колени пред султаном.

– Что случилось?

– Как было договорено, Арслан идет на соединение с тобой, пресветлый султан. С ним сто тридцать два человека. Со мной сто тридцать три.

– Так мало? – Лицо Шерхана побагровело. Он, конечно, помнил слова боевого товарища о свободном выборе. Но, признаться, надеялся, что у того будет в два, а то и в три раза больше сторонников.

– Все, что есть, – с сожалением проговорил гонец. – Но зато все они готовы сражаться, не щадя жизни, за своего предводителя.

– И все равно, слишком мало, – процедил Шерхан. Он повернулся к ждущему ответа Атилю: – Ладно, я полагаюсь на твое слово, сын!

– И еще, – продолжил встревоженный посланец, – должно быть, где-то тут у Эргеза были соглядатаи. Он знает, что Врата Барсов заперты. Его передовые отряды уже переправились через реку. Ньок-тенгер спешит, чтобы зажать нас между молотом и наковальней.

Шерхан, казалось, никак не отреагировал на его слова. Лишь дернул уголком губ и скомандовал гвардейцам:

– Занимаем старое торжище! Готовимся к обороне!