Впервые я видел Берти в столь сильном замешательстве. Я человек не мелочный, но он причинил так много зла Дженни и Коринне, что это зрелище доставило мне удовольствие. Он отвел в сторону свои — обычно такие дерзкие — глаза.

— Что за чушь вы порете?— только и смог выговорить он.

— Вы прекрасно знаете, что это правда.

— Свидание с… Вы что, спятили?

— Дженни сама мне сказала.

Берти был загнан в угол, но продолжал огрызаться.

— Женщины любят выдумывать всякий вздор. Особенно сексуально озабоченные,— сказал он с усмешкой.

— Я слышал, как она разговаривала с вами по телефону.

— Опять подслушивали?

Я держал себя в руках.

— Вам все равно не отвертеться. Вы договорились встретиться на опушке леса.

— Она сама напрашивалась, вы знаете.

— Еще одна ложь — и довольно грязная, даже по вашим критериям. Вы шантажировали ее. За эту цену вы согласились оставить Коринну в покое. Для такого человека, как вы, лишенного даже рудиментарных понятий о порядочности, должно быть, просто счастье, что вы не можете посмотреть на себя со стороны.

Я думал, он кинется на меня с кулаками. Но Элвин встал между нами и в отчаянии прохрипел:

— Берти! Твое поведение выходит за всякие рамки. Даже не предполагал, что такое возможно. Но ведь Коринне еще только…

— Ты, как всегда,— угрюмо перебил его Берти,— готов принять на веру любое обвинение против меня. И тем охотнее, чем гнуснее это обвинение.

— Так ты отрицаешь, что это правда?— взвизгнул Элвин. Вопрос прозвучал, как удар хлыстом.

Берти пожал плечами.

— Мало того, что ты путаешься с этой…— Элвин повернулся ко мне.— Не могу даже выразить, Джон, как я огорчен всем этим.

— Проклятый старый ломака!

Элвин не реагировал на это ругательство.

— Частично вина лежит и на мне.

— Забудем об этом,— сказал я.— Если ваш брат и в самом деле собирался пойти на свидание, вряд ли он стал бы разыгрывать эту комедию с привидением-монахом в тот же самый час и на том же месте.

— Оставьте меня в покое,— неожиданно детским голосом произнес Берти.

— Так ты был на свидании?— допрашивал Элвин.

— Не твое дело.

— Ни дать ни взять нашкодивший школьник. Был ты или не был в лесу вчера вечером? Чего ты артачишься — ведь все равно придется сказать Максвеллу.

— Ну, что ты ко мне прицепился. Да, я там был.

— И что же произошло?

— Ни черта не произошло. Я ждал у самого начала этой тропинки. Минут через пять туда набежала толпа пацанов. Меня они не заметили. Я подождал еще немного. Потом подумал, что миссис Уотерсон, вероятно, побоялась простудить ножки, к тому же эти пацаны устроили там засаду — ну, я и отчалил. Это все, что ты хотел слышать?

— Ты пошел прямо домой?

— Нет. У меня разыгралось желание, и, чтобы успокоиться, я решил пройтись. Дома меня ожидала моя добрая нянюшка с ночным колпаком — то бишь чарой вина. На том и конец сказке.

— Ты не слышал в лесу ничего подозрительного, никаких шагов?

— Нет, сэр. Разрешите идти, сэр? С вашего любезного позволения я пошел.

— Нахальный щенок,— бросил вдогонку Элвин.

Мне пришлось выслушать целый поток нудных извинений, прежде чем я смог наконец уйти.

Пока что я раскопал немногое. Я узнал, что телефон находится в коридоре, рядом с кабинетом. В наших утренних разговорах я уловил одно примечательное, хотя, возможно, и совершенно случайное расхождение. И все. Я уже уяснил себе, почему Элвин мог сыграть роль монаха. А Берти? Он ведь тоже, как и Элвин, еще в юные дни научился расхаживать на ходулях. Но зачем ему, себе же во вред, впутывать в это дело Дженни? И не Берти, а Элвин предложил Джиму из шайки младшего Гейтса еще раз подкараулить цыганенка. Берти мог переодеться монахом лишь с целью смертельно напугать Дженни.

Мысль неприятная, но не такая уж фантастическая, если вдуматься. Дженни относилась к нему с презрением, от которого даже мне иногда было не по себе. Но неужели для Берти главное — выместить свою злобу, а не подчинить ее своей воле? Анонимное письмо можно было истолковать как попытку нарушить психическое равновесие Дженни: Берти, вероятно, знал о ее болезни от своего брата.

