Часть II, мелодраматическая
Убийство в старом амбаре
Глава 7
1
Размышляя о случившемся, мистер Тодхантер только руками разводил, как легко его провели. Теперь, когда у него открылись глаза, он понял, как это было проделано, осознав также не без стыда, как легко, с самозабвенной прытью кролика, скачущего в тенета, он попался в ловушку. Сеть растянули прямо у него на глазах, и он положительным образом ринулся в самую ее середину. Если бы не чистая случайность, не укол совести, заставивший его вернуться к лифту…
Мистер Тодхантер злился на самого себя, а на мисс Джин Норвуд – еще больше. Но разумеется, он не собирался ничего по этому поводу предпринимать.
И вероятно, не предпринял бы, если бы телефонный звонок, случившийся вскоре после обеда с мисс Норвуд. Звонила младшая дочь Фарроуэя, Фелисити.
– Мистер Тодхантер, – не скрывая волнения, начала она, – не могли бы вы приехать ко мне сегодня вечером? Мама сейчас в Лондоне, и… не знаю, как это объяснить по телефону, но я ужасно, ужасно обеспокоена. Я понимаю, это непростительно – вовлекать вас в наши проблемы, могу только сказать в свое оправдание, что мне совершенно не с кем посоветоваться. Вы приедете?
– Непременно, дорогая моя, приеду, – энергично решительно пообещал мистер Тодхантер.
В четверть девятого он подозвал такси и велел отвезти себя, сколько бы то ни стоило, в Мейда-Вейл.
Фелисити Фарроуэй встретила его не одна, а в компании высокой седовласой величественной дамы с невозмутимым взглядом. Мистер Тодхантер сразу распознал тип. Точно такие дамы заседали в комитетах, обследующих условия жизни малолетних, выделяющих молоко школьникам из бедных семей и учреждающих детские приюты, – и мистер Тодхантер заседал вместе с ними, волей-неволей подчиняясь своему чувству гражданского долга.
Фелисити представила даму как свою мать, миссис Фарроуэй коротко извинилась за беспокойство и сдержанно поблагодарила за чек, благодаря которому смогла купить билет до Лондона. Мистер Тодхантер смешался, получил приглашение присесть, подчинился и сел, потирая острые колени. Чувствуя, что его опять принимают за кого-то другого, он поежился от уколов совести.
– Мама приехала, чтобы разобраться во всем сама, – без особых преамбул сообщила Фелисити.
Пожилая дама кивнула:
– Да. Пока дело касалось одной меня, я предпочитала ни во что не вмешиваться. На мой взгляд, каждый человек вправе поступать так, как он считает нужным, – при условии, что он не причиняет вреда другим людям, именно поэтому я была готова позволить Николасу идти своим путем. Но Фелисити передала мне то, что вы, мистер Тодхантер, сообщили ей насчет Винсента, предварительно обратившись к Виоле, которая полностью все подтвердила, и тут я поняла, что терпению моему пришел предел. Нельзя допустить, чтобы мисс Норвуд сломала Виоле жизнь.
Фелисити энергично закивала.
– Это черт знает что такое! Пристрелить ее нужно, вот что. Бедняжка Виола!
Миссис Фарроуэй слабо улыбнулась на кровожадные слова дочери.
– Фелисити строит самые невероятные планы, предлагая сделать так, чтобы эту женщину арестовали по какому-нибудь ложному обвинению, и…
– По сфабрикованному обвинению, мама. Это очень просто. Ручаюсь, она и так ходит по краю пропасти и с законом не в ладах. Есть надежда, что отец продал не все твои драгоценности. Мы выясним, это легко, не подарил ли он что-то из них этой женщине, а потом ты подашь на нее в суд, обвинив в краже. Или подбросим ей кольцо, например, а потом под присягой подтвердим, что она его украла… Да, это вполне возможно, отчего ж нет! – пылко заключила девушка.
Миссис Фарроуэй снова улыбнулась, глядя на мистера Тодхантера.
– Думаю, все-таки лучше нам действовать не так мелодраматично. Мистер Тодхантер, хотя вы и друг Николаса, надеюсь, вы можете взглянуть на эту прискорбную ситуацию в какой-то мере со стороны. Что бы вы нам посоветовали?
Тут они обе – и мать, и дочь – взглянули на гостя с надеждой.
Мистер Тодхантер заерзал. Что посоветовать, он и понятия не имел. В голове у него не было ни единой мысли.
– Право, не знаю… – беспомощно начал он. – На мой взгляд, ваш супруг не в себе, миссис Фарроуэй, простите мне мою откровенность. Думаю, вряд ли какие-то меры покажут себя действенными, за исключением самых… самых решительных.
– Я же говорила! – воскликнула Фелисити.
– Боюсь, вы правы, – спокойно согласилась миссис Фарроуэй, – хотя считаю, от всякого рода «фабрикаций» нам следует воздержаться. Но о каких именно мерах мы говорим? Какого рода? Вы понимаете, я так мало сталкивалась с подобными ситуациями, что не знаю, как с ними разбираться. Мы всегда жили очень тихо, несмотря на репутацию Николаса. Мне совестно втягивать вас в эту историю, мистер Тодхантер, но больше нам решительно не к кому обратиться. И вы, вероятно, слышали, – добавила она, сочувственно ему улыбаясь, – что мать способна кем угодно пожертвовать ради своих детей. Боюсь, так оно и есть, во всяком случае, в том, что касается вас.
Мистер Тодхантер принялся уверять, что он и сам более чем готов, просто жаждет, чтобы его принесли в жертву, и приложил все старания высказать что-то дельное. Но в подобных делах он был еще неопытнее, чем миссис Фарроуэй, и хотя разговор затянулся на добрых два часа, единственным внятным его итогом стало то общее мнение, что не стоит миссис Фарроуэй пытаться обсудить положение с мужем, дабы не ожесточить еще более его упрямства, и вообще с чем-либо к нему обращаться. Пусть лучше, последовал вывод, этим займется мистер Тодхантер; поручить переговоры Фелисити в ее нынешнем состоянии духа значило бы непоправимо испортить дело – это было ясно всем троим, включая ее самое.
После чего мистер Тодхантер пообещал приложить все старания, чтобы выяснить, есть ли в обстоятельствах Фарроуэя уязвимое место, на которое направить атаку, и удалился с чувством, что сегодня он не в ударе.
В ту ночь он спал скверно, выбитый из колеи тревожной мыслью, явившейся ему по дороге домой. Миссис Фарроуэй заявила, что мать, защищая своих детей, не остановится ни перед чем. Мистеру Тодхантеру не мог не прийти на ум предыдущий случай, когда другой его собеседник тоже сказал, что готов на все. Ужели подобно тому, как юный Беннет обдумывал убийство, в последний раз с ним беседуя, под безмятежным лбом миссис Фарроуэй зреет та же идея? Не в силах отделаться от впечатления, что такое не исключено, мистер Тодхантер ворочался с боку на бок. Ибо надо же что-то предпринимать!
2
Тщательно все обдумав, мистер Тодхантер решил в дальнейшем, имея дело с Фарроуэем, и впредь играть роль богатого дилетанта; скромный ричмондский дом этой роли не соответствовал, следственно, приглашать туда Фарроуэя не следовало. Но и в ресторан снова идти не хотелось: там звон посуды и общая суета мешали бы ему сосредоточиться и провести как надо обещанный дамам разговор. Поэтому, набравшись духу, он позвонил Фарроуэю и, на удивление застав того дома, спросил, нельзя ли заехать к нему утром по делу. Фарроуэй откровенно обрадовался и сказал, что с нетерпением его ждет.
Потрясенный собственным двоедушием, чувством, доселе ему неведомым, мистер Тодхантер повесил трубку, вытер вспотевший лоб и принялся обдумывать, как бы поубедительнее обосновать свой визит.
Явившись назавтра утром по адресу, который Фарроуэй продиктовал ему по телефону, он оказался на лестничной площадке мрачного многоэтажного дома на Бейсуотер-роуд, где тот занимал две скромные, весьма скромные комнатки – именно комнатки, а не квартирку, поскольку отдельного входа в них не было. Озадаченный мистер Тодхантер прошел за Фарроуэем в гостиную, явно меблированную владельцем дома, а не ее нынешним обитателем.
И впрямь, прикрывая дверь комнаты, Фарроуэй счел нужным с извиняющейся улыбкой оправдать жалкую обстановку:
– Жилье, конечно, не очень, но мне тут, знаете ли, удобно.
– О да. Собираете материал для романа, я полагаю? – учтиво отозвался мистер Тодхантер.
– Пожалуй, в некотором роде… впрочем, не знаю. Да… Присаживайтесь, Тодхантер. Так что у вас за дело?
Оставив этот вопрос без ответа, мистер Тодхантер решился проявить беспардонность, сказав:
– А я, признаться, думал, что та, другая квартира, где мисс Норвуд, на самом деле принадлежит вам.
Фарроуэй вспыхнул:
– Ну, так и есть… То есть я уступил ее Джин. Ей необходимо какое-то пристанище в Вест-Энде, чтобы передохнуть после утренних спектаклей и прочее. Но вы, безусловно, правы: эта квартира моя. Я… оставил за собой комнату, но, конечно же, там почти не бываю. Джин следует оберегать свою репутацию. Это поразительно, как мгновенно распространяются сплетни, если речь об актрисе… даже когда к тому нет ни малейшего повода… Ни малейшего, – вызывающе добавил Фарроуэй, – поверьте мне.
