– Черт! – воскликнула Салли. – Дождь начинается.

К сожалению, она оказалась права. Темные дождевые тучи еще более омрачили ночное небо, и теперь уже не было видно звезд. Капли шуршали и плескались в листве.

– Помнится, в этом конце сада был летний домик, – откликнулся Кадоган. – Быстрей, бежим туда!

Летний домик все еще был на прежнем месте, и они, запыхавшись и спотыкаясь, поспешили подняться туда по лестнице. Кадоган чиркнул спичкой, огонек выхватил из тьмы пыльную неуютную обстановку: сложенные у стен шезлонги, кое-какие садовые инструменты и большую коробку с набором шаров для кеглей. Напротив двери была дубовая скамья, и они уселись на нее. Кадоган огляделся вокруг в темноте.

– У меня мурашки по спине, – заметил он, добавив ни к селу ни к городу: – Когда я был студентом, то как-то занимался здесь любовью с одной девицей.

– Хорошенькой?

– Нет, не особенно. У нее были довольно толстые ноги, а звали ее… Ее звали… Фу-ты! Забыл начисто. Tout lasse, tout casse, tout passe. Помнится, я неважно себя чувствовал и не проявлял большого энтузиазма. Не думаю, что бедняжка получила от этого особенное удовольствие.

Прошел уже час с тех пор, как Хейверинг сделал свое признание на реке, и сейчас, апатичный и как будто одурманенный, он был временно заперт в комнате, прилегающей к кабинету Фена. Сам Фен выгнал их на улицу, потому что, как он объяснил, ему надо подумать. С лужайки, по которой они слонялись, им был виден свет в его комнате и все освещенные окна Сент-Кристоферс, обращенные в сад. Мистер Хоскинс ушел туда вместе с Уилксом выпить, так как оказалось, что запасы виски Фена истощились. Некоторое время вокруг все было тихо, если не считать джаза, доносившегося иногда из комнаты какого-то студента.

– Некоторые совершают необычные поступки, – сказал задумчиво Кадоган, – но в общем не такие необычные, как другие. Взять хоть мисс Снейт. Или мистера Россетера. Или, – он немного помрачнел, – Фена.

– Вы все свое время тратите на то, чтобы с ним за компанию бегать за убийцами?

– Я? – внезапно усмехнулся Кадоган. – Нет, слава богу! Но, вообще говоря, смешно…

– Что смешно?

– Вчера вечером, всего лишь вчера вечером я страстно хотел приключений, напряжения душевных сил: чего угодно, что отсрочит наступление среднего возраста. Гёте говорил, что с желаниями следует быть поосторожней, потому что они могут осуществиться. Как он был прав! Мне хотелось, чтобы меня увезли от скуки, и боги исполнили мою просьбу.

– Никогда бы не подумала, что ваша жизнь была скучна.

– И тем не менее она именно такова. Видишь одних и тех же людей, делаешь одно и то же. Пытаешься устроить так, чтобы любимое дело хотя бы отчасти пересекалось с занятиями, за которые в этом мире принято платить деньги…

– Но вы знамениты, – возразила Салли. – Профессор Фен так говорил, а тут я и сама вспомнила, где видела ваше лицо раньше. Это было в «Рэдио таймс».

– А! – сказал Кадоган без особого энтузиазма. – Лучше бы они не пускали в эфир такие вещи без спроса. Я получился похожим на мистика, который пытается в одно и то же время вступить в контакт с Бесконечным и сопротивляться жестокому расстройству желудка.

– Что вы там делали?

– Делал? О, понимаю… Я читал стихи.

– Какие стихи?

– Кое-что собственного сочинения.

В полутьме было видно, как Салли усмехнулась.

– Я все еще не могу себе представить вас пишущим стихи. Во-первых, вы слишком просто держитесь для такого занятия.

Кадоган приободрился.

– Знаете, это меня утешает. А я уж боялся, что превращаюсь в банального рифмоплета, этакого Вормиуса.

– Конечно, то, как вы говорите, скорее опровергает ваши опасения.

– Извините. Я цитировал Поупа.

– Мне все равно, откуда эта цитата. Довольно невоспитанно с вашей стороны цитировать то, чего я не пойму. Все равно что говорить с кем-то на языке, которого тот не знает.

