Тем временем, однако, события разворачивались так стремительно, что у Кадогана не было возможности рассмотреть эту сцену в подробностях. Доктор Хейверинг въезжал на улицу Сент-Джайлс из центра, а вдоль той же улицы навстречу ему и вопреки правилам движения приближался Уилкс. Доктор тотчас же осознал угрожавшую ему опасность. Он свернул чуть-чуть вправо, уклоняясь от столкновения с Уилксом, и очутился лицом к лицу с Феном и Кадоганом, бежавшими ему навстречу. Толпа студентов надвигалась сзади. После недолгого колебания доктор с неожиданной решимостью вильнул налево. Уилкс яростно затормозил, чуть не свалившись с велосипеда. А Хейверинг, изо всех сил накручивая педали, покатил в узкий переулок между «Ягненком и флагом» и Сент-Джонс-колледжем. Без малейших колебаний все последовали за ним, все, кроме власти в лице прокторов, которые остановились озадаченные, так как переулок был слишком узок для проезда машины. Поразмыслив, они решили направиться в объезд по направлению к Паркс-роуд, где переулок выходил на открытое место, и когда бы не злополучная случайность (они наехали на гвоздь, что надолго их задержало), они, конечно, ни за что не отстали бы от погони…

Некто очень остроумный когда-то придумал поставить в середине переулка, где и так-то можно было пройти только пешком, целое сооружение из столбиков и цепочек, и стайка преследователей почти настигла доктора Хейверинга в этом месте. Но ему удалось ускользнуть у них из-под самого носа, и видно было, как он отчаянно крутит педали, направляясь по проезду, ведущему к Парк-роуд вдоль различных научных лабораторий. Шансы, однако, были неравны, и ни мистер Барнеби, ни Уилкс на велосипедах не могли захватить доктора в одиночку или даже вместе. Сердце Кадогана билось неистово. Но в то время как в армии мистера Барнеби было едва заметно некоторое разочарование, Фен все еще бежал легким, размашистым шагом, да и Салли, которая была в отличной физической форме и по удачному стечению обстоятельств в обуви на плоской подошве и в юбке с разрезом, похоже, без малейшего труда удавалось не отставать. Деморализованные Сцилла и Харибда выбыли из гонки, на них никто не обращал внимания, и они держались в хвосте, передвигаясь неуклюжей трусцой.

От Паркс-роуд доктор Хейверинг повернул налево на Саут-Паркс-роуд, приятную улицу с деревьями по обеим сторонам дороги, а за ним – по-прежнему не знающая устали группа преследователей. Два дона с классического факультета, увлеченные дискуссией о Вергилии, попали в толпу и выбрались из нее, удивленные, но не сломленные.

– Дорогой коллега, – сказал один из них, – может быть, это университетские соревнования по бегу с препятствиями?

Но разъяснений не последовало, и он оставил эту тему:

– Итак, как я уже говорил ранее, в «Эклогах»…

В конце Саут-Паркс-роуд доктор Хейверинг допустил роковую ошибку – ошибку, которую можно объяснить только влиянием слепой паники. Несомненно, он надеялся отделаться от своих преследователей гораздо раньше и чувствовал себя как в кошмаре. Так или иначе, но в то время как Фен напрасно тратил запас дыхания, нараспев декламируя мало приличествующее случаю: «Се Нози сильные за мной грядут в неспешной гонке, мерным шагом, величественно и неотвратимо», – Хейверинг проехал по узкой улочке, ведущей к Парсонс-Плежер, слез с велосипеда, бросил шестипенсовик сторожу и исчез внутри. И раздался победный рев гончих собак.

Здесь требуются некоторые пояснения. Поскольку Оксфорд является одним из немногих цивилизованных городов мира, он предоставляет своим обитателям единственно правильные для купания условия, сиречь голыми, хотя, так как даже цивилизованные люди несвободны от кое-каких первородных физических изъянов, была введена некоторая сегрегация. Парсонс-Плежер – пляж «Услада холостяка» – предназначен только для мужчин. Он представляет собой широкую полосу зеленого дерна, обнесенную забором, на которой расположены похожие на лошадиные стойла купальни, спускающиеся к речной петле, которая огибает остров. Молодым девушкам в плоскодонках, если они не изберут себе другой маршрут, приходится, заливаясь румянцем и смущаясь, проплывать здесь сквозь строй весьма вульгарных замечаний. Есть и другая часть реки, именуемая Деймс-Дилайт – «Услада дамы», – куда им открыт путь, хотя, по слухам, они пользуются этой возможностью не слишком широко, но, во всяком случае, здесь мы ведем речь не об этом. Главное, что следует заметить, так это то, что из Парсонс-Плежер нет иного выхода, кроме как через калитку или вплавь, чем и объясняется восторг преследователей доктора Хейверинга.

