Отведав в местной столовой грибной похлебки за четыре патрона, Кухулин направился к своему вагону, где ему отвели место для отдыха. Ему не нравились любопытные взгляды обитателей Киевской. Незнакомые люди здоровались с ним, поздравляли с успешно пройденным этапом соревнований, желали победы и дальнейших успехов в жизни. На первый взгляд подобное благодушие могло показаться безобидным и даже милым. Что плохого, если люди желают тебе добра? Однако Кухулин понимал, что местные зеваки выражали свою признательность отнюдь не бескорыстно. Они благодарили за подаренные Играми переживания и как бы выдавали аванс на будущее, предвкушая решающую битву между ганзейцами и командой Фольгера.

«Можно ли хоть что-нибудь изменить в их душах? – думал Кухулин, пробираясь сквозь толпу. – Или все безнадежно, и они так и будут радоваться чужим победам и поражениям, так и останутся серыми безучастными наблюдателями, готовыми вознести на пьедестал победителя и освистать побежденного?»

Уже возле своего вагона Кухулин заметил Ленору, входящую в комнату Феликса. Видимо, его жена решила посочувствовать горю Фольгера, потерявшего близкого человека. Кухулину было знакомо чувство утраты, но никогда оно не перерастало в безудержное горе, и людей, слишком убивающихся по своим близким, он понимал мало. Кухулин ощущал некую перемену в отношениях с Ленорой. Теперь она смотрела на него по-другому. Как-то отчужденно, без прежнего беззаветного обожания. Не разочаровалась ли девочка в своем кумире? Впрочем, если разочаровалась, то это даже к лучшему. Пострадает, а потом станет сильнее и закаленнее. И, главное, наконец обретет независимость.

Оказавшись в своей комнатке, Кухулин тут же лег на топчан и мгновенно расслабился. До нового старта оставалось несколько часов, нужно как следует отдохнуть. Капитаном команды двигала исключительно месть. Он жаждал добраться до Грабова. Что ж, если это необходимо для того, чтобы успокоить Феликса, Кухулин поможет ему. Ради тайны кремлевских звезд, которые после катастрофы стали излучать загадочный свет, парализующий волю любого смертного, можно и не такое совершить. Когда-то давно Кухулин покинул родную подземную обитель и решил идти в Москву, плохо понимая зачем…

Теперь он вспомнил, с чего все начиналось. Тринадцать подростков, именуемых суператорами, семь мальчиков и шесть девочек, выращенные не без помощи генных технологий, после ядерной войны остались жить в бункере со своим Учителем. Они росли с пониманием того, что будут избранными, новыми людьми нового мира. Учитель, старый профессор, постоянно внушал им эти мысли.

– Вы, суператоры, – говорил он, – обладаете сверхспособностями, вы можете обитать там, где радиационный фон в сотни раз выше нормы, вы очень сильны и умны. Вам строить будущее, на вас лежит великая ответственность. Наша исследовательская лаборатория далеко не единственная. Я знаю как минимум еще об одной на Соловецких островах. И этот факт внушает мне оптимизм. Человечество не погибнет.

Учитель был неисправимым романтиком. Но очень скоро он почувствовал перемены в своих воспитанниках. Если первые годы дети слушались его, то, созревая, превращаясь в юношей и девушек, постепенно стали выходить из-под контроля. Сперва это были невинные шалости, вроде нарушения распорядка дня; затем некоторые из особо дерзких учеников стали в открытую перечить Учителю. А под конец дети нового мира и вовсе отстранили профессора от власти, оставив в его владениях лишь маленькую комнатку с книгами и компьютером.

Оно и понятно: кто такой этот безумный старикашка? Обычный смертный человечишка с дряхлым телом. Ему ли указывать юным сверхчеловекам? И только Юра по-прежнему тепло относился к несчастному Учителю, который сильно сдал, когда оказался не нужен своим ученикам. Юра часто захаживал в гости к профессору, обсуждал прочитанные книги, расспрашивал о прошлом человечества и рассказывал свежие новости, случившиеся в бункере, – старик почти не выходил из своей комнаты и не пересекался с бывшими учениками.

