Роза Бирнбаум
Миссис Хэлкат-Хэккетт, как промокашкой, сосредоточенно похлопывала носовым платком мешки под глазами.
– Вы пугаете меня, – сказала она. – Вы так меня пугаете. Я просто в ужасе.
Аллейн вертел в длинных пальцах портсигар, осматривая его со всех сторон.
– Но пугаться незачем. Если представите мне доказательства, что вы и капитан Уитерс из Марсдон-Хауса прямиком отправились в «Матадор», это сразу избавит вас от подозрений в причастности к смерти лорда Роберта.
Он ждал. Она раскачивалась взад и вперед, стуча одним сжатым кулаком о другой и мотая головой из стороны в сторону, как игрушка-автомат.
– Я не могу. Просто не могу. Я не скажу больше ничего. Просто не скажу больше ни слова. Бесполезно спрашивать меня. Я не скажу ни слова.
– Хорошо, – откликнулся Аллейн. – Не надо. Я узнаю это другим способом. Весьма впечатляющая вещица. Медальон старинной работы. Итальянский Ренессанс, насколько я понимаю. Очень тонко выделан. Возможно, даже сам Бенвенуто выполнил эти мельчайшие завитки. Вам известно происхождение этого медальона?
– Нет. Морис купил его где-то по случаю и велел вделать в портсигар. Я без ума от старых вещей, – снова всхлипнув, сказала миссис Хэлкат-Хэккетт. – Просто без ума.
Аллейн открыл крышку. Внутри было посвящение: «Э. от М.У.». Он захлопнул портсигар, но не спешил вернуть хозяйке.
– Не потеряйте его, миссис Хэлкат-Хэккетт. Медаль – коллекционная вещь. Вы не боитесь носить это с собой?
Похоже, она воспряла духом, увидев его заинтересованность. Еще раз промокнув глаза, она сказала:
– Я вообще жутко беспечна со своими вещами. Быть может, мне вовсе не стоит им пользоваться. Не далее как вчера я оставила его без присмотра.
– В самом деле? Где же?
Как только он задал вопрос, как у нее опять появился затравленный вид.
– В одном месте на балу.
– Случайно, не в Зеленой гостиной на верхнем этаже?
– Я… да… кажется… пожалуй, там.
– В котором часу?
– Не помню.
– Разве вы не сидели в той комнате с капитаном Уитерсом, когда все ужинали?
– Да. А почему бы и нет? Почему бы мне там не сидеть? – Она нервно обмотала платок вокруг руки. – Как вы это узнали? Мой муж… я не… надеюсь, он не установил за мной слежку?
– Вовсе нет. Я совершенно случайно узнал, что вы провели в той комнате некоторое время незадолго до часа ночи. Вы говорите, что оставили там свой портсигар. Скажите, что вы делали потом, покинув ту комнату?
– Я пошла в гардеробную, чтобы привести себя в порядок. Хватилась портсигара, когда открыла в гардеробной сумочку.
– Понятно. Скажите, а когда вы пошли из Зеленой гостиной в гардеробную, которая находится через две двери от нее, случайно, не заметили на площадке этажа лорда Роберта? Пожалуйста, не думайте, что я стараюсь подловить вас. Я просто хочу знать, видели вы его или нет.
– Он поднимался по лестнице. – Ее голос и манера уже не так выдавали нервозность.
– Хорошо. Вы слышали звук набираемого номера, пока были в гардеробной?
– Да. Теперь, когда вы об этом спрашиваете, я уверена, что слышала.
– Выйдя из гардеробной, вы вернулись за своим портсигаром?
– Нет. Нет, не вернулась.
– Почему?
– Почему? Потому что забыла.
– Вы забыли о нем опять?!
– Не то чтобы забыла, просто пошла в сторону лестницы, Морис ждал меня там, в другой гостиной. Я вошла туда, а потом вспомнила про портсигар, и он принес его мне.
– А телефонную трубку к тому времени уже положили?
– Не знаю.
– Кто-нибудь еще был на этаже?
– По-моему, нет.
– Не было ли там, случайно, одной маленькой, довольно незаметной дамы, сидящей в одиночестве?
– Нет. На галерее никого не было. В гостиной был Дональд Поттер.