Первым появился мистер Барнеби. Слезая с велосипеда, он незаметно вложил фунтовую банкноту в руку сторожа у калитки, заметив:

– Все это мои друзья. Пропустите, пожалуйста, всех.

Но он переоценил свои возможности, требуя этого. Ничто не могло заставить сторожа пропустить Салли, и она была вынуждена остаться снаружи, одинокая и печальная. Кадоган протиснулся вслед за остальными, пообещав как можно скорее вернуться и рассказать ей все новости.

Вечер был теплый, и несколько человек плескались в воде или стояли на берегу, когда доктор Хейверинг нарушил их покой. Один старик был так напуган нарастающим шумом, что тотчас же убежал обратно в свою купальную кабинку. Доктор, некоторое время постояв в нерешительности, растерянно оглядываясь вокруг, побежал в противоположную сторону забора и предпринял попытку вскарабкаться на него. Он преуспел в этом начинании ровно наполовину, когда появился мистер Барнеби. Беспомощно осмотревшись, Хейверинг опять спустился на упругий зеленый дерн и направился к плоскодонке, пришвартованной как раз к мосткам для прыжков в воду. После короткой схватки с лодочником он очутился в ней и стал отталкиваться от берега. Но к этому моменту подоспел авангард, и доктор опоздал. Издавая несвязные вопли и сопротивляясь, словно грешник, которого тащат в ад, он был извлечен на берег на глазах у изумленных купальщиков.

И тут с дорожки снаружи они услышали отчаянный крик зовущей на помощь Салли. Незадачливые Сцилла и Харибда, следовавшие, всеми позабытые, в хвосте погони, схватили ее. Оставив доктора Хейверинга под надежной охраной, Кадоган возглавил отряд спасателей. Битва, последовавшая за этим, была короткой, жестокой и решительной, а ее немногочисленными жертвами оказались Сцилла, Харибда и сам Кадоган, получивший удар в челюсть, чуть не уложивший его на месте, от своего же соратника. В конце концов два злодея были доставлены на Парсонс-Плежер отчасти волоком, а отчасти на руках (сторож у калитки получил еще один фунт от мистера Барнеби, сопровождаемый заговорщицким взглядом) и затем торжественно брошены в реку, несмотря на их громкие вопли и проклятия. Очутившись в воде, они попытались помириться в основном потому, что не умели плавать. Некий преподаватель естественных наук, стоявший на берегу, похлопывая себя по животу, проявил заботливость.

– Самое время учиться, – сказал он, – приведите ваше тело в горизонтальное положение и расслабьте мускулатуру. Поверхностное натяжение удержит вас на плаву.

Но они только еще громче вопили: «Помогите!», в то время как их шляпы сиротливо плавали рядом. В конце концов река вынесла Сциллу и Харибду вниз по течению на неглубокое место, где они смогли с трудом выкарабкаться на сушу. Вероятно, после этого фиаско они оставили Оксфорд, так как впоследствии от них не было ни слуху ни духу.

За это время назрели более важные события. Они заключались, во-первых, в том, что Фен взял взаймы плоскодонку, уговорив сопротивлявшегося владельца льстивыми словами, а во-вторых, в доставке в эту лодку доктора Хейверинга. Если кому-нибудь придет в голову, что доктор легко согласился с этой процедурой, надо заметить, что этого не было: он жалобно умолял голых купальщиков, с которых капала вода, спасти его. Но даже если бы они не были в столь беззащитном состоянии, они, должно быть, знали, что лучше не пытаться останавливать разбушевавшихся студентов в апофеозе бесчинства. Было похоже, что его поддерживали (нет, организовали) знаменитый поэт и оксфордский профессор английского языка и литературы. Некоторые из купающихся, уступая, даже оказали поддержку всему предприятию, что является еще одним доказательством общеизвестной силы мнения большинства. Доктор Хейверинг вошел в лодку вместе с Феном, Кадоганом, Уилксом и мистером Хоскинсом. Салли обещала вернуться в комнату Фена и ждать их там. А мистер Барнеби остановился вместе со своим войском на берегу, чтобы помахать им вслед.

– Это чересчур напоминает Ватто, дорогой Чарльз, – заметил он. – «Паломничество на остров Кифера». А может быть, это душа Артура, переправляемая на Авалон?