– Да-да, конечно, – умиротворительно поддакнул мистер Тодхантер. Его заинтриговало это слишком многословное, чтобы не сказать жаркое, объяснение. Неужели мисс Норвуд сдержала свое так легко данное обещание, подумал он, неужели запретила бедняге Фарроуэю пользоваться комнатой, которую тот себе зарезервировал? – Видитесь ли вы с мисс Норвуд? – напрямик спросил он.
– С Джин? – Фарроуэй с потерянным видом прошелся взглядом по комнате. – О да. День или два назад. Мне, понимаете ли, ужасно некогда в последнее время. А вы ведь обедали вместе… не так ли? Ну и как она? Здорова, весела и так далее? Знаете, Джин… она такая нежная… Работа невероятно утомляет ее. Иногда я вообще не понимаю, как она выдерживает такую нагрузку.
Подавив в себе острое желание ударить хозяина по голове чем-нибудь тупым и тяжелым, мистер Тодхантер известил его, что в последнюю их встречу мисс Норвуд произвела на него впечатление особы вполне благоденствующей и отлично скрывающей усталость. И тут он приступил к тому, чтобы бросить приготовленную гранату, ибо, пару часов сосредоточенно поразмышляв над планом атаки, пришел к выводу, что эффективнее всего начать будет именно с нее.
– А вчера я видел еще и вашу жену, – как бы невзначай сказал он. – И она, судя по всему, также очень хорошо держится.
Граната произвела именно то действие, на которое он рассчитывал. Фарроуэй побелел.
– Мою ж-жену? – с запинкой переспросил он.
Мистер Тодхантер почувствовал, что полностью овладел ситуацией. Нервозность Фарроуэя придала ему уверенности. Без околичностей и уловок он маршем двинул силы вперед.
– Да. Это и есть то дело, по которому я хотел встретиться с вами, Фарроуэй. Я принес вам оливковую ветвь от вашей жены. Она хочет, чтобы вы вернулись с ней домой и раз навсегда покончили с этим грязным делом. И если вы это сделаете, я думаю, можно твердо рассчитывать на то, что она не попрекнет вас ни словом. На мой взгляд, она прекрасная женщина, а вы обошлись с ней гнусно.
Мистер Тодхантер умолк, и установилась долгая пауза. Фарроуэй, поначалу ошеломленный, несколько оправился, неторопливо вытащил портсигар, зажег сигарету, а потом откинулся на спинку стула и погрузился в раздумье. Мистер Тодхантер тем временем тайком поглядывал на гравюру, украшавшую стену напротив, с изображением оленя и девочки, которая гладила ему рог, и пытаясь угадать, как бы это могло называться.
– Вы, вероятно, считаете меня подлецом, Тодхантер? – произнес наконец Фарроуэй подавленным голосом.
– Да, – подтвердил мистер Тодхантер, беззаветно преданный истине и редко упускавший возможность доказать это делом.
Фарроуэй кивнул:
– Ясно. Как и все остальные. И все-таки… нет, я не ищу себе оправданий, но все-таки, прежде чем осудить кого-то, надо войти в его положение, так сказать, прочувствовать изнутри. Вы видите только то, что лежит на поверхности. Не следует торопиться с выводами, пока не познакомишься с делом всесторонне.
Слегка удивленный мистер Тодхантер призвал на помощь банальность.
– У любого явления есть две стороны, если вы об этом.
– Да, примерно. Вот послушайте, я вам сейчас все расскажу. Мне даже легче, наверное, станет. Самоанализ – скучнейшее дело, если нет возможности с кем-то обсудить свои выводы. А потом, если вы и впрямь официальный посланец с оливковой ветвью, думаю, вам следует знать все. – Он машинально потянулся к коробку спичек, потом заметил, что сигарета в его руке еще тлеет, и отложил коробок. – Прежде всего позвольте заверить вас, что Грейс, моя жена, женщина превосходная. Воистину замечательная. Не думаю, что она действительно смотрела на это дело с моей точки зрения, но вела она себя так, словно все понимает. Грейс, – задумчиво добавил Фарроуэй, – всегда была просто чудо, редкостное создание. – Он помолчал. – Тогда как Джин – обыкновенная стерва, и вы наверняка это уже поняли.
Мистер Тодхантер замер от изумления. Фарроуэй говорил монотонным, лишенным эмоций голосом, и меньше всего мистер Тодхантер ожидал услышать от него подобные речи. Фарроуэй улыбнулся:
– Да, теперь вижу, что поняли. Не трудитесь возражать. Мне давно уже прекрасно известно, что представляет собой Джин. Влюбленность отнюдь не ослепляет, как уверяют нас романисты моего склада. Поразительно другое: влюбленность не умирает даже после того, как у влюбленного отверзаются очи.
Что ж, вот как эта чертова история началась.
С год назад я приехал в Лондон по делу и как-то раз вечерком зашел в «Соверен» к Фелисити. Думал, приглашу ее поужинать после спектакля. По чистой случайности в этот момент в гримерную заглянула Джин, и Фелисити нас познакомила. Иронично, не правда ли? Дочь знакомит отца с его будущей любовницей! Вас такие вещи не забавляют? О, на иронию у меня нюх! Жаль, мне редко удается воспользоваться. Широкой публике ирония не по вкусу… Итак, мы немного поболтали, потом мы с Фелисити ушли. Должен честно признаться: Джин не произвела на меня особого впечатления. Конечно, я понял, что она очень красива, но я уже сталкивался с женщинами такого типа, и в целом он мне не нравился. Словом, я сразу забыл о ней.
Затем, недели через две, я снова зашел в театр – на этот раз днем, после репетиции. Фелисити, однако, уже ушла, зато мне встретилась Джин. Она повела себя очень дружелюбно, завела разговор о моих книгах и так далее. И это были не пустые слова – она действительно читала их! Само собой, я был польщен. Так что когда она предложила мне зайти к ней на Брантон-стрит (в то время у нее была квартира на Брантон-стрит), выпить по коктейлю, я сказал, что буду в восторге. Я и вправду был очень доволен. Просидел час или два, мы стали друзьями. Она…
– Она предложила вам стать ее другом? – перебил мистер Тодхантер.
– Да, именно так. А в чем дело?
– Причем другом самым простым и обычным, без «докуки и недоразумений»? – живо выспрашивал мистер Тодхантер. – Говорила, что, похоже, вы именно тот человек, которого она всю жизнь ищет и уже отчаялась отыскать?
– Именно так все и было. Так в чем дело?
Мистер Тодхантер вдруг рассмеялся скрипуче, но потом, вспомнив про торжественность момента, оборвал себя и извинился:
– Да нет, пустяки. Прошу меня извинить. Продолжайте, пожалуйста.
Собравшись с мыслями, Фарроуэй продолжил свою сагу:
– Так это все и началось. Говоря «это», я имею в виду что-то вроде навязчивых видений. Ибо после этого дня, чем бы я ни занимался, перед глазами стояла она. Это было невероятно – я просто видел ее, и все! Ни влечения, ни страсти я не испытывал. И уж точно никакого желания. – Фарроуэй помолчал, в задумчивости гася окурок. – Но избавиться от витающего передо мной образа Джин я не мог. Он преследовал меня день за днем, пока я не забеспокоился. Промаявшись целую неделю, я позвонил ей и попросил разрешения прийти. Затем навестил ее еще и еще. Джин, похоже, не возражала. Я боялся наскучить, но она с радостью встречала меня. После третьего визита я понял, в чем дело: эту женщину я желал так, как ничего и никогда в жизни. Навязчивое желание видеть ее переросло в желание физически обладать ею – если хотите, самое заурядное.
Рискуя выглядеть в ваших глазах подлецом еще пущим, – неторопливо продолжал Фарроуэй, – все-таки скажу, что Джин нимало не возражала. Более того, рискуя выставить себя подлецом уж совсем беспримерным, добавлю, что прежде она подробно выспросила меня о моем финансовом положении, в то время вполне прочном. Что тут поделаешь! Мне известно, какова Джин, но она не изменится, даже если, описывая ее, я постараюсь сгладить некоторые несовершенства ее духовного облика. И знаете, это даже забавно – впервые рассказать о ней всю неприкрытую правду.
– Понимаю, – с неловкостью отозвался мистер Тодхантер. Беззаветный приверженец истины, он вдруг обнаружил в себе достаточно человеческого, чтобы смутиться, заслышав истину из чужих уст.
– Так началась наша связь, – продолжал Фарроуэй, не обращая внимания на молчание и смущение гостя. – «Связь»… Отличное, многозначное слово. Оно льстит мне. Прочие не подходят. Отношения с Джин Норвуд достойны такого названия или в крайнем случае какого-то галльского эвфемизма. «Отношения» вообще звучит как-то вяло.