Однажды самый способный среди суператоров, Миша, собрал парней и девушек у себя в комнате. Миша отличался от своих сверстников более темной кожей. У всех суператоров тянулся вдоль позвоночника эластичный нарост, его цветовая гамма варьировалась от бордового до черного. У Миши этой выпуклости не было видно. Юре иногда казалось, что нарост распространился на все тело, и именно потому Миша был сильнейшим из ребят. Миша радостно объявил, что суператоры по сравнению с людьми – боги, а значит, и имена у них должны быть соответствующие.

– Почему бы нам не взять имена богов? – говорил он. – Мне вот, например, вполне подходит имя Ариман.

Остальным понравилась идея Миши, и с громким смехом и веселыми прибаутками ребята принялись спорить, кто к какому древнему богу ближе по характеру. Юре было некомфортно среди новоявленных Кришн, Кецалькоатлей, Дионисов, Астарт и Немезид. Он с удовольствием бы ушел в свои покои, занялся спортивной подготовкой или почитал что-нибудь, лишь бы не участвовать в очередной придури разбаловавшихся юных суператоров. Однако в то время он слишком зависел от мнения окружающих и потому молча наблюдал за резвящимися сверстниками.

– А ты, Юрик, кем из богов хотел бы стать? – спросил его Миша-Ариман.

Юра знал, что от него так просто не отстанут. Нужно придумать себе имя. Сначала он решил назваться Прометеем или, на худой конец, Локи. Очень уж хотелось противопоставить себя остальным. Но, испугавшись общего осуждения, он неожиданно для самого себя вымолвил:

– Кухулин.

– Нет, – тут же запротестовала Аня-Астарта, – Кухулин – это ирландский герой, а ты должен выбрать бога.

– А мне нравится Кухулин, – заупрямился Юра.

– А по-моему, Кухулин – очень даже неплохое имя, – заметила Женя-Изида, – есть в нем что-то такое… возбуждающее…

– Ладно, – согласился Миша-Ариман, поднялся во весь рост и под общий смех громко провозгласил: «Нарекаю тебя Кухулином!»

Позже Юра рассказал Учителю о новой блажи суператоров. Старик, выслушав своего единственного ученика, помрачнел.

– Плохо дело, – печально сказал он, – сегодня они назвались богами в шутку, а завтра потребуют причитающихся их величию почестей. Один древний драматург сказал, что вся наша жизнь – игра, но послушай меня, мой мальчик: если игра длится слишком долго, она превращается в жизнь. Сегодня они играют в богов, а завтра поверят в то, что они и есть боги.

Учитель оказался прав. В скором времени суператоры стали покидать бункер. Сперва робко и несмело изучали окрестности. Затем, убедившись, что могут с легкостью воздействовать на психику как мутантов, так и обычных зверей, юные сверхчеловеки начали устраивать экспедиции, выискивать деревни с выжившими людьми. Ведь богам нужны те, кто будет им поклоняться, богам нужны слуги и рабы. Суператоры захватывали пленных, уничтожали самых строптивых, остальных со скарбом и скотом пригоняли к бункеру, переименованному с подачи Ани-Астарты в Асгард – обитель бессмертных. К двенадцатому году от сотворения мира – асуператоры считали ядерный коллапс началом новой, а не концом старой жизни – вокруг бункера вырос настоящий маленький городок с населением почти в восемьсот человек, с животноводческим комплексом и огородами. От разной лесной нечисти поселение защищали юные боги и гигантские черные псы-мутанты – церберы. Еще около сотни избранных слуг обитали в самом Асгарде.

Юра-Кухулин не участвовал в завоевательных походах. Он занимался обустройством хозяйства и быта нарождающейся цивилизации, а также пытался продлить жизнь своему престарелому Учителю. Однако какими бы способностями ни обладал молодой суператор, смерть была не в его власти. Однажды Юра-Кухулин вошел в комнату профессора и обнаружил, что тот умер. На столе лежала записка. Учитель каялся в том, что не смог удержать под контролем суператоров. Тем не менее писал старик, какими бы ни были заносчивыми сверхчеловеки, они – основа разумной жизни на Земле и, значит, имеют право на существование. Профессор был уверен, что юные боги сумеют отстоять Асгард и поселок, образовавшийся вокруг бункера, от нашествия любых, даже самых свирепых мутантов. Единственное, что его беспокоило, – властолюбие суператоров, которое могло привести к гражданской войне и самоуничтожению. Опасаясь таких последствий, Учитель сообщил секретную информацию своему последнему ученику. Оказывается, в бункере существовал потайной резервуар с крайне токсичным газом. Создан он был на случай, если генетические эксперименты выйдут из-под контроля. Профессор указал место, где спрятана книжка со спецкодами для центрального компьютера, и просил Юру-Кухулина деактивировать газ, чтобы никто из суператоров, случайно прознав о существовании столь страшного оружия, не использовал его против себе подобных.