Чарльз придерживался мнения, что это скорее похоже на Летучего Голландца. Лодка к этому времени плыла уже по самой середине реки, и они вернулись в апартаменты мистера Барнеби, дабы чего-нибудь выпить. Через некоторое время, когда они уже вышли с пляжа Парсонс-Плежер, то отчетливо услышали, как сторож звонил в офис проктора Кларендон-Билдинг. Его рассказ о напастях, долетая сквозь открытое окно, преследовал их некоторое время, как некий дух, а затем остался далеко позади, вне пределов слышимости.

Некоторое время пятеро мужчин в лодке хранили молчание. Гнев Хейверинга утих и сменился страхом, и Кадоган с любопытством изучал его, гребя вместе с мистером Хоскинсом в направлении, неопределенно указанном Феном. Он был, безусловно, очень худ. Кости черепа, казалось, проступали сквозь туго натянутую блестящую кожу лица, тело напоминало скелет. Тонкая паутина волос дыбом стояла над сводом черепа. Острый нос немного загибался крючком на конце, большие зеленые глаза с длинными ресницами прятались под выпуклыми надбровными дугами и казались безжизненно остекленевшими. На лбу заметно выступила сетка вен, движения его были странно судорожными, руки непрестанно тряслись, как будто у него начиналось какое-то нервное заболевание. Кадогану он напомнил голодную, злую дворняжку, скорчившуюся в водосточной канаве, которую он однажды видел в Ист-Энде. Как и Россетер, Хейверинг производил неприятное впечатление запущенности и профессиональной неудачливости.

– Куда вы меня везете? – слабый, лишенный интонаций голос Хейверинга нарушил тишину. – Вы за это ответите, все вы.

– В красивую заводь, – задумчиво ответил Фен. – Это совсем недалеко отсюда. Когда мы прибудем на место, вы расскажете нам обо всем, что случилось прошлой ночью.

– Вы ошибаетесь, сэр. И не подумаю.

Фен не ответил, его бледно-голубые глаза смотрели задумчиво, он как бы отсутствовал, скользя взглядом по берегам, ивам, густо нависшим над водой, зарослям тростника, в которых запутались сухие ветки, по слабым вечерним отблескам света на реке. Тучи собирались на западе, набегая на заходящее солнце, дождевые тучи. Воздух становился прохладнее. Зимородок, блеснув синим и зеленым оперением, вспорхнул с нависшей над водой ветки, когда они проплывали под ней. Уилкс на носу лодки, казалось, совсем засыпал. Мистер Хоскинс, большой и меланхоличный, греб неутомимо и размеренно, Кадоган, все еще несколько оглушенный после того удара в челюсть, греб менее уверенно. По правде говоря, он уже чуть-чуть подустал от жизни, полной приключений; накануне вечером, произнося перед мистером Споудом речь, он и не думал ни о чем подобном, а если и думал, то мысль эта была подернута флером романтики, надлежащим образом завуалирована и смягчена. Он лишь надеялся, что теперь все близится к концу, что Хейверинг и есть убийца и что его больше не будут бить. Он начал думать о том, как живут мистер Скотт и мистер Бивис, а затем, найдя это занятие немного скучным, обратился к мистеру Хоскинсу:

– Как вы нашли этого человека?

Мистер Хоскинс начал свой отчет медленным и мрачным тоном при злобном молчании Хейверинга, не спускавшего с него глаз.

– Валлиец из Джизуса, – сказал он, – первым навел нас на его след. По нашему описанию он, похоже, решил, что тут ошибки быть не может. Так и оказалось, – едва заметное выражение удовлетворения осветило лицо мистера Хоскинса. – Я проник в его приемную, – продолжал он иносказательно, – употребив стратегию, подразумевавшую упоминание опасностей, связанных с деторождением, и необходимости немедленной гинекологической помощи. Несколько человек, к счастью, заняли разные позиции вокруг дома во избежание попыток доктора к бегству. Как только я увидел его, то сразу же перешел к делу, осведомившись, как ему удалось избавиться от тела. Он был очень встревожен, хотя теперь, надо думать, станет это отрицать.

– Ах ты, клеветник недоспелый! – прервал его доктор. – Конечно, я отрицаю это.