Никаких мук совести я не испытывал. Нет лучше способа, сказал я себе, покончить с этим наваждением. Мало того, другого способа покончить с ним просто не существует. Так я себя уверял, понимая при этом, что лукавлю перед собой. Ибо если прежде я был жалким приспешником своего желания, то теперь воистину стал рабом его осуществления. Да, именно обладание этой женщиной поработило меня окончательно и бесповоротно. Вы усматриваете здесь психологическое противоречие? Поверьте мне, дорогой мой, в этом и состоит подлинная основа всех чувств, которые мужчина испытывает к женщине. Инстинкт, заставляющий искать обладания, – сугубо животный. Но чувства, овладевающие нами после обладания: любовь, страсть, называйте это как вам угодно, – вот что отличает нас от животных. И я животным завидую. Потому что нашему положению не позавидуешь. Отнюдь.
Не успел я опомниться, как Джин стала смыслом моего существования. Это ходячая фраза, но так оно и есть. Так и было. Все остальные: моя семья, все без исключения – отодвинулись на обочину. Ей были нужны деньги, чтобы спектакль продержался на сцене неделей больше и тем самым побил рекорд (если помните, это был «Амулет»). Я дал ей денег. Мимоходом она восхитилась автомобилем в витрине. Я купил ей автомобиль. Потом она нашла ту квартиру. Я снял ее на свое имя – для Джин. Я отдавал себе отчет в том, что разоряю себя. Понимал, что обираю семью. Мне было все равно. Работать, чтобы возместить деньги, которые тратил на нее, я был не в состоянии. Но и это меня не волновало.
Фарроуэй снова закурил сигарету – не торопясь, словно собираясь с мыслями.
– Знаете, в драматургии есть такой избитый сюжет: девушка хочет замуж за молодого человека. Ее мать из лучших побуждений заявляет, что скорее умрет, чем позволит ей выйти именно за него. Однако девушка все-таки становится его женой, и все ей симпатизируют, хотя ее мать в самом деле умирает с разбитым сердцем. Почему же? А потому что любовь – плотская любовь – превыше всех чувств. Это общая истина. Но по какой-то причине люди не применяют ее, эту истину, к той любви, которая возникает у человека уже женатого. В этом случае ход мысли совсем иной. Люди говорят: «О нет, ему следовало задушить в себе этот порыв». Они говорят так потому, что сами через такое не проходили. Что, если задушить этот порыв человек просто не в состоянии? Нет, об этом никто не думает. А вот если бы люди пережили подобное сами, они знали бы, что любовь – ну, или вожделение, страсть, одержимость, увлечение, совершенно не важно, как именно это назвать… – если она вспыхнула ярко, задушить невозможно. Есть меж людей такие особи, принадлежащие к фатальному типу, ничего не попишешь. Если вам посчастливилось никогда с ними не сталкиваться, ваша жизнь пройдет тихо и благородно. В противном случае она разобьется вдребезги. Вам конец.
Фарроуэй излагал эти сентенции бесстрастно и монотонно. Мистер Тодхантер мог только кивать. Ни разу в жизни не встретив фатальной для себя женщины, он мог лишь с уважением отнестись к страданиям человека, который сейчас изливал перед ним душу, пусть даже его собственная душа таких эмоциональных глубин не изведала.
– Поначалу, – продолжил Фарроуэй все тем же унылым тоном, – я боролся с собой. Как же без этого? Я называл себя слабаком. Говорил себе, что это оскорбительно, смехотворно; отчего такая напасть случилась именно со мной? Винил себя в том, что оказался не лучше тех, кого сам презирал когда-то за необоримую страсть к женщине. А потом понял, что представления о силе и слабости в данном случае не годятся: они не имели никакого отношения к состоянию, в котором я находился. Как бы мне это описать? Предположим, принимая ванну, вы решили просидеть под водой десять минут. И разве вы слабак, если задохнулись и вынырнули после первой минуты? Нет. У вас кончился кислород. Вы ничего не могли поделать. При чем здесь сила или слабость? Так было и в моем случае.
Конечно, я прекрасно понимал, что все это означает для моей семьи. И я ведь не злой человек, я родным очень сочувствовал. Но что я мог поделать? Расстаться с Джин было немыслимо – так же невозможно, как даже самому лучшему пловцу пробыть под водой более нескольких минут. Разумеется, я принес им несчастье. Я понимал это и презирал себя. Но и мне жилось нелегко. Отчасти потому, что я им сочувствовал, отчасти потому, что ревновал. Прежде я даже не догадывался, что способен на ревность… никогда никого не ревновал… но с Джин превратился в Отелло. Я понимал, что это глупо и отвратительно, но опять-таки был бессилен. Панически боялся, что меня лишат того самого кислорода, которым я дышу.
А Джин поводов для ревности давала сколько угодно. Потому что даже если сейчас она мне верна, то скоро не будет. Она ведь тоже над собой не властна, бедняжка. Ее влечет к мужчинам… правда, не к мужчинам как таковым, а чтобы испытать на них свою власть. И влечет к деньгам. Короче говоря, я на ее счет не обольщаюсь. Она уже… как бы это сказать?.. поощряла вас в определенном направлении?
– Да, – сказал мистер Тодхантер.
Фарроуэй кивнул:
– Конечно, она ведь знает, что я выжат досуха. Бедняжка! Что и говорить, Джин попросту аморальна, сколько бы она ни прикрывалась высокопарным вздором о себе и своем искусстве. О любви там и речи нет. Джин никогда никого не любила, потому что любит только себя. Себя она обожает. Вот в чем состоит ее мания. Думаю, ей и в голову не приходит сделать что-нибудь для других, потому что она просто не осознает, что вокруг нее тоже люди.
Доводилось вам слышать о сэре Джеймсе Бохуме, психиатре? Он не только знающий специалист, но и человек очень неглупый. Как-то мы встретились с ним в гостях, и после ужина мне удалось вовлечь его в разговор. Так вот, он сказал, помню, что секс – область, наименее доступная для исследования. Со временем мы все больше узнаем о скрытых мотивах людских поступков, но в том, что касается секса, разбираемся меньше, чем в эпоху палеолита. Особенно удивляет выбор сексуальных партнеров, не поддающийся никаким объяснениям. Почему А потерял голову из-за Б? Никто не может сказать. Это всего лишь факт, который следует принять, не анализируя его и не критикуя. Любовь к С смягчила и облагородила его, любовь к В превратила его в безумца.
Я рассказал сэру Джеймсу о своей теории «фатального типа», и он прямо ухватился за нее. Тут, по его мнению, происходит что-то вроде химической реакции. Сами по себе два ингредиента могут быть совершенно безвредны и сохраняют свою безвредность в сочетании со всеми другими субстанциями. Но стоит смешать их между собой – прогремит взрыв. С дымом и вонью, само собой. Я спросил его, есть ли способ побороть любовное безумие, и он ответил, что единственный, о котором он знает, – сублимация в иную форму, например, в религию, но осознанно, силой воли этот способ не применить, он работает, только если все происходит само собой.
И теперь я понимаю, что он прав. Делать нечего, остается только ждать. Может, безмозглый автомобилист собьет меня насмерть на улице. Или Джин поймет, что взять с меня больше нечего, и прогонит прочь. Но пока я ей нужен, я буду откликаться на зов. Сегодня утром по телефону меня так и подмывало отрезать: «Нет!» Но я не смог. Сил на это у меня нет. Или, конечно же, у нее появится кто-то другой. Это непременно случится в самом ближайшем будущем, и я жду этого с содроганием. Потому что добром это не кончится. Вот если бы Джин умерла… это был бы наилучший выход. Но на такую удачу нечего и надеяться. Джин не настолько великодушна.
Разумеется, я не раз подумывал ее убить… Незачем так удивляться, Тодхантер, – безрадостно усмехнулся Фарроуэй. – По-моему, каждый, кто безумно влюблен, не прочь иной раз убить предмет своей страсти. Как правило, из-за пустяка. Но в случае Джин это был бы не пустяк. Если есть на свете женщина, заслужившая, чтобы ее убили, так это она. Заметьте, она не зла – в том смысле, что, по существу, она не стремится причинять боль окружающим. Но она хуже любой злодейки, потому что даже не замечает, что вокруг нее живые люди. Особи такого типа – и женщины, и мужчины – вот кто несет ответственность за девять десятых всех человеческих страданий. Истинное зло – большая редкость. Я склонен считать его патологическим феноменом. Равнодушие – вот что страшно…
Мистер Тодхантер ждал продолжения, но Фарроуэй, по-видимому, закончил.
– Прошу меня простить, – наконец заговорил мистер Тодхантер, – но вы упомянули телефонный разговор сегодня утром. Правильно я понял, что мисс Норвуд позвонила вам и пригласила ее навестить?
Фарроуэй поднял на него тусклый взгляд.
– Да, а что? Она всегда так делает, если я несколько дней не появляюсь. Хочет удостовериться, что я не забыл ее, не разлюбил и так далее. Видите ли, пса надо держать на коротком поводке.
– Понимаю, – отозвался мистер Тодхантер, не уточнив вслух, как он трактует ситуацию, а именно, что мисс Норвуд, похоже, благоразумно намерена держать на привязи старого пса, пока не привяжет надежно нового, несмотря на все свои обещания отослать, чтобы его безболезненно усыпили.
Он озадаченно потер свою лысую макушку. То, что ему сейчас выложили, на его взгляд, было манифестом пораженчества в чистом виде. Притом совершенно искренним. Может ли человек успешно бороться с безумной страстью, осторожный мистер Тодхантер судить был не готов, хотя и придерживался мнения, что попробовать стоит. Но Фарроуэй явно был пораженец, он не обладал данными, чтобы бороться, – разве что физически, когда возникнет соперник. И что он тогда выкинет, в своем нынешнем помутнении ума, предугадать было невозможно.