– Капитан Уитерс долго ходил за вашим портсигаром?
– Не думаю, – ответила она нервно. – Не помню. Я разговаривала с Дональдом. Потом мы все пошли вниз.
– Капитан Уитерс не говорил, был ли кто-то в комнате с телефоном, когда он забирал портсигар?
– Нет, он ничего об этом не говорил.
– Сделайте любезность, позвольте мне оставить этот портсигар у себя на двадцать четыре часа.
– Зачем? Зачем он вам нужен?
Аллейн помедлил в нерешительности и наконец ответил:
– Я хочу проверить, не узнает ли его кто-то еще. Доверите мне его?
– Ладно, – сказала она. – У меня ведь нет другого выхода, не так ли?
– Я буду обращаться с ним с величайшей осторожностью, – заверил ее Аллейн.
Убрав портсигар в карман, он обратился к Фоксу, который стоял в дальнем конце комнаты с раскрытой записной книжкой в руках.
– Думаю, на этом все, а, Фокс? Я ничего не упустил?
– Пожалуй, нет, сэр.
– Тогда не будем вам долее докучать, миссис Хэлкат-Хэккетт. – Аллейн поднялся. Она тоже поднялась с кресла. Он увидел в ее глазах вопросительное выражение. – Вы еще что-то хотите добавить?
– Нет. Нет. Но вы сказали некоторое время назад, что сами выясните то, о чем спрашивали меня. Вы сказали, что узнаете это другим способом.
– О, – бодро отозвался Аллейн, – вы имеете в виду вопрос о том, отправились ли вы из Марсдон-Хауса в «Матадор» в машине капитана Уитерса и, если да, сколько времени это заняло. Да, мы спросим швейцара и управляющего в «Матадоре». Возможно, они помогут.
– Боже, вы не смеете этого делать!
– Почему же?
– Вы не должны этого делать! Ради Бога, скажите, что не станете этого делать! – задыхаясь, истерически завопила она. – Ради всего святого!.. – Голос ее сорвался и сошел на нет, она лишь судорожно ловила ртом воздух.
Фокс тяжело вздохнул и бросил на Аллейна взгляд, исполненный терпения. Миссис Хэлкат-Хэккетт перевела дыхание. Дверь отворилась.
Некрасивая девушка, одетая для выхода на улицу, вошла в комнату.
– О, простите, – промолвила она. – Я не знала, что…
Миссис Хэлкат-Хэккетт стояла, озираясь, с выражением угодившего в капкан мастодонта, потом опрометью кинулась вон из комнаты – так быстро, как позволяли ей французские каблуки.
Дверь за ней захлопнулась.
Некрасивая девушка, отлично завитая, накрашенная и одетая, переводила взгляд с Аллейна на Фокса.
– Извините, – нервно повторила она. – Боюсь, мне не следовало входить. Не лучше ли мне выйти и посмотреть, чем можно помочь?
– На вашем месте, – сказал Аллейн, – я бы не стал этого делать. Миссис Хэлкат-Хэккетт очень расстроена из-за трагедии, происшедшей прошлой ночью, и, думаю, ей лучше побыть одной. Вы мисс Бирнбаум?
– Да, это я. А вы детективы, не так ли?
– Они самые. Меня зовут Аллейн, а это мистер Фокс.
– О, здравствуйте, – поспешно произнесла мисс Бирнбаум. Потом, после некоторых колебаний, протянула каждому руку, недоверчиво при этом посмотрев на Аллейна. Он почувствовал, как на его руке сжались ледяные пальчики.
– Полагаю, и вы нашли это происшествие огорчительным, не так ли?
– Да, – согласилась девушка. – Это ужасно! – Она сцепила пальцы. – Лорд Роберт был очень добрым, правда? Он был очень добр ко мне.
– Надеюсь, ваша зубная боль прошла, – сказал Аллейн.
Она посмотрела на свои руки, потом подняла взгляд.
– У меня не болели зубы, – ответила она.
– Нет?
– Нет. Я просто хотела уехать домой. Я ненавижу выезжать в свет! – с необычайной силой произнесла мисс Бирнбаум. – Я знала, что мне не понравится, и мне не понравилось!
– Обидно. Зачем же вы выезжаете?