Но основной вопрос оставался еще без ответа. С какой целью совершены остальные розыгрыши, если не сказать преступления? Кто бы ни был неведомый шутник, он, казалось, наносил удары без разбора — по многим членам нашей маленькой общины. А может, шутников было двое: один — сравнительно безобидный (Элвин уже признался в своем розыгрыше), другой — смертельно опасный безумец, который, все распаляясь, продолжает начатое первым. Уголовно наказуемыми были лишь анонимные письма и поджог стогов, поэтому полиция не могла уделять достаточно времени другим происшествиям. Письма прекратились, стогов больше не поджигают. Не удивительно, что полиция не проявляет чрезмерного рвения в установлении алиби, а именно здесь, по-моему, ключ к успеху.

На следующей неделе мы обсудили все это с Сэмом — он приехал к нам на летний отпуск. Для своих лет мой сын — необычайно рассудительный малый, и я рассказал ему о последних событиях, в своей, естественно, трактовке. Он выслушал меня с той чуть иронической внимательностью, с какой, без сомнения, выслушивает особо важных персон, когда берет у них интервью.

— В прошлый свой приезд,— сказал он,— я разговаривал с Верой. Она считает, что цель всей этой кампании — выжить из деревни ее мужа.

— В самом деле? Труднее всего — установить побудительную причину, мотив.

— Она сказала мне, что эту мысль внушил ей Элвин. На званом ужине. Кукушка. Хитроумный способ намекнуть мужу, что его жена ему изменяет. А он и вправду рогоносец?

— Да.

— И кто же этот счастливчик?— спросил Сэм как-то слишком спокойно.

— Берти Карт.

— Так я и думал. О том же говорится в анонимном письме на имя Роналда, и…

— Я вижу, ты неплохо осведомлен.

— Веру как прорвало. Уж если она разболтается, ее не остановишь.

Я был обескуражен такой подчеркнутой беспристрастностью Сэма: мои чувства к Вере — после нашего с ней разговора в поле — были куда романтичнее.

— Розыгрыш с председательством был нацелен на то, чтобы сделать Роналда всеобщим посмешищем и выжить его отсюда. Стога принадлежали ему. Все остальное,— продолжал Сэм,— только прикрытие для истинных мотивов и рассчитано на то, чтобы создать впечатление, будто орудует какой-то псих.

— Значит, это Элвин.

— Или его брат. Если исходить из мотивов. Ни у кого больше нет таких весомых причин подкапываться под Пейстона. Насколько нам известно.

У меня мелькнула новая догадка.

— Допустим, Роналд понял тайный смысл этой затеи с кукушкой — он не дурак. Бесспорно, его уязвил розыгрыш с председательством. А что, если и все остальное сделал он сам. С таким расчетом, чтобы свалить вину на Картов и выкурить их отсюда? У него нет убедительного алиби, и я кое-что слышал о его мстительности: упаси Бог стать у него на пути.

Сэм обмозговал мое предположение.

— Навряд ли. С такой прорвой денег, как у него, можно было придумать что-нибудь попроще для экспроприации Картов.

— Денег у него, конечно, вагон. Но влияние в здешних краях не очень большое. А он добивается влияния, которое за наличные не купишь. Не странно ли, что он с такой кротостью принял извинения Элвина? Похоже, он хотел показать, что его ничуть не задел розыгрыш.

— И скрыть свои истинные побуждения. Возможно, ты и прав.— И Сэм сразу же переключился на другую тему:— Коринна выглядит куда лучше, чем в прошлый мой приезд.

— Рад слышать,— уклончиво отозвался я.

— Вчера ночью она написала письмо Берти.

— Боже! Откуда ты?…

— Многие любят разговаривать с репортерами. Даже их родные сестры.

— Но я думал… она… преодолела свое увлечение.

— Вот об этом она и написала. Рвать цветы запрещено. Для нее это было что-то вроде экзамена.

— Экзамена?— Я был озадачен. Никогда не знаешь, чего ждать от молодежи.

— Да. Наша милая девочка сказала, что, к своему удивлению, не чувствует почти никакой боли. Ну что ж, опыт великая вещь; эту мысль я почерпнул в глубоком источнике своей мудрости.— Сэм сардонически воззрился на меня.