3
В скверном расположении духа мистер Тодхантер отправился к себе в Ричмонд.
Он думал, что оставил все эти глупости далеко позади; сама идея ему и поначалу не нравилась, а уж теперь попросту внушала отвращение и ужас. Но совесть не давала ему покоя. Теперь, когда ему отчетливо представили способ принести перед смертью хоть какую-то пользу, прежде чем покинуть сей мир месяц-другой спустя, совесть не позволяла ему уйти в сторону. Бранясь и вздыхая, несчастный мистер Тодхантер оказался перед необходимостью при ближайшей возможности убить мисс Норвуд.
Глава 8
1
Полагая себя обязанным совершить убийство, афишировать этот факт мистер Тодхантер вовсе не собирался. Припомнив всех своих кузенов и кузин, он представил, как они ахнут, узнав, что в семье таился убийца. Намерений своих он не стыдился, но счел своим долгом перед семьей совершить задуманное как можно более тайно.
В растерянности, как поступить далее, мистер Тодхантер потратился на покупку целой кипы детективов в дешевых изданиях, чтобы ознакомиться с тем, как принято совершать преступления в подобных случаях. Из литературы он выяснил, что если убийцу не застали на месте преступления и он не оставил компрометирующих улик и отпечатков пальцев, а также не имел повода лишить жертву жизни, то можно быть уверенным в том, что в книге его поймают, а в жизни скорее всего – нет.
Не вполне этим выводом удовлетворенный, мистер Тодхантер потратился еще больше на книги по популярной криминологии и, преодолев гадливость к тому малограмотному слогу, которым они по большей части излагались, прилежно их изучил. Из сих трудов он узнал, что самые успешные мастера убивать – то есть те, кто совершил достаточно крупный промах, чтобы в итоге их заподозрили, но до того имевшие на своем счету два-три благополучно не раскрытых преступления, – избавлялись от трупа предпочтительно посредством огня. Но мистер Тодхантер ни на что подобное не рассчитывал. Убить наивозможнейше милосердно и безболезненно и как можно скорее скрыться с места преступления – вот как он видел свою задачу. Проделывать что-то с трупом он, уж конечно, не собирался. Поэтому самое пристальное внимание он уделил тем казусам, когда преступник совершал убийство быстро, бесшумно, не оставив по себе никаких значимых улик.
Постепенно, почти к сожалению и даже к вящему ужасу мистера Тодхантера, к началу лета у него сложился некий, в наметках, план.
Первой составляющей этого плана была необходимость ознакомиться не только с ричмондским домом мисс Норвуд, но и с ее распорядком в те дни, когда она там бывает, – причем не возбудив подозрений и не допустив, чтобы кто-то припомнил позже, что подобные расспросы производились. Обдумав вопрос всесторонне, мистер Тодхантер пришел к выводу, что лучшей осведомительницей будет сама хозяйка дома. При этом, однако, предпочтительно было всячески избегать каких-либо дел с мисс Норвуд на публике, чтобы их знакомство впоследствии выглядело самым поверхностным. С этой точки зрения удачнее всего выглядела идея подстеречь мисс Норвуд где-то на улице, например, когда она будет прогуливаться, пройтись с ней, в несколько минут разрешить все вопросы, а потом расстаться, и никаких свидетелей разговору.
Сказано – сделано. Чувствуя себя злодеем из мелодрамы, мистер Тодхантер принялся прохаживаться вблизи лондонской квартиры мисс Норвуд примерно в тот час, когда после дневного отдыха ей надлежало отправиться в театр на вечернее представление. В первые два дня увидеть ее ему не удалось. На третий мисс Норвуд вышла из дома вместе с Фарроуэем, и они тут же сели в такси, а мистер Тодхантер торопливо отвернулся, – впрочем, успев заметить, что Фарроуэй с виду влюблен до самозабвения, сияет от счастья и ничуть не похож на человека, которого отправили восвояси. Но на четвертый день упорство мистера Тодхантера было вознаграждено. Мисс Норвуд вышла одна и принялась озираться в поисках свободной машины. Рискуя своей аневризмой, мистер Тодхантер поспешно направился к ней.
Его приветствовали яркой улыбкой и живо простертой рукой.
– Мистер Тодхантер! А я уж думала, вы меня забыли! Право, вы меня огорчили! Почему вы не позвонили мне, чтобы я заказала вам ложу? Я же обещала! – И, не отпуская его руки, мисс Норвуд легонько пожала ее в знак упрека.
Мистер Тодхантер, находя такую игривость несносной, попытался высвободить руку, но безуспешно.
– Ну, я думал, вы позвоните мне сами… – промямлил он.
– Вот уж действительно! Будто бы у меня больше дел нету, кроме как докучать вам по телефону? Знали бы вы, как я занята! День-деньской и напролет всю неделю. Впрочем, как и вы, финансовые воротилы. Не так ли?
– Что, простите? – переспросил финансовый воротила.
– Ну ведь… спросить вас, так только вы и работаете. И все-таки, – смягчилась мисс Норвуд, – раз вы наконец пришли меня навестить, пожалуй, придется простить вас. Как жалко, что как раз сейчас мне пора в театр. И увы, не может быть и речи об ужине после спектакля.
Мистер Тодхантер выдернул наконец свою руку и в тревоге, что кто-то запомнит, как они тут у подъезда мисс Норвуд вдвоем любезничают, несколько забылся.
– Нет, я ужинаю дома, – брякнул он. – Просто проходил мимо.
Мисс Норвуд на мгновение растерялась, а потом в голос расхохоталась – и не сказать, что вполне непринужденно.
– Ну какая же вы прелесть! Вот за это я вас и ценю. Вы не такой, как все. Знаете, всякий другой на вашем месте схватился бы за случай уверить, что шел навестить меня.
– В самом деле? – растерялся мистер Тодхантер. – А почему?
Мисс Норвуд прищурила на него свои огромные глаза.
– А потому, что… впрочем, это не важно, если вы сами не понимаете… Ну что ж, не стану вас задерживать, мистер Тодхантер. Или, если вы не очень спешите, потратите пару секунд, чтобы поймать для меня такси?
– Что вы, я совсем не спешу, – придя в чувство, галантно отозвался мистер Тодхантер. – И почту за честь, если вы позволите мне проводить вас до театра.
– Боюсь, вам это будет скучно, – холодно заявила дама.
Мистер Тодхантер, подавив в себе острое желание хорошенько встряхнуть ее, изобразил улыбку, сделал бессмысленное лицо и сказал:
– А мне-то казалось, что мы друзья, Джин.
Мисс Норвуд мгновенно растаяла.
– Что, вы, значит, не передумали? А я уж было решила… Знаете, мистер Тодхантер, вы для меня загадка.
– Правда? – Торопясь скорее убраться от дома мисс Норвуд, мистер Тодхантер двинулся по тротуару; той поневоле пришлось следовать за ним. – Как же это?
– Ну, я никак не могу раскусить вас. В тот день, когда мы обедали, мне казалось, мы прекрасно понимаем друг друга. А сегодня… сегодня вы какой-то другой.
– В самом деле? – ускорил шаг мистер Тодхантер. – Нет, я не чувствую себя другим. То есть… я хочу сказать, что мое восхищение вами ничуть не уменьшилось.
Мисс Норвуд вновь разразилась смехом, заставив своего спутника в страхе оглядеться, не привлекла ли она этим непрошеного внимания прохожих.
– Нет-нет! – заливалась мисс Норвуд. – Ни в коем случае не делайте комплиментов! Это вам не идет. Вам идут прямота и неприкрытая откровенность. Вот перед чем не в силах устоять мы, слабые женщины.
– Неужели? – Мистер Тодхантер снял свою кошмарную шляпу и как бы невзначай протер платком лысину. – Мм… я и не знал… Мм… послушайте, кажется, у вас дом в Ричмонде?
– Да, – слегка удивилась мисс Норвуд. – А почему вы спрашиваете?
– А я тоже живу в Ричмонде. Вот и подумал, – в отчаянии продолжал мистер Тодхантер, – раз мы живем по соседству, могли бы как-нибудь встретиться.
– О, с удовольствием! Почему бы в воскресенье вам не зайти ко мне пообедать? Или поужинать?
– В воскресенье? – Мистер Тодхантер, отнюдь не собиравшийся ходить к ней в гости, принялся искать предлог для отказа. – Боюсь, в воскресенье я не смогу, но… кстати, а где именно расположен ваш дом?
– На самом берегу. Чудное место. Сад сбегает прямо к реке. Люди, которые катаются на лодках, высаживаются и устраивают пикник у меня на газоне. Все твердят, что мне следует поставить ограду, но я считаю, надо проявлять щедрость. Ведь правда, если людям приятно отдыхать у меня на лужайке, я думаю, отчего же мне им мешать? Пока они не делают ничего плохого? Видите, я должна предупредить вас: я почти коммунистка. Вы очень шокированы?