Впервые в жизни Юра-Кухулин пролил скупую слезу, но последнюю волю Учителя после нескольких дней размышлений выполнять не стал, решив, что резервуар с токсичным газом будет его главным козырем.

Шел пятнадцатый год от сотворения мира. Суператоры окончательно вошли во вкус власти, превратившись в самых неподдельных богов. Они уже практически забыли свои прошлые человеческие имена, и Юра, как и остальные, незаметно для себя превратился в Кухулина и отзывался на это имя как на данное при рождении.

Численность населения Поселка медленно, но неуклонно росла и теперь приближалась к тысяче. Люди, превратившись в покорных рабов малейших прихотей сверхчеловеков, все же по постъядерным стандартам жили неплохо. Ради безопасности они готовы были стерпеть многое. Ариман, ставший царем богов, выдумывал все новые и новые унизительные процедуры и законы для безмолвной паствы. Он разбил всех жителей Поселка и Асгарда на тринадцать кланов, принадлежащих тому или иному богу или богине. Кухулин хотел сперва отказаться от высокой чести иметь при себе личных рабов и рабынь, но потом благоразумно решил, что это будет наводить на лишние подозрения. Белых ворон никогда не любили.

Кроме того, что члены каждого клана отрабатывали трудовые повинности на стройке, на ферме, на огородах, а также исполняли роль обслуги в бункере, люди обязаны были возносить молитвы своим богам-покровителям. Сперва Кухулину это казалось нелепой, безумной игрой. Но покойный Учитель был прав: когда слишком долго во что-то играешь, начинаешь относиться к своему занятию всерьез, начинаешь верить, что это не просто так, что в этом есть особый смысл. К ужасу и удивлению Кухулина, жители поселка, по крайней мере, большинство из них, на полном серьезе молились и совершали жертвоприношения новым Тору и Астарте, Дионису и Фрейе, Кришне и Мокоши.

Однажды Ариман собрал суператоров на Совет богов, на котором торжественно объявил, что неплохо бы наложить на паству еще одну обязанность: человеческие жертвоприношения.

– Сами подумайте, – говорил он, – алтари всех древних богов окропляли кровью прекраснейших юношей и девушек. Я про ацтеков вообще молчу, им для своих богов сотен и даже тысяч людишек не было жалко. В общем, нам нужно учредить ритуальные жертвоприношения весной и осенью в честь посевной и сбора урожая.

Несколько суператоров, в том числе и Кухулин, возразили, что, мол, боги должны быть добры к своим рабам, но Ариман был непреклонен. Он утверждал, что человеческая жертва есть не что иное, как проявление высшей формы преданности, и люди, переступив последнюю грань, окончательно и бесповоротно превратятся в фанатичных адептов новых богов. С Ариманом редко кто смел спорить в открытую, ибо он был сильнейшим из суператоров. Не стал этого делать и Кухулин. Однако решение в его голове созрело молниеносно. Он не любил своих собратьев, он всегда был им чужой. Даже пары у него, тринадцатого по счету, не было. Суператоры не раз шутили по этому поводу: мол, взял себе имя героя – вот и ищи себе героиню не из богов.

Кухулину было проще среди обычных людей. Он прочитал много книг и прекрасно знал, что человечество с незапамятных времен лелеяло мечту о свободе, о равенстве, о братстве. Еще древние вавилоняне роптали на несправедливость богов и царей. И вот прошли тысячи лет, а на земле ничего не изменилось. Сверхлюди ничем не отличались от своих властолюбивых предшественников.