– О, простите, – раскаялся Кадоган. – Честно, это всего лишь привычка. Но было бы еще более невежливо, если бы я разговаривал с вами, как с ребенком.

Салли все еще обдумывала недостоверность притязаний Кадогана на то, чтобы быть поэтом. Ее смущала его хотя и мрачная, но заурядная внешность.

– Вы должны были бы выглядеть по-другому, – сказала она.

– Почему? – спросил Кадоган. Он закурил сигарету и протянул еще одну ей. – Поэтам вовсе не обязательно выглядеть как-то особенно. Вордсворт был похож на упрямую лошадь с твердыми убеждениями; Честертон был вылитый Фальстаф; Уитмен был лохматым силачом, похожим на золотоискателя. Правда заключается в том, что никакого поэтического типа не существует. Чосер был правительственным чиновником; Сидни – солдатом, Вийон – вором, Марвелл – членом Парламента; Бёрнс – деревенским парнем; Хаусмен – университетским преподавателем. Вы можете быть кем угодно – и все-таки поэтом. Вы можете быть чванливым, как Вордсворт, или скромным, как Харди, богатым, как Байрон, или бедным, как Фрэнсис Томпсон, религиозным, как Купер, или язычником, как Кэрью. Не важно, во что вы верите; Шелли верил во все безумные идеи, какие только бывают на белом свете, Китс не верил ни во что, кроме святости сердечных чувств. И я готов поклясться, Салли, что вы могли бы проходить мимо Шекспира каждое утро по дороге на работу в течение двадцати лет, не заметив его… Боже мой, это превращается в лекцию.

– Однако у поэтов должно быть хоть что-то общее!

– Конечно! Они пишут стихи.

– Ну тогда это должно делать их похожими друг на друга хотя бы отчасти.

– Должно? – Кадоган выдохнул облако дыма и смотрел, как оно проплывало, призрачное и прозрачное, сквозь бледный прямоугольник двери. – Если собрать всех поэтов в прихожей перед вратами рая, возникнет масса светских неловкостей в общении. Марлоу не станет разговаривать с Доусоном, а Эмилия Бронте убежит при приближении Чосера… – Он усмехнулся, но продолжал серьезно: – Думаю, что единственная черта, общая для всех поэтов, – это своего рода творческая щедрость души по отношению к своим собратьям, но даже в этом мы не можем быть слишком уверены в случае с такими поэтами, как Бодлер и Поуп, и неприятными невротиками вроде Суинберна. Нет, никакого «поэтического типа» не существует. И не без причины.

– Но почему?

Кадоган тихо простонал:

– Очень мило с вашей стороны быть такой вежливой, но я хорошо знаю, когда становлюсь скучным.

Салли ущипнула его.

– Осел, – сказала она, – мне интересно. Скажите мне, почему поэту необязательно быть нестриженым субъектом?

– Потому что, – ответил Кадоган, неловко пытаясь измерить длину собственных волос левой рукой, – поэзия не является порождением личности. Я имею в виду, что она существует независимо от вашего ума, ваших привычек, ваших чувств и всего того, что составляет вашу личность. Поэтическое чувство безлично: греки были правы, когда называли его вдохновением. Таким образом, то, что лично вам нравится, не стоит ломаного гроша: важно только, хороший ли вы радиоприемник для поэтических волн. Поэзия – посещение свыше, она появляется и уходит по собственной сладостной воле.

– Ну и на что же она похожа?

– Собственно говоря, я не могу как следует объяснить это, потому что сам не вполне понимаю и надеюсь, что никогда не пойму. Но это уж точно не имеет ничего общего с «О, какие хорошенькие розочки» или «О, как мне грустно сегодня». Если бы это было так, сейчас в Англии было бы сорок миллионов поэтов. Это странное, пассивное чувство. Некоторые говорят, что это так, как если бы вы что-то заметили в первый раз, но, мне кажется, это скорее как если бы оно само заметило вас в первый раз. У вас такое чувство, будто роза или что бы там ни было светит на вас. И всегда после первого импульса приходит фраза, описывающая этот предмет. Как только это произошло, вы выходите из этого состояния, ваша личность мгновенно возвращается к вам, и вы пишете «Кентерберийские рассказы» или «Короля Лира» в зависимости от того, что вам ближе по складу. Это уж зависит от вас.

