Войдя в комнату, Элиот Рэй окинул взглядом гостей, собравшихся у пылающего камина. Они казались маленькими и далекими – черные и белые женские силуэты, черно–белые мужские, в блеске огня за спиной и сверкании золота и стекла над головами. Три женщины в черном – Грейс Парадайн, Ирен и Бренда Амброз, две в белом – Лидия Пеннингтон и Филида. Он мысленно перечислял их именно в таком порядке, потому что помнил о своем задании. Элиот посмотрел на каждую по очереди, прежде чем остановился на Филиде. Она была бледной и как будто похудела. В белом платье, с жемчугом, подаренным Грейс Парадайн, она стояла рядом с Ирен и смотрела на Марка. Элиот уже прошел полкомнаты, следуя за Джеймсом Парадайном, прежде чем Филида, повернувшись, увидела его.

Что-то в лице Марка заставило ее обернуться. Его мрачные задумчивые глаза вдруг оживились, в них возникли изумление и интерес. Филида оглянулась, чтобы узнать причину, и увидела своего мужа. Она не встречалась с Элиотом уже год – и поверить не могла, что он здесь, перед ней. От испуга и неожиданности она, протянув руку, схватилась за плечо Марка Парадайна. А потом все вдруг мгновенно изменилось для нее – бешено забилось сердце, завертелись мысли, над которыми она не имела больше никакой власти. Филида раскраснелась и сделалась очень красива. Это был один из тех моментов, которые невозможно объяснить и постичь разумом.

Элиот Рэй прошел мимо, направляясь к хозяйке, и сдержанно поздоровался, получив столь же официальный ответ. Он пожал руки Ирен и Бренде, принял поцелуй Лидии, которая приподнялась на мысочки, чтобы чмокнуть его в щеку, и замер перед женой. Он коротко произнес: «Здравствуй, Филида», как будто приветствовал дальнюю знакомую, и вернулся к Лидии.

Лейн открыл дверь и объявил, что ужин подан. Джеймс Парадайн предложил руку Ирен, остальные двинулись следом – Филида с Марком, Бренда с Элиотом, Лидия с Дики и Альбертом Пирсоном, Грейс Парадайн с Фрэнком Амброзом.

В интерьере огромной столовой было еще больше ярких красок, позолоты и неумолимого света. Сургучный цвет обоев разбавляли мрачные семейные портреты – три поколения Парадайнов в черном сукне и их жены в бархате и парче. Все они как будто чувствовали себя чуть неуютно в парадных одеждах, в огромных дорогих рамах. Портреты смотрели сверху вниз на рассаживавшихся гостей.

Джеймс Парадайн на мгновение замер и стоя обвел взглядом стол. Он слегка склонил голову и мягко произнес:

— Пусть Господь исполнит нас искренней благодарности за то, что мы видим перед собой.

Он сел, и Лейн поставил перед хозяином массивную серебряную супницу. В этом отношении, как и во всем прочем, мистер Парадайн предпочитал следовать обычаю отцов. Ему нравилось лично разливать суп гостям и разрезать мясо, сидя во главе собственного стола. Он настоял на том, чтобы проделать сегодня то и другое. Он любил наблюдать, как стол покрывают белоснежной камчатной скатертью, которую затем снимали, чтобы торжественно поставить на красное дерево вино и десерт. Джеймс Парадайн всегда получал то, что хотел.

Элиот оказался слева, между Брендой и Лидией. От Филиды, сидевшей напротив, его отделяла гигантская серебряная ваза для фруктов, которая позволяла видеть ее, лишь когда она поворачивалась то к Марку слева, то к Альберту справа. Мелькнули темные вьющиеся волосы, щека, уже не бледная, но окрашенная ярким румянцем… вот что видел Элиот, но не более того. В приступе искреннего гнева он мысленно твердил, что испытывает подлинное облегчение. С какой стати ему вообще смотреть на Филиду? Их разделяла не только груда фруктов. Он повернулся к Лидии. Глаза у нее сверкали.

— Отчего дядя Джеймс произнес молитву? Он обычно так не делает, поэтому мы сразу сели. Может, сегодня нас ждет нечто особенное?

— Не удивлюсь.

— Вы знаете, что именно?