В весенний день жертвоприношения, после кровавого ритуала, суператоры устроили в Зале Оргий на минус третьем этаже Асгарда роскошный, прерываемый сексуальными излишествами пир. Для этой цели в Поселке набрали два десятка самых привлекательных юношей и девушек. Кухулину не составило особого труда улизнуть с празднества. Он спустился на минус пятый этаж, туда, где находился главный компьютер бункера.

В зале он наткнулся на худощавого сорокалетнего мужичка с длинным носом и бегающими глазками.

– Личный раб Диониса и слуга всех богов, хранитель центрального процессора, Николай Петров желает тебе здравия и вечной жизни, о Великий Кухулин! – произнес стандартное приветствие мужичок и низко поклонился.

– Значит, ты, Николай Петров, из клана Диониса?

– Да, Великий.

– Хорошо, – Кухулин сделал нетерпеливый жест рукой, – мне нужен доступ к главному компьютеру.

Три минуты спустя мятежный суператор набирал код активации газовой атаки. Весь минус третий этаж будет заблокирован и отравлен. Жалко, конечно, обслугу и тех, с кем забавляются сверхчеловеки, – но без невинных жертв ни одно стоящее дело никогда не обходилось. Он это знал из книг.

– Осмелюсь ли я спросить, Великий и Могучий Кухулин, что вы делаете?

Кухулин обернулся. Перед ним стоял Петров, руки его тряслись. До ядерной войны он был начинающим программистом и, видимо, кое-что понимал в манипуляциях суператора.

– Я делаю вас свободными, – сказал Кухулин. – Через десять минут богов не станет, а вы вновь превратитесь в хозяев своих жизней и судеб.

– Но нам не нужна свобода, – огорошил суператора Петров. – Если не станет богов – нам придется несладко. Кругом мутанты. Кто нас защитит?

– Вам будет трудно, – немного помедлив, произнес Кухулин, – но вас почти тысяча, вы организуетесь и справитесь.

– Наступит хаос, – на глазах Петрова выступили слезы, – половина из нас погибнет. Слишком дорога цена за такую свободу.

– Скажи мне, Николай Петров, – Кухулин подошел вплотную, – у тебя есть двенадцатилетний сын, такой симпатичный мальчишка со славной мордашкой?

Тот кивнул.

– И почти каждую ночь твой сын приходит в покои Диониса, повелителя вашего клана. Я прав?

Петров, залившись густой краской, снова кивнул.

– А сколько раз… – Кухулин запнулся, пытаясь вспомнить настоящее имя того, кто был когда-то веселым озорным пареньком, а теперь надел на себя личину вечно пьяного похотливого бога-самодура, но память отказала суператору, и он продолжил:

– А сколько раз в покои Диониса заходила твоя жена?

– Всего лишь три раза, – протараторил мужичок, – за все эти годы всего лишь три раза…

– И ты, Николай Петров, намерен терпеть эти унижения дальше?

– Такова плата за безопасность, – сказал тот, потупившись.

Кухулин понял, что дальнейший разговор бесполезен, и сломал Николаю Петрову шею.

А затем поменял настройки. Вместо одного минус третьего этажа мятежный суператор решил залить газом весь бункер. Все рабы, обитавшие в Асгарде, были привилегированными, и большая часть их служила новым богам по своей воле…

Облаченный в химзу и изолирующий противогаз, с кислородным баллоном за спиной, Кухулин, обойдя труп молодой женщины, шел по коридору, ведущему к выходу. Газ был бесцветным, и если бы не время от времени попадающиеся на пути мертвецы с вытаращенными глазами и противоестественно скрюченными пальцами, можно было подумать, что воздух в бункере чист и совершенно безопасен. Кухулину оставалось пройти какие-то жалкие двадцать-тридцать метров, когда дорогу ему преградил Ариман. Царь богов был одет в одни трусы, мышцы его бугрились. Пошатываясь, он смотрел замутненным взглядом на своего убийцу.

– Отступник! – прорычал суператор, которого когда-то звали Мишей. – Ты всегда был таким! Тебя проклянут. Люди тебя проклянут! Ты убил их сыновей и дочерей в Зале Оргий.

Кухулин медлил, обдумывая, одолеет ли он своего противника. Ариман был сильнейшим из богов, и даже газ не смог его умертвить.

