Любовная интерлюдия
Аллейн знал, что тело его друга уже привезли домой, и не понимал, только ли поэтому ощущает его присутствие. Пожалуй, в доме было нисколько не тише, чем накануне утром. Правда ли, что мертвые действительно создают вокруг себя такую сильную магическую ауру? А потом он почувствовал запах лилий, и глухой и нарочитый холод погребального ритуала окутал его сердце. Аллейн обернулся к старому дворецкому Банчи и увидел, что тот находится в состоянии, которое так часто встречается у верных слуг в викторианской мелодраме – человек явно только что плакал. Его глаза покраснели, на лице еще виднелись следы слез, а губы дрожали. Он проводил Аллейна в гостиную Милдред. Когда она поднялась ему навстречу, в своей тусклой черной одежде, он увидел в ее лице тот же тягостный отпечаток скорби. Лицо Милдред выражало осознание тяжелой утраты, и хотя Аллейн знал, что за этим стоит истинное горе, почувствовал раздражение и глубокое отвращение к формальной стороне смерти. Мертвое тело не было уже ничем, кроме нестерпимого шаржа на того, кого ты некогда любил. Оно напоминало о бесконечном унижении достоинства, и тем не менее люди окружали своих покойников глуповатой торжественностью, просили, как вот сейчас Милдред, особым, приглушенным голосом посмотреть на них.
– Я знаю, вы хотели бы взглянуть на него, Родерик.
Он последовал за ней в комнату на первом этаже. Немилосердный запах цветов был здесь так тяжел, что висел в холодном воздухе, словно туман. Комната была наполнена цветами. В центре, на трех покрытых тканью опорах, лежало в гробу тело Роберта Госпелла.
У него было лицо пожилого младенца, возвеличенное знанием некоей ужасающей тайны. Аллейна лицо не взволновало. Все мертвые лица выглядят одинаково. Но маленькие пухлые ручки, которые при жизни двигались с четкой, стремительной выразительностью, были послушно сложены, и когда Аллейн увидел это, глаза ему заволокли слезы. Он ощупью стал искать в кармане носовой платок, и пальцы нащупали букетик розмарина из сада мистера Харриса. Серовато-зеленые острые листочки, жесткие, несентиментальные, пахли солнцем. Когда Милдред отвернулась, он отдал их покойнику.
Потом вернулся с ней в гостиную, и она начала рассказывать ему о приготовлениях к похоронам.
– Брумфельду, который, как вы знаете, стал теперь главой семьи, всего шестнадцать лет. Он сейчас за границей, со своим наставником, и не успеет на похороны. Мы не хотим нарушать его планы. Так что получается, ближайшие родственники – мы с Дональдом. Дональд держится замечательно. Он весь день был мне таким утешением. Совсем другой человек. А еще дорогая Трой перебралась ко мне и отвечает на все письма и всем занимается.
Ее голос, все с той же специфической приглушенной нотой, продолжал жужжать, но мысли Аллейна захватила эта новость о Трой, и он заставил себя слушать, что говорила Милдред. Когда она умолкла, Аллейн спросил, не хочет ли она узнать что-либо о ходе следствия, и понял: она отгоняет от себя все касающееся обстоятельств смерти брата. По отношению к убийству Милдред заняла страусиную позицию, и у старшего инспектора возникло впечатление, что она отчасти надеется, что убийца никогда не будет найден. Ей хотелось бы не замечать всего случившегося, словно его и не было, и Аллейн подумал, что с ее стороны довольно умно и довольно мило так сердечно принимать его в качестве друга, но не обращать на него никакого внимания как на полицейского.
Через минуту-другую стало ясно, что ему уже, в сущности, больше нечего сказать Милдред. Аллейн попрощался с ней, пообещал прийти на поминальную службу завтра в одиннадцать и выполнить свои обязанности на похоронах. Потом вышел в холл.
В дверях он столкнулся с Трой.
– О, здравствуйте, вы как раз вовремя, – услышал он собственный голос. – Вы спасаете мне жизнь.
– О чем вы?
– Сейчас около пяти. За последние двое суток я спал только шесть часов. Для нас, закаленных копов, это все нипочем, но по некоторой причине мне жаль себя. Не выпьете ли со мной чаю или чего покрепче, а может, и того и другого? Ради всего святого, скажите «да»!