– И часто это происходит?

В темноте было заметно, как Кадоган пожал плечами.

– Каждый день. Каждый год. И каждый раз, когда это случается, думаешь: не последний ли… А тем временем, само собой, ты становишься скучнее, приближаясь к среднему возрасту.

Дождь равномерно стучал по крыше беседки.

– Я думаю, что вам бы не повредило жениться, – после некоторого молчания произнесла Салли. – Вы ведь не женаты, да?

– Нет. Но какой странный диагноз. С какой стати я должен жениться?

– Вам нужен кто-то, кто заботился бы о вас и подбадривал, когда у вас плохо на душе.

– Может быть, вы правы, – ответил Кадоган, – хотя я в этом сомневаюсь. Я только раз в жизни был влюблен, и это было давным-давно.

– А кто она? Нет, – быстро поправила себя Салли, – я не должна была проявлять такое любопытство. Наверное, вы не хотите говорить об этом.

– На самом деле я ничуть не прочь об этом рассказать, – повеселев, ответил Кадоган. – Все уже закончилось, и к этому нет возврата. Ее звали Филлис Хьюм, и она была актрисой, темноволосая, с большими глазами и великолепной фигурой. Но нам пришлось бы провести вместе чертову уйму времени, если бы поженились, а мы оба были адски эгоистичны и могли выносить друг друга только в минимальных дозах. Стоило нам пробыть вместе хотя бы неделю, и наша жизнь превращалась в борьбу Иакова с ангелом.

– Беда в том, – сказала Салли, – что вы плоховато знаете женщин.

– Да, вы правы, – согласился Кадоган. – Но так как я не собираюсь жениться, это меня не особенно волнует. А вот вам…

– Э-э…

– Теперь многие захотят жениться на вас.

– Спасибо за комплимент, но к чему вы…

– К тому, Салли Карстайрс, что вы очень богаты.

Она насторожилась:

– Вы имеете в виду, что я все же получу деньги?

– А почему бы нет?

– Но я совсем так не думаю. Ведь мисс Тарди предъявила свои права, и деньги принадлежат ей.

– Не знаю, – возразил Кадоган. – В отсутствие родственников мисс Тарди, которые могли бы оспорить ваше право – а миссис Уитли сказала, что таковых вообще не имеется, – я склонен думать, что деньги достанутся вам. Впрочем, познаний в юриспруденции у меня маловато.

– Ох, – воскликнула ошеломленная Салли, – мне придется быть осторожной.

– Не стоит быть слишком осторожной.

– Что вы имеете в виду?

Кадоган бросил сигарету на пол и затоптал ее.

– В одной немецкой повести говорится об очень богатой и очень красивой молодой женщине, которая была окружена поклонниками. Но каждый раз, когда она было решалась выйти за одного из них, ее внезапно пугала мысль, что тот добивается ее руки только из-за денег, и страх ее был так силен, что заставлял ее разрывать помолвку. И вот однажды, путешествуя по Италии, она встретила молодого купца, и они влюбились друг в друга. Но даже настоящая любовь не смогла избавить ее от прежнего наваждения, и она решила испытать его. Она сказала, что у нее есть жених в Германии, что все ее деньги растрачены и что ее жениху нужны десять тысяч гульденов для восстановления бизнеса (она знала, что десять тысяч гульденов – все состояние, которым владел молодой купец). Ну что ж, из любви к ней он дал ей эти деньги, а она взяла с него слово приехать в Германию в условленный день к ней на свадьбу. Потом она, счастливая, уехала домой, потому что, сам не зная того, он с честью выдержал проверку, и распорядилась, чтобы ее дом великолепно украсили к его приезду. Он не приехал, потому что она зашла слишком далеко в этом испытании. Вместо этого он отправился на войну, где был убит.

– А она?

– Она до конца своих дней осталась старой девой.

– Она поступила глупо, – сказала Салли, – но я могу ее понять. Конечно, я никогда не смогу поверить, что обладаю такими деньгами. А что бы вы сделали, если бы они принадлежали вам?

