Глава 8
Луч надежды
В тот день, 10 апреля 2008 года, когда меня везли в операционную, я еще не знала, что метод лечения, который предлагал мой хирург, новаторский.
Мистер Джавад с трудом добился того, чтобы мне выделили «матридерм». Он же настоял на том, чтобы после операции ввести меня в искусственную кому. «Боль будет слишком сильной, это еще больше травмирует пациентку», — объяснял он. А после операции нужно лежать абсолютно неподвижно, чтобы участки пересаженной кожи прижились как следует.
Целых шесть часов мой ангел-хранитель восстанавливал то, что уничтожили Дэнни и Стефан. После того как он закончил, меня забинтовали, как мумию, и перевезли в палату интенсивной терапии. Последующие двенадцать дней я пролежала без сознания под действием седативных препаратов.
Кома была лучшим выходом для восстановления после такой операции. Но, увы, это не был глубокий мирный сон. Меня так накачали морфием, что я погрузилась в чудовищный кошмар, наполненный ужасными галлюцинациями.
В этом нереальном мире я шла по улице. Было темно и холодно, шел дождь. Я знала, что там, где раньше было лицо, у меня сплошной струп — ни носа, ни рта, ни щек — только засохший кроваво-красный струп, сочащийся гноем. Я в спортивном костюме, том самом, что был на мне во время нападения. Но на голове у меня панковский ирокез. А вокруг подростки, и все они показывают на меня пальцами и смеются.
— Уродка! Уродка! Уродка! — доносится со всех сторон. Их гогот и оскорбления звучат все громче и громче. Я вбегаю в здание, где расположен полицейский участок. Но там никто не хочет мне помочь. Почему? Банда подростков вытаскивает меня из участка, но мне удается сбежать. Я выбегаю на площадь, похожую на Альберт-сквер из «Жителей Ист-Энда», где снималась в массовке. Они снова находят меня — они всегда меня находят — и тащат к двери какого-то дома на этой площади, стучат в нее, а потом убегают. Дверь открывается настежь, а за ней — Дэнни. И я с криками убегаю прочь, под дождь. Помогите мне, пожалуйста! — стучу я в другую дверь. Мне открывает какая-то женщина и впускает в дом. Тихо! — говорит она, прикладывая палец к губам. — Мы тут живем нелегально. Я киваю и ложусь прямо на пол. Вдруг какой-то человек начинает лапать меня за грудь. Я отпихиваю его — и тут в дом врывается полиция и арестовывает меня за уродство. Они думают, что я парень, и смеются, когда я пытаюсь рассказать им, что со мной произошло. Я Кэти! Я девушка! Я модель! — кричу я в своем кошмаре. Замолчи, мужик! — отвечают мне. Все будет нормально, когда они осмотрят меня. Они увидят, что я девушка, — думаю я. Но когда раздеваюсь и ложусь на холодный металлический стол, оказывается, что я действительно мужчина, и я чуть не глохну от собственного крика. Этот кошмар повторялся снова и снова — один и тот же сценарий, с небольшими вариациями.
Был и еще один сон. Он тоже мучал меня довольно часто.
Я в тюрьме, на мне оранжевый спортивный костюм. Я показываю другим женщинам откровенные фото меня прежней. Это не ты, — фыркают они. — Она красивая, а ты уродка с самого рождения. Ты родилась таким чудовищем. Они пинают, щипают и бьют меня до тех пор, пока я не падаю на пол. В камеру заглядывает охранница. Она равнодушно произносит: Знаешь, пришел Дэнни. Он спросил, можно ли навестить тебя. И мы ему разрешили. Он может делать все, что захочет. Я кричу от ужаса. Он здесь! Дэнни здесь! Он доберется до меня!
Эти сны казались такими реальными! И длились целую вечность. Каждый раз мои сокамерницы насиловали меня, тыкали в мои половые органы ножницами. Я смотрю вниз, а у меня там ничего нет. Просто пустота.
Мне все вырезали! — понимаю я и в глубине души даже радуюсь. По крайней мере теперь они больше не смогут причинить мне боль.
Казалось, я застряла в этой тюрьме навек. Голая, потому что заключенные отобрали у меня одежду, умирающая от голода, потому что они крали мою еду. И совсем беспомощная, так как Дэнни насиловал меня каждую ночь… Все казалось настолько реальным, что я и представить себе не могла, что это все лишь галлюцинации. Я чувствовала каждый удар, каждую пощечину, каждый приступ панического ужаса.