– Потому что, – с сокрушительной откровенностью объяснила мисс Бирнбаум, – моя мать заплатила миссис Хэккетт, то есть миссис Хэлкат-Хэккетт, пятьсот фунтов, чтобы та вывозила меня в свет.
– Ба! – воскликнул Аллейн. – А вы сейчас не выносите сор из избы?
– Вы ведь никому не расскажете, не правда ли? Я никогда прежде не проронила об этом ни слова. Ни одной душе. Но вы кажетесь мне порядочным человеком. И я уже сыта по горло. Я не гожусь для светской жизни. Боже, какое облегчение высказать все начистоту!
– А чем бы вы хотели заняться?
– Я хотела бы учиться живописи. Мой дед, Джозеф Бирнбаум, был художником. Вы никогда не слышали о нем?
– Пожалуй, слышал. Не он ли написал картину под названием «Еврейская суббота»?
– Вы правы, это он. Он был евреем, конечно. И я еврейка. Моя мать – нет, но я – да. Об этом мне тоже не стоило бы говорить. Мне всего шестнадцать лет. Вам, наверное, показалось, что я старше?
– Да.
– Это потому, что я еврейка, – заметила мисс Бирнбаум. – Евреи взрослеют очень рано, знаете ли. Что ж, полагаю, мне не следует вас задерживать.
– Но зато мне бы хотелось задержать вас на минутку, если можно.
– Тогда все в порядке. – Мисс Бирнбаум села. – Надеюсь, миссис Хэлкат-Хэккетт не вернется, как вы считаете?
– Думаю, нет.
– Меня не очень беспокоит генерал. Он, конечно, глуп, но довольно добр. Но меня приводит в ужас миссис Хэлкат-Хэккетт. Я потерпела такую неудачу в свете, и она не может мне этого простить.
– Вы уверены, что потерпели такую уж неудачу?
– О да. Вчера вечером всего четыре человека пригласили меня на танец. Лорд Роберт – когда я только пришла, потом один толстяк, еще генерал и сэр Герберт Каррадос.
Она на миг отвернулась, губы ее задрожали.
– Я пыталась притвориться, что меня не интересует успех в обществе, – продолжала она, – но у меня не получилось. Я ужасно переживала. Если бы я могла заняться живописью и выбросить все это из головы, оно бы не имело значения, но когда в чем-то участвуешь, то неудача отвратительна. Поэтому я сказала, что у меня разболелся зуб. Признаться, мне странно, что я вам все это рассказываю.
– Генерал отвез вас домой, не так ли?
– Да. Он-то повел себя по-человечески. Он позвал горничную миссис Хэлкат-Хэккетт, которую я ненавижу, как отраву, чтобы она дала мне гвоздичного масла и «Оувалтина». Ну, та-то все поняла.
– Потом вы пошли спать?
– Нет. Я пыталась придумать, как написать матери, чтобы она позволила мне все это бросить. И эти мысли все крутились и крутились у меня в голове. Я пыталась сосредоточиться на чем-то другом, но на ум приходили только эти вечера, где я потерпела фиаско.
– Вы слышали, как остальные вернулись домой?
– Я слышала, как пришла миссис Хэлкат-Хэккетт. Это было ужасно поздно. Чтобы попасть в свою комнату, ей надо пройти мимо моей двери, а у нее туфли со стразами, которые позвякивают при каждом шаге. Часы как раз пробили четыре. А что, генерал вернулся на бал?
– Думаю, он выходил.
– Ну, тогда, должно быть, он проходил по коридору в четверть четвертого. Я слышала бой часов вплоть до шести. Потом заснула. Было уже совсем светло.
– Понятно.
Аллейн прошелся туда-сюда по комнате.
– Вы не знакомы с Агатой Трой? – спросил он.
– С художницей? Она была там вчера. Мне ужасно хотелось, чтобы кто-нибудь нас познакомил, но не хотелось просить. Я думаю, она лучшая из ныне живущих английских художников, а вы как считаете?
– Да, я того же мнения. Она ведь преподает, знаете?
– Правда? Только гениям, наверное.
– Думаю, только тем, кто уже имеет какой-то опыт.
– Если бы мне позволили получить сначала этот опыт, интересно, взяла бы она меня?
– Как по-вашему, из вас мог бы выйти толк? – спросил Аллейн.
