Время тянулось очень медленно. Линделл обнаружила – как и бесчисленное множество женщин до нее, – что никак не может его ускорить. Она не могла ни читать, ни шить, ни слушать радио, потому что для того, чтобы заниматься этими вещами, нужно управлять своими мыслями, а она не могла. Пока она разговаривала с мисс Сильвер, с сержантом Эбботом, пока констебль болтал о своей семье, ум ее в той или иной степени находился под принуждением и кое-как реагировал. Но как только она оказалась одна, мысли опять вернулись в ту точку, с которой она так и не сдвинулась. Есть шокирующие вещи, в которые веришь сразу, потому что сама сила потрясения протаскивает их через все обычные барьеры. Есть же вещи настолько шокирующие, что в них совершенно невозможно поверить, но ты не можешь выбросить их из головы. Первоначальный шок Линделл был настолько сильным, что сделал ее не способной ни верить, ни рассуждать, но сейчас, по мере того как время медленно текло, она поняла, что убеждена в чем-то таком, отчего и ее тело, и ее ум леденеют, просто застывают!

В какой-то момент она встала и подошла к телефону, но простояв долгие полминуты, отвернулась и пошла обратно к креслу, с которого поднялась. Позвонить оказалось выше ее сил. Быть может, завтра, когда ее ум вновь обретет способность соображать. Не сегодня, не сейчас. Слово не воробей, вылетит – не поймаешь.

Когда пять минут спустя телефон зазвонил, она направилась к нему с неохотой и содроганием. Голос Филиппа назвал ее имя.

– Лин… это ты?

– Да… – В первый момент даже это слово не выговаривалось. Ей пришлось его повторить.

– Ты одна? Я хочу тебя увидеть – очень сильно. Я сейчас приду.

Он положил трубку, а она осталась там, где стояла, пока до нее не дошло, что Филипп сейчас придет и ей придется его впустить. Проходя через холл, она остановилась у полуоткрытой двери кухни, чтобы сказать:

– Сейчас меня придет навестить мой кузен – сэр Филипп Джослин.

Едва она успела это сказать, как в дверь позвонили. Она открыла ее и, приложив палец к губам, кивнула в сторону кухни.

Филипп удивился, повесил пальто, а затем, когда они вошли в гостиную, спросил:

– В чем дело? Кто там?

– В кухне полисмен.

– Зачем?

– Потому что я случайно кое-что услышала, и они не уверены, не была ли она… не была ли Анна…

– Она не была Анной, – перебил он ее. – Теперь это очевидно. Это была Энни Джойс. – И добавил после странной паузы: – Я нашел дневник Анны.

– Ее дневник?

– Да. Конечно, я знал, что она ведет дневник – наверное, и ты тоже, – но не знал еще два дня назад, что она заносила туда все… – Он оборвал себя. – Лин, это совершенно невероятно! Я не хотел его читать – я не собирался его читать. Мне нужно было только проверить, было ли там записано то, что она мне сказала… то, что убедило меня наперекор всем моим инстинктам, было ли все это там. И там это было. Что я говорил ей, когда делал предложение… и то, что происходило во время нашего медового месяца… то, чего никто, кроме нас, не мог знать, – она все это записала. И Энни Джойс выучила это наизусть.

Линделл смотрела на него в смятении чувств. Женщина, стоявшая между ними, исчезла, ведь она никогда не была Анной. Вскоре Лин вновь сможет вспоминать, что когда-то очень любила Анну, сейчас же могла только слушать.

Филипп рассказывал, как нашел дневник.

– Я был уверен, что он где-то при ней. Как бы тщательно она его ни заучила, все равно должна была держать его под рукой. Ну, я его и нашел – два тома, зашитых в матрас на ее кровати удобными длинными стежками, так что не заняло бы и минуты их распороть, если бы потребовалось. Именно эти стежки привлекли мое внимание, когда я уже все обыскал. Для меня это решило дело. Все, кроме логики, сопротивлялось во мне ее доводам, и дневник это доказывает. Анна мертва уже три с половиной года. Ты должна в это поверить, Лин.

Ей всем сердцем хотелось это сделать, но она не находила слов. Она даже не была уверена, что может собраться с мыслями, чтобы ему ответить. Она услышала его слова:

– Лин, именно это я имел в виду, когда пришел сюда сегодня утром. Энни Джойс была шпионкой – понимаешь? – подсаженной ко мне. Это не было заурядным самозванством. Все это было тщательно спланировано. Она была вражеским агентом с весьма определенным заданием. Подсыпав мне снотворное вчера вечером, она копалась в моих бумагах.