Наконец меня вывели из комы. Но когда спустя две недели после операции медики уменьшили дозу седативных препаратов и я начала просыпаться, галлюцинации продолжились. Из-за морфина я все еще пребывала в странном сумеречном мире, в котором чудовищным образом перемешались кошмары и реальность. Когда физиотерапевты делали мне массаж, чтобы предотвратить отек легких, мне казалось, что меня пытаются изнасиловать. А медсестры… Как мама с папой не понимают, что они тоже пытаются меня убить? Когда санитарки мыли меня, мне казалось, что я заблудилась и брожу где-то совсем одна, под дождем. Когда мне делали уколы в вены на ногах, я думала, они ломают мне лодыжки.
— Уберите их от меня! Они пытаются перекрыть мне кислород! — твердила я, не понимая, что на самом деле мне хотят помочь. Я щипалась, брыкалась, думая, что они собираются навредить мне.
— Мам, я что, попала в автомобильную аварию? Я в тюрьме? Но я же ни в чем не виновата. Ты должна меня отсюда вытащить! — бормотала я, указывая на синюю больничную форму. — Видишь? Здесь написано: Только для тюрьмы.
— Нет, дорогая, на ней написано: «Только для больницы», — напрасно успокаивала меня мама.
— Нет! Ну почему ты мне не веришь?
Я не могла заставить их понять. Я что, в тюремной больнице? И родителям позволено меня навещать? Это хорошо. Здесь я в безопасности. Но Дэнни все еще поблизости. О Боже! Где он? Они должны его остановить!
— Тише, доченька моя, Дэнни не причинит тебе вреда. Полиция арестовала его. Теперь тебе ничего не грозит, — уверяет меня мама, и душу переполняет радость.
Он не может добраться до меня! Я в безопасности! — сердце поет от облегчения. Но такие светлые моменты длятся недолго. Ночью я вижу, как огромные рептилии и жуки облепили стены палаты. А когда смотрю в окно на пост медсестры, то за стеклом вижу только жуткие маски, как на Хеллоуин. Они все хохочут, хохочут, а я визжу и опять оскандаливаюсь от страха.
Но я не обращаю на это внимания, галлюцинации с новой силой накрывают меня: Дэнни пробирается ко мне в палату по ночам, снова и снова нападая на свою жертву. Я опять чувствую, как он насилует меня, как обливает кислотой, и меня опять настигает та боль… Притаившиеся в тени чудовища… Крики ужаса… Я потеряла ощущение времени, как и способность различать, где реальность, а где сон.
Чтобы стабилизировать мое состояние, врачи поменяли препараты, но в результате я практически впала в кататонию.Родители решили, что у меня, кроме всего прочего, повредился мозг. Я лежала с отвисшей челюстью, пуская слюни, и смотрела в пространство перед собой. Мою кровать передвигали, чтобы я могла смотреть в окно, мне делали рентген, чтобы убедиться, что в легкие не попала инфекция, соскребали клетки с глазных белков, чтобы сделать анализ.
Слава Богу, спустя несколько дней галлюцинации постепенно прекратились. Но я все еще принимала много разных препаратов, и сознание не было ясным. То я не могла сдержать рыданий, а в следующее мгновение уже планировала, что после выхода из больницы стану работать косметологом.
— Я с нетерпением жду момента, когда смогу вернуться к работе, мама, — жизнерадостно щебетала я. — Я всю ночь об этом думала. И решила, что брошу модельный бизнес и вернусь к косметологии. Я уже все продумала. Я найду работу в салоне красоты. Это будет просто замечательно.
— Да, золотко, это звучит восхитительно, — отвечала мама, хотя прекрасно понимала, что у меня нет никаких шансов. Руки еще не слушаются меня. И я по-прежнему не осознаю, насколько серьезно пострадала.
В какой-то момент мне даже показалось, что мы находимся на съемочной площадке фильма и весь медперсонал — просто артисты.
— Ты опоздала! — кричу я маме. — Мы уже закончили съемки, ты все пропустила. Сейчас мне нужно домой. Но ты можешь прийти позже.
А в другой раз я не смогла понять, кто есть кто.
— Кто я, дорогая? — спрашивает мама.
— Ты моя мама! — раздраженно восклицаю я в ответ. С чего это она задает мне такие идиотские вопросы?
— А я кто, Кейт? — спрашивает папа.
— А ты наш пес, Барклай, глупыш, — отвечаю я.