– Ездил бы в Италию, чтобы убежать от английской зимы, – не задумываясь ответил Кадоган, – и завел бы винный погреб. А вы?

– Купила бы для мамы домик и наняла ей служанку. Купила бы кучу одежды. Машину. Поехала бы в Лондон и Париж, и куда только захочу… – дальше ее фантазии не хватило, и она добавила со смехом: – Тем не менее до тех пор, пока я не получу деньги в действительности, мне придется служить в магазине Леннокса.

Кадоган вздохнул:

– Итак, сегодняшняя несолидная пробежка принесла вам удачу. А что же она принесла мне?

– Приключения, – напомнила Салли не без ехидства. – Душевное волнение. Разве не этого вы хотели?

Кадоган, почувствовав, что ему необходимо размяться, встал и начал расхаживать туда-сюда.

– Да, – согласился он, – именно этого я хотел. Но больше не хочется. Для душевного волнения мне хватит загородной прогулки в какой угодно день, и я склоняюсь к мысли, что просто открыть занавески утром – гораздо более значительное приключение. Боюсь, это покажется вялостью, свойственной среднему возрасту, но, в конце концов, я и на самом деле человек средних лет. И от этого никуда не денешься. Да и, по правде говоря, после сегодняшнего приключения я рад этому. Быть человеком средних лет значит, что ты понимаешь, что для тебя важно. Во всем этом приключении не было ровным счетом ничего, что имело бы для меня смысл, и отныне я буду сохранять силы, сколько их есть, для вещей, которые мне действительно дороги. Если меня когда-нибудь будут искушать плакаты с рекламой круизов, я прошепчу: «Шарман»; всякий раз, когда мне на глаза в газете попадется заголовок статьи о мошенниках международного класса, я пробормочу: «Россетер». Отныне и навеки я буду остерегаться Пуатема и Логреса. Честно говоря, через пару дней я должен вернуться в Лондон и опять приступить к работе, хотя у меня и есть предчувствие, какое бывает в кошмаре, будто наше дело еще не окончено.

– О, черт возьми, я почти забыла обо всем этом. – Она затянулась, и огонек ее сигареты ярко вспыхнул в темноте. – Вы так мне и не рассказали, что вам удалось вытянуть из этого доктора.

– Он сказал, что вы – единственная, кто мог убить мисс Тарди.

Мертвое молчание было ему ответом, и Кадоган отчаянно клял себя за эти слова. Но сказанного не воротишь…

– Что он имел в виду? – тихо спросила Салли. – У него должна была быть какая-то причина так сказать.

Кадоган рассказал ей про неувязку со временем смерти.

– Но доктор мог и соврать, – заключил он.

– Вы правда так думаете?

– Если честно, нет, – ответил он после некоторого колебания. – Но это не должно вас тревожить. Должно быть, там оставалась какая-то лазейка. Если бы только знать… Или же он просто ошибся. – Но Кадоган и сам не верил в то, что говорил.

Последовала еще одна пауза.

– Понимаете, это совпадает с тем, что рассказали Россетер и эта Уинкворт, – продолжил он наконец. – Про «невозможное убийство» и про те слова Хейверинга, сказанные тогда, на месте: что, дескать, никто из присутствующих не мог этого сделать.

– Но ведь он и им мог солгать.

– Зачем?

– Потому что… Ну, предположим, потому, что он сам убил ее и знал, что истинное время смерти его выдаст.

– Но в таком случае зачем говорить, будто никто не мог совершить это убийство? В конце концов, в то время он не знал, что вы были внизу.

– Может быть, он кого-нибудь покрывал.

– Что ж, и это не вполне исключается. Но, ради всего святого, кого? – ответил Кадоган, глубоко вздохнув.

– Может быть, ту женщину? Вы сказали, что он знаком с ней.

– Да, но если бы вы ее видели… И, кроме того, она оставалась в одиночестве, только пока Россетер находился в комнате с мисс Тарди. Как она могла сделать это?

– Может быть, все они врут?