– Изида… – с трудом произнес темнокожий царь Асгарда, покачнулся и оперся рукой о стену, – она беременна… была… ты убил моего ребенка… ты – убийца детей…

Кухулин понял, что Ариман держится из последних сил, и смело шагнул навстречу врагу. Он сшиб царя богов одним мощным ударом в грудь, переступил через поверженного противника и решительно направился к выходу.

– Кухулин! – доносился сзади яростный хрип. – Стой, Кухулин!

Отступник шел, не оборачиваясь, жаждая лишь одного: быстрее покинуть ненавистный бункер.

– Стой, Кухулин!

Нет, нельзя оборачиваться на зов минувшего. Дело сделано, и прошлого не вернуть. Ошибки не исправить. Жизнь заново не прожить.

– Кухулин! Кухулин!

Кто-то тряс его за плечи. Кухулин открыл глаза и увидел незнакомое лицо светловолосого мужчины лет сорока.

– Нам пора, – сказало лицо, – через пятнадцать минут старт.

Кухулин не сообразил, чего от него хотят, но задал вопрос, который очень мучил его:

– Если раб счастлив в своем рабстве – нужно ли его освобождать?

– Что? – удивилось лицо. – Ты о чем?

– Я не должен был так поступать, – сказал Кухулин, – я был не прав. Я уничтожил их всех, но не возглавил остальных, а струсил и сбежал. Я испугался ответственности…

– Я тебя не понимаю…

Тут Кухулин вспомнил, что находится в Московском метрополитене, что пришел сюда для того, чтобы разгадать тайну звезд, и что незнакомец, трясущий его за плечи, – Феликс Фольгер.

– Извини, это сон, – сухо сказал Кухулин, поднимаясь с топчана.

– Звезды снились? – спросил Феликс.

– Нет, – нехотя ответил Кухулин, – просто бредовый сон.

– Ладно, это не мое дело, – отмахнулся Фольгер, и в глазах его появились боль и ненависть. – Меня сейчас другое волнует: как Граба и его подельничка завалить.

– Я их догоню, – сказал Кухулин. – Скорость бега суператора в полтора раза выше, чем у человека.

– Чья скорость бега? – переспросил удивленный Фольгер.

– Неважно, забудь. Главное, что я их догоню, – Кухулин, не отошедший еще ото сна, сообразил, что сболтнул лишнее.

Феликс понимающе кивнул, задумался на несколько мгновений, а затем спросил:

– А обогнать сможешь?

– Если могу догнать, то могу и обогнать.

– Тогда мы их окружим, – сказал Фольгер, – для них это будет неприятным сюрпризом, сработает эффект неожиданности.

– Можно и так, – согласился Кухулин.

– Четыре километра – достаточная дистанция для того, чтобы обогнать ганзейцев, если они стартуют на минуту раньше? – Феликс пытливо посмотрел в глаза собеседника.

– Вполне, – Кухулин кивнул. – Шпалы и темнота сильно затрудняют бег, я быстро их настигну.

– Хорошо, тогда сделаем так, – Фольгер присел на топчан, вытащил из кармана карту-схему метро. – Ганзейцы стартуют по левому туннелю, мы – по правому. До финиша на Павелецкой нужно миновать четыре перегона через Парк Культуры, Октябрьскую и Добрынинскую. На Парке Культуры мы с Ленорой перейдем в смежный туннель, а ты продолжишь бежать по правому. Перейдешь в левый только на Добрынинской и пойдешь навстречу Грабу. Так эти мрази окажутся в ловушке, в перегоне между Октябрьской и Добрынинской.

– Я понял тебя, – сказал Кухулин. – Если хочешь, я убью их быстро и бесшумно.

– С подельником Грабова делай что вздумается. А ганзейского капитана, – лицо Фольгера искривилось гримасой ненависти, – оставь мне.

Никогда раньше Алексей Грабов не бегал с такой скоростью. Сталкер многое повидал на своем веку, не раз попадал в переделки, из которых, казалось, нельзя выйти живым. Многие невиданные чудища, порожденные радиацией, после встречи с ним остались гнить среди руин безлюдной Москвы. Грабову, как и любому человеку, было ведомо чувство страха. Но сегодня его впервые охватила самая настоящая паника.