Однажды утром я проснулась в панике. Моя банковская карточка не закрыта! А что, если кто-нибудь попытается обокрасть меня? Нужно сказать маме с папой. И я позвонила им в пять утра. Они снимали номер в отеле для родственников пациентов, который организовали при больнице. Они прибежали в мою палату, и я принялась их отчитывать.
— Обязательно аннулируйте мои кредитки! Нужно спасти мои деньги! Вдруг кто-то их украдет? Нужно сделать это немедленно!
Это был полный бред. Я всегда превышала свой баланс, у меня на счету почти не было денег. Но в своем спутанном сознании я не могла успокоиться, пока они не сделают, что им велено.
Я зачем-то постоянно рассказывала окружающим о своей прошлой жизни. Мне казалось необходимым, чтобы они знали — я не всегда была такой.
— Привет, меня зовут Кэти. Я модель, — говорила я медсестрам снова и снова. — Сейчас и не скажешь, но раньше я была очень красивая!
— Мы знаем это, Кэти, — заверяли они меня.
— Честное слово, — настаивала я. Мне было важно, чтобы они поверили. Казалось, Дэнни отнял у меня мою личность, и теперь мне нужно было всем доказывать, что я — это я.
Физически, к счастью, дела обстояли лучше. Хотя меня по-прежнему кормили через зонд, я уже пробовала есть хлопья самостоятельно. Мама стала возить меня по больнице на кресле-каталке. У меня, правда, не получалось держать голову — она клонилась вниз. Впрочем, я пока плохо соображала, чтобы думать о том, как выгляжу. По крайней мере я могла вставать с кровати.
Постепенно в голове у меня прояснялось. Но реальность была не многим лучше мучавших меня кошмаров.
— Мне так страшно, мама, — повторяла я вновь и вновь. — Дэнни меня изнасиловал, а тот, другой, плеснул мне в лицо кислотой. Это было ужасно!
— Я знаю, Кэти. Успокойся, все уже позади. Теперь все будет в порядке.
Только сейчас до меня начало доходить, насколько сильны мои травмы: я наполовину ослепла. Доктора не могли с уверенностью сказать, восстановится ли зрение, или наоборот, ухудшится. Я была неспособна нормально глотать, поэтому изо рта постоянно текла слюна. И нормально есть, потому что серьезно пострадал пищевод. И я была еще настолько слаба после операции и последовавшей за ней комы, что не могла ходить в туалет и даже пользоваться уткой. Поэтому на меня надевали подгузники, и я ходила под себя, как младенец. А лицо… Я даже думать об этом не могла. Пока не могла.
Я боялась полностью ослепнуть. Вернусь ли я когда-нибудь к нормальной жизни? Ведь мне даже дышать больно. Мне настолько страшно! Я боялась все время и всего!
— Мне так страшно, Сьюзи! — говорила я сестре, когда она осторожно кормила меня мороженым.
— Понимаю, Кэти. Успокойся. Теперь мы все здесь, с тобой.
— Почему это все случилось со мной? Чем я это заслужила? Я же никогда никому не желала зла, ничего плохого не сделала. Почему я?
— Тихо-тихо, успокойся. Все хорошо.
Ну какое уж тут «хорошо»?! Как может когда-нибудь что-нибудь наладиться? Моя прежняя жизнь кончилась. Пол принес мне iPod в надежде, что это меня подбодрит, но песни, которые я раньше с удовольствием слушала, навеяли только тоску.
— Выключи! — крикнула я, когда зазвучала композиция Кристины Милиан «I`m a Believer». Меня преследовали воспоминания: в танце я кружусь по комнате, подпевая. Ту девушку переполняли надежды, амбиции, она была готова горы свернуть. Теперь она умерла. Ее убили на центральной улице города в тот самый понедельник марта.
— Сейчас же выключи! — кричу я снова.
По-прежнему каждую ночь во сне мне являлся Дэнни, и я с воплем просыпалась, испачкав подгузники.
Ты в больнице, Кэти, — успокаивала я саму себя. — Дэнни здесь нет. Вот, смотри, на краю кровати игрушечный Тигра, которого принес Пол. Бедная ночная медсестра! Ей приходилось постоянно мыть меня. А однажды она не смогла справиться самостоятельно и позвала своего коллегу-санитара помочь ей. Как только он вошел в палату, со мной случилась истерика. Он мужчина, а значит, может сделать со мной то же, что и Дэнни.
— Пожалуйста, уйдите, прошу! — рыдала я.
— Не бойтесь меня, я же медбрат, — мягко уговаривал он, но я не могла совладать с охватившей меня паникой. Почему это снова со мной происходит? На меня опять нападут?