– И опять же зачем? Дело в том, что, если вы собираетесь отвести от себя или от кого-то еще подозрения в убийстве, вы не будете специально подстраивать, чтобы убийство казалось невозможным…

– А вам не кажется, что они могли сочинить эту историю после того, как узнали, что я была там?

Кадоган застыл на месте. Это и в самом деле казалось возможным. Но немедленно ему представилось очевидное возражение:

– В таком случае они не пытались бы избавиться от вас.

– Нет, пытались бы, потому что безопаснее для них было бы, чтобы никто вообще ничего не узнал, чем прибегать к выдумкам о том, будто это сделала я.

– Понимаю, но я все же думаю, что Хейверинг сказал правду.

Он так увлекся рассуждениями, что не понимал, что методически разрушает ее оборону. Но слезы, послышавшиеся в ее голосе, заставили его внезапно осознать это.

– Господи, – сказала Салли, – ну я и угодила…

– Чепуха! – энергично начал Кадоган, стараясь загладить сказанное. – Никуда вы не угодили. Мы знаем, что вы этого не совершали, и найти виновного – всего лишь вопрос времени. – Желая успокоить Салли, он положил руку ей на ногу, но опомнился и поспешно ее отдернул.

– Ну и осел вы! Не беспокойтесь, вы годитесь мне в отцы, – полусмеясь, выдохнула Салли сквозь слезы.

– Ну уж нет, не гожусь! – И они оба рассмеялись.

– Так-то лучше, – сказал он.

– Ох, я веду себя как ребенок. Не обращайте внимания. Ненавижу плачущих женщин.

– Ну, пудря нос в темноте, делу не поможешь.

– Нет уж, без этого никак нельзя. Но если я буду выглядеть так, словно вылезла из мешка с мукой, когда мы выйдем отсюда, вы ведь скажете мне, правда?

Кадоган обещал.

– Знаете, мне пора идти домой, – сказала она, – мама, наверное, волнуется, куда же я запропастилась.

– Нет, не уходите пока. Позвоните ей и останьтесь этим вечером с нами. К тому времени, как мы войдем в дом, Джервейс уже будет знать, кто убийца.

– Черт возьми, хотелось бы верить. Он странный человек, вам не кажется?

– Да, он может показаться таким, если вы привыкли к обычному типу дона. Но под этой маской… Ох, никому не пожелаешь такого врага. В нем есть нечто необыкновенное, что на первый взгляд, конечно, незаметно. Фен будто бы обезоруживающе наивен. Но если кто и может докопаться до сути этого дела, так это именно он.

– Но он знает о том, что произошло ночью, не больше, чем вы.

– Он лучше меня может свести концы с концами. Эта задача не для моего слабого интеллекта.

– И все же, как по-вашему, кто сделал это?

Кадоган задумался, вызывая в памяти скорее лица, чем факты. Россетер, с желтым восточным лицом, с выступающим вперед подбородком, с его профессиональной непринужденностью в манерах; Шарман, робкий, закутанный в шарфы, пьяный и ничтожный; мисс Уинкворт, с ее усиками и поросячьими глазками; Хейверинг, нервный, худой, неуступчивый, напуганный. Юрист и школьный учитель, мошенница, притворяющаяся медиумом, и доктор. Это в их руки та вздорная старуха передала свои дела и жизнь своей племянницы. Но, конечно, существовал и другой – загадочный Уэст. Заявлял ли он когда-либо свои права на наследство? Был ли он той силой, которая контролировала все эти махинации? Кадоган покачал головой.

– Многое в этой истории ясно, – произнес он вслух. – В ней прослеживаются три нити: план запугать мисс Тарди, план Россетера убить ее и еще чей-то план сделать то же самое. Две первых ни к чему не привели, и нет ничего, что может помочь найти решение в третьем случае. Честно говоря, у меня нет никакой идеи. Кажется, что решение состоит в выборе между Хейверингом, Шарманом и женщиной, так как никто другой не мог зайти в магазин. Но на этом исчерпывается то, что мне известно. И, как вы и сказали, всегда остается возможность, что они все лгут. Тогда все безнадежно, и мы можем попросту оставить эту затею.

В наступившей тишине они поняли, что дождь прекратился.

– Что ж, – сказала Салли, – вернемся и посмотрим, нет ли чего-нибудь новенького.