Случилось это минут за пять до старта, когда он пересекся на платформе со своими конкурентами. Долбаный фашист Фольгер был, конечно, противником опасным, но все же не настолько, чтобы вселить в матерого ганзейского сталкера беспросветный ужас. Шестнадцатилетняя ссыкуха вообще была лишь статисткой в играх серьезных дядь. Но вот от спутника Феликса, высокого, рослого, со строгой решимостью в карих глазах, веяло какой-то странной, неодолимой силой. И когда Грабов перевел взгляд с загорелого незнакомца обратно на Фольгера и увидел на его лице лютую ненависть, он постиг шестым чувством, что ярость одного и несокрушимость другого не оставляют ему шансов на победу, а значит – и на жизнь. Грабов попробовал отогнать от себя несвоевременную навязчивую мысль, – ведь нельзя сдаваться заранее. Сколько раз он выпутывался из самых безнадежных ситуаций. Но от этих тщетных попыток Грабов лишь все глубже и глубже погружался в липкую пучину страха. Сталкеру стало абсолютно ясно, что он уже проиграл, и тогда инстинкт самосохранения вкупе с жаждой обмануть судьбу и вопреки ей выиграть соревнования толкнули его на дерзость.

Стараясь вести себя как можно непринужденней, Грабов подошел вплотную к Фольгеру и, ухмыльнувшись, произнес:

– Хреново выглядишь, Феликс. Бледный ты какой-то, совсем неживой. Почти такой же, как и твоя дохлая краля.

Ганзеец очень хотел, чтобы Фольгер не выдержал и при многочисленных свидетелях кинулся в драку, – а это уже попахивало дисквалификацией. По крайней мере, можно было надеяться на такой расклад. Лицо Фольгера вытянулось, он непроизвольно сжал кулаки, но остался стоять на месте. Буквально выдавив из себя вежливую улыбку, тихо сказал:

– Скоро, Граб, ты будешь такой же, как она.

– Ходят слухи, – ганзеец неискренне хохотнул, – что твоя краля перетрахалась с половиной метро. Говорят, она была очень горячей штучкой. Жаль, что я так и не проверил, действительно ли это так.

Фольгер сжал губы до белизны, правый глаз его конвульсивно дернулся, но он ответил замогильно спокойным тоном:

– Ты никогда не смог бы это проверить, потому что такому, как ты, она не дала бы даже за центнер свинины в самый голодный год. Уж лучше с последним бомжом из милосердия, чем с тобой – за любую плату, – Феликс одарил ганзейца взглядом, полным ледяной ненависти, отчего тот отшатнулся, отступив на один шаг.

– Не пытайся меня провоцировать, Граб, до Павелецкой ты все равно не доберешься, – Фольгер растянул губы в злой улыбке, которая показалась ганзейцу свирепым оскалом судьбы.

И вот теперь Алексей Грабов несся по туннелю на пределе своих возможностей. Сзади слышалось тяжелое сопение – напарник Макс еле поспевал за своим капитаном. Ганзейцы миновали уже две станции: Парк Культуры и Октябрьскую, и теперь стремительно приближались к Добрынинской. За ней оставался всего один перегон. А потом – победа, почести, слава, обещанное Главным менеджером вхождение в круг избранных. Паника, охватившая Грабова сразу после старта, постепенно сходила на нет. Теперь, немного успокоившись, он решил, что шансы на победу не так уж и малы. В конце концов, ганзейцы стартовали на минуту раньше. Лишнее время потратится и на переход с правого туннеля в левый; чтобы их настигнуть, Фольгеру придется стать сверхчеловеком. Как бы ненависть ни подгоняла Феликса, выше головы он прыгнуть не сможет.

Туннель между Октябрьской и Добрынинской был коротким, менее одного километра, и Грабов по собственным наблюдениям преодолел более половины пути. Воодушевленный, ганзеец прибавил ходу. И тут словно из ниоткуда вынырнула человекообразная тень. Она попала в свет фонаря и сразу же исчезла. Грабов не успел ничего предпринять, как уже напоролся лбом на чью-то невероятно жесткую ладонь. Земля ушла из-под ног ганзейца. Перекувыркнувшись, он упал на рельсу. Сознание на мгновение покинуло его, а когда Грабов пришел в себя, он услышал душераздирающий крик Макса и хруст ломающихся костей. Подобравшись, ганзеец вскочил на одно колено, вскинув автомат, однако в следующий момент получил мощный удар берцем в голову и провалился в бездонную черноту.