– Филипп!

– Это были фальшивые документы и старая шифровальная книга. Мы тоже кое-что спланировали. Как я понимаю, она получала приказы и кому-то передавала сведения. Кто бы это ни был, он знал достаточно, чтобы понять, что она провалилась. После этого в лучшем случае она стала бесполезной, в худшем – опасной. Они совершенно безжалостны в таких ситуациях, и я думаю, что он застрелил ее без долгих слов: возможно, моим револьвером, возможно – нет. Так или иначе, ему, вероятно, показалось хорошей мыслью забрать мой револьвер в надежде, что полиция решит, будто ее убил я, как оно и случилось.

– Филипп! Они так не подумают… они не могут!

Он обнял ее за плечи.

– Очнись, Лин! Могут и думают. Очнись и взгляни правде в глаза! Я попал в переплет. Кодрингтон говорит, мне лучше держаться от тебя подальше. Я так и сделаю. Но я должен был сначала тебя увидеть – я не мог позволить тебе думать, что все ужаснее, чем оно есть на самом деле. Полицейские считают, будто я пришел со службы прямо сюда и сказал, что Анна мертва, хотя не мог знать об убийстве, если только оно не произошло до моего выхода из квартиры. Но когда я сказал, что Анна мертва, я имел в виду мою жену, Анну Джослин, а отнюдь не Энни Джойс. Я имел в виду, что убедился в смерти Анны, а не то, что знаю об убийстве Энни. Лин… ты должна мне верить!

– Конечно, я тебе верю.

Она стала рассказывать ему о том, как видела Анну – нет, Энни! – входящей в парикмахерскую и о том, что услышала в темном коридоре с пробивавшейся из-за неплотно прикрытой двери полоской света.

Его манера поведения резко изменилась.

– Ты это слышала? Ты уверена?

– Да, я рассказала мисс Сильвер.

– Кто это?

Она объяснила, кто такая мисс Сильвер.

– А потом пришел сержант Эббот, и я рассказала ему. Думаю, он пошел арестовывать тех людей в парикмахерской.

– Ну это уже кое-что. Я полагаю, ты понимаешь, насколько это важно?

– Да, Филипп, я рассказала об этом Анне, то есть Энни.

Он пораженно уставился на нее.

– Не может быть!

– Да, это так. Я чувствовала, что должна это сделать. Я рассказала ей позавчера.

– Лин, дурочка! Представь, что она рассказала об этом ему – тому человеку!

Линделл кивнула.

– То же самое сказала и мисс Сильвер. Поэтому они отправили меня домой с полисменом. Он сейчас в кухне, разгадывает кроссворд.

– Что ж, у кого-то все же есть капля ума… – начал он с облегчением, когда в дверь вдруг опять позвонили.

Линделл почувствовала, что звук пронзил ее насквозь. Пожалуй, она его ожидала.

Филипп убрал руку, обнимавшую ее за плечи, нахмурился и побледнел.

– Не надо, чтобы меня здесь видели. Кто это может быть? Постарайся от него отделаться!

Линделл молча кивнула. Пока она шла через комнату, звонок зазвонил снова, но она не спешила. Она открыла филенчатый сундук Лиллы и положила пальто Филиппа на сложенные там запасные одеяла, а затем потянула на себя кухонную дверь, чтобы скрыть находящееся за ней освещенное пространство.

Потом она открыла входную дверь и увидела Пелама Трента. Он сразу же вошел, как всегда непринужденный и дружелюбный.

– Вы одна, Лин? Я хотел вас увидеть. Лиллы еще нет?

– Нет, сегодня она работает допоздна.

Они стояли прямо на пороге. Когда он повернулся, чтобы закрыть за собой дверь, она сказала:

– Я тоже хотела вас видеть, чтобы кое-что у вас спросить.

Он обернулся к ней, слегка удивленный.

– Что ж, давайте пройдем в гостиную. Я не могу надолго задерживаться, поэтому не стану снимать пальто.

Она стояла между ним и дверью в комнату, где был Филипп.

– Вы знаете парикмахерскую под названием «Фелис»?

Удивление сменилось изумлением.

– Моя дорогая Лин! Что это – игра в угадайку? Я действительно хотел сказать вам кое-что…

Она продолжала с чем-то похожим на тихую решимость:

– Я думаю, вы ее знаете.

– Что вы имеете в виду?