Не возобновляя разговора, они пересекли мокрую лужайку по направлению к колледжу и освещенному окну комнаты Фена.

Однако на пути их ожидала остановка. В проходе, который вел из сада в задний дворик, освещенном единственным фонарем под сводчатой крышей, они натолкнулись на пухлую маленькую фигуру мистера Споуда, направлявшегося туда же, что и они. Его лицо просветлело, когда он увидел Кадогана.

– А, вот вы где, старина, – приветствовал он их. – Вот удача!

– Послушайте, Эрвин, – строго сказал Кадоган, – не знаю, за каким чертом вы приехали в Оксфорд, но считаю, что очень бессердечно, когда я уехал на каникулы, преследовать меня, как привидение, и требовать, чтобы я читал лекции американцам по предмету, к которому они явно не питают никакого интереса.

Привидение моргнуло и кашлянуло.

– Это будет очень хорошая поездка, – пробормотало оно, – Йель, Гарвард, Брин-Мор… Вы знаете, что в Америке полно красивых женщин?

– Какое, господи помилуй, это имеет отношение к делу? Я не хочу ехать в Америку и не хочу читать там лекции… Ради бога, или поднимайтесь по этой лестнице, или уйдите и дайте нам пройти.

– Вы идете к профессору Фену?

– А вы как думали куда? В зоопарк Риджентс-парка?

– У меня с собой корректура вашей новой книги.

– Давно пора! Не сомневаюсь, что там полно опечаток. Пошли, Эрвин. Пойдем выпьем. Мы на пороге решения важного уголовного дела.

Мистера Споуда, который слабо протестовал, указывая на то, что подобное вторжение неприлично с его стороны, проводили обратно вверх по лестнице. Когда они вошли, Фен разговаривал по телефону (он сделал им знак, чтобы они соблюдали тишину), а Уилкс и мистер Хоскинс, заметно повеселевшие от виски, вольготно расположились в двух креслах. Высокий торшер, бросавший мягкий отблеск возле камина, был единственным источником света в комнате. Пистолет Фена лежал на письменном столе, свет отражался на его коротком стволе, блестя, словно тонкая полоска ртути. Атмосфера в комнате неуловимо изменилась: это была смесь напряжения и удовлетворенности, и Кадоган с удивлением перехватил обращенные на мистера Споуда быстрые, любопытные взгляды всех присутствующих.

– Да, – говорил Фен по телефону, – да, мистер Барнеби, как можно больше. Они пьяны, говорите? Ну, покуда они держатся на ногах, ничего. Да, все правильно. И, ради бога, не позволяйте им поднимать шум. Дело предстоит нешуточное. Да, мы скоро придем, и я обещаю, что это последний раз. Хорошо. До свиданья.

Он обернулся, чтобы поздороваться с вошедшими.

– Итак, – приветливо сказал он, – очень приятно видеть всех вас снова. Вы поспели как раз к последнему акту.

– Я хочу пообедать, – заявил Кадоган.

– «Всякий, кому охоты нет сражаться, может, – продекламировал Фен, – уйти домой». Включая тебя.

– Я полагаю, – нелюбезно откликнулся Кадоган, – что ты решил, что знаешь, кто убийца.

– Это очень просто, – ответил Фен, – Sancta simplicitas. Этот твой мистер Споуд…

Для Кадогана это было уж слишком.

– Эрвин? – вскричал он. – Эрвин – убийца? Не неси ерунды, – с этими словами он повернулся к мистеру Споуду, вытаращившему глаза от изумления.

– Если позволишь мне закончить, – язвительно произнес Фен, – то, может быть, узнаешь кое-что. Я собирался сообщить: яснее ясного, что твой мистер Споуд – пятый наследник. Старик из Уэста, как ты помнишь, носил лилового цвета жилет. – Тут он указал на жилет мистера Споуда цвета петунии.

– Потерянное звено! – возбужденно воскликнул Кадоган. – Эрвин – потерянное звено!

Мистер Споуд кашлянул.

– Не вижу ничего смешного, Кадоган, – сказал он с достоинством. – Не имею понятия, чем вы тут занимаетесь, но когда дело доходит до личных оскорблений…

– Мистер Споуд, – прервал его Фен, – на вас нашло помутнение. Ваша фирма примерно два года назад располагалась в Оксфорде, правда?