– Отнюдь. Я и сам коммунист в некотором роде, – ответил мистер Тодхантер, сбивая мисс Норвуд с толку, но совсем не намеренно. Сказать по правде, он не привык гулять по Вест-Энду в компании красивых разнаряженных дам, и его нервировали те взгляды, которыми всякий, кто проходил мимо, сопровождал его спутницу. Мистеру Тодхантеру в его нервозном состоянии казалось, что все сразу ее узнают и что контраст между тем, как она элегантна, и тем, как он сам непригляден, до того велик, что не может не броситься в глаза, а значит, каждый, кто видит их, сможет потом опознать его на суде. Но сесть в такси было еще опаснее: их маршруты, как он выяснил из детективных романов, установить так же просто, как выяснить, куда ведут следы на снегу.
Он попытался сосредоточиться на том, ради чего явился.
– Значит, ваш дом у реки? А мой нет. Но я часто катаюсь по реке. Наверное, миную и ваш дом. Где именно он расположен?
Мисс Норвуд подробно описала, где стоит ее дом, и мистер Тодхантер, который неплохо знал местность, без труда вспомнил его. Так он и сказал.
– Значит, часто катаетесь по реке? – подхватила мисс Норвуд. – Отчего бы вам как-нибудь не захватить и меня? Обожаю, когда меня катают!
– Я был бы счастлив, – раздумчиво произнес мистер Тодхантер, которому как раз явилась идея. – Значит, если увижу вас в саду как-нибудь вечером…
– Вечером я всегда в театре.
– Ах да, конечно. А в воскресенье?
– А в воскресенье повсюду столько народу… – вздохнула мисс Норвуд. Она взглянула на своего спутника, и его понурое лицо вдруг подвигло ее на неожиданное решение. Похоже было на то, что он весь пылал. На беду мисс Норвуд, она не владела искусством читать по глазам, не то точно не стала бы перестраивать свои планы, потворствуя желаниям нового поклонника. – Знаете что? Как ни удивительно, в следующее воскресенье я буду совсем одна. А когда я по вечерам бываю одна, то посиживаю в моем любимом местечке, которое устроила специально для этого. Это маленький уголок, где высажены розы и душистые цветы, он скрыт отовсюду, но оттуда есть чудесный вид на реку, а позади него длинная пергола, которую я перестроила из развалин старого амбара. Там просто несказанно чудесно! Так вот если вдруг, – игриво продолжила мисс Норвуд, – в следующее воскресенье вы случайно окажетесь свободны, захотите покататься на лодке и повидаться со мной, чтобы поболтать при луне… только и нужно, что пристать к берегу у моей лужайки, пройти вверх по саду, держась левой стороны, и вы окажетесь в моем уголке!
– Очень надеюсь, что это сможет осуществиться, – произнес мистер Тодхантер, пряча радость под чрезмерной рассудительностью.
Судя по виду мисс Норвуд, она предпочла бы ответ более определенный, поскольку на мгновение лицо ее сделалось жестким и расчетливым. Всего на одно мгновение – но мистер Тодхантер, который как раз тогда на нее взглянул, успел это отметить.
– Ах, как было бы славно, – мечтательно произнесла мисс Норвуд, – побыть наконец одной, наедине с другом – настоящим другом… поговорить… открыть душу…
– Да, – согласился мистер Тодхантер, сочтя про себя, что мисс Норвуд переигрывает.
Они уже приближались к театру, и его все больше смущали восхищенные взгляды и даже приветствия прохожих, обращенные к его спутнице. Прогулка стала напоминать триумфальное шествие, и если для мисс Норвуд такое было в порядке вещей, то для мистера Тодхантера – ни в коем случае нет. Зато та во внимании просто купалась. На все взгляды она отвечала очаровательными полупоклонами, в нужной пропорции сочетая дружелюбие и снисходительность, а тех, кто с ней здоровался, одаривала еще и полуулыбкой.
Мистер Тодхантер не вынес всего этого и поддался панике.
– Прошу меня извинить, – ни с того ни с сего сказал он. – Совсем забыл… назначена встреча. Чрезвычайно важное дело… речь о миллионах… то есть о тысячах. Примите мои извинения. Э… до воскресенья, надеюсь. Прощайте! – И, круто развернувшись на каблуках, он оставил даму стоять посреди Лондона, изумленно глядеть, как он удаляется шаркающей походкой.
А мистер Тодхантер, удаляясь, заметил некие изменения в составе воздуха, которым дышал, и не сразу, но объяснил это тем, что вышел из облака пахучих духов, которыми обильно поливалась мисс Норвуд.
«Фу! – с несказанным отвращением подумал он. – Да она смердит!»
2
Не имея обыкновения заниматься самоанализом, мистер Тодхантер, однако, следующие несколько дней внимательно присматривался к своим чувствам: что он испытывает, во-первых, к мисс Норвуд, а во-вторых, к идее ее убить.
К большому своему удивлению, он обнаружил, что идея сама по себе не вызывает у него внутреннего, природного отторжения. Отторжение, когда оно возникало, коренилось в культурных нормах цивилизации и являлось результатом отношения к убийству как явлению в его чистом виде. Применив рациональный подход, он сразу понял, что избавление мира от мисс Норвуд, причинившей немало страданий множеству людей, будет поступком, который в философском смысле достоин безусловного одобрения. Нечего и говорить, что подобное избавление должно быть произведено безболезненно. Принципы строго запрещали мистеру Тодхантеру причинять боль любому живому существу – даже такому, как мисс Норвуд. Но смерть – это не боль. Мистер Тодхантер, не обладая твердыми воззрениями на загробную жизнь, лишь тешил себя надеждой, что таковая возможна и что она, кто знает, может оказаться повеселее, чем здешняя, как она видится тем, кто слаб здоровьем; следовательно, он ведать не ведал, куда собрался отправить мисс Норвуд – в юдоль, где ей придется искупать грехи, совершенные в земной жизни, или в безвидное ничто. Да, по сути, его это и не интересовало.
Таким образом размышляя, он понял, однако, что сколь ни рассматривай убийство мисс Норвуд как деяние теоретически благородное, он ни за что не решился бы осуществить его сам – никогда и ни за что! – если б не понимал, что отойти в данный момент в сторону не только непростительно, но и опасно. В самом деле мистер Тодхантер роптал на злую судьбу, по милости которой оказался в ловушке, да так, что теперь вряд ли что мог изменить. Ибо, на его взгляд, велика была вероятность, что если он не вмешается и не убьет мисс Норвуд, это сделают либо Фарроуэй, либо его жена, и если миссис Фарроуэй произвела на него впечатление женщины вполне здравой, то Фарроуэй был, несомненно, глуп, вполне мог выдать себя с головой и тем самым навлечь еще больше бед на свое и без того злосчастное семейство.
«Вот же олух!» – с горечью восклицал мистер Тодхантер не раз и не два, а многажды, поскольку, даже не находя ни нравственных, ни этических возражений против насильственного устранения мисс Норвуд, никак не мог примириться с необходимостью убивать ее самому.
Тем не менее, подталкиваемый двумя фуриями, долга и совестливости, он достал из ящика комода свой новенький револьвер и, преодолевая себя, тщательно смазал всю его поверхность. Зачем это нужно, он не знал, но чувствовал, что поступает правильно.
Однако трудиться заказать ялик на вечер следующего воскресенья он не стал. Не так прост был мистер Тодхантер.
3
Сделал же он вот что: отыскал проулок, выходивший к реке всего через два участка от сада мисс Норвуд, и с бесконечными предосторожностями, стараясь, чтобы никто его не заметил, а аневризма продержалась еще десять минут (что потом – уже не имело значения), перебрался через ограду первого сада. Преодолев вторую и третью ограды и продравшись сквозь густые кусты живой изгороди, ровно в четверть десятого воскресным вечером мистер Тодхантер оказался в саду мисс Норвуд. Его сердце страшно стучало, во рту пересохло, и то, что ему предстояло, отвращало его так, как ничто и никогда в жизни.
Остается открытым вопрос, вполне ли мистер Тодхантер владел собой, когда крался по саду, бездумно следуя указаниям мисс Норвуд. Позднее ему казалось, что голова его в те минуты была пуста абсолютно. Он помнил, как то и дело хватался за карман, чтобы убедиться, что не потерял револьвера, и как отчаянно молил судьбу, чтобы путь к старому амбару растянулся до бесконечности и он никогда его не прошел. Еще он помнил сад в летних сумерках, сгустившихся в тот вечер сильнее обычного, поскольку небо как раз заволокла большая туча, и как он напряженно, только что не теряя рассудок, сделав несколько шагов, снова и снова вслушивался, нет ли кого вокруг. Он помнил, как подошел к длинному сооружению на колоннах, увитых розами, и понял, что это и есть злополучный бывший амбар. И наконец, словно сквозь сон припоминал свой первый взгляд на мисс Норвуд, раскинувшуюся в кресле, – та, как и обещала, была в беседке одна.
О последующем он предпочитал не вспоминать.
4
Мистер Тодхантер сунул револьвер в карман. Огляделся. Слышал ли кто-нибудь выстрел? Беседка-пергола, длинное низкое сооружение на месте амбара, стояла на выровненной площадке на полпути от реки к дому. За ней тускло мерцал в сумерках склон, засаженный каким-то цветущим густым и высоким кустарником. Дома было не видно. Мистер Тодхантер стоял не дыша. Вокруг было тихо. Не доносилось даже тех звуков, которые обычно слышатся от реки. Теперь он был уверен, что выстрела никто не заметил.