— Не надо! Не мучайте меня! — я зашлась в истерическом крике.
Со мной работал специальный психолог, специалист по реабилитации людей, пострадавших от ожогов. Ее звали Лиза. Пока я была неспособна воспринимать действительность, она много общалась с моими родителями, помогала им. Или сидела у моей постели, ласково объясняя, что со мной происходит.
Кроме папы и Пола, единственным мужчиной, рядом с которым я чувствовала себя спокойно, был мистер Джавад. Он каждый день приходил навестить меня, старался ободрить, утешить.
— Ты хорошо поправляешься, Кэти. Я так горжусь тобой! — говорил он. В его умных теплых глазах я видела сострадание. — Ты не всегда будешь такой, обещаю. Ты не одна. Я буду рядом. Мы вместе шаг за шагом пройдем весь путь к твоему выздоровлению!
Но хотя я и доверяла мистеру Джаваду, не могла поверить в то, что он говорит. Дэнни отнял у меня все. Он уничтожил мое достоинство, мою гордость, сломал мой дух. Он искалечил меня, оставив лишь изуродованную оболочку. С карьерой покончено, жизнь моя разрушена. Я чувствовала себя полностью опустошенной, меня переполняли только страх и стыд. Смогу ли я когда-либо оправиться от этого? Казалось, это невозможно. У меня нет надежды.
А потом я познакомилась с Элис. Индианка средних лет, она была одной из многих замечательных медсестер, которые ухаживали за мной. В какой-то момент она стала задерживаться у моей постели после смены или во время своего перерыва. Шоколадно-карие глаза, шелковистые темные волосы и такой же теплый взгляд, как у доктора Джавада. Она сидела рядом со мной и рассказывала о своем сыне, о работе, о семье. Это была обычная болтовня о том о сем, но ее присутствие успокаивало меня. Если вдруг появлялось желание плакать, она позволяла мне выплакаться, а если я не могла заснуть, пела мне восхитительные индийские колыбельные. Я не понимала ни слова, но, несмотря ни на что, чувствовала себя в безопасности.
— В жизни все имеет причину, — однажды сказала она своим красивым спокойным голосом. — Не бойся, Кэти. Господь уготовил для тебя еще много хорошего. Это не конец жизни. Я буду молиться за тебя.
Прежде мне не доводилось серьезно задумываться о Боге. Родители не были религиозными, и я никогда не ходила в церковь, не читала Библию. Но на меня повлияла вера Элис. Впервые в жизни я молила Господа, в которого раньше не особо верила: Пожалуйста, помоги мне. Дай мне силы! Укажи, как пройти через все это!
Однажды ночью я лежала в темноте и слушала, как стрекочут мониторы, как булькает морфин в моей капельнице. Я погружалась в отчаяние. Оно переполняло меня. Это не жизнь, а пустое существование. Я не могу так жить! Тут за мной наблюдает слишком много глаз. И я решила, что, когда меня выпишут, я покончу с собой. Я наглотаюсь таблеток. Или выброшусь из машины, когда меня будут везти домой, — думала я. — Это просто невыносимо. И всем будет легче без меня. Так что лучше мне умереть.
Именно тогда я приняла решение. Это было моим секретом, и когда я об этом думала, то плакала от облегчения. Я смогу вынести бремя своего существования, если буду видеть, что конец не за горами. Я смогу снова контролировать собственную жизнь и на своих условиях ускользнуть от Дэнни. Конечно, мама с папой и Сьюзи с Полом будут горевать обо мне. Но со временем они поймут, что так лучше. Это единственно правильное решение. У меня просто нет другого выхода.
И вдруг в душу закралось странное чувство. Я ощутила чьи-то теплые объятия, меня словно обволакивало тепло. Оно заполняло всю меня — и мои израненные руки, и покрытую шрамами спину, и разбитое сердце. И я почувствовала, что душа моя наполняется светом.
Все будет хорошо, — раздался голос в моей голове. — Твое путешествие только началось. Ты выдержишь это.
Впервые с того момента, как Дэнни разорвал мою жизнь на куски, в сердце затеплилась надежда. Ему не одолеть меня. Я не позволю. Я вдруг поняла, что у меня хватит сил вынести это и построить новую жизнь. Я не знала, откуда появилось это чувство, откуда взялись силы. В моей душе? Или это Господь коснулся меня, потому что я была близка к тому, чтобы распрощаться с жизнью? Так или иначе, но этот лучик света помог мне выжить, выстоять в ту долгую темную ночь.