– Да, – растерянно ответил мистер Споуд, – это правда.

– Имели ли вы когда-нибудь дело с мисс Снейт из виллы «Валгалла», Боурз-Хилл?

Мистер Споуд побледнел:

– Да-да, припоминаю…

– Профессионального характера?

– Да. Она хотела, чтобы мы опубликовали ее книгу. О спиритизме. Это была очень плохая книга.

– И вы ее опубликовали?

– Да, – беспомощно ответил мистер Споуд. – Опубликовали. Хотя совсем не собирались. По правде говоря, я потерял ее сразу же после того, как получил.

– Ох, уж эти кабинеты издателей, – проворчал Кадоган, поясняя присутствующим, – вечно там все теряется. Неизменный хаос!

– Мы нигде не могли найти ее, – продолжал мистер Споуд. – Понимаете, мы даже не прочли ее тогда, и никто не решался написать ей и сообщить, что случилось. Мисс Снейт продолжала звонить и спрашивать, как нам понравилось ее произведение, и мы были вынуждены отделываться от нее, извиняясь на все лады. Потом кто-то случайно обнаружил рукопись среди множества американской корреспонденции, которую никогда никто не просматривал, и мы решили, что просто обязаны напечатать книгу после того, как держали ее целый год.

– Нравственный подвиг в издательском деле, – великодушно заметил Кадоган.

– И она была очень благодарна, – сказал Фен. – И прислала вам конверт, попросив просматривать колонки частных объявлений в «Оксфорд мейл»…

Мистер Споуд дико уставился на него:

– Как вы узнали?

– Он увидел это в магическом кристалле, Эрвин, – сказал Кадоган. – Или же это сообщили ему духи. Скажите, вы выполнили то, что сказала вам старуха?

– Нет, – ответил мистер Споуд смущенно, – я не выполнил. Я отложил конверт, намереваясь просмотреть его позже, а затем на некоторое время забыл о нем, а когда вспомнил, он был утерян, – слабым голосом заключил он.

– Ну что ж, лучше бы вам найти его снова, – сказал Кадоган, – потому что конверт стоит примерно сто тысяч фунтов, и все они причитаются вам.

– Ч-что? – мистер Споуд, казалось, вот-вот упадет в обморок.

Как можно короче, они объяснили ему суть дела. Но, к их досаде, он только твердил:

– Полно вам шутить!

Однако в конце концов мистер Споуд поверил в чудо.

Для Кадогана имеющиеся сведения от повторения не стали более понятными, и как Фен благодаря им смог вычислить имя убийцы, для него было загадкой. Конечно, подозрительно было поведение Шармана…

– Любопытно, кстати, было бы узнать: что заставило вас приехать в Оксфорд прошлой ночью? – в заключение спросил Фен.

– Дела, – ответил мистер Споуд. – Здесь живет Натлинг, и он хотел, чтобы мы вместе просмотрели гранки нового романа Стейвлинга. Роман клеветнический, – пожаловался мистер Споуд.

– В котором часу вы приехали сюда?

– Кажется, около часа ночи. У меня случилась поломка возле Тейма, и несколько часов ушло на починку. Можете проверить, – тревожно добавил мистер Споуд.

– А почему вы так неожиданно ушли с чаепития сегодня днем? Когда убили Россетера, я вас сильно подозревал.

– О… о… Хорошо. Дело в том, что я стеснителен, – ответил мистер Споуд со страдальческим видом. Все посмотрели на него внимательно, и он покраснел. – Да, стеснителен, – добавил он воинственно. – Я никого не знал, и мне казалось, что я некстати.

– Конечно, вы были кстати, – заметила растроганная Салли.

– Итак, Эрвин не убийца, – заключил Кадоган с некоторым разочарованием в голосе.

– Нет, – сказал Фен и добавил афористично: – Хотя, если бы всякому это дозволялось, он мог бы быть им. – Он окинул мистера Споуда оценивающим взглядом, словно людоед, размышляющий о кулинарных достоинствах христианского миссионера.