– Уверена, что смогла бы неплохо рисовать. Сомневаюсь насчет живописи. Я все вижу в линиях. Скажите…
– Да?
– Как по-вашему, может, теперь что-то изменится с этими вывозами меня в свет? Может, она заболеет? Я тысячу раз об этом думала в последнее время. Она такая сволочная.
– Не говорите «она» и не говорите «сволочная». Первое вульгарно, а для второго вы слишком молоды.
Мисс Бирнбаум с наслаждением ухмыльнулась.
– Что ж, – сказала она, – в любом случае я так думаю. И она ведь даже не добродетельна. Вы знаете некоего Уитерса?
– Да.
– Это ее приятель. Не притворяйтесь, что шокированы. Я написала об этом своей матери. Я надеялась, что ее это немного отрезвит. Отец написал мне и спросил, не тот ли это, кого зовут Морисом и который похож на красного борова – это у нас страшное оскорбление, знаете ли! – потому что если так, то мне нельзя здесь оставаться. Но мать сказала, что если он друг миссис Хэлкат-Хэккетт, то не может быть плохим. Я сочла это чертовски смешным. Пожалуй, единственный смешной момент во всем этом деле. Не думаю, что очень весело бояться одновременно и мужа, и любовника, как вы считаете?
Аллейн смущенно почесал в затылке и внимательно посмотрел на мисс Бирнбаум.
– Послушайте, вы предоставили нам массу сведений, это вам понятно? Вот здесь находится мистер Фокс, он все записывает. Что вы на это скажете?
Ее смуглое лицо порозовело. В уголках полных губ обозначились две жесткие линии.
– Вы о том, что она может попасть в беду? Надеюсь, что так. Она порочная женщина. Она убила бы любого, кого хотела бы убрать с дороги. Ей очень часто хочется убить меня. Она говорит мне такие вещи, от которых все внутри переворачивается, настолько они обидны. «Дорогая, как я могу что-то для тебя сделать, если ты только пялишься, как рыба, и не вымолвишь ни слова?». «Боже, за что на меня взвалили это бремя?». «Дорогое дитя, я понимаю, что ты не можешь изменить свою внешность, но приложи хоть какие-то усилия, чтобы твоя речь не так походила на речь жителей Сохо [38] ». А еще передразнивает мой голос. Вчера сказала мне, что многое оправдывают немецкие предубеждения, и спросила, нет ли у меня каких-нибудь родственников среди беженцев из Германии, потому что, как она слышала, англичане берут их на работу горничными. Надеюсь, что она и есть убийца. Надеюсь, вы арестуете ее. Надеюсь, она будет повешена за свою гнусную старую шею, пока не умрет [39] .
Негромкий хрипловатый голос умолк. Мисс Бирнбаум чуть дрожала. Над ее верхней губой выступила тонкая полоска пота.
Аллейн нахмурился и потер нос.
– Вам стало легче после того, что вы сказали?
– Да!
– Мстительный чертенок. Неужели вы не можете стать выше этого? Взглянуть на это как на что-то крайне неприятное, но не слишком продолжительное? Вы не пытались использовать рисование как отвлекающее средство?
– Я нарисовала карикатуру на нее. Когда уеду отсюда, пошлю ей, если к тому времени ее не посадят.
– Вы знаете Сару Аллейн?
– Она одна из тех, кто пользуется успехом. Да, я знаю ее.
– Она вам нравится?
– Она неплохая. Хотя бы узнает меня, когда видит.
Аллейн решил оставить на время вопросы о племяннице.
– Что ж, – заключил он, – рискну сказать, вы ближе к избавлению, чем вам кажется. Сейчас мне пора идти. Надеюсь, мы скоро встретимся.
– И я надеюсь. Полагаю, вы считаете меня очень гадкой особой.
– Вот-вот. Настройтесь так, что все ненавидят вас, и будет вам счастье.
Мисс Бирнбаум хихикнула.
– Думаю, вы умны и знаете об этом. До свидания.
Они дружески пожали друг другу руки, и она проводила их в холл. Бросив на нее последний взгляд, Аллейн увидел, как она стоит – приземистая, смуглая и вызывающая – на фоне сдержанно-благопристойных полутонов и прекрасных псевдоампирных занавесей.