– Я продолжал настойчиво расспрашивать врача, – продолжал мистер Хоскинс с невозмутимым видом, – задавая вопросы о его передвижениях прошлой ночью, о наследстве, о мистере Россетере и еще кое о чем. Я видел, что с каждым следующим вопросом его страх нарастал, хотя он старался скрыть его. В конце концов я сказал, что ввиду неудовлетворительного характера его ответов я должен препроводить мистера Хейверинга в полицейский участок. Он ответил, что это дикость, что я принял его за кого-то другого, что он понятия не имеет, о чем я говорю, и так далее. Добавил, однако, что он готов идти вместе со мной в полицию, чтобы доказать свою невиновность и заставить меня заплатить за то, что он загадочно назвал «клеветническим вторжением». Затем доктор вышел якобы за шляпой и пальто и, как я и ожидал, не вернулся. Собственно, через пару минут он уже потихоньку выкатывал свой велосипед с привязанным к багажнику чемоданчиком через заднюю калитку.

Тут мистер Хоскинс сделал паузу и нахмурился.

– Наша засада не схватила его там и тотчас же только потому, что за этот пункт отвечал мистер Адриан Барнеби, а он не из тех, кто способен надолго сосредоточиться на чем-то одном. Как бы там ни было, но доктор вскочил на велосипед и уехал прежде, чем они подняли тревогу. Я ненадолго задержался в приемной, чтобы позвонить вам в «Булаву и Скипетр», а остальное вам известно.

– А почему, – спросил Фен, – вы не уехали на своей машине, Хейверинг?

– Я ехал по своим делам, как обычно, – огрызнулся тот.

– О мои бедные лапки! – с отвращением прервал его Фен. – Должно быть, вы боялись, что мистер Хоскинс услышит шум машины. Или у вас как раз не оказалось ее на месте? – Он огляделся по сторонам. – Что ж, вот мы и приехали. Клади руль штирборт… Нет, штирборт, Ричард. Это лево руля.

Лодка проплыла сквозь заросли тростника в заводь, на которую он указал. Это было нездоровое место с застоявшейся водой. Мелководье было покрыто зеленой ряской, и обилие водившихся здесь комаров отнюдь не способствовало приятному времяпрепровождению. Кадоган не мог понять, почему Фен привез их сюда, но к этому времени ему было не до вопросов о чем бы то ни было, его охватило тупое безразличие ко всему.

– Так вот… – сказал Фен, вставая. Лодку сильно качнуло, и Уилкс проснулся. Кадоган и мистер Хоскинс вставили весла в уключины и выжидательно взглянули на Фена. В огромных зеленых глазах Хейверинга нарастало выражение страха, но взгляд, которым он обводил их, все еще был каким-то безжизненно остекленевшим, как если бы испуганное лицо лишь смутно виднелось сквозь мутное оконное стекло.

– В этом деле слишком много неопределенности, – медленно заговорил Фен, – и у меня нет времени тянуть с ним, Хейверинг, пока вы то по-детски пытаетесь увильнуть, то потчуете нас притворными вспышками негодования. Нам достаточно известно об убийстве мисс Тарди, чтобы обвинить вас в участии в сговоре, но мы пока не знаем, кто убил ее. Это единственная причина, по которой вы нас интересуете.

– Если вы думаете, что угрозами…

Фен поднял руку:

– Нет, нет. Действия, мой дорогой медик, действия. У меня нет времени на угрозы. Отвечайте на мои вопросы.

– Не буду. Как вы смеете держать меня здесь? Как?..

– Я же вас предупреждал насчет подобной болтовни! – сказал Фен грубо. – Мистер Хоскинс, будьте добры, помогите мне опустить его голову в эту грязную воду и подержать ее там.

Затеять потасовку в плоскодонке безопаснее, чем в какой-либо другой лодке: перевернуть ее практически невозможно. У Хейверинга не было никаких шансов. Шесть раз его голову погружали в зеленую ряску при ободряющих невнятных комментариях Уилкса, которые он сопровождал аплодисментами.

– Окунайте его! – визжал он со средневековой жестокостью. – Окунайте чертова душегуба! – Кадоган довольствовался ролью зрителя и советами Хейверингу как следует наполнять свои легкие воздухом перед каждым погружением. После того как они окунули его в шестой раз, Фен скомандовал:

– Довольно. Пора «честь, утопленницу, вытащить за кудри».

Хейверинг упал обратно в лодку на спину, задыхаясь и ловя воздух ртом. Он являл собой поистине тягостное зрелище. Редкие волосы, мокрые и растрепанные, прилипли к черепу. Зеленая ряска прилипла к нему комками и пятнами. От него исходил невыносимый запах, и было очевидно, что этак он долго не протянет.

– Черт бы вас побрал, – прошипел он, – черт бы побрал! Хватит! Я расскажу вам, расскажу все, что хотите.

Кадогана внезапно кольнула жалость. Он протянул Хейверингу носовой платок, чтобы тот обтер лицо и голову, и пожилой человек взял его с благодарностью.