— Если бы ты знал, как я доволен. И тобой. И вами обоими.

— Она рассказала, что у вас с ней был чудесный разговор. Это и помогло ей справиться с собой.

С минуту я молча смотрел в окно на лужайку, где Коринна с помощью кусочка сахара пыталась обучить Бастера какому-то трюку.

— Хорошо бы источник твоей мудрости помог тебе уладить и собственные дела,— произнес я наконец.

— Ну, это особь статья.

— В разговоре со мной Вера выразила надежду, что ты не влюбишься в нее.

Сэм задумчиво посмотрел на меня.

— Почему? А я полагал, это будет ей приятно.

— Видимо, она не хотела бы причинить тебе боль.

— Я не о том: ей приятно, когда англичане относятся к ней как к человеческому существу, а не диковинной экзотической птице. Ведь она, что ни говори, принесла большую жертву: вся ее семья ожесточенно противилась ее браку с белым. Роналд держит ее. в клетке. Разумеется, она обречена.

— Обречена?— Я вздрогнул.— Что ты хочешь сказать?

— Она целиком подчинена власти обстоятельств. Беспомощна. У нее нет достаточно веских причин, чтобы жить — или не жить. Она спокойно принимает все, что ни случится. Легче сказать «да», чем «нет». Очень умна, но воли никакой. Ей бы завести кучу ребятишек. Вот тебе и ответ.

— Что же ей мешает иметь детей?

— Роналд их не любит, у него настоящая детофобия.

Интересно, задумался я, останется ли Вера такой же одинокой, отрезанной от всех окружающих, если ее муж окончательно обоснуется в Замке? Лишь позднее я оценил ловкость, с какой Сэм увел разговор в сторону от его чувств.

Мне очень хотелось знать, что именно написала Коринна в своем письме, но спрашивать я, понятно, не стал. Уроки верховой езды были прекращены — до тех пор пока мы не подыщем какого-нибудь другого инструктора. Полиции все же удалось обнаружить в лесной чащобе ходули и монашеское облачение с капюшоном; ряса была наспех сшита из темной старой дерюжины, ходули сколочены из неструганых деревяшек. Этого явно не хватало для каких-либо определенных выводов. Придя в сознание, Джим подтвердил объяснения Элвина.

Нетерплаш Канторум проявлял уже меньший интерес к недавним событиям, чем к предстоящей Цветочной выставке: с приближением дня ее открытия среди местных жителей все сильнее разгорались страсти, а то и откровенное недовольство. Дженни была включена в состав подготовительного комитета, и я получал полный отчет обо всем происходящем. Вражда между Роналдом Пейстоном и Картами вроде бы прекратилась; во всяком случае, Роналд как председатель комитета часто опирался на мнение Элвина. Окончательно поселившись в Замке, Роналд решил возродить Цветочную выставку: он не жалел денег на ее организацию; она стала важным местным событием, для участия в ней съезжались со всей округи. Жители деревенских коттеджей с особой заботой ухаживали за созревающими плодами, косо поглядывая на сады и огороды соседей. Старший садовник Замка с каждым днем все более походил на начальника генерального штаба перед решающим сражением. По субботам и воскресеньям школьники рыскали по окрестностям в поисках диких цветов. Во всех домах варили джем и готовились печь пироги. Для экспонатов был сооружен большой шатер в саду Замка.

В самый разгар приготовлений к выставке один из приятелей Сэма — он жил в Уэймуте — пригласил нас покататься на яхте. Выехали мы ровно в двенадцать тридцать, оставив дома Бастера: возьми мы его с собой, он, чего доброго, свалился бы в воду или перегрыз какую-нибудь очень важную снасть. Пообедали на борту яхты: она была пришвартована у причала на Ноте, среди сонма самых разнообразных суденышек. Эдвард, как звали Сэмова друга, рассуждал об их сравнительных достоинствах с профессиональной компетентностью, не оцененной, к сожалению, Сэмом, который выражал серьезнейшие сомнения по поводу всей этой затеи. Коринна, напротив, была на седьмом небе, забыла и Берти Карта, и даже лошадей — особенно после того, как, подгоняемая ровным юго-западным бризом, яхта вышла из гавани и Эдвард позволил ей подержать румпель и дал первый урок навигации. Это был видный, приятный в обращении молодой человек, на год моложе Сэма, и по загоревшимся глазам моей милой Дженни я понял, что она впервые задумалась о замужестве Коринны. Моя дочь выглядела в этот день восхитительно хорошенькой, неотразима была и Дженни — беспечная, веселая, с развевающимися на ветру золотыми волосами.