Он перевел взгляд на Джин Норвуд. Она по-прежнему лежала, откинувшись на спинку хитро сплетенного кресла-качалки, поставленного почти на выходе из беседки. Голова ее была повернута набок, руки от плеч висели плетью. На груди платья из белого атласа, слишком вычурного для летнего вечера в саду, алело пятно, и так большое, но продолжавшее разрастаться.
Мистер Тодхантер принудил себя подойти ближе и коснуться сначала ее лба, а затем груди. Мертва, никакого сомнения. Преодолевая позыв к дурноте, он вгляделся в алое пятно. Отличный выстрел. Благодаря удаче, конечно, никак не меткости, ему удалось попасть прямо в сердце. Любопытно, где пуля?
Усилием воли утихомирив нервы, он отклонил безжизненное тело от спинки кресла. В гладкой голой спине зияла ужасная красная рана – вид ее чуть не лишил мистера Тодхантера чувств. Но он не упал в обморок, потому что отвлекся на нечто, тусклым металлом блеснувшее в пухлой обивке кресла. Вытащив это нечто, он позволил телу принять прежнее положение. Да, это была пуля, точно, и почти совсем не сплющенная, даром что из мягкого свинца. Видно, прошла навылет, ни единой косточки не задев. Мистер Тодхантер опустил ее в карман пиджака.
Он постоял немного, глядя на убитую женщину. На левом запястье у нее были часики на браслете, дорогая вещица, усыпанная бриллиантами и жемчугом, с маленьким овальным циферблатом по центру. Как во сне, мистер Тодхантер стянул браслет с вялой кисти и сунул в тот карман, где уже лежала пуля. Дико было бы утверждать, что ему хотелось оставить себе сувенир на память об этом событии, и все-таки некий чрезвычайно схожий мотив, должно быть, определил этот почти механический жест.
Мистер Тодхантер помедлил в нерешительности. Разум его снова включился, и он осознал, что предстоит много дел: принять меры безопасности, замести следы, уничтожить улики.
Он огляделся. На столе под рукой у трупа стоял поднос с графином бренди и двумя бокалами. Если когда-нибудь во всю его жизнь, проведенную в воздержании, мистер Тодхантер и хотел выпить, так именно в тот момент, но – не решился. Рухнуть тут замертво рядом с мисс Норвуд – вот был бы позор. Семья не переживет такого скандала.
Он взял один из бокалов и тщательно протер его носовым платком. Бокалы, припомнил он с невеселой усмешкой, непременно протирают в детективных романах, чтобы стереть отпечатки пальцев. Будет над чем полицейским поломать голову.
Он поставил бокал на место, из предосторожности держа его платком, и только собрался взять второй, как звук, прозвучавший снаружи, перепугал его до того, что едва не разорвалась аневризма. Всего-то лишь ухнула, пролетая, сова, но в ушах мистера Тодхантера ее крик прозвучал воем полицейской сирены.
– Нет, это не по моим нервам, – пробормотал он и с колотящимся сердцем покинул беседку.
Насколько он понимал, делать ему там было нечего, и все-таки, пока он семенил, неся свою длинную тень по мокрому от росы саду, ему мерещилось, что он оставил за собой имя убийцы мисс Норвуд, кровавыми буквами кричащее по всему полу.
Выйдя в проулок между садами, мистер Тодхантер повернул направо и спустился к реке. Там достал из кармана пулю и забросил ее как мог дальше от берега. Романы, которых он начитался, научили его, какой красноречивой уликой способна стать пуля в руках эксперта по баллистике.
Глава 9
1
В ту ночь ему не спалось. Видение двух повисших плетьми рук и алого пятна по белому атласу преследовало его так же назойливо, как мисс Норвуд при жизни преследовала Фарроуэя.
И не оставляла мысль, что он еще не все сделал.
Ну, например, касательно револьвера…
Касательно револьвера мистер Тодхантер наутро следующего дня отправился к Фарроуэю. Идея состояла в том, чтобы выяснить, имеется ли у того револьвер, и если имеется, то подменить его своим. Мистер Тодхантер не считал, что таким образом подвергает риску самого Фарроуэя. Всегда есть алиби, найдется какое-нибудь и у Фарроуэя. А если нет, мистер Тодхантер готов его предоставить.
Фарроуэй, однако, только что не обезумел от горя, и толку от него было мало. Фарроуэя, хотя не пробило еще и десяти, уже посетила полиция, и это в сочетании с крикливой статейкой в утренней газете напрочь выбило его из колеи. Не стесняясь, он плакал, так что мистеру Тодхантеру, выпестованному в традициях привилегированной частной школы, сделалось за него неловко. Однако он все-таки выяснил, что своего револьвера у Фарроуэя нет, зато есть надежное алиби: весь вечер до закрытия он пил в местном пабе, а напившись, преисполнился жалости к самому себе и во всеуслышание пустился разглагольствовать о том, как убоги и примитивны вкусы читающей публики. Это обстоятельство, само по себе любопытное, к проблеме револьвера отношения не имело и потому оставило мистера Тодхантера равнодушным. Он поднялся, чтобы уйти.
– Кто мог это сделать, Тодхантер? – слезливо твердил Фарроуэй, провожая его к двери. – Кто? И зачем? Это необъяснимо… ужасно… бедная милая Джин!
– Но вы же несколько дней назад говорили, что сами не прочь ее убить, – строго напомнил ему мистер Тодхантер.
– Говорил, ну и что? Мы все говорим, но дальше-то дело не идет. Кто ж на самом деле мог сделать такое?
Кое-как мистер Тодхантер отделался от него. Переживай он сколько-нибудь по поводу безвременной кончины мисс Норвуд, сейчас, насмотревшись на Фарроуэя и особенно услышав его слова, он, надо полагать, ожесточился бы и переживать перестал. Несомненно, когда-то Фарроуэй был порядочным, в обычной степени уверенным в себе человеком. Достойно сожаления, что какая-то женщина довела его до жалкого нынешнего состояния – причем умышленно довела, чтобы воспользоваться его деньгами. Нет, определенно мисс Норвуд свою участь заслуживала.
Мистер Тодхантер отправился в Мейда-Вейл.
Здесь он опередил полицию.
Дверь ему открыла миссис Фарроуэй. Она сообщила, что Фелисити совершенно разбита, лежит, подняться не в силах: они прочли ужасную новость в утренней газете, и Фелисити лишилась чувств. Впечатлительна чрезвычайно, пояснила миссис Фарроуэй.
В крошечной гостиной статная дама и ее гость обменялись долгим, настороженным взглядом.
– Мистер Тодхантер, – неторопливо, со значением начала миссис Фарроуэй, – думаю, мне следует быть с вами откровенной. Другой возможности может не найтись. Я думаю… нет, я уверена: вы знаете, кто застрелил мисс Норвуд. И… боюсь, я тоже знаю.
У мистера Тодхантера ухнуло вниз сердце, а голос его, когда он заговорил, к собственному его неудовольствию, прозвучал хрипло, как крик вороны:
– И что же вы намерены предпринять?
– Ничего.
– Ничего?
– Да. Мне известно лишь – в официальной версии! – что мы с Фелисити провели вчерашний вечер здесь и, на удачу, – миссис Фарроуэй мрачно усмехнулась, – не выпускали друг друга из виду, пока не улеглись спать в половине двенадцатого. Это все, что я знаю.
– А больше ничего и не нужно, – столь же многозначительно проговорил мистер Тодхантер. – Благодарю вас. И…
– Да?
Повернув голову, он устремил взгляд на окно.
– Кто бы это ни сделал и по какой бы причине… не судите его строго, миссис Фарроуэй.
По лицу миссис Фарроуэй промелькнуло удивление. Потом она кивнула.
– Не буду. Кто я такая, – добавила она тихо, – чтобы судить?
Опасаясь того, что сцена станет слишком эмоциональной, мистер Тодхантер живо отвернулся от окна.
– Ах да! – воскликнул он, стараясь говорить как можно непринужденнее. – Еще одно. У вас, случайно, нет здесь револьвера?
– Револьвера? – растерялась миссис Фарроуэй. – Да, как раз есть. Винсент принес…
– Я могу взглянуть на него? – перебил мистер Тодхантер. – В любую минуту сюда может явиться полиция, и…
– Сейчас принесу, – заметно побледнев, ровным голосом сказала миссис Фарроуэй и спокойно вышла из комнаты.
Минуты три спустя она вернулась с оружием. Мистер Тодхантер взял его с осторожностью, но револьвер оказался не заряжен. Он вынул из кармана свой и сравнил их. Оба были армейские, фирмы «Фримен и Стерлинг», неотличимые совершенно. Мистер Тодхантер испустил вздох облегчения.
– Откуда у вас второй? – удивилась миссис Фарроуэй.
– Это мой, – лаконично ответил мистер Тодхантер.
Миссис Фарроуэй отошла к окну. Атмосфера сгустилась; мистеру Тодхантеру стало не по себе.
– Винсент говорит, что лучшая защита – ничего не знать, – негромко произнесла она. – Ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не помнить.
– Винсент? – переспросил мистер Тодхантер. – А, так он звонил вам!
– Нет, заходил. С час назад. Разве я не говорила? Он тоже был ею увлечен, как вы знаете, но теперь это сойдет на нет, слава Богу. Понятно, что он чрезвычайно взволнован. Несколько раз повторил, что несет ответственность за… за ее смерть.