– Теперь, – энергично сказал Фен, – прежде всего расскажите, что вы знаете о Россетере и что побудило его принять участие в этом плане по присвоению денег?

– Он, он был адвокатом в Филадельфии, когда я практиковал там в молодости. Он был причастен к какому-то темному делу: манипуляциям на фондовой бирже и, в конце концов, к растрате попечительского фонда. Он – не дадите ли мне сигарету? – Хейверинг взял одну из пачки Фена, нервно затянулся, зажав ее дрожащими пальцами. – Не стоит входить во все подробности, но кончилось это тем, что Россетеру (тогда его звали по-другому) пришлось убраться из страны и переехать сюда. Я никогда не был лично знаком с ним, вы понимаете, только по слухам. Несколькими месяцами позже я испортил свою карьеру в Америке, сделав аборт. Люди тогда не были столь терпимы. У меня было отложено немного денег, поэтому я приехал в Англию и открыл свою практику. Десять лет назад я обосновался здесь, в Оксфорде. Я узнал Россетера, хотя он меня нет, конечно. Но мне не хотелось возвращаться к прошлому, поэтому я не стал ничего говорить и предпринимать. – Доктор быстро огляделся по сторонам, стараясь увидеть реакцию слушателей. – Понимаете, у меня были газетные вырезки о Россетере с фотографиями. Он не мог позволить, чтобы они были обнародованы.

Лягушка-бык квакала в камышах, комары становились все злее. Кадоган зажег сигарету и выпустил густые клубы дыма в тщетной попытке прогнать их. Темнело, и одинокая бледная звездочка проглянула сквозь рваные края облаков. Похолодало. Кадогана немного знобило, и он поплотнее запахнул свой плащ.

– Я обзавелся неплохой практикой, – продолжал Хейверинг. – В основном как кардиолог. С материальной точки зрения ничего особенного, но на жизнь хватало. И вот однажды меня позвали к старухе.

– Вы имеете в виду мисс Снейт?

– Да, – вяло посасывая сигарету, ответил Хейверинг. – Ей казалось, что у нее слабое сердце. Ничего, кроме обычных возрастных изменений, у нее не было. Но она хорошо платила, и если ей хотелось воображать себя на краю могилы, я не собирался разубеждать ее. Я давал ей пить подкрашенную воду и регулярно обследовал ее. И вот в один прекрасный день, примерно за месяц до того, как ее сбил тот автобус, она сказала: «Хейверинг, вы подхалим и дурак, но вы все-таки старались поддерживать мою жизнь. Вот, возьмите». И она вручила мне конверт, говоря при этом, чтобы я просматривал колонки частных объявлений в «Оксфорд мейл»…

– Да, да, – нетерпеливо ответил Фен, – нам все об этом известно. И вы догадались, что она оставляет вам кое-что в своем завещании?

– Она назвала меня Берлин, – продолжал Хейверинг, – из-за какого-то дурацкого стишка. Да, – он замялся на мгновение, по-видимому, не зная, что говорить дальше. – Я обнаружил, что Россетер был ее поверенным, и через некоторое время после ее смерти пошел к нему. Я медлил некоторое время, потому что не хотел возвращаться к прошлому. Но у нее были деньги, у этой старухи. Она могла оставить мне много, и я хотел знать. – Хейверинг пристально смотрел на них, и Кадоган заметил в его глазах отблеск заката, отраженный от воды. – Забавно, если вдуматься, что я так сильно мог хотеть денег. Я не был беден, у меня не было долгов, и меня никто не шантажировал. Я просто хотел денег, много денег. Мне приходилось видеть людей с большими деньгами в Америке, и это не были деньги, заработанные одним лишь трудом. – Он затрясся от смеха. – Вы, наверное, думаете, что, когда вы доживете до моих лет, вам и в голову не придет мечтать о том, чтобы купить себе женщин или вести роскошную жизнь? Но это именно то, чего я хотел.

Он опять пристально поглядел на них. Это была в своем роде нерешительная просьба о понимании и сочувствии, но у Кадогана кровь застыла в жилах. На берегу сверчки уже завели свою немолчную звенящую песнь.

– Этого хотели многие люди, – сухо заметил Фен. – Тюремные кладбища переполнены ими.

– Я не убивал ее! Меня не могут повесить! – почти выкрикнул Хейверинг. Затем чуть потише он сказал: – Повешение отвратительно. Когда я был тюремным врачом, я видел казнь в Пентонвиле. Женщина. Она кричала и вырывалась, потребовалось пять минут только для того, чтобы накинуть веревку ей на шею. Она была вне себя от страха, понимаете. Я думал, каково это: ждать, когда у тебя из-под ног вышибут доски… – Он закрыл лицо руками.