Элиот сухо отозвался:

— Подождите и сами увидите. Кстати, где вы были и чем занимались до сих пор?

— Где была? Везде. Чем занималась? Разумеется, выполняла свой долг. Как всегда.

— В какой форме, скажем так, это выражается? Вы не член Женской вспомогательной службы военно–воздушных или военно–морских сил и не медсестра, если я не ошибаюсь.

Зеленые глаза взглянули на него с грустью.

— Боюсь, я бы спятила, если бы приняла присягу и поклялась выполнять приказы. Поэтому я просто сижу в кабинете и перевожу документы.

— Какие?

— Ш–ш. Ни слова больше. Что вы скажете, если узнаете, что я читаю по–исландски без словаря?

Элиот рассмеялся:

— Скажу, что вы лжете.

— И будете правы. Я завидую тем, у кого есть мозги. Что еще вы изобрели с сорокового года? Мы ведь виделись с вами в последний раз в сороковом году?

— Да.

Она кивнула:

— В канун прошлого Нового года. Я поцеловала вас под омелой. И возможно, повторю это, если будете хорошо себя вести.

— Боюсь, я не в настроении.

Она приподняла брови – темные, в тон вычерненным ресницам.

— Очень странно, дорогой Элиот. Кстати, как вам Филида?

Если Лидия ожидала вспышки гнева, то напрасно.

— У меня не так уж много возможностей судить, не правда ли?

Лидия бросила на собеседника быстрый взгляд.

— Нет, поэтому я сама вам отвечу. Она слишком бледная и худая. Она несчастна, ей скучно, она связана по рукам и ногам. Что вы намерены предпринять? Поразмышляйте над ответом, пока я буду говорить с Дики. И не вздумайте всадить нож мне в спину, иначе испортите парчу. В любом случае в этом месяце я не могу позволить себе похороны: я только что заплатила подоходный налог и внесла арендную плату.

Последние слова она договорила через плечо. Едва они успели сорваться с губ девушки, Дики сказал:

— Слушай, давай по–честному. В конце концов, я тебя сюда привез. Поболтай со мной, пока тетя Грейс занята Фрэнком.

Элиот повернулся к мрачной, надувшейся Бренде. Она была настолько обидчива, что в другой ситуации он бы не стал с ней заговаривать, но при данных обстоятельствах следовало изображать общительность, заинтересованность, хорошее настроение. Все, что угодно, лишь бы не казаться отвергнутым мужем, который надоедает окружающим своим присутствием. Он приложил немало усилий – Бренда достаточно расслабилась и сообщила, что подумывает вступить в отряд женской полиции.

— Потрясающая идея!

Она с недоверчивостью уставилась на него.

— Что вы имеете в виду, Элиот?

— А что я должен иметь в виду? Я правда думаю, что это отличная идея.

Бренда фыркнула:

— Не обещаю, что я так и сделаю. Не могу сказать, что очень этого хочу. Но если вы признаёте необходимость женской полиции, то согласитесь, что им нужны сотрудники. Таким образом, мой долг – представить свою кандидатуру.

— Надеюсь, вам понравится.

Тусклые глаза сердито устремились на него из-под светлых ресниц. Элиот задумался: «И почему она их не красит?» Он вспомнил, что в семье разразился скандал, притом нешуточный, когда Лидия предложила Бренде сделать именно это. Ему рассказала Филида. Эхо ее голоса, то, как она выглядела… Элиот напрягся и услышал, как Бренда отрицает, что намерена получать удоволь–ствие на службе.

Тем временем Дики говорил Лидии:

— Ты сама знаешь, что у меня учащается пульс всякий раз, когда я смотрю на тебя.

— Песня «Мое сердце», исполняет Ричард Парадайн. – Лидия ласково взглянула на него. – Жаль, что ты не можешь излить свои чувства в стихах. Тогда ты перестал бы кипеть, а я бы не отказалась от сборника стихов, посвященных мне. В белом кожаном переплете, с золотым тиснением и надписью «Посвящается Лидии». Или просто «Посвящается Л.». Что скажешь?

— Критики изойдут ядом над этим «Посвящается Л.». Как тебе вариант «Посвящается Лидии, которую я обожаю»?