Она твердо сказала:

– Видите ли, я шла за ней. Не потому, что думала, что там что-то не так. Просто не хотела, чтобы она подумала… впрочем, сейчас это не имеет значения. Я слышала, как она сказала: «Вы могли бы с тем же успехом позволить мне самой написать Нелли Коллинз. Она совершенно безобидна». А вы ответили: «Не вам судить об этом».

Он застыл на месте как громом пораженный.

– Лин… вы сошли с ума?

Она мягко покачала головой.

– Тогда я не знала, что это вы, – не знала до сегодняшнего дня, когда вы повторили те же самые слова. Вы сказали их мне – тем же приглушенным голосом: «Не вам судить об этом». Тогда я догадалась, а потом в этом уверилась. Я рассказала мисс Сильвер и полиции то, что услышала, но не рассказала о вас. Мне придется им рассказать, но я подумала, что сначала скажу вам, потому что мы были друзьями.

Едва она произнесла последнее слово, как поняла, что это было неправдой. Этот человек никогда не был ее другом. Он был чужим и опасным – она оказалась в очень большой опасности. На протяжении последних нескольких часов мысли ее как бы застыли, затормозились. Сейчас, под действием опасности, она словно вырвалась из плена. Девушка вскрикнула, и возглас ее был достаточно громким, чтобы вызвать Филиппа из дальнего конца L-образной комнаты к неплотно прикрытой двери и чтобы отвлечь грузного констебля от раздумий над очередным словом кроссворда. Он оторвал себя от стула и, открыв дверь, увидел странного человека в пальто, который левой рукой держал мисс Армитедж за плечо, а правой сжимал револьвер, приставленный к ее голове.

То же самое зрелище открылось и пораженному Филиппу Джослину. Пелам Трент увидел его, но не заметил констебля, потому что его внимание было полностью занято непредвиденным появлением Филиппа и теми блестящими возможностями, которые это появление ему открывало. Он резко бросил ему:

– Джослин, если вы двинетесь, я ее пристрелю – причем из вашего же револьвера! Вы дурак, если решили, что меня можно заманить в такую ловушку! Вы только что сыграли мне на руку, вы оба, и вот что сейчас произойдет. Я хочу, чтобы вы знали, потому что уже порядочное время имею на вас зуб. Вы очень высокого мнения о себе, не так ли? Вы кичитесь своим именем и происхождением. Что ж, ваше имя будет в заголовках каждой грязной газетенки в этой стране – «Самоубийство по сговору: сэр Филипп Джослин и его девушка». Пожалуй, текст вы можете представить себе сами. Я только должен подойти чуточку ближе к вам, чтобы получилось убедительнее. Идем, Лин!

Он начал двигаться через холл, толкая ее перед собой. Она ощущала прижатое к своему правому виску холодное дуло револьвера.

Она понимала также, что они с Филиппом находятся на волосок от смерти, что если она шевельнется или попробует вырваться, то в тот же миг будет мертва, а потом он застрелит Филиппа. Но по возможности он постарается не убивать ее первой, потому что в тот момент, как он в нее выстрелит, Филипп бросится на него. Она не знала, что делает констебль. Ей не была видна кухонная дверь. Даже если он услышал ее крик, она будет мертва прежде, чем он подоспеет на помощь.

Все это пронеслось у нее в голове одновременно, в яркой вспышке света. Ей не было страшно, как если бы она уже умерла. Откуда-то пришло отчетливое осознание, что промелькнет какая-то доля секунды, когда револьвер метнется от нее к Филиппу. Сжавшись внутренне как пружина, она ждала этого момента.

Когда же этот миг наступил, она, схватив обеими руками правую руку Пелама Трента, дернула ее вниз, и в тот же миг Филипп прыгнул на него. Раздался грохот выстрела, очень громкий для маленького холла. Где-то разбилось стекло, коврик выскользнул из-под ног Пелама Трента, и все они повалились на пол. Линделл барахталась, потом кое-как вскочила на ноги и увидела, что констебль придавил коленом грудь Пелама, а Филипп прижал к полу его лодыжки. Из свернутого угла ковра торчал револьвер. Линделл подскочила и схватила его. Колени ее дрожали, мысли метались. Зеркало над сундуком для одеял было разбито, и повсюду валялись маленькие блестящие кусочки стекла.

Линделл пошла в комнату и спрятала револьвер за одну из диванных подушек. Когда она вернулась, Филипп бросил ей через плечо:

– Нам нужно чем-то его связать. Те подвязки для штор подойдут. Скорее!