– Продолжайте ваш рассказ, – немедленно приказал Фен. Его голос звучал совершенно бесстрастно.

Хейверинг собрался с духом.

– Я… встретился с Россетером и сообщил ему, что мне известно его прошлое. Сначала он не хотел признаваться, но долго отрицать это он не мог. Россетер сообщил мне условия завещания. Вы знаете их?

– Да, знаем. Продолжайте.

– Мы планировали заставить эту женщину, Тарди, подписать отказ от денег. Россетер сказал, что ее будет легко запугать.

– Не совсем похоже на то, что он сказал нам, – вмешался Кадоган.

– Нет, – сказал Фен, – но, учитывая обстоятельства, в этом нет ничего удивительного.

– Как бы я хотел не иметь к этому никакого отношения, – горько сказал Хейверинг. – Много пользы мне будет от этого наследства? А все эта проклятая старуха, с ее идиотскими выдумками. – Он помолчал. – Россетер ввел в дело еще двух других наследников. Я был против, но он сказал, что мы устроим все так, что если когда-нибудь что-то выплывет наружу, мы свалим вину на них. Это была не такая плохая мысль. Настал вечер, и мы все приготовили в квартирке на Иффли-роуд. Россетер не хотел, чтобы женщина увидела его, потому что, хотя она и не знала нас, с ним она была знакома и могла узнать его. Итак, мы решили, что я обмотаю лицо бинтами для маскировки, но не нарочитой, так как я мог сказать, что со мной был несчастный случай. Затем, после того как я отошлю девицу домой, другой человек – мы называли его Моулд – должен был перейти к делу.

Хейверинг опять сделал паузу, оглядывая присутствующих.

– Я, должно быть, нервничал, иначе бы я сразу же увидел, что значило, когда Россетер сказал, что зайдет взглянуть на старушку. Он прибавил, что хочет, чтобы мы разошлись по разным комнатам. Я подумал, что это было частью его плана, чтобы свалить вину на других, поэтому я поддержал его. Но потом, оставшись в одиночестве, я внезапно понял, что он, должно быть, намерен убить ее, если показывается ей на глаза, и что это разделение по комнатам было задумано, чтобы взвалить вину на одного из нас. – Он вновь зажег погасшую сигарету. – Звучит дико. Вы не находите? И это действительно было дико. Я думаю, нам всем было понятно, что происходит что-то странное и нехорошее, но беда в том, что мы слишком многое отдали в руки Россетера, и теперь мне стало ясно, что он обманывает нас. Я пошел к женщине в другой комнате, чтобы у меня было алиби. Потом, через некоторое время, вернулся Россетер. Я думал, что он убил старушку, но нет, потому что я слышал, как она, когда Россетер выходил из ее комнаты, сказала ему что-то о каких-то затруднительных юридических формальностях.

– Одну минуту. В котором часу это происходило? Вы знаете?

– Да, я как раз взглянул на свои часы. Было двадцать пять минут двенадцатого.

– Значит, она все еще была жива. Вы имеете хоть какое-то представление, о чем и зачем Россетер разговаривал с ней?

– Не знаю. Думаю, он каким-то образом готовил свою инсценировку. Спросите у него.

Кадоган бросил быстрый взгляд на своих друзей. Та же самая мысль промелькнула и в их головах. Что это: искусно продуманный блеф, притворное незнание о смерти Россетера или он на самом деле не знает об этом? Хоть убей, Кадоган не мог понять. Эта реплика проскользнула прежде, чем они успели обратить внимание на выражение лица Хейверинга или что-то уловить в модуляциях его монотонного голоса. Уилкс безмятежно сидел на носу лодки, маленькая старческая фигурка, разжигающая видавшую виды трубку.

– Россетер сказал, что женщину, кажется, не так-то просто запугать, как он думал, и что, может быть, нам стоило бы отказаться от нашего плана, потому что для нас он слишком опасен. Я некоторое время спорил с ним по этому поводу, но больше для проформы. Я видел, что он собирается убить ее, но мне не хотелось, чтобы он понял, что я это вижу. Затем другой человек, Моулд, пришел к нам из своей комнаты и сказал, что кто-то бродит по магазину. Мы выключили свет и затаились на некоторое время, довольно-таки надолго. В конце концов мы решили, что это была ложная тревога, и Россетер дал тому, другому, револьвер и велел ему идти и выполнить это дело.