Когда он очнулся, то увидел стоящего над ним рослого мужчину, того самого напарника Фольгера, которого больше всего опасался.

– Ты и в самом деле феноменально быстр, Кухулин, – сказал Феликс, выйдя из тени.

– Как и обещал, я оставил его в живых, – ответил тот и отошел в сторону.

Грабов потянулся к оружию, но ни автомата, ни пистолета, ни даже ножа не было на месте. Ганзеец сел, потирая лоб и виски – голова раскалывалась. Но даже нестерпимая боль не смогла заглушить страх смерти. Грабов понимал, что пришел его конец, однако сдаваться было не в традициях бравого ганзейского сталкера, и он отчаянно искал выход из безнадежной ситуации.

– Вот и все, – сказал Фольгер, извлекая из кобуры «стечкин». – Я с удовольствием резал бы тебя по кусочкам и прижигал раны, чтобы длить твою агонию до бесконечности, но Ева умерла счастливой – значит, не мучилась. Поэтому и я убью тебя быстро.

– Это не я, – прохрипел Грабов, – это не я сделал, Феликс, не я ее убил, клянусь тебе.

– Неужели? А кто?

– Это Крот, тот, который застрелен был…

– А кто тогда убил его? – спросил Фольгер, целясь в лоб Грабову.

– Я! Я его убил… пожалуйста, Феликс…

– Это тебя совсем не оправдывает, – указательный палец Фольгера лег на спусковой крючок.

Грабов почувствовал, как внутри него все индевеет. Цепляясь за последнюю возможность выжить, он выпалил дрожащим голосом:

– Ты поступаешь бесчестно! Дай мне нож, и разберемся один на один, как мужчины!

– Не тебе, гнида, рассуждать о чести, – вымолвил Фольгер трясущимися губами и выстрелил.

Грабов успел вскинуть руку. Пуля пробила ладонь и раздробила лобную кость.

Последнее, что услышал ганзеец, – собственный голос:

– Нет!!!

Станция Добрынинская встретила команду Фольгера гробовой тишиной. Где-то за сорок минут до этого Кухулин выскочил из одного туннеля, молниеносно преодолел платформу и скрылся в смежном туннеле. Стало понятно, что в перегоне между Добрынинской и Октябрьской решится судьба Игр. Так оно и вышло.

Толпа молча переваривала случившееся, ибо поражение команды ганзейцев во главе с легендарным Алексеем Грабовым стало для большинства полной неожиданностью.

Фольгер, а следом Ленора и Кухулин не проследовали в сторону Павелецкой, а поднялись на платформу. Перешептываясь, люди расступались перед троицей, которая, ни на кого не обращая внимания, шла в сторону перехода на станцию Серпуховская.

– Мы поздравляем победителей Пятых Ганзейских игр! – чиновник в сером джемпере преградил дорогу идущим. – Победа Четвертого Рейха стала для всех неожиданностью! Но спорт, как говорится, есть спорт…

– Отойди, дядя, – устало произнес Фольгер, отодвинув чиновника в сторону, – мы уходим.

– Куда? – удивился тот. – Вы должны замкнуть круг, прийти на Павелецкую и получить призы.

Феликс остановился, повернулся лицом к ошарашенным болельщикам, тяжело вздохнул и сказал:

– Я должен сделать заявление. Мы не из команды Четвертого Рейха. И эти двое никогда ни к какому Рейху не принадлежали. Четвертый Рейх не участвует в Ганзейских играх, пора бы давно уже выучить это. И Кольцо замыкать мы не собираемся, и победителей в ваших Играх нет, есть только побежденные. И так было всегда. А чтобы победить – нужно не играть, нужно стать отступником. В общем, долго объяснять. Скажу одно, чтоб вы все уразумели: мы вас нае…

Не закончив фразу, Фольгер устало махнул рукой и вместе со своими спутниками скрылся в переходе, а люди еще долго недоуменно переговаривались, так и не поняв, что же произошло.