— А что, если ветер стихнет?— допытывался Сэм.

— Не стихнет,— отвечал Эдвард.— Возьми чуть в сторону. Держи по ветру, Коринна,— вот так.

— А если все же стихнет?

— Перейдем на мотор.

— Какая радость — знать, что у нас есть и мотор. А если мотор забарахлит?

— Тогда нас затянет Портленд-Рейс, и яхта пойдет ко дну. Плавать ты умеешь?

— Портленд-Плейс?— простодушно переспросил Сэм.— Это там, где Би-Би-Си? Как же там можно утонуть?

— Твой брат неисправим,— сказал Эдвард.

— Он у нас сугубо сухопутный человек. Я помню, как меня впервые вывезли к морю: он только пренебрежительно покосился на волны, повернулся к ним спиной и развернул газету.

— Ничего, ничего, мы выправим курс на другом галсе.

Мы вошли в военно-морскую гавань и сделали несколько кругов, разглядывая два корвета и плавучую базу, которые стояли у причала. Затем прошли две-три мили вдоль побережья на восток и бросили якорь в Рингстедском заливе, чтобы искупаться и выпить по чашечке чая.

Когда, преодолевая свежеющий ветер, который забрасывал бушприт хлопьями пены, мы возвращались обратно в Уэймут, я перехватил взгляд Эдварда, устремленный на Дженни. Еще одно очко в его пользу: яхтсмены, как и все моряки, частенько так увлекаются своим делом, что забывают о пассажирах. Дженни сидела рядом со мной в кокпите, бледная как полотно.

— Тебя укачало, любимая?— шепнул я.

— Море здесь немного неспокойное,— сказал Эдвард.— Ничего, скоро мы окажемся под прикрытием.

— Нет-нет, еще рано причаливать,— запротестовала Дженни.— Странно только, что у меня вдруг начался жуткий озноб. Но и впрямь холодно. Надо бы накинуть свитер.

Нырнув в кабину за свитером, я заметил на стене часы и барометр. Часы показывали 17.12.

Дженни очень быстро оправилась и тоже взялась за румпель, тем временем Сэм со зловещим видом допрашивал хозяина яхты, есть ли на борту тазик или придется травить прямо в шпигат.

Мы были в открытом море до шести, затем включили мотор и поднялись по Ноту до нашего причала. Эдвард настойчиво приглашал нас на новую морскую прогулку в самое ближайшее время. Когда он помог Коринне подняться на берег с низкого суденышка, ее глаза сияли, и все время, пока мы ехали домой, она с довольным видом молчала.

Случилось так, что я вошел в дом первый — у нас в сельской местности входные двери не запирают,— и сразу же увидел, что с люстры в холле свисает тельце мертвого Бастера.

Сэм ставил машину в гараж. Дженни и Коринна собирались уже войти, но я остановил их:

— Дженни, дорогая, сходи, пожалуйста, с Коринной в таверну и купи мне сигарет. У меня ни одной не осталось.

Дженни, очевидно, почувствовала необычную настойчивость в моей просьбе, и они с Коринной вышли в проулок.

Через минуту подоспел Сэм — и тоже уставился на щенка. Потрясение было ужасное. Только последний подонок мог убить щенка молодой девушки и повесить его на люстре. Это просто не укладывалось в голове. Даже Сэм, а ему как репортеру пришлось уже видеть двух самоубийц, с таким трудом переводил дух, точно его изо всех сил хватили кулаком в грудь.

— Боже милосердный!— вскричал он.— Какое счастье, что Коринна не успела войти, не то бы она наткнулась прямо на…

Приподнявшись на цыпочки, он отвязал проволоку от люстры. Другой конец проволоки был туго затянут на шее Бастера. Тельце уже остыло.

— Из этой проволоки делают силки для кроликов,— сказал Сэм.

— Послушай, она не должна его видеть. Они вернутся через несколько минут.

Я взял тряпку и стал вытирать пол под люстрой. Я еще не кончил, а Сэм уже исчез с мертвым щенком. В критических обстоятельствах он действует с молниеносной быстротой. Когда Дженни и Коринна возвратились, я сказал им, что пока нас не было, Бас-тер удрал из кухни,— тут я показал на приоткрытое мной в самом низу окно. Сэм, добавил я, отправился его искать.