– В котором часу это было?

– Примерно без четверти или без десяти двенадцать. Он скоро вернулся и сообщил, что старушка мертва.

Наступила недолгая пауза. «Эвтаназия, – подумал Кадоган. – Они все считают это эвтаназией, а не преднамеренным жестоким убийством, не насильственным прерыванием невосстановимого сочетания чувств, желаний, привязанностей и воли, не толчком в невообразимую и беспредельную темноту». Он хотел рассмотреть лицо Хейверинга, но в угасающем свете дня виделся только его узкий силуэт. Что-то начало расти в его душе, что через неделю, месяц или год станет поэзией. Неожиданное волнение вместе со странным чувством удовлетворения охватило его. Слова его предшественников в этом великом искусстве вспомнились ему: «Они отбыли в светоносный мир». «Я был беспечален, был в здравье», «Взор Елены скрыл прах». Огромная и пугающая значительность смерти на мгновение сомкнулась вокруг него, как лепестки темного цветка.

– Я пошел и осмотрел ее, – рассказывал Хейверинг. – Вокруг ее шеи я обнаружил тонкий шнурок, на шее были характерные синяки. Смерть, несомненно, последовала от удушья. Именно в тот момент, когда я осматривал тело, появилась эта девушка. Россетер прогнал ее и обещал нам, что она не будет поднимать шума о том, что увидела. Он был растерян и взволнован, что удивило меня, потому что я считал, что это он убил старую женщину. Мы все были растеряны и хотели выбраться оттуда, но кто-то должен был избавиться от тела и вернуть игрушки в другой магазин. Договорились, как это сделать, и потом мы, трое мужчин, стали тянуть жребий, и исполнить это выпало мне. На некоторое время я задержался в квартире, раздумывая. Я был перепуган и опасался, что меня застанут возле трупа. И тут кто-то вошел в магазин внизу, – сказал он, бросив взгляд на Кадогана. – Это были вы. Что случилось потом, вам известно. Я оглушил вас и уложил в кладовке внизу. Запер дверь так, чтобы вы не смогли войти обратно в магазин и обнаружить, что он изменился, но оставил окно открытым, чтобы вы могли выбраться наружу. Я знал, что вы пойдете в полицию, но думал, что если полицейские не найдут тела, им здесь будет нечего делать. Я… я не нарочно ранил вас, вы должны понять…

– Извинения ни к чему, – прервал его Фен. – Что случилось с телом?

– Я втащил его в машину, которую оставила женщина. Оно было тяжелым, а я не силач, поэтому это заняло много времени. К тому моменту началось окоченение, и я был вынужден довольно грубо обращаться с головой и руками, чтобы протиснуть тело через дверцу машины. Это было ужасно. Я отвез его к реке и, набив камнями одежду, столкнул в воду. Я думал, что там глубоко, но я ошибся, и оно просто лежало, покачиваясь на краю, в грязи и камнях. Мне пришлось поднять его снова и отправиться искать другое место. Было темно, и в какой-то момент оно выскользнуло, и влажные руки обвились вокруг моей шеи… Потом мне пришлось опять вынуть камни из одежды, потому что оно было слишком тяжелым… – Хейверинг во второй раз закрыл лицо руками.

– Где в конце концов вы его оставили? – спросил Фен.

– Невдалеке отсюда, чуть выше по течению. Там, у края воды, стоят близко друг к другу три ивы.

В сумерках летали летучие мыши; без конца раздавалось пронзительное, скрипучее пиликанье сверчков; далеко-далеко в городе часы отбивали половину восьмого. Вода в реке сейчас казалась черной. Должно быть, у глаз той женщины роились маленькие рыбки. В темноте, нарушаемой лишь светящимися точками их сигарет, виднелись только силуэты сидящих в плоскодонке.

– А ее сумочка? Что сталось с ней? – спросил Фен.

– Россетер забрал ее с собой. Не знаю, что он с ней сделал.

– Продолжайте.

– Я промок и перепачкался, но мне еще предстояло вернуться, увезти эти игрушки, заменить их на бакалейные товары и все переделать в квартире. К тому времени, как я закончил, уже почти рассвело. Я слышал, как вы ушли, – сказал он, обращаясь к Кадогану, – и, запихнув часть товара в кладовку, вышел сам. Не думаю, что меня кто-нибудь видел. – С монотонной интонации он перешел на хныканье: – Никто не сможет ничего доказать…

– Что вы имеете в виду под словами «все переделать в квартире»? – потребовал ответа Кадоган.