Собственный голос казался ему чудовищно развязным. Голос как будто усвоил манеру уверенного в себе волокиты, только без внутренней уверенности. Аллейн изумился, когда Трой сказала:
– Хорошо, куда пойдем?
– Я подумал, – сказал Аллейн, который до этой секунды ни о чем таком не думал, – что мы могли бы выпить чаю у меня дома. Если только вы не имеете ничего против моей квартиры.
– Я же не дебютантка, – ответила Трой. – Вряд ли мне надо так уж носиться со своей репутацией. Пусть это будет у вас дома.
– Отлично. У меня машина моей матери. Я только предупрежу своего слугу и сообщу в Ярд, где меня искать. Как вы полагаете, могу ли я позвонить отсюда?
– Конечно.
Он метнулся к телефону и через минуту вернулся.
– Василий чрезвычайно взволнован, – сообщил он. – Дама заедет на чашку чая! Идемте.
По дороге Аллейн, потрясенный приятной неожиданностью, состоящей в том, что он оказался наедине с Трой, впал в транс, от которого очнулся, только остановив машину перед дверью своего дома. Он не стал извиняться за свое молчание: почувствовал умиротворенность Трой. Она совершенно спокойно отнеслась к его состоянию, и когда они вошли в дом, Аллейн с радостью услышал ее слова: «Здесь так мирно». Он увидел, как она сняла шапочку и села на низкий табурет перед камином.
– Разожжем огонь? – предложил Аллейн. – Скажите «да». День совсем не теплый.
– Да, давайте, – согласилась Трой.
– Может быть, это сделаете вы, а я позабочусь о чае?
Он вышел из комнаты, чтобы дать Василию ряд сбивчивых указаний, а когда вернулся, Трой сидела у горящего огня, с непокрытой головой, странно домашняя.
– Так, значит, все это мне не приснилось, – проговорил Аллейн.
– Приятная комната, она мне нравится.
Он поставил у ее ног коробку с сигаретами, а сам достал трубку. Трой обернулась и увидела в дальнем конце комнаты свою картину с изображением Сувы.
– Да, – кивнул Аллейн, – это она.
– Как она оказалась у вас?
– Я попросил кое-кого купить ее для меня.
– Но почему?..
– Не знаю, почему я проявил такое лицемерие в этом деле. Пожалуй, так страстно хотел ее приобрести, по причинам не вполне эстетическим, что решил, вы сразу разгадаете их, если займусь этим сам.
– Думаю, я была бы смущена.
– М-да. – Аллейн помолчал. – Помните, как я застиг вас в тот день за работой, очень сердитую? Это было, когда пароход отплывал от Сувы. У вас за спиной находились те самые мрачные горы и зловещее небо.
– Мы, кажется, тогда повздорили?
– Да, было такое.
Трой заметно покраснела.
– В сущности, – заметил Аллейн, – нам почти никогда не удавалось встретиться без того, чтобы не повздорить. Почему это, как вы думаете?
– Я все время боялась нападок и держалась настороже.
– В самом деле? А я долгое время считал, что у вас ко мне антипатия.
– Вы всегда заставали меня врасплох.
– Если бы не то проклятое расследование, все могло бы сложиться иначе, – сказал Аллейн. – Жаль, что мы порой не можем реагировать на ситуации, как персонажи не самых правдоподобных романов. Обстановка – самая что ни на есть подходящая. Убийство в вашем доме. У вас как раз достаточный мотив, чтобы создать «острую ситуацию», но не настолько серьезный, чтобы быть замешанной в преступлении. Я – в роли грозного детектива нахожу время, чтобы поиграть в Рочестера [49] . Казалось бы, Трой, вам просто суждено было влюбиться. Вместо этого я приобрел, так сказать, посттравматический синдром. Если бы вам пришло в голову нарисовать мой сюрреалистический портрет, вы изобразили бы меня состоящим из полицейских блокнотов, с одним глазом, приникшим к чужой замочной скважине, и с руками, занятыми чьей-то личной корреспонденцией. Фоном послужил бы морг, а вся картина была бы увита гирляндами из синей полицейской ленты и веревок от виселицы.
– Чушь, – бросила Трой.
– Наверное. Тщеславие самца, пытающегося найти исключительные причины для вполне обычного явления. Просто вы не любите меня. Да и с какой, собственно, стати должны любить?