– Он – только Ложный След, – оскорбительным тоном заметил Кадоган. – Ложный След и Недостающее Звено, и безнравственный скупой эксплуататор божественного гения, то есть меня. И теперь он получил такую прорву денег, что даже и представить не сможет, что с ними делать, только за то, что потерял рукопись и не имел смелости в этом признаться. Ах, как мне бы пригодилась хотя бы малая толика этих денег!

– Да и мне, – обиженно заявил Фен, моментально отвлекшись от своей высокой цели из-за несправедливости и чудовищности экономической ситуации. – Но никто не оставляет мне денег. – Тут он взглянул на часы: – Бог мой! Нам пора идти.

– Ты так и не сказал нам, кто убийца.

– Да неужели? – откликнулся Фен. – Ну а кто, как по-твоему? Пораскинь немного умишком, сколько его у тебя ни есть милостью божьей.

– Ну… – нерешительно произнес Кадоган. – Пожалуй, Шарман.

– На каком основании?

– Ну, главным образом из-за слов этой Уинкворт: помнишь, она сказала, что, когда они вместе с Хейверингом и Россетером вместе сидели в одной комнате, они закрыли дверь? Значит, он мог в этот момент прийти к мисс Тарди и убить ее.

Фен широко улыбнулся.

– Но ты, кажется, забыл, что Россетер присоединился к Хейверингу и Уинкворт в 11.25. В 11.30, если верить словам Уинкворт, к ним пришел Шарман, а время смерти мисс Тарди не могло быть ранее 11.35.

– Хейверинг наверняка сочинил эту историю о времени смерти.

– Чего ради? Чтобы защитить Шармана, когда он сам умирает со страху, что угодит на виселицу?

– Ну, тогда он мог ошибиться.

– Я бы сказал, практически невозможно, так как он подошел к телу очень быстро после наступления смерти. Признаки на ранних стадиях вполне определенны.

– А не мог ли Шарман совершить убийство, когда вошел к мисс Тарди с револьвером? Помнишь, он болтал какую-то чепуху о вышедшей из строя электрической лампочке, чтобы объяснить свою задержку.

– Дорогой Ричард, Хейверинг сразу бы понял, что женщину убили ровно минуту назад. Это бы сразу указало на Шармана. И опять-таки, у Хейверинга нет никакого резона защищать его, раз уж все вышло наружу. В сущности, все говорит за то, что он не должен был бы этого сделать. И соответствие всех рассказов такое точное, и они содержат так много фактов, которые можно проверить, что все вполне может быть правдой. Но вот какая нестыковка в действительности есть в твоей теории: хотя Шарман и имел возможность задушить мисс Тарди между 11.25 и 11.30 или в 11.50, на самом деле она скончалась между 11.35 и 11.45.

– Ну ладно, – с раздражением согласился Кадоган. – Шарман не убивал ее. Тогда кто же убил?

– Разумеется, Шарман, – ответил Фен, шагая через всю комнату к двери, за которой был заперт Хейверинг.

– Ч-что? – заикаясь от негодования, произнес Кадоган.

Фен отпер дверь.

– Подумать только, Хейверинг-то спит! – сказал он, заглядывая внутрь. – Спит, повязав голову полотенцем, под гнетом совершенных им преступлений, – с этими словами он снова запер дверь.

– Послушай, Джервейс, это смешно. Ты только что доказал, что он не мог…

– Не стоит так стонать, – ответил, рассердившись, Фен, – Шарман убил Эмилию Тарди. Шарман убил Эмилию Тарди.

– Ладно-ладно! Ты же только что сам опроверг это. Не волнуйся ты так!

– О мои дорогие лапки! – сказал Фен. – Конечно, где тебе понять, как он это сделал? Ты слишком неумен. Ну, так или иначе, сейчас нам пора отправляться на встречу с Барнеби и его армией в дом Шармана. Салли, вам не стоит идти вместе с нами. Помните, этот человек уже убил двух.

– Я иду, – быстро ответила Салли.

Фен улыбнулся в ответ:

– К оружию! «Кто невредим домой вернется, тот воспрянет духом, станет выше ростом, при имени святого Криспина…» Нет, может быть, не совсем так. В путь!