– Я убрался в ней, передвинул мебель и смазал дверь маслом. Я знал, что вы видели только одну комнату, и подумал: вы решите, что перепутали квартиру.

– Ваш расчет оправдался, – признал Кадоган, – некоторое время я так и думал. Но почему дверь оставалась открытой?

Хейверинг помрачнел.

– Это по вине остальных. Эти идиоты не закрыли ее, когда ушли. Я не знал, что она открыта. Если бы не это, дело бы не приняло своего нынешнего оборота…

Фен вытянул свои длинные ноги и пригладил волосы.

– Раз уж мы заговорили о вашем возвращении домой, мог ли кто-нибудь знать, что вы не ночевали дома?

– Никто, – мрачно ответил Хейверинг. – У меня приходящая прислуга. Она уходит в 9 часов вечера и приходит обратно к 7.30 утра.

– И к этому часу вы, несомненно, спали в своей постели. А что вы делали между 4.30 и 5 часами вечера?

– Что? – уставился на него Хейверинг. – Что вы имеете в виду?

– Не важно. Отвечайте на вопрос?

– Я… я возвращался домой после дневного посещения больных на дому.

– Когда вы пришли домой?

– Чуть позже пяти. Не помню точно.

– Кто-нибудь видел, как вы входили?

– Служанка. Но куда вы кло…

– Когда вы ушли от последнего пациента?

– Да пропади оно пропадом, не помню! – воскликнул Хейверинг. – Что все это значит, в конце концов? Это не имеет никакого отношения к прошлой ночи. Послушайте: я не убивал старушку, и вы не можете доказать обратное. Я не собираюсь на виселицу. Я больной человек и больше не могу все это выносить.

– Успокойтесь, – сказал Фен. – Это вы послали тех двоих следить за Кадоганом и мной?

– Да.

– Откуда они появились?

– У меня есть знакомый в Лондоне, который прислал мне их. Они были готовы выполнить любое поручение без лишних расспросов, лишь бы им хорошо заплатили.

– И что дальше?

Хейверинг обратился к Кадогану:

– Россетер позвонил мне и сказал, что вы заходили к нему. Он описал вашу внешность и спросил меня, знаю ли я, как случилось, что вы вмешались в это дело. Я понял, что речь идет о человеке из магазина, то есть о вас. Это меня насторожило. Я послал Уивера и Фолкса следить за вами, приказав им препятствовать вашим разговорам с кем-либо, кто мог разболтать секрет, в особенности с девицей.

– Поэтому, когда мы почти догнали ее, они отделались от нас и увезли девушку, чтобы заткнуть ей рот раз и навсегда.

– Я не давал приказа убивать…

– Не спорьте, пожалуйста. Коттедж, в который они привезли ее, принадлежит мисс Уинкворт. Как они догадались привезти ее туда?

– Я был с ней знаком. Я узнал ее прошлой ночью, несмотря на маску, а она узнала меня. Я позвонил ей и сказал, что девица опасна и что нужно заставить ее замолчать на несколько часов. Она предложила свой коттедж неподалеку от Вуттона к моим услугам.

– Понимая, несомненно, что означает эвфемизм «замолчать на несколько часов».

– Это ложь.

– Девушка могла бы потом отыскать владелицу дома. Разве не так?

– Мы договорились с Уивером и Фолксом разыграть незаконное вторжение в жилище. Поэтому на нее не могло упасть подозрение.

– Пусть так. Отговорка не хуже прочих. А теперь, – сказал Фен, наклоняясь вперед, – мы подходим к самому важному моменту. Что именно, когда вы обследовали тело, заставило вас тогда утверждать, что никто из присутствовавших не мог убить мисс Тарди?

Хейверинг глубоко вздохнул.

– А, вы внимательно слушали, не правда ли? Да, это правда. Я был полицейским врачом, как я уже говорил вам. Никогда нельзя в точности сказать, как давно человек мертв, но чем раньше вы осмотрите тело, тем точнее сможете определить время. Я обследовал тело примерно без девяти минут двенадцать. И я готов поклясться, что женщина умерла не позже 11.45 и не раньше 11.35. Вы понимаете, что это означает?

– Разумеется, – спокойно ответил Фен. – Просто интересно, сообщили ли вы об этом факте другим?

– Я сказал Россетеру.

– Ах да, – несмотря на темноту, было видно, что Фен улыбнулся, – между 11.35 и 11.45 вы все вместе были в другой комнате. И никто не мог проникнуть в дом снаружи.

Хейверинг дрожал и был на грани истерики.

– Так что, если только девушка не убила ее, – сказал он, – то ее не убивал никто, потому что это невозможно.