– Вы не понимаете, – кротко ответила Трой. – Да и с какой стати вам понимать?
Она взяла сигарету и наклонилась к нему, чтобы он дал ей прикурить. Прядь коротких темных волос упала ей на лоб. Аллейн зажег сигарету, бросил спичку в камин и нежно поправил эту прядь.
– Ужасная женщина, – отрывисто пробормотал он. – Я так рад, что вы зашли ко мне в гости.
– Вот что я вам скажу, – уже дружелюбнее проговорила Трой. – Меня всегда пугало все это дело. Любовь и прочее.
– Физическая сторона?
– Это тоже, но и многое кроме этого. Вся эта штука в целом. Слом всех защитных барьеров. Ментальных не меньше, чем физических.
– «Мой разум – мое царство» [50] .
– У меня страх, что тогда никакого моего царства уже не останется.
– У меня-то ощущение, и довольно пугающее, что как раз останется. Разве вам не кажется, что в самом тесном союзе, какой только можно представить, всегда есть моменты, когда человек чувствует себя совершенно обособленным, совершенно одиноким. Бесспорно, так оно и есть, иначе нас так не изумляли бы те редкие случаи, когда мы читаем мысли друг друга.
Трой посмотрела на него с какой-то робкой решимостью, от которой у него сжалось сердце.
– А вы читаете мои мысли? – спросила она.
– Не очень ясно, Трой. Даже не отваживаюсь желать этого.
– Я ваши иногда читаю. Это одна из причин, которые заставляют меня обороняться.
– Если бы вы могли прочесть их сейчас, – сказал Аллейн, – вы испугались бы.
Вошел Василий с чаем. С первого взгляда Аллейн понял, что тот на радостях сбегал в свой любимый магазинчик деликатесов за углом и купил икры. Он приготовил множество тостов с маслом, нарезал гору лимонов и заварил чай в огромном стюартовском чайнике леди Аллейн, который взял ее сын, чтобы показать коллекционеру. Василий также нашел время, чтобы надеть свой лучший костюм. Лицо его то и дело расплывалось в нелепо-многозначительной улыбке. Расставляя все эти атрибуты пиршества перед Трой на низком столике, он тихонько что-то шептал себе под нос.
– Прошу вас, прошу вас, – вслух произнес Василий. – Если что-то еще понадобится, сэр… Не надо ли…
– Нет, нет, – поспешно заверил его Аллейн, – все отлично.
– Икра! – обрадовалась Трой. – Вот это праздник – божественное чаепитие!
Василий громко рассмеялся, извинился и, поклонившись, вышел, закрыв за собой дверь.
– Вы привели старого дурака в полный восторг, – заметил Аллейн.
– Кто это?
– Русский. Побочный продукт моего прошлого расследования. Едва не попал под арест. Вы правда можете есть икру и пить чай с лимоном [51] ? Вон там есть и молоко.
– Я не хочу молока и съем любое количество икры, – ответила Трой.
Когда они покончили с трапезой и Василий унес посуду, Трой сказала:
– Мне пора идти.
– Еще нет.
– Разве вам не надо в Скотленд-Ярд?
– Мне позвонят, если понадоблюсь. Я должен быть там чуть позже.
– Мы даже ни разу не упомянули Банчи, – заметила Трой.
– Да.
– Вы сегодня ляжете спать пораньше?
– Не знаю, Трой.
Аллейн сел на низкую скамеечку у ее ног. Трой посмотрела сверху на его голову, покоящуюся на длинных, узких ладонях.
– Не говорите о деле, если не хочется. Я просто хотела намекнуть, что если захочется, то я здесь, к вашим услугам.
– Вы здесь. Я пытаюсь привыкнуть к этому. Вы придете еще когда-нибудь? Знаете ли, что я поклялся себе не вымолвить сегодня ни слова о любви. Что ж, пожалуй, нам лучше поговорить о деле. Я совершу ужасное прегрешение против профессиональной этики и скажу вам, что, возможно, сегодня вечером произведу арест.
– Значит, вы знаете, кто убил Банчи?
– Мы полагаем, что да. Если намеченный на сегодняшний вечер спектакль пройдет как надо, мы сможем арестовать преступника. – Он повернул голову и заглянул ей в лицо. – Ах, опять ненавистная моя работа! Почему она вызывает у вас такое отвращение?