— «Потому что с ней никогда не скучаю», – закончила Лидия. – Что бы ты предпочел, Дики, – быть до отвращения безобразным, но очень остроумным или же глупым, но невероятно красивым? Я так никогда и не могла выбрать.

— Тебе и не надо. Ты получила лучшее из обоих комплектов.

Лидия послала Дики воздушный поцелуй.

— Спасибо, милый. Тем приятнее, что это неправда. Если бы не волосы, цвет лица и крашеные ресницы, я была бы всего–навсего младшей сестрой Ирен, маленькой дурнушкой. «Она не виновата, бедняжка, поэтому будем с ней полюбезнее». Мой моральный облик, несомненно, улучшился бы, поскольку я была вынуждена развивать в себе таланты домохозяйки – удел всех некрасивых женщин.

У Дики слегка закружилась голова – как всегда, когда Лидия так на него смотрела. Он ответил:

— Слушай, ты хочешь, чтобы я сделал тебе предложение прямо за порцией индейки? Потому что дело идет именно к тому.

— Даже не знаю… – задумчиво произнесла Лидия. – Это будет что-то новенькое, до сих пор еще никто до такого не додумался. Правда, как-то один парень сказал, что обожает меня, когда мы ели жутко острый суп. Он подавился, не завершив признания, и чуть не лишился чувств. Было довольно неприятно, и суп успел остыть, пока я колотила беднягу по спине. Так что, наверное, нет. Не хочу портить удовольствие от индейки.

Филида сидела между Альбертом Пирсоном и Марком Парадайном. Разговор с Альбертом был скорее поучительным, нежели забавным. Он охотно сообщал собеседнику расстояние от Земли до Сатурна и от Коломбо до Сингапура, называл точное количество витаминов в новом маргарине, рассказывал о происхождении угля или об изобретении стали… иными словами, являл собой сущий кладезь знаний, выдаваемых таким образом, чтобы убить у слушателя всякий интерес к разговору. Долгая практика научила Филиду улыбаться, пропуская слова Альберта мимо ушей.

Когда Альберт закончил вещать о бетоне, она повернулась к Марку и подумала, какой у него несчастный вид. Ирен, рядом с которой он сидел, болтала с Джеймсом Парадайном, а Марк оказался не у дел. Он был спокоен, но так мрачен, что Филида встревожилась.

Она с улыбкой спросила:

— О чем ты думаешь?

Суровые черты его лица смягчились.

— Да так, ни о чем особенном, Фил.

— Ну так давай поболтаем. Ты в последнее время читал что-нибудь интересное?

Марк охотно ухватился за эту возможность. Они побеседовали о книгах, о кино, о музыке. Элиоту, сидевшему напротив, казалось, что эти двое крайне увлечены разговором. Ваза заслоняла их, но когда Филида подавалась вбок, Элиот видел ее сверкающие глаза и румяные щеки. Шампанское в ее бокале оставалось нетронутым. Значит, ее воодушевило нечто иное. Продолжая довольно вымученный разговор с Брендой, он гадал, что случилось. В первую минуту в гостиной Филида показалась ему измученной и вялой. Может, у него просто разыгралось воображение? Нет. У него сердце сжалось, когда он увидел, какая она бледная.

Бренда Амброз смотрела на Элиота с оскорбленным видом:

— Ей–богу, я сомневаюсь, что вы меня слушаете.

Он неохотно отвлекся от мыслей о Филиде и извинился.

Индейку доели, и перед Джеймсом Парадайном поставили пылающий плам–пудинг. Тем временем Лейн и горничная разносили желе и сладкие пирожки. Филида накладывала себе желе, когда, повернувшись, вновь оказалась в поле зрения Элиота. Он тут же отвернулся. Отведя глаза от лица Филиды, он стал неотрывно смотреть на ее руку с протянутой тарелкой. Рука была левая, совершенно обнаженная, и кисть и предплечье. Ничего, на чем мог бы задержаться взгляд – от плеча до запястья, от запястья до кончиков пальцев. Кровь прилила к лицу Элиота, обожгла щеки и медленно отступила, оставив холодок. Ему и в голову не приходило, что Филида снимет обручальное кольцо. Элиота застигли врасплох – он как будто получил пощечину.

Когда жаркая волна схлынула, он ощутил ледяной гнев – такой сильный, как никогда в жизни.