– Ответственность? – нахмурился мистер Тодхантер.
– Полагаю, он говорит об ответственности моральной. То есть не будь он замешан в этом деле, ее бы не убили – примерно в таком духе.
– Значит, он не знает, кто… мм… застрелил ее? – забеспокоился мистер Тодхантер.
Миссис Фарроуэй помедлила с ответом.
– Догадывается, – наконец выговорила она.
– Было бы лучше, если бы он не знал наверняка, – пробормотал мистер Тодхантер, – при таких обстоятельствах…
Миссис Фарроуэй кивнула:
– Гораздо лучше.
У мистера Тодхантера возникло ощущение, что между слов они поговорили о многом. Он вытащил свой платок, протер лысину. Ситуация была тягостная. Но в конце концов, когда решаешься на убийство, не стоит рассчитывать, что дела потом пойдут как по маслу.
Молчание, которое становилось мучительным, прервал звонок, прозвучавший от входной двери.
С мыслью о полиции собеседники испуганно переглянулись. Миссис Фарроуэй поспешила к двери. Мистер Тодхантер, поддавшись смутному инстинкту утаивания, рассовал револьверы по карманам, которые заметно оттопырились, и попытался придать лицу невинное выражение.
Из холла послышались голоса, дверь гостиной открылась.
– Это Винсент, – объявила миссис Фарроуэй.
Винсент Палмер, внушительный и самоуверенный, как всегда, но сегодня откровенно расстроенный, вошел в комнату вслед за ней. Взгляд его упал на съежившегося мистера Тодхантера.
– Кто этот человек? – требовательно спросил он.
Миссис Фарроуэй объяснила, что мистер Тодхантер – друг ее мужа.
– Мы как-то уже встречались, – добавил мистер Тодхантер, – если помните, у… – И сконфуженно умолк, сообразив, что про ту встречу лучше не вспоминать.
– Помню. Что вы тут делаете?
– Винсент, уймитесь, – спокойно вмешалась миссис Фарроуэй. – Мистер Тодхантер пришел узнать, не нужна ли нам помощь.
– Не нужна. Нам придется справляться самим. Я весьма сожалею, мистер Тодхантер, но…
– Довольно, Винсент, – произнесла миссис Фарроуэй так невозмутимо и властно, что мистер Тодхантер взглянул на нее с восхищением. Похоже, она и впрямь привыкла командовать неуправляемыми дамскими комитетами. – Лучше скажите, почему вы вернулись так быстро?
Молодой человек, усмиренный, но не смирившийся, метнул в гостя враждебный взгляд.
– Я пришел за… за…
– За револьвером? Он у мистера Тодхантера. – И миссис Фарроуэй поспешила предотвратить грозу, предсказанную тут же нахмурившимся челом зятя. – Винсент, прошу вас! Мистер Тодхантер считает, что разумней…
Гроза все-таки разразилась – с приглушенными, но раскатами грома.
– Плевать я хотел на то, что считает мистер Тодхантер! Рекомендую мистеру Тодхантеру держать и свои соображения, и себя где-нибудь подальше отсюда. Отдайте мой револьвер!
– Ну конечно, конечно, – готовно закивал мистер Тодхантер, который помнил, что положил свой револьвер в правый карман… или в левый? Нет, в правый, а чужой в левый. И он вытащил тот револьвер, что оттопыривал его правый карман, – но тут вспомнил, что перед обменом следует убедиться, что у Винсента есть надежное алиби. – Только прошу вас, сначала ответьте мне, – не обращая внимания на угрожающе протянутую к нему руку, сказал он. – Это важно. Где вы были вчера между девятью и десятью вечера?
– В газетах пишут, – вмешалась миссис Фарроуэй, – что смерть наступила предположительно между без четверти девять и четвертью десятого.
– Хорошо, – принял поправку мистер Тодхантер, – с половины девятого до половины десятого?
Молодой человек так растерялся, что снизошел до ответа:
– Я… я был дома.
– И можете доказать это? – допытывался мистер Тодхантер.
– Думаю, да, – кивнул его собеседник. – Мы были вдвоем с женой.
– Кто-нибудь может это подтвердить?
– Нет, никто. У горничной был выходной. Мы ужинали вдвоем.
– Может, после ужина вы сидели в саду… или где-то еще, и вас могли видеть?
– Нет, мы не выходили из дому… Постойте, к чему вы клоните? Послушать вас, так меня могут заподозрить!
– Заподозрить могут всех, – потеряв всякое терпение, отрезал мистер Тодхантер. – Экий вы бестолковый! Неужели вы этого не понимаете? И вас, и кого угодно – причем вас даже скорей, чем других, если ваши выходки выйдут наружу. Знаете, вряд ли я один видел вас на выставке цветов в Челси.
– На выставке… в Челси? – запинаясь, переспросил мистер Палмер.
– Именно там. Что ж, пожалуй, ваше алиби не хуже любого другого. Так и быть, возвращаю вам ваш револьвер. Однако я дам вам совет, юноша: не вздумайте разговаривать с полицейскими так, как говорили со мной. Только и добьетесь, что настроите их сразу против себя. Миссис Фарроуэй, позвольте откланяться. Если понадоблюсь, я весь к вашим услугам. И знаете, этот молодой человек прав в том, что касается линии поведения. Хорошо бы он тут, под вашим крылом, усвоил себе, что он также ничего не знал, ничего не видел и ничего вспомнить не может.
И мистер Тодхантер, выполняя то, за чем явился с этим визитом, вручил молодому человеку совсем не тот револьвер, а молодой человек, нимало не усомнившись, принял его, как собственный, и даже не позаботился осмотреть.
Весьма довольный собой, мистер Тодхантер эффектно удалился со сцены.
Жаль, конечно, что миссис Фарроуэй узнала правду, – а она узнала, в этом сомнений не было, – но мистер Тодхантер не сомневался, что она его не выдаст.
2
Убийство меняет умонастроение человека. Переступив эту черту, человек становится просто неузнаваем. Может статься, именно в эту ловушку попалось столько убийц: они не могли предвидеть, в какую личность преобразятся. Все направление их мыслей и чувств претерпевает внезапный перелом, и некоторое время они совсем сбиты с толку.
Мистер Тодхантер не считал, что совершил убийство; в глубине души он знал очень твердо, что никакого убийства не совершал. Ведь не придет же кому в голову назвать убийцей профессионального палача. И все-таки, хотя мистер Тодхантер неделями привыкал к самой идее убийства, хотя проработал в уме все детали, и не один раз, а сотню, так что, можно сказать, вид настоящей крови ничего уже не добавил к тому, что рисовало ему воображение, теперь, когда дело было сделано, беспокойство одолевало его еще сильнее, чем прежде.
Самоуверенность, которую он выказал в квартире миссис Фарроуэй, и то состояние душевного подъема, в котором он покинул квартиру после обмена револьверами, быстро иссякли. Мистер Тодхантер метался, тревожился глубоко и непрестанно. Явление смерти, вид мертвой женщины и особенно понимание того, что он же и приговорил ее к казни, совершенно расстроили привычный ход его мыслей.
При этом волноваться мистеру Тодхантеру, по всей видимости, было нечего. Полиция к нему так и не пришла. Заставить себя читать газеты, даже отчеты о расследовании, которые печатались в его рассудительном «Тайм», он не мог: все, что имело отношение к убийству, вызывало у него физическую тошноту. Тем не менее было очевидно, что полиция в тупике. Даже не читая статей, мистер Тодхантер понимал это по заголовкам, которые волей-неволей попадались ему на глаза. Нигде ни слова ни о каком аресте, и менее всего об аресте самого мистера Тодхантера. Мало-помалу он уверился в том, что еще удастся умереть в своей постели – и к тому ж, мнилось ему, довольно скоро. Сказывались напряжение и бессонница, от которой он теперь ночь за ночью страдал. Через неделю после убийства мистер Тодхантер выглядел так, словно постарел лет этак на пятнадцать.
Угрызения совести были тут ни при чем. Совесть его была чиста. Старило его беспокойство. Мистер Тодхантер и без того всю жизнь изводил себя по любому пустячному поводу, но теперь у него были для этого самые серьезные основания, и он изводился вовсю, день за днем накручивая себя до такого состояния, что хоть плачь. Он рвался сделать хоть что-нибудь. Считал, что должен что-нибудь сделать. Но что? Он не знал.
Некоторое время он носился с мыслью пойти с повинной. Но какой смысл? Чего он этим добьется? Не говоря уж о том, что мистер Тодхантер теперь самым определенным образом знал, что в тюрьму он садиться не хочет. Прежде ему было все равно, уличат его или нет. Мысль о том, что он попадет за решетку, казалась ему сардонически забавной, поскольку подразумевалось, что он умрет задолго до казни, а перед этим сумеет с совершеннейшей отстраненностью понаблюдать за процессом, на котором его будут судить за убийство. Надо полагать, такое развлечение редко кому удавалось… Только ради семьи он решил от него отказаться.