– Это совершенно иррационально, – ответила Трой. – Нельзя найти этому разумное объяснение. Просто я испытываю ужас перед смертной казнью. Я даже не уверена, что согласна с обычными аргументами против нее. Это нечто из области кошмаров. Вроде клаустрофобии. В детстве я обожала легенды Инголдсби [52] . Однажды мне попался рассказ о милорде Простаке и повешении. Эта история произвела на меня неизгладимое впечатление. Она мне снилась по ночам. Я не могла избавиться от нее. Я без конца перелистывала страницы книги, зная, что наткнусь на нее, страшась ее, но тем не менее перечитывая вновь и вновь. Я даже нарисовала ее.
– После этого должно было стать легче.
– Я бы так не сказала. Полагаю, большинство людей, даже наименее впечатлительных, держат в голове какую-то страшилку. У меня всегда была вот эта. Я говорила о ней и раньше. И поэтому, понимаете, когда мы с вами столкнулись в том расследовании и оно закончилось арестом знакомого мне человека… – Ее голос дрогнул. – А потом суд, и в итоге… – Трой нервным движением коснулась его головы. – Вы не виноваты. Но все равно, мне не нравится, что вы в этом участвовали.
Аллейн потянул ее руку к губам.
Наступила полная тишина. Все, что он когда-либо чувствовал: нервная дрожь и трепет предвкушения, глубокая скорбь и мелкие неприятности, величайшая радость и крохотные удовольствия, – все лишь предвосхищало этот момент, когда ее рука таяла как воск в тепле его губ. Аллейн склонился над ней. По-прежнему прижимая ее руку к губам, словно талисман, он пробормотал:
– У нас все получится. Клянусь, что получится. Не может быть, чтобы я один это чувствовал. Трой?
– Не сейчас, – прошептала Трой. – Остановитесь. Прошу вас.
– Нет.
– Пожалуйста!
Он взял ее лицо в ладони и крепко поцеловал в губы, чувствуя, как она пробуждается от его поцелуя. Потом отпустил ее.
– И не думайте, что я стану просить прощения, – сказал Аллейн. – Вы не имеете права вот так взять и похоронить все это. Вы чересчур разборчивы, моя дорогая. Я – тот, кто вам нужен, и вы это знаете.
Они молча смотрели друг на друга.
– Вот то, что требовалось, – прибавил Аллейн. – Самоуверенный самец.
– Самоуверенный индюк, – нетвердым голосом вымолвила Трой.
– Да, да, я знаю. Но во всяком случае, вам это не показалось невыносимым. Трой, ради всего святого, неужели мы не можем быть честны друг с другом? Когда я целовал вас, вы вспыхнули, как пламя. Мог ли я представить себе это?
– Нет.
– Словно все ваше тело кричало, что вы меня любите. Как же мне после этого не быть самоуверенным?
– Как же мне не содрогаться?
Когда он увидел, что она действительно потрясена, его вдруг захлестнула нестерпимая волна сочувствия.
– Простите. Простите, – пробормотал он.
– Позвольте мне сейчас уйти, – проговорила Трой. – Мне надо подумать. Я постараюсь быть честной. Уверяю вас, мне не верилось, что я могла бы вас полюбить. Меня всегда приводило в негодование, что, когда бы мы ни встречались, вы так настойчиво утверждали свои чувства. Я не понимаю физической любви. Не знаю, как с ней быть. Я напугана, и это факт.
– Вам надо идти. Я поймаю такси. Подождите минутку.
Он выбежал и остановил такси. Когда вернулся, Трой стояла перед камином, держа в руке свою шапочку и выглядела маленькой и потерянной. Он принес ей пальто и бережно накинул на плечи.
– Я проявила слабость, – сказала Трой. – Согласившись прийти, я думала, что смогу держаться спокойно и равнодушно. Вы выглядели таким усталым и задерганным, почему было не доставить вам удовольствие? А теперь видите, что получилось?
– Небеса разверзлись, и звезды упали на землю. Я чувствую себя так, словно за последний час обежал вокруг земли. А теперь вы должны покинуть меня.
Он проводил ее до такси. Закрывая дверцу машины, Аллейн сказал:
– Ваш самый преданный самоуверенный индюк.