— Но я готова поклясться, что закрыла перед уходом окно,— промолвила Коринна.

Сэм вернулся через полчаса. Он сказал Коринне, что нашел щенка в четверти мили ниже по склону. Бедняжка сунул голову в старый кроличий силок и задохнулся. Это был щекотливый момент: Коринна, вероятно, знала о миксоматозе, но она только проронила:

— Бедный мой лапочка! Это моя вина. Должно быть, я все же оставила окно открытым.

И снова мой замечательный сын проявил находчивость. Хорошо понимая, каким бременем может лечь такая небрежность на ее совесть, он поспешил принять вину на себя: это он перед уходом открыл окно внизу; день был жаркий, и он боялся, что щенку будет душно, но не предполагал, что тот сможет пролезть в оставленную им узкую щель. Он не заметил, что Коринна открыла окно вверху.

— Я похоронил Бастера,— продолжал он.— Если хочешь, могу показать тебе место.

— Как-нибудь в другой раз. Спасибо, Сэм.

— И, само собой, я куплю тебе другого щенка. Хоть он и не сможет заменить Бастера.

— Ты так добр ко мне, Сэм… А какой это был счастливый день. Пока не…

Коринна была на грани слез, но все же расстроена не так сильно, как я опасался. Меньше, чем Дженни на ее месте. Только тут мне пришло в голову, что первой в дом должна была войти Дженни. Может быть, на это и был расчет убийцы Бастера.

Когда Дженни и Коринна отправились спать, я похвалил Сэма:

— Ты действовал просто мастерски. Очень тебе благодарен.

— Я подумал, что это наилучший выход.

— Не говори Дженни, где мы нашли щенка.

— Поверила ли она моей байке? Не удивилась ли тому, что ты послал их за сигаретами.

— Не уверен. Но я не хочу, чтобы у нее возобновилась мания преследования. Мы будем держаться твоей версии. Хотел бы я видеть лицо этого проклятого шутника, когда он услышит, что Бастера нашли мертвым на склоне холма.

— Ты еще увидишь. Когда будешь рассказывать об этом.— Сэм хлебнул виски.— А Дженни у нас случаем не провидица? Не телепат? Ты помнишь, что было на яхте? Как у нее ни с того ни с сего начался озноб?…

— Это случилось в семнадцать двенадцать — плюс-минус минута.

— Когда все деревенские пьют чай. И не так жарко.

— К чему ты клонишь, Сэм?

— Как раз тот час, когда Икс мог проникнуть в наш дом незамеченным.

— Ясно. И все-таки это было очень рискованно. • — Не так уж рискованно, если зайти сзади и открыть боковую дверь. Этот Икс, очевидно, услышал, как скулит Бастер, прося, чтобы его выпустили из кухни.

— Я уверен, он задумал это заранее. Поэтому и вооружился проволокой. Во всяком случае, у нас нет никаких доказательств, что это случилось в семнадцать двенадцать. Вряд ли Икс мог предполагать, что мы так надолго задержимся.

— Согласен. Вполне может оказаться, что к нам заглядывала сегодня добрая половина деревенских жителей… Да, кстати, я нашел эту записку в почтовом ящике, когда побежал хоронить Бастера. Сунул ее в карман — и только сейчас вспомнил.

Я взял записку со смутным опасением, что она содержит грозное предупреждение от убийцы Бастера. Записка была от Элвина — он просил помочь ему с устройством одной из игр на Цветочной выставке.

— Обрати внимание,— сказал Сэм,— это письмо кто-то принес сам. Там, наверно, есть номер телефона.

Я позвонил в «Пайдал». Трубку снял Элвин.

— Хелло, говорит Уотерсон. Да, я помогу вам, если мне удастся усвоить правила игры. Кстати, когда вы оставили записку?

— В начале шестого. А почему вы спрашиваете? Что-нибудь случилось, дружище?

— Как вам сказать… Пропал Бастер, щенок моей дочери.

Короткая пауза — или мне только показалось?

— Весьма огорчен,— с легкой досадой ответил Элвин.— Но кража собак не входит в число моих пороков.

— Вы меня не поняли. Может, вы слышали, как он скулит, когда подходили к нашему дому? Или видели его поблизости?

— К сожалению, нет, Джон. Но пусть Коринна не тревожится. Я уверен, он отыщется. Спокойной ночи.

И это было все.