Но теперь все было иначе. В тюрьму ему не хотелось, не хотелось, чтобы его судили и вообще как-нибудь беспокоили. Если чего и хотелось, так это бежать. Жизнь еще имела над ним свою власть, и казалось разумным насладиться тем, что от нее осталось. Однако он нимало не наслаждался сейчас, это уж точно. Ни читать не мог, ни играть, даже Бах утратил былую прелесть. Он словно попал в незримые тиски, выдавливающие из него жизненную силу. Ничего похожего он не испытывал с тех самых пор, как, проведя первые ужасные дни в подготовительной школе, осознал, какой унылой и беспросветной бывает жизнь.
От всего этого мистер Тодхантер стремился сбежать. Он понимал, конечно, что уезжать не следует, но напряжение становилось невыносимым.
И настал день, когда он вдруг нанял кеб, съездил в Вест-Энд и купил там билет на пароход, которому предстояло наполовину обойти Землю. Круиз был рассчитан почти на четыре месяца. Мистер Тодхантер знал, что вернуться живым ему не суждено. Это его ничуть не печалило. Как приятно будет умереть в роскоши и комфорте и упокоиться в теплых водах какого-нибудь тропического моря!
3
Мистера Тодхантера можно уподобить быку, которого выпустили пастись на небольшой луг, обнесенный такой высокой и плотной живой изгородью, что за ней ничего не увидишь. По этому лугу он бродил круг за кругом да печально мычал, но теперь, так сказать, перемахнул через кусты и очутился на просторном пастбище, где жизнь предстала ему совсем в ином свете. Иначе говоря, решившись отправиться в круиз, мистер Тодхантер почувствовал, что снова себе хозяин.
Со свойственной ему методичностью он начал собираться в дорогу. Дом в Ричмонде должен был ждать его возвращения, миссис Гринхилл оставалась в нем за хозяйку. Мистер Тодхантер завещал дом двум пожилым и обедневшим кузинам, которых предусмотрительно поселил у себя, чтобы в свое отсутствие избавить их от лишнего беспокойства. Он добавил пару новых пунктов к своему завещанию. Посетил своего врача, который не меньше прежнего разозлил его, назойливо поздравляя с грядущим избавлением, однако назвать точную дату оного избавления не мог, поскольку аневризма с поразительной стойкостью перенесла все напряжение последних недель и в целом ее состояние за последние четыре месяца ничуть не ухудшилось.
И наконец, собрав багаж и ничего не оставив на волю случая, мистер Тодхантер написал подробное признание, поведав миру, как он убил мисс Джин Норвуд, и в качестве доказательства сообщил, что браслет наряду с револьвером надежно заперт в определенном ящике комода, который стоит в его спальне, запечатал сей документ во внушительного вида конверт и отправил его своему поверенному, присовокупив к нему записку с просьбой после его смерти переслать конверт в Скотленд-Ярд.
Таким образом, рассудил он, дело будет отличным образом закрыто. О семействе Фарроуэев он не слыхал ничего со времен своего визита в Мейда-Вейл и искренне надеялся, что больше никогда не услышит. Он сделал что мог. Пусть теперь Фарроуэи сами заботятся о своем спасении.
Лишь в одном пункте мистер Тодхантер отклонился от этого своего решения, и стоит, пожалуй, описать инцидент, заставивший его сделать это, чтобы проиллюстрировать то настроение, которое овладело им по завершении черной его недели.
Он случайно столкнулся с директором театра «Соверен», мистером Баддом. Произошло это на Кокспер-стрит возле судовладельческой конторы, куда мистер Тодхантер зашел справиться насчет какого-то пустяка, хотя вполне мог сделать это по телефону.
Мистер Бадд, с подбородком еще более посинелым, чем прежде, сразу узнал его и кинулся приветствовать с таким градусом теплоты, что мистер Тодхантер удивился. А дело было в том, что близился час закрытия питейных заведений, и мистер Бадд, у которого был временный финансовый спад, надеялся, что его пригласят выпить и они успеют пропустить по стаканчику, – а на то, чтобы угостить в ответ, времени уже не останется.
Мистер Тодхантер не особенно жаждал встречи с мистером Баддом или кем угодно другим, кто мог бы напомнить ему о мисс Норвуд, но не сумел совладать с тем избытком радушия, который обрушил на него мистер Бадд. Тот, надо сказать, старался, как мог, но удачи ему не было. Последние пять минут до закрытия паба истекли, а они все еще стояли на тротуаре. Смирившись, мистер Бадд пригласил мистера Тодхантера в клуб «Зеленая комната», а мистер Тодхантер, не успевший придумать отговорку, да и не уверенный, нужна ли она ему, позволил себя туда сопроводить. Вот на каком волоске висело все будущее Фелисити Фарроуэй!
В клубе мистер Бадд, изложив свою скорбную сагу (ибо «Соверен», конечно, закрылся, и мистер Бадд имел все основания ожидать, что останется без работы, как только истечет срок аренды), каким-то образом перевел разговор на пьесу, которую он недавно читал и которая, если его послушать, являла собой «выстрел в яблочко», «первый сорт» и «верное дело».
– Она велела мне отослать ее автору, – жаловался мистер Бадд, – но я не стал. Я не мог выпустить ее из рук!
Не слишком заинтересованный, мистер Тодхантер вежливо попросил объяснений. Из них он понял, что в многочисленные обязанности мистера Бадда входило прочитывать десятки пьес, которыми драматурги-любители с воодушевлением заваливали мисс Норвуд. Все, что он находил достойным внимания, он передавал ей, чтобы она ознакомилась, и доля таких рукописей не составляла и одного процента.
– Да полная безнадега! – жарко говорил мистер Бадд. – Девяносто девять из ста – обыкновенная дрянь. Почитаешь и сразу поймешь, что эти олухи никогда не были в театре!
Однако пьеса, о которой шла речь, похоже, оказалась из ряда вон. Это был первый опус никому не известного автора, и, по словам мистера Бадда, опус этот станет сенсацией – если удастся его поставить, конечно.
– Но куда там! Я же объяснял вам, да, какие мы все овцы? Пьеса мистера Икс-Игрек-Зет имеет успех – директора всех театров Лондона обивают его порог, выпрашивая другую. Пьесы мисс Эй-Би-Си еще никогда не ставились – и не будут, потому что ни один смельчак не пойдет на такой риск… Однако мисс Норвуд отказалась от этой пьесы совсем по другой причине. Сказала-то она, что, дескать, сырой материал, но и тут покривила душой: ей, как и мне, было известно, что пьеска – в самое яблочко. Нет, она отказалась взяться за нее потому, что не могла сыграть в ней главную роль. Эта роль, во-первых, для юной девушки, а во-вторых, чертовски сложна. Надо отдать Джин должное, она знала свои пределы. Однако…
Мистер Тодхантер вдруг сел прямо и насторожился, как хищная птица, предвестник беды, готовая спикировать на добычу.
– Так, говорите, хорошая пьеса? – перебил он.
– Да, – подтвердил мистер Бадд несколько удивленно.
– А скажите, главная роль в ней могла бы подойти Фелисити Фарроуэй?
– Фели… О, помню девочку, помню! Мистер Тодхантер, – с восхищением сказал мистер Бадд, – вы попали в самую точку. В этой роли Фелисити переиграет всех актрис Лондона. Да она просто создана для этой роли! Но как вам пришло в голову?
– Вы сами мне говорили, что мисс Фарроуэй – талантливая актриса.
– Верно. Припоминаю. Да, вы же друг ее отца. Бедняга, как его эта история подкосила…
– Во сколько обойдется постановка этой пьесы с мисс Фарроуэй в главной роли?
Мистер Бадд задумался.
– Трех тысяч легко бы хватило… Но знаете, я бы вам не советовал. Риск чертовски велик. Неизвестная актриса, неизвестный драматург – все против вас! Конечно, если заполучить публику на первый спектакль, но… И кому вы поручите постановку? На мой взгляд, Дэйн подошел бы, но… послушайте, вам ведь нужен антрепренер, не так ли? – оживился мистер Бадд.
– Через три дня я уезжаю за границу, – раздумчиво проговорил мистер Тодхантер, – и сам заняться спектаклем не смогу. Не согласились бы вы взять на себя всю ответственность: уладить дело с драматургом (контракт непременно должен быть одобрен в Обществе авторов, я на этом настаиваю), пригласить мисс Фарроуэй, найти остальных актеров, выбрать режиссера и сделать все остальное – при условии, что перед отъездом я выпишу вам чек на три тысячи?
– Но вы же меня совсем не знаете, – чуть не разрыдался мистер Бадд. – Вы не можете так поступить! А если я удеру с деньгами, а если… да вы спятили!
– Так вы согласны? – усмехнулся мистер Тодхантер.
– Клянусь костьми и грудинкой! – выпалил мистер Бадд. – Еще бы я не согласен! И если вы не обогатитесь на этом, то не по моей вине. Ох… Черт! Эй, малый, принеси-ка мне еще порцию!
4
Три дня спустя мистер Тодхантер отплыл на корабле «Анчуза». Расследование убийства мисс Норвуд так и не сдвинулось с мертвой точки. Газеты открыто обвиняли полицию в беспомощности, и полиция вроде бы соглашалась, что газеты от истины недалеки. Мистеру Тодхантеру казалось, что он наконец выбрался из кошмара.
Тут он жестоко ошибался.
Поскольку в Токио мистер Тодхантер узнал, что почти пять недель назад по обвинению в убийстве Джин Норвуд арестован Винсент Палмер.
